We're not human at all, we have no heart

Парни буквально вваливаются в мужской туалет с громким смехом, едва не выломав несчастную дверь с петель и не на шутку перепугав ни в чём не повинных пятиклассников, отмывающих свои кисточки и стаканчики от пятен краски после урока ИЗО. Последние в итоге на скорую руку заканчивают свои дела и пулей вылетают из злополучной уборной, вызывая новый истерический приступ смеха у старших. Оба переходят в дальнюю часть помещения и плотно прикрывают дверь за собой, чтобы своей истерикой не призвать на этаж зевак — особенно не хотелось бы видеть здесь учителей. Побросав рюкзаки кто на пол, кто на подоконник, они наконец потихоньку начинают приходить в себя, пытаясь отдышаться и стереть выступившие слёзы из уголков глаз. — Клянусь, я чуть не умер от смеха, — Чан прислоняется спиной к единственной прохладной поверхности в лице кафельной стенки, надеясь, что хотя бы это поможет остудить перегревшееся тело. — Да ты б меня видел. Когда классуха ему позвонила, а он начал спросонья нести весь этот бред, у меня чуть лёгкие не отказали. Мне реально пришлось задержать дыхание, чтобы не заржать на весь класс, — Минхо с шумом выдыхает, удерживая руку где-то в районе диафрагмы, в которой всё ещё чувствовалась лёгкая боль. — Ты ж её знаешь, она так класс пристально сканирует, что упаси господь хоть немного улыбнуться. Фух, чуть кони не двинул. — Мгм, зато теперь, походу, таких придурков как мы ещё и вся малышня шугаться будет. Только мы зашли, а они уже как пробки повылетали. — Да и хрен бы с ними, всё равно в следующем году выпускаемся, — Минхо, окончательно успокоившись, запрыгивает на подоконник, предпочитая не обращать внимание на тоскливый хруст пластика под собой, и кидает взгляд на чужой портфель рядом, тут же расцветая в ничего хорошего не предвещающей улыбке. — Чааан, а у тебя сейчас случаем нет с собой той дудки, которую тебе на халяву подогнали? Вышеупомянутый демонстративно глаза закатывает, ожидая, что рано или поздно этот вопрос всё же прозвучит, но, уже заранее смирившись с тем, что в теоретическом споре победителем ему всё равно не выйти, сдаётся без боя и молча подходит к рюкзаку, чтобы достать из потайного кармана ту самую розовую одноразку, которая тут же оказывается в руках Минхо. Загребущие руки, не иначе. — Ты же понимаешь, что курить в школе не самая лучшая идея, да? — младший согласно мычит и делает первую тягу, довольно прикрывая глаза и выдыхая сладковатый даже на запах дым в приоткрытое окно возле себя. — Ну, моё дело предупредить. Чан только безучастно пожимает плечами и, забив на любящего играть с огнём Минхо, достаёт аккуратно сложенный чёрный прямоугольник ткани из основного отделения всё того же рюкзака. Небольшое помещение с кабинками постепенно наполняется приторным запахом арбуза, и Чан не может не скривиться недовольно, потому что: а) он вообще-то не курит от слова совсем; б) это настолько очевидно чем они тут занимались, что стоит только кому-либо из учителей зайти в уборную, и всё сразу всплывёт на поверхность. Чутье настойчиво подсказывает, что всё это в итоге ничем хорошим не закончится, но Минхо в случае чего обещал взять на себя всю ответственность, а Чан ему полностью доверяет, так что это уже личное дело каждого, кто и что хочет вытворять в школе. — Да не ворчи ты, нас ещё ни разу не палили. Ты же знаешь, я достаточно аккуратный, — Чану хочется вполне справедливо заметить, что их не палили потому, что Минхо курил где угодно, но не в школе, но тогда это превратилось бы в очередную словесную баталию без малейшего смысла. — И вообще, пошевеливайся, уже половина десятого, а мы даже не вышли из школы. Придётся в самую жару по скейтпарку гонять. — Да нормально всё, успеем. Мне переодеться пять минут, — Минхо тактично замалчивает тот факт, что они здесь находятся уже больше, чем обещанные пять минут. — И почему бы тебе просто не купить себе одноразку, чтобы не клянчить каждый раз у меня? — Родители, ты же знаешь, — Чану почти прилетает носком конверсов в голень за отпущенное «да знаю я, что ты не сирота» в шутку, но это не мешает выглядеть ему абсолютно довольным своим остроумием. — Они ж такую бучу устроят если спалят её у меня, а твои и дома-то почти не бывают. Ну и я же говорил, что если тебе напряжно, то… — Да всё нормально, не парься. Для тебя всё что угодно. Минхо, как и всегда, ведёт себя абсолютно капризно, фыркая и карикатурно передразнивая последнюю фразу, да и в целом выглядит как самый настоящий насупленный кошак, не умеющий реагировать на что-либо хорошее в свою сторону (что частично является правдой). И когда он отворачивается, чтобы пропустить между губ тонкую струю дыма, Чан почти наяву видит резко похлопывающий по подоконнику хвост; но вместо этого его внимание привлекают порозовевшие кончики ушей, выдающие с потрохами уровень смущения, и, возможно, в этот момент его сердце предательски пропускает удар. «Такая красота должна быть запрещена на законодательном уровне», — единственное, на что способен мозг Чана в таких экстремальных условиях. Молчание затягивается и, чтобы не повышать градус неловкости в помещении, старший всё же переходит к основной причине их нынешнего местонахождения. Он тянется руками к всё ещё криво завязанному галстуку в попытках расслабить узел, но пальцы категорически не слушаются, только ухудшая и без того плачевную ситуацию нервными подрагиваниями. Справа слышится смешки и стоит Чану поднять голову, как он сталкивается с блестящими глазами напротив, прищуренными в безобидной издёвке. Минхо очаровательно прикрывает ладонью рот, сдерживая рвущийся наружу смех (когда только успел одноразку откинуть в сторону?), в очередной раз доводя и без того хромое на обе ноги сердце. Мелкий паршивец. — Чё ржёшь? Помог бы лучше, — Чан недовольно цыкает и вовсе отворачивается спиной к окну, уже более раздражённо дёргая за разные концы противного галстука. Кто вообще придумал такие сложные узлы? — Придурок, иди сюда, помогу, а то ещё реально удушишься. Я ж твою тяжеленную тушу до медпункта тащить не буду. Он бы обязательно ещё поворчал и посопротивлялся, возможно, кинул бы в ответ ещё несколько дружеских колкостей, не желая в очередной раз тешить чужое самолюбие и самолично подтверждать, что он и правда в полной власти Минхо, но узел в неумелых руках затягивается на шее всё туже и туже, доставляя уже ощутимый физический дискомфорт. Так что в итоге Чан уже во второй раз за прошедшие десять минут капитулирует и, проглотив свои гордость и достоинство, всё же разворачивается и подходит к подоконнику ближе, выбирая вариант игнорировать насмешливый взгляд на себе. — Да чё ты как неродной, подойди ближе. Не тянуться же мне к тебе за три километра, — Минхо сползает к краю подоконника и настойчиво тянет за руку на себя, позволяя встать близко настолько, насколько вообще возможно для такой позы, чтобы зрительно оценить масштабы катастрофы и трагически вздохнуть в конце. — Вот и сдался ты мне такой криворукий, а? — Конечно сдался, кто ж тебе тогда одноразки носить будет? — Как будто я ради этого с тобой дружу, идиотина. Помещение ещё какое-то время остаётся заполненным тихим бурчанием под нос вперемешку с руганью, но вскоре все посторонние звуки затихают, отдавая первенство приятной тишине вокруг. Ещё по-утреннему тёплое, совсем не жаркое солнце пробивается сквозь белоснежные облака, дотягиваясь своими лучами до самых отдалённых и тёмных уголков. Солнечный свет мягко обволакивает фигуру Минхо со спины, своим ярким обрамлением создавая завораживающий эффект тёплой ауры вокруг юноши. Сердце Чана снова предательски ёкает, и единственным оправданием этому может послужить только то, что младший действительно выглядит слишком нереальным в этот особенный момент. Эти солнечные зайчики, осевшие среди тёмных прядей волос, эти большие, вечно блестящие чем-то озорным глаза, эти перманентно покрасневшие обкусанные губы, прямо сейчас чуть надутые из-за прилагаемых усилий. С этих же привлекающих внимание губ сплошным потоком льётся едва слышная ругань, из которой Чан узнаёт о себе очень многое, едва сдерживая рвущуюся наружу широкую улыбку от такой только их привычной рутины. И пока Минхо сосредоточенно возится с противным галстуком, никак не поддающимся уже даже опытным пальцам, второй не может отвести глаз от нахмуренного лица, используя по полной представившуюся возможность разглядеть все мельчайшие детали и черты внешности вблизи. Всё-таки им совсем не часто выпадает шанс оказаться наедине вдвоём, да ещё и так близко, к тому же без неуютной атмосферы неловкости и скованности. Мысли путаются в один огромный клубок неразберихи, среди нитей которого отчётливо выделяется одна единственная навязчивая идея — Минхо до дрожи в коленках хочется поцеловать. Не то чтобы такие желания не возникали раньше, совсем наоборот, они нередко были осадком на фоне повседневных задач и планов, из-за чего Чан уже практически перестал обращать на них внимание. Но сейчас он окончательно пришёл к выводу, что если бы Минхо нужно было описать всего одним прилагательным, выбор определённо пал бы на слово целовательный. Он ведь вечно колючки против всех выставляет, оберегает своё хрупкое внутреннее «я» таким образом, но стоит только растопить лёд и подарить совсем немного ласки, как Минхо сразу в любвеобильного кота превращается. Хочется окружить заботой, уютом и любовью (чем Чан и занимается с переменным успехом). Все эти мысли воодушевляют и будоражат нутро, заставляют чувствовать уже приевшиеся бабочки в животе и лёгкое волнение в грудине. И видит Бог, у Чана ведь совсем не железная выдержка, когда прямо напротив него, всего в нескольких десятках сантиметров, сидит такой целовательный Минхо, одним своим видом требующий всё те же пресловутые любовь и ласку в полном объёме. Но, возвращаясь к событиям нескольких минут ранее, сомнительное чувство того, что надвигается что-то не самое приятное, всё же, к несчастью, не подводит Чана. Ровно в тот момент, когда с губ срывается хриплое «Минхо» и взгляды обоих за секунду пересекаются (один — отчаянный, второй — потерянный), дверь уборной с громким хлопком распахивается и внутрь вваливается компания молодых людей, предположительно восьмых классов. Все без исключения так и застывают в неловких позах с явным удивлением на лицах. В руках подростков виднеются всё те же, уже хорошо знакомые разноцветные электронные сигареты, дающие повод мысленно позлорадствовать — эти младшеклассники абсолютно случайно проштрафились, так очевидно спалившись на цели посещения школьного туалета, но зато теперь что у Чана, что у Минхо есть надёжный компромат на них. Конечно же они не собирались идти к завучам и сдавать пацанов (всё-таки ещё несколько минут назад Минхо сидел и сам точно так же курил, ещё и поболее этой детворы), но, знаете ли, приятно иметь что-то компрометирующее на кого бы то ни было. Кто знает, что и когда может пригодиться. Но, к удивлению Чана, вышеупомянутые молодые люди поголовно заливаются краской и, наконец оторвав онемевшие языки от нёба, многократно извиняются и как можно скорее ретируются, неловко сталкиваясь плечами в узком проходе и возбуждённо перешёптываясь о чём-то. Такие поспешные действия вызывают множество вопросов, и только когда со стороны Минхо слышится тяжёлый, будто всё это время сдерживаемый вздох и многозначительное «ну пиздец», до Чана постепенно начинает доходить, в каком свете они предстали перед абсолютно незнакомыми им парнями. — Ты же тоже понимаешь, как мы влипли, да? — Минхо хрипит подрагивающим голосом в неверии того, что сейчас вообще произошло. О да, Чан понимает, ещё как понимает. Возможно, для них и не было ничего необычного в том, чтобы так вести себя в повседневной жизни — они были настолько близки, что называли друг друга соулмейтами, так что такие действия были вполне привычными и понимаемыми. Но если взглянуть со стороны тех самых младшеклассников, то перед ними открылась просто потрясающе провокационная картина: Чан, буквально стоящий вплотную между разведённых ног младшего, и Минхо, весьма неоднозначно развязывающий ему галстук. И это ещё если игнорировать тот факт, что они оба выглядели достаточно потрёпанными после долгого истерического смеха, что никак не улучшало сложившуюся ситуацию. Ужасно, просто ужасно, весь этот казус, произошедший с ними исключительно из-за отсутствия контекста для всех их действий, прямо сейчас придавливает обоих огромной бетонной плитой осознания теоретических последствий. Минхо многострадальчески стонет и с глухим стуком бьётся затылком о стекло позади себя, прикрыв пылающее от стыда лицо ладонями, лишь только бы не видеть такое же ошеломлённое выражение Чана с абсолютно потерянным взглядом, что не успокаивало от слова совсем. С самого начала их дружбы Минхо привык полагаться на старшего (хоть и разница в возрасте у них всего месяц), так что факт того, что они впервые оказались в ситуации, где даже Чан без малейшего понятия, что делать, образует в горле тошнотворный ком. Оказаться в первый же учебный день в центре такой абсолютно абсурдной сцены какого-то типичного дешёвого сериала про подростков не входило в их планы не то, что на этот год, но и на всю жизнь в целом. Они ведь просто хотели тихо и мирно (ну или по крайней мере на 90% тихо и мирно) доучиться последние два года, чтобы после со спокойной душой поступить в ВУЗы. — Мы в жопе. — Успокойся и дыши глубже. Я не думаю, что они начнут трепаться об этом, — Чан предпринимает неуверенную попытку успокоить Минхо словами, наблюдая за его плачевным состоянием на грани истерики. — Чан, мы буквально выглядели как будто собирались, ну не знаю, потрахаться? Ты серьёзно думаешь, что уже завтра это не облетит всю школу? — Ну, в конце концов, у нас есть равноценный компромат на них, так что они будут полными идиотами, если рискнут вызовом к директору ради роспуска сплетен. Минхо слабо кивает на этот аргумент, делая это скорее для самого себя, чем для Чана. Ему просто было необходимо хоть что-то, за что можно было бы ухватиться, хоть малейшая надежда на то, что всё действительно не так ужасно, как кажется. Но, если быть честным, самоубеждение работало хреново и явно не справлялось со своей задачей. — Не могу поверить, что это произошло с нами первого, сука, сентября. Мат очевидно режет слух, ведь Минхо не свойственно ругаться слишком уж часто или слишком грубо, как сейчас, но помимо матерщины с его губ срывается ещё и нервный смешок, явный предвестник беспокойного настроения, а сам он неловко отстраняется и отползает дальше, вбок по подоконнику, забиваясь в самый угол и тут же отводя взгляд к окну. Минхо не винит ни в чём Чана (ему и не в чем, всему вина воля случая), ведь сам же, придурок, стал инициатором такого близкого контакта. Но прямо сейчас от всей этой ситуации так тошнотворно и неуютно, что он снова на время закрывается в себе, чтобы в относительном одиночестве разложить всё по полочкам. Единственное, что выдаёт его расшатанное состояние, так это то, как Минхо, сам того не осознавая, тянет руки ко рту и цепляется зубами за кончики кутикулы, отрывая маленькие кусочки кожи едва не до крови, да стеклянный взгляд, устремлённый будто бы на двор за окном, но на самом деле в пустоту. Так что теперь, когда оба оказались по разным углам, Чану не остаётся больше ничего, кроме как шумно выдохнуть и всё же стянуть уже нервирующий галстук, откровенно игнорируя навязчивое желание поблагодарить за помощь. В конце концов, если Минхо нужно время, чтобы прийти в себя, то Чан с уважением отнесётся к его потребностям, оставив того на время один на один с собой, со своими мыслями. Следующие несколько десятков секунд проходят в звенящей тишине, периодически сменяемой тихим шорохом одежды и вжиканьем молнии рюкзака. В голове роем клубятся мысли о том, что Чан, в какой-то степени, законченный эгоист, ведь если бы ему предоставили возможность перемотать время назад и сделать так, чтобы они не оказались в эпицентре произошедшего абсурда, он бы всё равно ни за что не променял те несколько мгновений по-настоящему интимной близости между ними. Когда непозволительную роскошь в лице забытья в своём собственном мирке с лейтмотивом «а что бы могло произойти, не прерви их мелочь в самый неподходящий момент» прерывает очередной оглушающий хлопок двери, оба парня могут поклясться, что у них одновременно дёрнулся глаз. Наладом дышащая дверь и вправду распахивается с противным треском залакированной древесины, и Минхо почти ей в унисон, только чуть менее противно, взвизгивает, едва не оказавшись прибитым острым ребром (до него только сейчас доходит, насколько хреновой была идея искать уединение именно в уголке возле входа). Возможно, первое сентября действительно абсолютно отвратительный день, и не только из-за того, что он ознаменовывает начало очередного адского года учёбы; или, что не менее вероятно, они просто не любимчики судьбы-стервы, ведь конечно же кому-то приспичило зайти в туалет именно в тот момент, когда Чан уже успел стянуть неудобную форменную рубашку, но ещё не сменил её более привычной чёрной безрукавкой. Не иначе как театр абсурда. — Ого, я смотрю, я как раз вовремя. Чем занимаетесь, пацаны? Единогласный вздох облегчения проносится по комнате, стоит только обоим распознать единственную и неповторимую манеру общения Чанбина. Конечно, это всё ещё не лучшее стечение обстоятельств, при которых он мог бы их застать (не то чтобы он не видел Чана полураздетым, но всё же это не самый желанный вид, в котором последний хотел бы предстать перед кем-либо вообще), и Минхо, безусловно, всё ещё недолюбливает (читать как «побаивается») Чанбина, но, по крайней мере, это не рандомные люди из их школы, косые или противно всезнающие взгляды которых они бы после ловили во всех коридорах здания. Хотя Чан уже недовольно кривится в мыслях от вполне справедливого ожидания последующих абсолютно несносных издёвок со стороны его горячо любимого лучшего друга. — Да этот придурок решил переодеться, чтобы, цитирую, не засрать школьную форму, но, из-за некоторых обстоятельств, теперь этим вопросом задаёшься не ты один, — Минхо утомлённым бурчанием отзывается по ту сторону двери от Чанбина, после чего двигается и всё же выползает из своего временного убежища, выглядя при этом слегка раздосадованным. — И да, спасибо, что чуть не прибил дверью. Чанбин внезапно меняет ауру вокруг себя на диаметрально-противоположную и в ответ смотрит нечитаемым взглядом прямо в глаза младшего, оставляя последний комментарий без ответа, так что впервые в жизни Минхо не выдерживает зрительного контакта с другим человеком, капитулируя без боя и отводя глаза куда-то в сторону. В своё оправдание он может сказать лишь то, что взгляд этот ощущался действительно тяжёлым, пускающим мурашки по коже. Но, к его очередному удивлению за последние несколько секунд, Чанбин, словно по щелчку пальцев, во второй раз меняется в лице и уже снова выглядит абсолютно раздражающим, в хорошем смысле этого слова, если вообще можно совместить эти два понятия. По нему буквально можно прочитать, что Минхо с Чаном ждёт новая порция колкостей и подстёбок, от которых им уж точно никуда не деться. — Первый учебный день только начался, а вы уже успели спалить малолетних вуайеристов? — Откуда только такие умные слова знаешь? — по скромному мнению Минхо, вполне очевидно, что исключительно Чану простительны такие ответные подшучивания. — И нет, просто какие-то восьмиклассники решили сгонять покурить в толчок, ну и теперь имеем то, что имеем. Чан решает тактично умолчать некоторые подробности того круговорота событий, в котором они по итогу оказались, во избежание ужасных и на сто процентов омерзительных шуток Чанбина. Он-то уже успел привыкнуть к нестандартному чувству юмора старшего, но психику Минхо это явно пошатнёт. — Ммм, я так понимаю, что через... — Чанбин демонстративно вглядывается в воображаемый циферблат часов на левой руке, а после так же показушно задерживает взгляд на обнажённом торсе Чана. — ...три минуты тридцать секунд нам придётся пробираться через толпу младшеклассниц на выходе? Да, мистер-уведу-твою-девушку? Чан на это мгновенно реагирует всеобъемлющим многострадальческим стоном и очаровательно (по всё тому же неизменно скромному мнению Минхо) краснеет даже кончиками ушей, стрельнув в ответ юноше взглядом, вмещающим себя спектр эмоций от раздражения до разочарования в человечестве (возможно, он совсем немного преувеличил, и имел в виду разочарование в одном единственном человеке напротив него). Чан ведь не виноват в том, что многим партнёршам его друзей не хватало хорошего любовного отношения, из-за чего банальные дружеские внимание и забота заставляли девушек по-новому смотреть на их текущие взаимоотношения с их парнями. Он ведь не виноват в том, что все вокруг периодически ведут себя как мудаки, в то время как сам Чан добр ко всем и каждому. Тем не менее, эта дурацкая кличка всё ещё неимоверно раздражала и выводила из себя. — Заткнись, придурок, кто вообще придумал это тупое прозвище? И признай, ты же просто мне завидуешь, — Чан не находит плана лучше, чем действовать по старой дедовской тактике «лучшая защита — это нападение», хоть и заблаговременно предвидя, что, скорее всего, на таком типаже людей, как Чанбин, это не сработает, а может даже породит новую порцию подстёбок. В любом случае, попытка не пытка. — Я-то? Завидую? Тебе? Я тебя умоляю, последним, кем я хочу стать, так это таким же гетерокринжулей, как ты. По завершению фразы на чанбиновом лице расцветает абсолютно противная ухмылка, вызванная ошеломляющей победой в (бессмысленном) словесном поединке с Чаном, который, в свою очередь, оказывается окончательно растерянным и способным лишь заставлять шестерёнки в голове ускоренно крутиться в судорожном поиске ответного хода. Впрочем, Чанбин уже успевает утратить интерес к завершённой, по его мнению, перепалке, считая это пройденным этапом и всё своё внимание переключая на новую жертву, с которой не так уж и часто получается посоревноваться в остроумии ввиду редких встреч. Уж Минхо-то он однозначно считает достойным противником. — А этот где уже успел боевое ранение получить? — Чанбин небрежно кивает головой в сторону Минхо и ярко выделяющегося пластыря на его щеке, хоть и фактически обращаясь к Чану, ставя таким двусторонним поведением в тупик обоих. — Хм, ну, он пал в неравном бою... с бритвой, — драматическая пауза в конце предложения делает фразу ещё более комической, чем она является на самом деле, из-за чего Чанбин пропускает несдержанный смешок. «Ты должен был бороться со злом, а не примкнуть к нему», — сообщение, которое Минхо упорно пытается передать Чану бессловесно, одним только острым взглядом, но, похоже, что у того сломаны антенны или любой другой вид приёмников, иначе младший объяснить это внезапное предательство общих интересов не может. Грёбаный дезертир и самый настоящий перебежчик. Но вслух Минхо озвучивает совсем другое, гордо вступая в новую словесную перепалку: — Слышу от человека, который даже галстук нормально завязать не может. Да и развязать тоже, да, Чан? — Ну, не всем же быть такими идеальными как ты, мистер-первый-красавчик-в-классе. — Иди в жопу. — В твою? С удовольствием, детка, — сразу после Чан абсолютно неумело и неловко подмигивает, на что Минхо демонстративно глаза закатывает, и это всё вкупе накаляет градус ситуации настолько, что оба могут с уверенностью заявить, что внезапно в комнате запахло жареным. В какой вообще момент их глупая баталия превратилась в неудобный бро-флирт? И кто знает, чем бы закончился этот самый настоящий накал страстей, если бы не нарочито громкие «кхм» со стороны Чанбина и его же показушное имитирование рвотных позывов, стоит только ему поймать на себе взгляд двух пар глаз. — Клянусь, ещё одна такая фраза от кого-нибудь из вас, и меня стошнит. — Так ты как раз в нужном месте, вон толчки, можешь пойти проблеваться, — Чан негласно принимает решение ответить за них с Минхо сразу, всё ещё будучи достаточно привилегированным в отношениях с Чанбином, добивая его паршивое настроение и совершая решающее фаталити с самой дерзкой ухмылкой в имеющемся арсенале. — Фу, какие же вы тошнотные, слушать вас не могу. Как закончите свою голубятню, спускайтесь вниз, я буду ждать вас у центрального входа. Юноша наигранно-раздражённо цыкает, всё ещё не желая признавать своё очевидное поражение (эй, всё-таки двое на одного не совсем справедливо), и резко на пятках разворачивается обратно ко входу, чтобы уже через несколько секунд ретироваться с места боевых действий, оставляя за собой только шумные удары тяжёлой подошвы кроссовок о кафельный пол. Чану ужасно хочется крикнуть вслед что-то вроде «ну что, есть там обещанные младшеклассницы?», но по итогу проявляет великодушие как часть программы аттракциона невиданной щедрости, дабы не заставлять Чанбина возвращаться снова и начинать очередной виток дружеских издевательств. Как только раздаётся хлопок дальней двери, оповещающий о том, что теперь они с Минхо опять остались одни (хотелось бы верить, что в этот раз на более длительный период, чем несколько минут), Чан поворачивается лицом к младшему с подозрительно сияющим счастьем лицом как для человека, который всё ещё стоял в общественном туалете фактически полураздетым. Это ничуть не раздражало и не подбешивало, нет, скорее в очередной раз удивляло. В Чане будто в любой из всех возможных ситуаций всё равно находились запасы позитива, так что он каждый раз поражал своим неунывающим настроем. Ну, или почти в любой ситуации старший сиял так же ярко, как и сейчас. Минхо в который раз выбирает вариант с игнорированием неприятного тревожного чувства где-то под диафрагмой и резко переводит тему, делая по большей мере это для самого себя же, чтобы не сжирать себя чувствами вины и неполноценности, поглощающими весомую часть его рутины. Плевать. — Знаешь, он всё-таки устрашающий. Чан удивлённо выгибает бровь, выглядя при этом на сто процентов уморительно с запутавшимися в отверстиях майки руками и слегка потерянным выражением лица. Но как только до него доходит объект их разговора, губы расплываются в мягкой улыбке, с которых ровно в ту же секунду срывается беззвучный смех, обнажающий привлекательные ямочки на щеках. Ему всё же удаётся благополучно натянуть на себя верх. — Ага, ты ему это ещё лично скажи, и тогда он тебя с потрохами сожрёт. — Ну, я бы даже не удивился. Оба парня всё же начинают негромко смеяться в унисон, с затапливающей теплотой смотря друг на друга, благодаря чему уборная вновь оказывается наполнена почти комфортной дружеской атмосферой. Минхо наконец спрыгивает с подоконника, разминая затёкшие ноги и покалывающие мышцы в них, не забыв предварительно кинуть одноразку куда-то в глубь шоппера; Чан не забывает глянуть в зеркало над раковинами и в небрежной манере растрепать волосы, превратив их в настоящее смоляное гнездо, только после этого забрасывая рюкзак на плечо и настойчиво подталкивая младшего ближе к выходу из туалета. Они выходят бок о бок, неловко сталкиваясь локтями и ладонями рук, и между делом вбрасывают какие-то глупые подшучивания над всем подряд в комбинации с озорными огоньками в глазах. Вокруг них ненавязчиво витает аура самых обычных, ничем не выделяющихся подростков, со своими хлопотами и заботами, но с однозначно редкой, почти утерянной в нынешнее время настоящей преданной дружбой. Хоть и Минхо не может перестать думать о том, к какому же из тех двух слов всё-таки относилось то злополучное «почти».