Год назад.
Они слезами и кровью выбивают билеты у сцены. В самое пекло. В самое сердце диких слэмов, отвязных подёргиваний массы пьяных тел и потного мракобесия. Неоновые прожекторы разрезают темноту арены сквозь густые клубы дыма, стробоскоп эпилептично сменяет яркие импульсы, отчего каждое движение воспринимается прерывисто – серией редких освещённых стоп кадров. Пока Агуст агрессивно выплёвывает строчки со сцены, топя зал в экспрессии, и в тон каждого бита взрываются крики. Толпа расходится в большой круг, парни покрепче, уже сами готовые сорваться, сдерживают контур, освобождая место по центру, и Пак Чимин рвётся в образовавшуюся пустую сердцевину, начиная развязно танцевать, ещё сильнее заводя народ. Вот тот самый момент – музыка на пике, и волны людей резко сходятся, напрыгивая друг на друга, толкая плотнее и ближе. Тэхён вытаскивает Чимина из эпицентра, тянет за руку сквозь толпу, пока этого маленького пьяного птенчика не раздавил какой-нибудь огромный голый по пояс мужчина. Жарко нереально, воздуха не хватает никому. Все потные и под градусом не только от накала тусовки, но и алкоголя. С Чимина лихорадочно стекают капли, мокрые волосы прилипли к вискам, он спотыкается о свои же ноги, цепляясь за плечо шатающегося друга, и с дикой отдышкой орёт в ухо, стараясь перекричать колонки: — Я сейчас блевану. — Чёрт, — Тэхён сам чуть не спотыкается, удерживая парня, в их желудках плещется вино, мартини и вроде ещё и соджу. — Держи пока в себе. Сейчас дойдём до туалета. Они продираются сквозь толпу, почти бегут к дверям кабинок. Чимина всего складывает перед унитазом, и рвущиеся блевотные звуки тонут в толчке. Тэхён убирает ему чёлку, пальцами зачёсывая её к затылку, чтобы пряди не тонули в отрыжке и грязной воде. — Ты как? — Ёнджун такой мудак, — пьяно ноет Чимин, — он… он, — новая волна рвоты прерывает его десятый за ночь монолог о бывшем. — Знаю, солнце, знаю, — успокаивает Тэхён. Он отыскивает резинку в кармане и завязывает другу на макушке пальмочкой хвостик. И начинает поглаживать того по лопаткам, слегка похлопывая по спине. — Лучше? — У меня такие вертолеты, Тэ, — пока Чимина немного отпустило, он опирается на сидушку руками, пытаясь удержать тяжёлую голову прямо, — мне надо немного посидеть, сейчас отпустит. Дай мне время. Тэхен всматривается в глаза напротив, стараясь разглядеть в них нотки трезвой дееспособности, и стирает слёзы с чужих щёк. Ему бы выпить жидкости, не алкогольной. Но воды нет. Идти сквозь очередь к бару за бутылкой долго, Чимин за это время умрёт. Ладно, попьёт из-под крана, заодно и рот прополоскает. — Сможешь сам умыться? В ответ смазано кивают, и Тэхён выдыхает устало. — Мне надо пописать. — Ох, я подожду тебя у дверей, ладно? — ещё один кивок. — Позвони, если что. Тэхён закрывает дверь кабинки, даже здесь слышны громкие басы и рёв толпы, но по ушам уже так не бьёт. Он проходит мимо незнакомых девушек у зеркал рядом с умывальниками, что устроили дуэль за честь Агуста. — Агуст не какой-то там айдол, — фыркает одна. — Он гордый андеграундный рэпер, просто с поддержкой от агенства. Не путай, сучка. Тэхён усмехается. Фанатки. На концерты Агуста Ди ходит вся молодёжь ради атмосферы, слэмов и алкоголя. Его треки знают почти все, диджеи включают их в ночных клубах, но всё равно нет того настроения, как на живых концертах. Он выбирается в коридор у туалета. Тут несколько парочек облюбовали углы, а у дальней стены целая лужица рвоты. Кто-то не добежал до толчка. Он находит чистое место и плюхается на пол; ноги гудят от танцев, а сознание в такой пьяной поволоке, что, если повернуть немного голову, картинка окружающего будет доходить с мыльным опозданием. Он так пьян. Кто-то рядом курит мальборо, разносит тяжёлый сигаретный дым по и так душному помещению. У Тэхёна в носу колет от табачного запаха, и он чихает, как всегда резко и громко, предплечьем утирая рот. — Будь здоров, — доносится с боку от сидящего у стены паренька в эмо прикиде. — Спасибо, — кивает Тэхён и осматривает парня внимательнее. Большие глаза, длинноватая чёрная чёлка, одежда тоже вся чёрная. На вид кажется совсем подросток, но он точно должен быть совершеннолетним, иначе охрана не пропустила бы его на концерт. Признаться, он выглядит мило. — Ээм… милашка, — зовёт его Тэхён, — у тебя нет воды? Милашка тянется к своему рюкзаку и, порывшись там, выуживает оттуда бутылку и молча протягивает Тэхёну. — Спасибо ещё раз, — он берёт бутылку и вертит немного в руках. — Моему другу очень плохо. Он перепил. Обычно его так не выворачивает. Нет, — начинает пьяно плести Тэхён, — не то чтобы он обычно не пил, он пьёт, и даже очень, но сегодня его бросил парень, прям перед концертом, представляешь, и он с горя переборщил. Милашка кивает, мельком даря дежурную милую улыбку. — А ты чего тут? — спрашивает Тэхён, удобно расставив ноги пошире и свесив на колени руки. На пьяную голову холодная стена, в которую он упирается затылком, кажется такой приятно мягкой. — Тоже друга жду. — Ммм, — тянет Тэхён, не зная, что ещё ответить. Громкими битами бьют треки Агуста из зала, пока они сидят тут в неловкой тишине. Кричат люди, кто-то шумно разговаривает у стены, а они лишь чувствуют рядом присутствие мельком знакомого человека и обмениваются друг с другом напряжёнными взглядами. А Тэхёну просто после коктейля из вина, соджу и мартини очень хочется разговаривать, и он, вполголоса пропыхтев какую-то глупую песенку, следом выдаёт: — Что-то разговор не клеится, — а потом в нём включается вторая фаза: пьяное возбуждение, — но тебя бы я склеил. Милашка закашливается, вопросительно выгибая одну бровь. А Тэхён лишь смеётся с его озадаченного лица. — Милашка, — он садится на корточки, немного подождав, пока голова перестанет кружиться от резкого движения, и, отпив немного воды, проверяет уровень жидкости в бутылке. — Любишь играть? И подкидывает бутылку. Та, покрутившись в воздухе, падает со смачным шмяком на бочину. Тэхён выругивается — должна была встать вертикально на донышко — и кидает ещё раз. И ещё раз. Сосуд всё так же продолжает падать в бок. Тэхён разочарованно зачёсывает волосы, что-то бубня, пока милашка подбирает отлетевшую в его сторону бутылку и тоже кидает. Та вращается в воздухе по невозможно идеальным канонам Эффекта Джанибекова и приземляется точно на донышко. С первого раза. — Ахуеть, милашка, а что ещё ты умеешь? И милашка, усмехнувшись, рассказывает о занятиях тхэквондо в средней школе, о музыкалке, брошенной ради поступления на архитектурный, о тяге к рисованию карикатур на друзей на полях учебных чертежей. И Тэхён рассказывает что-то ему в ответ, тяжёлым от вина языком, напрочь забывая о подозрительно затерявшемся в туалете Чимине. И наконец, покряхтев немного, Тэхён достаёт из заднего кармана свой телефон и протягивает его милашке: — Вбей свой номер. Позвоню тебе, если захочется поиграть или проверить твои навыки. Парень вбивает цифры и возвращает телефон. А Тэхён смотрит на пустую строчку имени контакта. — Запишу тебя… милашка, — и печатает «Милашка. Туалет. Agust-D». — Или скажешь мне своё имя? — Ч… Парень не успевает договорить: заплаканный Чимин появляется перед ними, все ещё с глупой завязанной пальмочкой на макушке, и устало говорит Тэхену: — Я позвонил Ёнджуну. — Блять, — подскакивает Тэхён, видя, как друг начинает захлёбываться в подступающей истерике. — Вот, попей, — и суёт Чимину бутылку милашки. — Он… Ёнджун, он… — Он мудозвон, — Тэхён обнимает друга и старается увести его, но, обернувшись, смотрит на обеспокоенного милашку и бросает ему: — Прости, я позвоню. И уходит. А Чон Чонгук остаётся сидеть у стены, окружённый шумом концерта и толпой людей._____
Ким Тэхён был загадочным. Немного ветреным, но это завораживало. Тогда проект Чонгука утвердили, Тэхён сделал прекрасную визуализацию и выполнил заказ, как положено прислал все материалы, правда, опоздал немного с дедлайном. Но в извинение за это и сброшенный в самом начале звонок пригласил на прогулку. Чонгук его вспомнил. Как только увидел на месте встречи, на слабо освещённой вечерней улице Сеула. Он стоял, как когда-то в клубе, уже не пьяный, но всё же он. Чонгук тогда понял, к чему был вопрос про концерт. Его продолжали называть милашкой и отказались менять имя контакта. Но человеком всё же он был приятным, хоть и не позвонил за год на взятый им номер, и звонил в итоге ему Чонгук, сам того не зная. Они бродили по Хондэ. И Тэхён вдруг заявил: — Я голодный. И вот они уже сидели в уютном кафе, куда так рвался хён. Тэхён заказал глазунью. Официант долго объяснял, что в данный час не подают блюда из меню завтраков, но каким-то чудом ради него сделали исключение. Тэхён разрезал ножом яичницу, позволяя жидковатому желтку плавно вытекать на тарелку. — Не понимаю, почему глазунью не едят вечером. У меня сейчас время завтрака, я недавно проснулся. Тэхён считал, что течение времени относительно. Нельзя, опираясь лишь на понятии дня и ночи, строить установки «характерных» для данных часов действий. Мир – хаос, время – поток, здесь нет правил. Так почему люди стараются их придумать? Каждая странность Тэхёна была как хрустальная бабочка – лёгкая, незыблемая, каждая уникальна неповторимыми узорами на крыльях. Чем ближе подберёшься – тем дальше от тебя она упорхнёт, подобно мыльному сну из сознания после пробуждения. Чонгук ловил невесомым сачком всякую вылетающую из его души странность и сохранял в стеклянную баночку своей памяти, как самые ценные воспоминания. Если они гуляли по городу, Тэхён преимущественно ходил по бордюрам, расправляя руки для равновесия, и улыбался игривой квадратной улыбкой, когда спотыкался. Если они шли в парк, Тэхён, проходя мимо кустов, срывал с них зелёные листочки, смотрел на них какое-то время, а после куда-то прятал. Зачем? Чонгук так и не понял. Если Тэхёну предлагали что-то, что ему не нравилось, он начинал милашничать и хитрить, чтобы добиться того, чего ему хотелось. Манипулировать людьми у него выходило прекрасно. Он верил в инопланетян и не верил в физиогномику. Чонгук решил, что это оттого, что Тэхён слишком мастерски контролировал свои эмоции, тот мог поменять выражение лица за секунду, но Чонгук научился отличать его игру от истины. Чонгук также подметил и некоторые привычки. Тэхён без стеснения лез обниматься и вообще был человеком тактильным; постоянно ел клубнику, рассматривая каждую ягодку и погружая в рот с тихим наслаждением; порой на полном серьёзе разговаривал с ангелами, и те неизменно давали ему верные подсказки. Он так отличался от обычной жизни Чонгука, шёл на резких контрастах безумия своего цвета и стандартного чёрного Чонгука, он выделялся из жизни всего мира, он был неземным, лёгким и сложным одновременно. Он жил, словно тёк по течению, полностью отдаваясь судьбе. Пожалуй, в этом и был его минус: его спонтанность делала его безответственным. Он давал всегда размытые ответы, никогда ничего чётко не планировал, летал в облаках, которые сам же себе и выдумал. Сегодня они в квартире у Чонгука, Тэхён как обычно загорается идеей: — Давай посмотрим фильм? Я выбираю. — Окей. И когда Чонгук возвращается с кухни, он чуть не роняет принесённые закуски. Экран плазмы во всей чёткости показывает двух нагих мужчин: один выгибается, пока другой, нависнув над ним, толкается в него. — Это что... порно? — Да, это же тоже фильм. Тэхён часто поднимал откровенные темы, без стеснения задавал пошлые вопросы. Как-то он принёс справку, что чист от венерических болезней, настоящую такую, с печатями, и заставил сдать анализы и Чонгука. Казалось бы, Чонгук должен был привыкнуть, но всё равно каждый раз удивлялся, однако быстро принимал ситуацию и вливался. Он и сейчас вливается, поэтому сидит с Тэхёном и напряжённо смотрит гей порно на плазме в холле. Идиллия, ничего необычного. Правда, волнительно и непривычно смотреть такое с кем-то, не одному за интимной мастурбацией, а с реальным человеком, когда сексуальное давление очевидно, но каждый сидит ровно, в нервном бездвижии, уставившись прямо в экран. Оператор берёт крупный план, и в кадре подробно показывают растянутое колечко пассива, Чонгук возбуждается инстинктивно, простая физиология, но отчего-то стыдно. И всё внезапно кажется издевательским вызовом: потрогать себя неуместно, но очень хочется поправить штаны. Тэхён с самого начала ведёт себя подозрительно тихо, но потом начинает ёрзать на другом конце дивана. — Что ты делаешь? — Хочу кое-что проверить, — он трёт ладонями сквозь ткань футболки свою грудную клетку, — смогу ли кончить только от сосков. — Ммм, — без единой доли удивления. Хоть Чонгук ничего не понимает, всё же мотает понимающе головой и отворачивается обратно к плазме. Из колонок доносятся наигранные стоны, всё равно что белый шум, он прислушивается к тихому шуршанию тонких шорт Тэхёна о кожу дивана. Чёрные зрачки отчаянно цепляются за пиксели, Чонгук не даёт себе перевести взгляд, ведь там, на границах периферического зрения, в самом уголке глаз — он. В голове туманная дымка, кровь бешено несётся по артериям. Чонгук улавливает стон: низкий, бархатный. Такой бы не издали актёры из порно, и Чонгук медленно поворачивается в сторону Тэхёна. Тонкая ткань футболки обтягивает торчком стоящие бусинки, Тэхён смотрит на него пронзительно, с дьявольским вызовом, продолжая сжимать и с силой оттягивать соски. Чонгук, кажется, чувствует, как от этих стараний горит кожа хёна. — Не три так сильно, — не отрывая взгляда, хрипло и с напускным безразличием. По нижней губе резво пробегается язык, и движения замедляются: теперь Тэхён водит пальцы кругами, сминая струящийся хлопок, царапает грубой фактурой ткани чувствительную кожу. — Так? — В карамельных радужках отражается свет от ламп, Тэхён одними глазами ведёт игру, правила которой известны лишь ему. Но Чонгук подыгрывает, принимает и вливается, как и всегда: — Сними футболку. Тэхён комкает подол, вытирая о него вспотевшие ладони, оголяет полоску мягкого живота и медленно тянет вверх, цепляя кончиками пальцев бронзовую кожу на рёбрах. Чонгук теряет тяжёлый зрительный контакт с ним лишь на миг, когда Тэхён просовывает голову через ворот: пушистые волосы в беспорядке рассыпаются на лицо и сквозь спавшие на лоб пряди чёлки снова с вызовом сияют глаза. Он, складывая ноги, садится в позу лотоса и открывает себя полностью: мощная шея со вздувшейся от напряжения венкой, просящей оставить на ней укусы; глубокие впадины ключиц; широко вздымающаяся от каждого вдоха грудная клетка; сладкая кожа, обтягивающая тазовые косточки, созданные, чтобы их покрывали поцелуями; и набухшие соски с розовыми ореолами. Но всё это нельзя трогать, только смотреть – таковы правила сегодняшней игры. — Оближи пальцы, — указывает Чонгук. Тэхён дразнит: мажет языком по двум длинным пальцам от костяшек до самых кончиков, медленно засовывает их в рот, плотно обхватывая губами и посасывает, усердно и мокро, что слюна начинает стекать по кисти. — Хватит, — прерывает тягучее мычание хёна. — Размажь теперь это по себе. Мокрые пальцы послушно опускаются на один сосок, растирая по раскрасневшейся коже слюну, бусинка блестит теперь от вязких капель. А Тэхён прожигает взглядом, требует, чтобы на его шоу смотрели, облизывает губы, приоткрывает рот и начинает сосать два пальца уже левой руки. Он вздрагивает всем телом, его пробирают лёгкие мурашки, когда прохладные потоки воздуха холодят влажную от слюны кожу. Но лицо держит, контролирует каждую деталь своей мимики, флиртует одними глазами, немного переигрывая в своей пантомиме. Тэхён начинает ласкать себя обеими руками, пропускает меж двух пальцев бусинки, твёрдо стоящие то ли от холода, то ли от возбуждения, сдавливает, тянет, покручивает с такой силой и отчаянием, что кожа всей грудной клетки податливо мнётся, будто это не плоть вовсе, а тесто. Чонгук, следуя негласным правилам, не двигается ближе ни на дюйм, не тянется помочь ни себе, ни хёну. Он замер, даже дышит через раз, лишь иногда хрипло даёт указания и очерчивает взглядом путь сверху вниз до очевидного бугорка в лёгких шортах хёна. Они забывают про порно на экране, Чонгук сосредоточенно смотрит лишь на него, слушая каждый низкий вдох и выдох, тянущейся патокой в полустон. Тэхён пытается потереться возбуждением о собственные ноги, но выходит не очень, ткань белья только сильнее впивается в пах, он не прекращает перебирать пальцами уже почти бордовые соски, маска его идеальной игры трескается с разочарованным вздохом: — Я только больше возбудился, — со звуком порванной пленки шоу приходит конец, зрительный контакт разрывается, и Тэхён отворачивается, встряхивая уставшими руками. — Никто бы не смог кончить только от сосков. У Чонгука во рту сухо, першит шершавой пустыней, он пытается сглотнуть, всё ещё оленьими глазами следя за хёном: — Я бы смог. Лицо Тэхёна как по щелчку с полного разочарования засияло искорками азарта, хитрого вызова: — Серьёзно? Давай проверим. Понять Тэхёна невозможно, Чонгук уже перестал пытаться, он снова лишь поддаётся чужим идеям и желаниям. Поддаётся, когда его тянут в спальню. Поддаётся, когда его торопливо толкают на кровать, когда запрыгивают на его бёдра с явным нетерпением, когда суетятся, снимая с них одежду. Он поддаётся и лежит, потирает лицо, понимая, что снова затянут в игру хёна, пока тот находит смазку и возвращается с маниакальной улыбкой. Чонгука поглощает мягкость кровати, тёплое одеяло обволакивает тело, и кажется, что он может раствориться полностью, разделиться на атомы и утонуть, если расслабится ещё сильнее. Тэхён ласково мнёт его напряженные плечи, успокаивающе его поглаживает, медленно и тягуче, слышен только шелестящий звук трения кожи о кожу и их дыхание. Он шипит, когда холодные капли смазки падают на грудь, но горячие ладони Тэхёна тут же их размазывают, втирают в кожу, растирают по ключицам, груди, шаловливо ведут и по торсу, всё тело Чонгука маслено блестит, а Тэхён влажными пальцами обводит соски, нежно, почти невесомо дразнит, лишь кончиками, подушечками щекочет, пока бусинки не встают, а ареолы не покрываются мурашками. Тэхён устраивается удобнее на его бёдрах, вдавливает всем весом в кровать и склоняется над ним, утягивает в поцелуй, жадно хватая губы. Чонгук слепо находит чужую талию, впивается в неё ногтями до лиловых отметин неконтролируемо сильно, пока его соски начинают ласкать усерднее: пропускают меж пальцев, чуть оттягивают бусинки, давят, сжимают. Чонгук всё больше распаляется, дышит чаще, сердце стучит быстрее. Его доводят до пика возбуждения, накаляют, как уголёк в костре, но огня не добавляют, не трогают там, где сейчас особенно хочется. Чонгук томно стонет и приподнимает бёдра, низ живота горит, а член напряжен от подступившей крови. Тэхён надавливает на тазовые косточки, прижимая обратно к матрасу: — А-а, — машет отрицательно головой и шепчет, дерзко вскинув бровь. — Сегодня только соски, помнишь? Тэхён прикусывает край его челюсти, мажет по мочке уха и спускается ниже, оставляет тёмно-бордовые засосы на шее, кусает и ключицу. Начинает слизывать смазку с груди, ведёт языком по коже, пока не натыкается губами на сосок, и всасывает его. Держит во рту, отчего нежная кожа начинает сладко покалывать, отпускает, обводит языком по ореолу, теребит торчащую бусинку и после прикусывает, вырывая из горла Чонгука рык. Тэхён усмехается, его дыхание щекочет, он переходит ко второму соску, но первый не оставляет — захватывает его пальцами и, размазав по нему оставшуюся слюну, начинает пощипывать его, пока он не наливается болезненно розовым. Чонгук крутится, не знает, куда спрятаться от этой ласки, его мучают везде: ведут свободной рукой по рёбрам, добираются почти до паха и останавливаются, не думая притрагиваться, и Чонгуку становится невыносимо в своём жаре, а вид разморённого, взвинченного возбуждением Тэхёна делает всё ещё хуже. Он чувствует, как стоны Тэхёна тонут в его груди, обдавая горячим воздухом кожу, как он трётся о его бедро, требовательно и настырно протирается, прижимаясь всё сильнее, ему-то можно. На него правила не распространяются. — Я тебе помогу, — хрипит Чонгук и собирает смазку со своей кожи, мокрыми пальцами тянется к оттопыренной заднице хёна, оглаживает между половинок, обводит туго сжатые края мышц и, получив одобряющее мычание, медленно вводит средний палец. Оглаживает горячие стеночки и добавляет безымянный. Чуть двигая кистью, он толкается внутри двумя пальцами, пока… — Здесь. …не находит простату. Тэхёна выгибает, он захлёбывается слюной и вжимается носом в грудную клетку Чонгука. — Да, здесь, Гуки… Забывая о своей работе, он поддаётся назад, насаживается сильнее, своими движениями стараясь попасть под приятную точку, и трётся при этом своим членом, зажатым между телами. Тэхён вяло продолжает водить языком, заботясь лишь о своём удовольствии, и неосознанно сжимает чужой сосок слишком больно и в извинение тянется успокоить шипящего Чонгука поцелуем, но получается нескладно. Он хаотично цепляет губы, прерываясь на короткие стоны, и кусает его, когда наконец кончает. Он изливается на торс Чонгука, уткнувшись в его шею, топит в ключицах рычание и падает бессильно на него всем весом, зажимая своим телом ни разу не тронутый член. Чонгуку хватает этого давления, и он, не выдержав долгого возбуждения без стимуляции, кончает следом, пачкая свой живот и, запрокинув голову, жмурится, собирая звёздочки под веками. — Ты кончил не совсем так, как задумывалось, — Тэхён выпрямляется, садится удобно на чужих бёдрах и осуждающе ударяет по измученному налившемуся красным члену Чонгука. Из него всё ещё выходят белёсые капли, и Тэхён додрачивает ему, выжимая все остатки. — Посмотри, что мы натворили, — цокает он, водя пальцем по белой луже на бронзовой коже, перемешивая её. — Ты весь в сперме. Чонгук мычит устало, отходя от оргазма, а Тэхён наклоняется к его животу. — Нам надо прибраться. Он собирает языком всю сперму вперемешку со смазкой, слизывает всё до последней капли, но не глотает, выпускает вязкой лужицей обратно на торс. Чонгук вздрагивает, когда она затекает в лунку пупка. Усмехнувшись, Тэхён лижет снова, беззастенчиво и с пошлыми хлюпами, и поднимается к Чонгуку. Он прижимается губами к его губам, заставляет открыть рот, и Чонгук чувствует, как от стыда томно тянет в животе. Тэхён проталкивает ему в рот его сперму со своей слюной. Она тонкими густыми струйками течёт по языку и немного попадает на заднюю стенку горла. Отстранившись, Тэхён слизывает остатки, стекающие по подбородку Чонгука. — Глотай, — приказ. И давящий взгляд. Чонгук подчиняется, глотает, его кадык грузно перекатывается, и он высовывает язык, показывая пустой рот. — Хороший мальчик.___
Чонгук просыпается, простыни тихо шуршат, пока он ворочается спросонья. Утреннее солнце играет с бликами на его пушистых волосах. Прохрипев немного, чтобы сбить заспанный голос, он шарит рукой по второй половине кровати и ничего кроме скомканного одеяла не находит. Тэхён? Он встаёт, разминая шею, и не одевшись идёт на кухню, следует за доносящимися отголосками звуков жизни, ступает по холодному паркету босыми ногами и, минув коридор, останавливается в дверном проёме. Такой же заспанный, похожий на мишку Барни, Тэхён стоит за барной стойкой в одной украденной из его шкафа рубашке, окружив себя связкой бананов и большой стеклянной миской с блестящей от мелких капель воды клубникой. Он отрывает зелёные хвостики от каждой ягодки и кидает их в блендер. Каждая вторая до блендера не добирается, оказываясь у Тэхёна во рту раньше положенного. — Доброе утро, — Чонгук пробирается в кухню и садится на барный стул напротив улыбающегося Тэхёна. — Я делаю бананово-клубничный смузи на завтрак. Будешь? Смазано кивнув, Чонгук вдруг понимает, что никогда не видел, чтобы Тэхён так рано вставал и тем более так рано завтракал. Обычно он просыпался, когда солнце уже заходило, отвечал заказчикам, каким когда-то был сам Чонгук, а ночью на пике своей продуктивности доделывал проекты под слабым синим светом от экрана макбука. Он переключает своё внимание на длинные пальцы хёна, что ловко поддевают мягкую кожуру и медленно очищают банан, оголяют бледную молочно-жёлтую внутренность, снимают ярко-жёлтую кожицу, которая остаётся свисать несколькими лепестками на середине. Слишком томно он это делает. У Чонгука сосёт под ложечкой в преддверии очередной его выходки, он с опаской поднимает взгляд на горящие карамельные глаза и ту самую озорную улыбку. Облизнувшись, Тэхён подносит очищенную верхушку банана к губам и оставляет на ней мягкий поцелуй, мокро мажет языком по всей длине плода и резко полностью погружает его в свой рот. У Чонгука жар по телу расходится, а в голове картинки совсем не с фруктами, он кашляет в кулак, но продолжает смотреть, как медленно тянутся пухлые губы, блестящие от слюны, как снова Тэхён втягивает банан в себя и вынимает. Он начинает сосать с наигранным причмокиванием, закатывает глаза, демонстрируя удовольствие, а Чонгук уже ничего не замечает кроме светло-жёлтой полоски, что то скрывается в раскрасневшихся губах, то появляется снова. Тэхён заканчивает, вынимает банан изо рта, оставляя на нём кучу слюны и тонкую ниточку, тянущуюся к широко распахнутым губам. Он снимает всю оставшуюся кожуру и закидывает в блендер фрукт, которому только что отсосал, невозмутимо нажимает на кнопку запуска, и шумный звук измельчения разносится по тихой до этого кухне. Он берёт с полки один стеклянный стакан, наливает в него смузи и с вызовом подаёт Чонгуку. А Чонгук берёт. Берёт стакан из его рук, делает глоток под пристальным взглядом Тэхёна. На вкус как обычный смузи, если не знать, что творилось до этого с некоторыми его ингредиентами. — Вкусно, — хрипло выговаривает он, облизывая с верхней губы остатки густого напитка. — Сахара бы побольше. Тэхён усмехается, крадучись выходит из-за барной стойки, склоняется над ним и шепчет: — Милашка, слаще только поцелуй. И целует, слизывает все остатки смузи, даёт волю языку. Идёт с таким напором, что Чонгук пошатывается на стуле, чудом удерживая стакан. И теряется в сбитых мычаниях Тэхёна, в своём торопливом дыхании и в поцелуях со вкусом клубники и банана, становящихся всё более требовательными, настырными настолько, что язык начинает неметь от усталости. Но они продолжают, Чонгук чувствует тёплые ладони Тэхёна, что хватаются за его плечи, сжимают в такт движениям губ и постепенно сползают ниже, оглаживают его грудь, ноющие после вчерашней ночи соски, отдающие сладкой болью от лёгкого прикосновения. Шаловливые пальцы невесомо скользят к торсу и тянутся к резинке нижнего белья Чонгука, тот напрягается, но резко стонет, стоит пальцам сжать его потяжелевшие яйца сквозь тонкую ткань. Он возбуждается слишком быстро и ёрзает на стуле, пока его поглаживают, трут рыхлой фактурой по члену. И, кажется, его бельё намокает: капли предэякулята впитываются, оставляя потемневший от влаги кружочек на ткани у головки. Тэхён бубнит что-то ему в губы, но Чонгук, находясь в пелене возбуждения, не разбирает его слов. Рассеянно открывает глаза, видит мелькнувшую ухмылку хёна и догадывается, о чём тот говорил, стоит Тэхёну опуститься на колени, устраиваясь меж его разведённых бёдер. — Ты хочешь отсосать мне? — Нет, — язвят в ответ. — Пойду за ещё одним бананом. Тэхён приспускает его трусы, освобождая наконец член от влажной ткани, и, собирая большим пальцем вязкие капли на головке, проводит пару раз по всей длине, а Чонгука кроет от ощущения горячей ладони, от ловких пальцев, что умело ласкают. Он, зажмурившись, откидывает голову, стоит Тэхёну прикоснуться к головке губами, мягко поцеловать и, чуть приоткрыв рот, лизнуть самый кончик, собирая предэякулят. Чонгук до скрипа сжимает стакан в руке, хватается за него, как за спасательный круг, боясь лишним движением отпугнуть хёна. Не зная, куда деть вторую руку, он осторожно устраивает её на чужом плече и тут же впивается в него, когда Тэхён заглатывает наполовину. Он делает всё мокро, ему это нравится, и он не жалеет слюны, так что она стекает уже по яйцам, отстраняется время от времени, сплевывая побольше на головку, растирает, любуясь влажным блеском, и снова опускается, грязно хлюпая. Он не берёт глубоко, дразнит языком, посасывает верхнюю часть и рукой додрачивает, второй легко царапает и со своей страстью к актёрству мычит специально. А Чонгуку уже слишком. Слишком везде и сразу. Он боится смотреть, но смотрит на ровные губы, что растягиваются на его члене, на слюну, что собралась у уголков рта, на ритмичное покачивание всем телом следом за движением головы и на возбуждение Тэхёна, плохо спрятанное под кромкой широкой рубашки. — Тэхён, я сейчас… Чонгук кончает, сжимает и стакан, и плечо Тэхёна, пока тот старательно принимает в себя сперму и, не останавливаясь, высасывает остатки. Он глотает, целует напоследок головку и, довольный устроенным им безобразием, небрежно заправляет член обратно во влажное белье. Он поднимается с колен, от чего Чонгук ещё лучше видит чужое возбуждение, и уже хочет что-то сказать, но Тэхён берёт стакан со смузи из его рук и отпивает. — Правда сахара не хватает, — усмехается он и, сделав ещё один глоток, похлопывает Чонгука по щеке. — Пойду подрочу в твоём душе. И, развернувшись, уходит, красиво виляя бёдрами, скрывается за дверью ванны. Потом Тэхён пропадает. Он перестал писать, приходить бесцеремонно к Чонгуку домой. Перестал отвечать на звонки, сообщения, даже сторис в Инстаграм перестал выкладывать. Он просто исчез из жизни Чонгука как по щелчку пальцев, будто его никогда и не было. Чонгук, признаться, стал сомневаться в его реальности. Такого ведь можно было только выдумать, не бывает ведь таких людей. Он ходил понурый и каждую минуту залезал в телефон в надежде найти там привычную размытую селку, присланную от контакта «Тэ Тэ», но входящих не было, а под родным именем горело: «был в сети 2 недели назад». Зато сыпались навязчивые и такие ненужные: «Бро, не знаю, что у тебя за траур, но вынь голову из жопы и доделай уже чертёж, я устал прикрывать тебя перед старостой», – от друзей из вуза; «Чонгук-ним, у вас что-то случилось? Да? Ну я пришла сказать, что директор уже неделю ждёт объяснительное письмо по документации, и он понимает, что вы внесли огромный вклад на этапе проектирования, но это не повод отлынивать сейчас, тем более если вы, конечно, всё ещё хотите после завершения учёбы получить у нас должность», – высокомерно от коллег по работе; «Чонгук-ки, у тётушки Чхве есть одна знакомая, у парикмахера её сестры есть дочь. Прекрасная девушка. Когда приедешь к нам в следующий раз – обязательно познакомлю вас, погуляете по Пусану. Ты же так давно не был дома. А чего голос такой грустный? У тебя уже кто-то появился, да?» – от матери. Как же Чонгук заебался. И вот тогда он начал осознавать, как сильно он скучал. Но беспокойство и переживание сменились злостью. Чонгуку начало казаться, что Тэхён специально его бросил — позабавился в своё удовольствие и ушёл. Нельзя так без объяснений исчезать из жизни человека, который тобой… как минимум дорожил. Он начал принимать это на свой счёт. Нет, а как иначе? Чонгук был всегда для него: делал, отвечал, следовал, а в ответ его просто кинули. Смешно даже. Чонгук и забыл. Забыл, с чего начинал. Забыл суть: Тэхён ветреный и загадочный. Это аксиома. Сколько его загадок он так и не смог разгадать? Сколько правил его игр он так и не уловил? Нельзя было предугадать. Нельзя понять. В силу того, что он вообще не знал, что сделает Тэхён в следующую секунду, он не мог предположить такого, хоть это и было в какой-то степени ожидаемо. Что вообще было между ними? Игры? Установленные Тэхёном правила? Тэхён всегда был мастером, Чонгук всегда был обычным игроком, просто следующим инструкциям. Чонгук пишет Чимину, строчит тонну сообщений с вопросами, где Тэхён, всё ли с ним хорошо, и получает в ответ лишь раздражённое: «Почему все у меня спрашивают, где Тэхён. Откуда я могу знать? Я ему не секретарь». Так последняя надежда найти Кима теряется. Но всё же, он находит. Ждёт несколько часов у его квартиры, стоит на холоде у подъезда и ловит его, когда тот идёт домой от метро. Знакомая фигура проходит мимо в расстёгнутом пальто, широких штанах и какой-то беретке. Он окликает его. Сталкивается глазами и видит в его взгляде то, чего так боялся. Тэхён не хотел быть найденным.____
Они начинали это так легко. Или только Тэхёну так казалось. Он не думал, просто делал то, что ему хотелось, Чонгуку вроде тоже нравилось. Тэхёна это устраивало. Так было вполне комфортно, его желания исполняли, всегда с тёплой улыбкой. Тёплой улыбкой с выпирающими передними зубами, чуть пухлой нижней губой и ангельской ямкой над верхней. Такой хочется улыбнуться в ответ, а от вида забавно скорченного носа сердце тянет ноющим счастьем. Тэхён бездумно следовал за этим чувством, приходил со своим ноутбуком к Чонгуку в квартиру, где пахло бумагой для черчения и чистотой, а в холодильнике всегда была клубника, хоть хозяин квартиры её не очень жаловал; без спроса оставался на ночь, оккупируя не свою кровать, потому что… просто так. Чонгуку он мастерски врал, что интернет у него быстрее, но, кажется, Чонгук догадывался, что дело не в скорости вайфая. Когда Тэхён по своему обыкновению ложился в шесть, Чонгук, напротив, просыпался, готовил кофе на одну персону, мыл оставленную у компьютера чашку Тэхёна с остатками какао и садился чертить. Он говорил, что ему нужно больше освещения, и садился за стол у окна с поднятыми жалюзи, располагаясь под рассветным солнцем. Тэхён хоть и сонный, но украдкой смотрел на него сквозь ресницы слипающихся век и быстро закрывал глаза, притворяясь спящим, стоило Чонгуку перевести взгляд в сторону спальни. Это тихое наблюдение было его личной сказкой на ночь. С тихим скрежетом острого угольного грифеля, который всегда убаюкивал Тэхёна, Чонгук строил идеальные линии. У него был целый набор простых карандашей с грифелем разной жёсткости, всегда идеально заточенных канцелярским ножом. Чонгук любил затачивать каждый перед работой, он выглядел опасно с холодным оружием в руках, когда сосредоточенно обтачивал карандаш, срезая тонкие лепестки древесины. У него также были лайнеры; тонны специальной бумаги разных размеров; тубусы с незаконченными чертежами; такая большая, но такая ненужная, оставшаяся как пережиток прошлого точилка с крутящейся ручкой, похожая чем-то на мясорубку. Тэхён всегда думал, что будет, если засунуть в неё палец. И, кажется, Чонгук пару раз его пальцы из точилки вынимал, не давая удовлетворить любопытство. И главное: длинная железная линейка. И, о Ангелы, как же Тэхён хотел быть отшлепанным ею. Они бы могли сыграть в «Архитектор и башни». Чёрт. Нет. Это начало становиться серьёзным. Всё серьёзное несёт за собой ответственность, тяжёлые обязательства, а к такому Тэхён не готов, такого ему не надо. Всё станет сложно, требований станет больше, злость друг на друга из-за собственных тараканов. Лишняя морока. И что дальше? Приторное будущее? Розовая вечность вместе? Чепуха, такого не бывает. Всё непременно разобьётся о камни реальности, и они просто устанут, будут тихо ненавидеть, но терпеть по привычке. Такое пугает. Навсегда - пугает. Серьёзное, с общим бюджетом, знакомством с семьёй и открытым пропуском в душу, которая только твоя, и никого туда пускать не планируется. Придётся рассказать про альбом с гербарием, где кропотливо засушенные листочки живут в художественном беспорядке, каждый со своим ярлычком с подписанными датой и временем. Придётся рассказать о многих подобных вещах. До ужаса страшно. А Тэхён трус. Наверное, трус. Но если ему страшно - он бежит. Простой инстинкт самосохранения. Он идёт в душ. Со стояком. Как-то злобно и отчаянно дрочит. И… всё. Надо уходить, пока не поздно. И он уходит. Тяжело поначалу. Немного сожалений и тоски тонут в алкоголе вместе с чувством вины. Но ничего. Чонгук обычный человек - один из многих. Он просто не будет думать об этом. Да, если не думать, то проще избегать пугающей правды. Он будет его избегать, и всё забудется. Вот так. Легко. Совсем легко. Он почти забыл. Идёт домой по обычному маршруту. Родной подъезд, минута в лифте, и в холодильнике ждёт незаконченная вчера бутылка вина. Но ни до лифта, ни до холодильника он так и не добирается. На него с неким разочарованием смотрят круглые преданные глаза и чего-то ждут. У Чонгука нос красный от холода и румянец щиплет щёки. Давно ждут. Горечь начинает драть горло. Зачем он пришёл? Нет, план был не такой. Уходить. Бежать. Тэхён уже отворачивается, уже готов идти к подъезду прямо без оглядки, но… — Возьми на себя ответственность. Тэхён останавливается, оборачивается на его надломленный голос. Он чувствует, как паника накрывает его тёмным капюшоном, ему становится страшно, что в нём разочаруются, найдут внутри давно закрытую на замок в самой дальней подсобке сознания настоящую версию Тэхёна, и ему снова придётся оправдываться и утыкаться в тупик недопонимания. Чонгук хмурый: складка, залёгшая меж бровей, углубляется графичной тенью от уличного фонаря. О, он злится. Конечно, он злится. — За что? Ответственность. Он серьёзно ждёт её от Тэхёна? Он от неё сбежал, специально. Ведь он на неё не способен. Он работает на фрилансе только потому, что не может позволить себе работу в офисе, так как раньше часа дня не просыпается. Он даже своего пса отдал жить с матерью, ведь не мог заставить себя вставать по утрам, чтобы выгулять его. Такая мелочь, а он не смог. И за что же Чонгук хочет его сделать ответственным сейчас? — За то, — Чонгук мнётся, ему сложно даётся выговорить слова, — что влюбил меня в себя. Влюбил. Какое страшное слово. И Тэхён вертит отрицательно головой, будто стараясь сбить наваждение. — Я не влюблял. Чонгук смеётся как-то грустно, кажется, руки в карманах сжимаются в кулаки, и он смотрит в пол, кроссовками нервно шаркая по неровностям дорожки. — Верно, — выдыхает он. — Ты просто играл в игры, а я, дурак, влюбился. Тэхён старается держать лицо. Выходит, к слову, прелестно. Убедит не себя, так Чонгука. Тот кружится устало вокруг себя и бессильно плюхается на лавочку у подъезда, скатываясь полулёжа, сгорбливает позвоночник. — Ты винишь в этом меня? — прозвучало как-то пренебрежительно. Тэхён ничего этого не хотел. Ни чтоб в него влюблялись, ни влюбляться самому. — Ты совсем ничего не чувствуешь, да? Он подходит к нему, становится над лавочкой так, что тень силуэтом в берете падает на сидящего Чонгука, и смотрит сверху вниз: — Это не имеет значения, — в ответ фыркают несогласно, а Тэхён продолжает. — Как ты себе это представляешь? Свадьба, мы в белых костюмах, любовь до гроба и умерли в один день? — а у Чонгука в глазах невинные искорки, будто бы он и вправду о таком мечтал. — Ты не можешь быть настолько наивным. — Ты ведь любишь, когда всё происходит само собой? Так дай этому шанс. Мы будем… Будем друг у друга. — Нет, мы будем ругаться, ненавидеть, я буду на тебя орать. Мы устанем. Я устану. Он не хочет говорить всей правды, объяснять, что он такой человек. Легче убедить сейчас Чонгука в теоретической сложности отношений и безрадостном будущем и разбежаться. Но он себя знает. Тэхён уверен, что он устанет от него, как и от всех людей и отношений. Чонгук прекрасный, но ничего не вечно. Даже прекрасное утомит и приестся. И тогда Тэхён точно уйдёт, только будет больнее. — Я не устану, — Чонгук смотрит исподлобья и говорит с детской серьёзностью. — Никогда. А если ты устанешь, я приду к тебе и не буду отпускать, пока ты не разустанешь. Чонгук такой Чонгук. Тэхён не может сдержать смех, но почему-то вместе с ним выходят слёзы. Он запрокидывает голову. Он и не замечал, на какой тонкой грани от истерики был всё это время. Горечь, что копошилась в глотке с самого начала, ухнула тяжёлым комком в сердце, и он теперь плачет и смеётся. — Это не так работает. Чонгук подрывается с лавочки, прижимает к себе, размазывает выступающие слёзы по скулам, шепчет что-то успокаивающие, а Тэхён от этого ещё больше содрогается в рыданиях. Святые Ангелы. Чонгук обнимает крепче, засовывает его руки себе под куртку, чтоб согреть холодные ладони. У Чонгука спина горячая настолько, что, кажется, жар выходит волнами, и Тэхён сжимает его футболку, копошась в слоях ткани под курткой, и лбом утыкается в его плечо, пропитывая его слезами. Он виском чувствует холодную мочку уха Чонгука и железную серёжку в нём и вдыхает запах чистой одежды и лёгкий аромат шампуня. — Давай попробуем? — Мне страшно. — Не бойся. Тэхён смеётся, смаргивает последние слёзы и, оторвавшись от плеча, смотрит в глаза напротив и тихо шепчет: — Хорошо. Да, хорошо. Его целуют мягкими холодными губами. Совсем нежно, совсем осторожно, будто что-то обещая. А он верит и соглашается. Тэхён впервые возьмёт на себя ответственность. Возьмёт любовь Чонгука. Примет без остатка, до самой последней улыбки, каждого прикосновения, будет учиться давать взамен, учиться слушать, учиться не сбегать импульсивно из-за любой ссоры или собственных сомнений. Конечно же, Тэхён будет ошибаться, но как бы он себя ни повёл, Чонгук никуда не уйдёт, не хлопнет дверью, он обнимет крепко настолько, что Тэхён физически почувствует, что его никуда никогда отпускать не собираются. И Чонгук будет ждать. Терпеливо ждать, когда у Тэхёна пройдёт усталость, и он вспомнит, почему остался, остаётся, и будет оставаться… И да, это действительно страшно. И да, это одна из самых драгоценных вещей, какую он только может иметь.