Отпуск в ноябре

Сегодня единогласно решили устроить музейный выходной и посвятить день покупкам и бесцельным прогулкам — благо, от отеля пятнадцать минут до Базара специй и пять минут до платанового парка, через который можно выйти к морю. Для особо жаждущих культуры, можно на обратной дороге зайти в Старую мечеть, минареты которой виднелись из гостиничных окон. Познавательно и бесплатно. Кофе, кальян, кукуруза — по настроению. Этого добра — на каждом шагу. Хороший план. Базар ломился от изобилия соблазнов. В тесных проулках пестрели бесчисленные лавки и магазинчики, открытые витрины изнывали от орехов и фруктов всех цветов радуги, с навесов свисали гигантские стручки чурчхелы, пучки сухофруктов и сушеных трав размером с веник. Над вытертым тысячелетним булыжником стелился запах печеных орехов, кофе, устриц, вежливой восточной хитрости и вкрадчивого улыбчивого надувательства. Рыжий вертел во все стороны башкой и на всякий случай взял жену за руку, чтобы не потеряться в толчее. Через двадцать минут Стервятник накрепко осел в антикварной лавке, вцепившись в какую-то колченогую перечницу. Он поинтересовался ценой, параллельно объясняя своим спутникам, что упускать это бронзовое уродство никак нельзя, мол, они сами не понимают, что продают! Ральф неубедительно возражал, что у них дома этих перечниц, как грязи, но Стервятник с досадой отмахнулся, мол, что бы ты понимал в старых перечницах! — и начал осторожно торговаться на трех языках, постепенно наращивая темп. Рыжему это быстро наскучило, он подхватил жену под руку, и они пошли бродить по торговым закоулкам, отдаваться щедрым и ненужным искушениям. Сочная пестрота прилавков творила странное со вкусовыми рецепторами — глаза на ходу ссорились с обонянием — невозможно было представить, что эту пахучую, уложенную в причудливые орнаменты и пирамиды красоту можно брать руками и даже есть. Мозг жалобно умирал от сладкой и беспомощной истомы, повторяя в исступлении, «я не знаю чего хочу, потому что хочу вот это и вот это, а еще вон то, а лучше все сразу, госсподи, я никогда не смогу выбрать!» — и куркуму, и корицу, и курагу, и вон тот винный лукум с секретным грецким орехом в сердцевине, и пахнущие теплым дымом каштаны с крошащейся кожицей, и невинные сливы, и развратный инжир. На фоне всей этой экзотической пестроты прозаические помидоры, огурцы и кабачки смотрелись по-родственному обыденно, как голуби в вольере с павлинами. Крошечные прилавки украшали нереальной яркости оранжево-розовые срезы грейпфрутов и апельсинов. Рядом громоздились горы зеленого и синего винограда, за которыми, прищурившись надтреснутой скорлупой, пестрели розовые и зеленые фисташки, ароматный миндаль и безымянные орехи странных форм, не имеющие названия специи одуряюще пахли на всю улочку. Вывернутые кровавым нутром наружу гранаты изнывали в неприличных позах на прилавках, и хотелось стонать вместе со скрипучим прессом, безжалостно сцеживающим терпкую кровь из зерен в стакан. Стоило свернуть в любой проулок, как чувства подвергались новым испытаниям — съедобные соблазны уступали место практичным и тактильным искушениям, залитые невидимым солнцем продуктовые лавки сменялись сумрачными пыльными магазинчиками, где вместо специй и фруктов пестрели узорчатые восточные ковры, покрывала, палантины, пледы и подушки. Ходили они почти час, не меньше, впитывая картинки и запахи восточного базара, выпили в какой-то лавчонке кофе, где их угостили лукумом с миндалем. Продавец что-то лопотал, с нескромной лестью отвешивая комплименты «мадам», потом завернули в ковровую лавку, где взгляд Анны упал на пестрый текстильный рюкзак и домотканое покрывало грубой ручной вышивки. При ближнем рассмотрении супруги дружно забраковали рюкзак из-за халтурных швов и дешевой фурнитуры, а вот «коврик» понравился обоим, они, не сговариваясь, сразу «пристроили» его в спальню. Рыжий, не знавший никаких языков, с помощью жестов, калькулятора, а так же универсальных «хау мач?» и «итс ту икпенсив!», произнесенных с десятью разными интонациями, за десять минут сбил цену вдвое. А потом снизил еще чуть-чуть. Вот это «чуть-чуть» торгашескому нутру Рыжего было необходимо, как щепотка специй для повара, превращающего ординарное блюдо в кулинарное творение, то, что нельзя записать никакой рецептурой, то, что диктуется чутьем и опытом. То самое «чуть-чуть», превращающее покупку из практической процедуры в удовольствие. Довольные покупкой и ценой, они решили вернуться к антикварной лавке, поискать Стервятника. На сомнения жены Рыжий хмыкнул — спорим, он все еще там? И оказался прав. Недолго поплутав по торговым лабиринтам, они вскоре нашли искомый магазинчик и увидели следующую картину. Птица и хозяин лавочки, красные от жары и белые от напряжения, непримиримо и азартно торговались. Только теперь уже за ковер. Кривоногая перечница стояла законным трофеем на низеньком столике среди чайных армуд. Рядом с невозмутимым видом сидел Ральф и допивал уже третью чашку чая. Интерес к антиквариату и в целом к вещам у Стервятника был давний — он сам жил практически в музее и много лет вдумчиво отслеживал выставки и коллекции посуды, мебели, тканей, ювелирки, прикидывая, что из увиденного могло бы вписаться в его наследный дом, который они с Ральфом ремонтировали, обустраивали и обставляли уже без малого двадцать лет. Все вещи, которыми окружал себя Птица, были неслучайны, имели собственную историю или, по гнусавому выражению Птицы, «провенанс», про каждую солонку, серебряную ложку с «пробой» он мог рассказать, где и в какую эпоху, при каком императоре они изготовлены, клеймо чьей фабрики стоит с обратной стороны тарелки или чашки. По лицу владельца лавки было видно, что еще чуть-чуть, и он сдастся— Стервятник был асом медленного, выматывающего торга. Пока Рыжий рассматривал ковры, его жена нашла рядом с лавкой небольшой закуток с платками и шарфами. На первый взгляд, выбор был невелик, но перебрав стопку, обнаружилось, что там имелось все — от дешевого ширпотреба и повседневных «хиджабов» до дорогих палантинов тончайшей выделки изысканных расцветок. В качестве забавы она стала их примерять. — Я думаю, вам подойдет вот это, — негромко сказал подошедший к ней Ральф и протянул кашемировый шарф. Когда мягкий ворс коснулся шеи, захотелось на миг зажмуриться, чтобы продлить, прочувствовать прикосновение хорошей ткани. Контраст был разительный. А когда она покрыла голову на восточный манер, стало ясно, что эта вещь создана для нее. Вещь, от которой меняются походка и выражение глаз. Как бы она ни повязывала его, что бы с ним ни делала — шарф послушно делал свое коварное дело, он говорил — я твой, я сделаю тебя той, кто ты есть — роскошной, таинственной и недоступной. А еще я согрею тебя. Ральф смотрел на Анну в зеркало из-за спины, подобно тени — темной, послушной и внимательной, с едва заметной улыбкой любуясь тем, как она разглядывает себя в зеркало. Их глаза встретились. «Вы прекрасны. И мне нравитесь. Как море. Как небо. Как эта жизнь», — думал он, глядя на ее отражение. «Спасибо, — подумалось ей, и глаза загорелись удовольствием. А потом в ее взбудораженной голове пронеслась веселая и тревожная мысль: «Он может быть опасен, он безусловно опасен. Почему я раньше этого не замечала?» «Я вижу, что вам нравлюсь, и мне это приятно», послала она в ответ. «Вы должны носить дорогие вещи, — говорил его взгляд. — Если бы вы были моей женщиной, то носили меха и шелк». «Ну да, конечно», — смеялись ее глаза. Еще несколько секунд они разглядывали друг друга в зеркало и почти одновременно подумали: «Как хорошо, что нам уже не по двадцать лет, и мы знаем, что нам по-настоящему нужно». — О, прикольно! — в закуток просунулась рыжая голова. Рыжий одобрительно посмотрел на жену в зеркало, бесхитростно прервав их тридцатисекундный роман. — Тебе очень идет! Давай возьмем? Стервятник, наконец, выторговал свой ковер. Можно идти! Обратно шли вдоль набережной, любуясь снующими катерами и баржами, закусывая на ходу булками со свежевыловленной рыбой. Потом свернули в парк. Посреди парка стояла летняя кофейня «на вынос» в виде старинного трамвайчика. Пока варился кофе, медлительный бариста томно и многозначительно посматривал на экзотического Стервятника, но быстро осекся, поймав предостерегающий и тяжелый взгляд Ральфа. Уличная сервировка удостоилась уважительного кивка Птицы — на картонной тарелке подавались крошечный стаканчик крепчайшего горького кофе «на два глотка» и стаканчик с водой.  — Совести у них нет, — заметил Стервятник, потягивая кофе и запивая его водой. — Мало того, что тут в ноябре, как у нас в августе, так еще в парке за копейки продают отличный кофе.  — И попугаи летают, — заметила Анна, кутаясь в свой палантин.  — Ну это уже вообще ни в какие ворота, — с улыбкой поддакнул Ральф и пригубил кофе. Огромные платаны с бархатистой светло-серой корой пропускали солнечные лучи сквозь листья, как волосы возлюбленного между пальцами, неохотно роняя солнечные зайчики на дорожки. Попугаи сливались с листвой. Небо наливалось послеполуденной синевой. Так не бывает, подумали все. Тем не менее, мы здесь, и это происходит с нами.