***
На день рождения дочери папа удивил ее приятным подарком: открыл ей счет в банке, вручил карту и сказал, что деньги по праву принадлежат ей. Раньше этой суммой, а точнее — социальными выплатами по потере кормильца — полностью распоряжался отец. Но в этом году решил: дочь уже достаточно взрослая, чтобы самостоятельно пользоваться бюджетом. Тут он не прогадал. Юдзуна оказалась на удивление бережливой. Еще ни разу у нее не было такого, чтобы деньги резко закончились или их не хватило на запланированную покупку. Никогда не тянуло на что-то спонтанное, но при этом она себя и не ограничивала. Наверное, папа научил еще в детстве, когда не жалел средств на предметы необходимости, но подарки вручал только по праздникам. Прошло три дня. В эти долгие семьдесят два часа в голове творились невероятные вещи. Ожидания. Фантазии. Радость. И это правдиво лишь в ее голове. Тойя почему-то ее чувств не разделял. Но он же согласился, верно? Сам спросил. Потому что любит ее. Она точно знает.Так какая разница, как именно?
За эти дни Тойя произнес от силы слова три. И еще два раза спросил, уверена ли девушка в своих желаниях. Юдзуна старалась не обращать на его глупые сомнения и вопросы внимания. Только и делала, что улыбалась. Но даже в эту знаменательную дату старшеклассница таки смогла высидеть до конца уроков, хотя и очень хотелось сбежать. Она вообще последние два года ничего не прогуливала. Хах. Выдрессировали. Вместо привычного приветствия, Тойя роняет ей глухое «здравствуй» и отворачивается. Юдзуна снова игнорирует это и, пытаясь его хоть как-то раззадорить, зовёт гулять. Тот не отказывается, но и не соглашается, а лишь безвольно следует за ней вдоль уже давно изученных маршрутов между заброшенных и недостроенных домов. В этот раз им на пути попадается не только белая кошка: за ней неровным строем, иногда спотыкаясь, следует четверо котят. Один такой же белый, как мама, но другие, видимо, пошли в папу — они черно-белые. Увидев, что его старая подруга уже обзавелась семьей, Тойя впервые за день улыбается и любезно чешет многодетную маму за ушком. Та, будто бы благодарно, кивает и продолжает путь, ведя четыре комочка за собой. — Несчастливое число у неё получилось, — смутно замечает Юдзуна, провожая взглядом пушистую семью. — Она не выглядит не счастливой, — Тойя пожимает плечами. — Тем более, вместе их пять. Значит, о кошках говорить он только «за»? — Мы, конечно, не кошки, но, — Юдзуна выдерживает неуверенную паузу, — наверное, по-настоящему счастливым можно стать только тогда, когда твоя семья с тобой рядышком. Да? Тойя молчит, задумчиво разглядывая щербатый асфальт. — Наверное, — тихо отвечает он, а затем вздыхает. — Да. Думаю, да. — Значит, раз ты моя семья, то ты и есть… — Юдзуна бормочет слова себе под нос, и Тойя их не слышит, но и не переспрашивает. — Ладно. Вернёмся? В ответ — согласное — а, может, и не согласное — мычание. Юдзуна отворачивается, пряча предвкушающую улыбку. *** Он снова спрашивает у нее это «Позволишь?», только совсем близко-близко, очень вкрадчивым полушепотом сквозь сизый и знакомый полумрак. И она, не думая ни секунды, сразу же соглашается. В вопросах нет нужды, она согласится. Что бы он сейчас ни сказал, она согласится. Но эти короткие вопросы только накаляли обстановку. Только в самых сокровенных мечтах и фантазиях она представляла… Как он касается ее губ, как тогда, поначалу очень неохотно, сверхмягко, а затем уже чуть более уверенно, пьяня и пленяя ее, такую ледяную, своим родным теплом. Как он ни за что, ни за что не открывает глаз, а она решается чуть приоткрыть веки, пощекотать его щеку ресницами и все-таки подсмотреть лишь на долю секунды Как она жмётся к нему, все плотнее, плотнее. Тянется к плавящему ее жару и чуть ли не липнет телом к телу, почти что с нею схожим. Как она перед этим аккуратно ослабила форменный бантик, бессмысленно расправив складки на одежде, лишь бы покрасоваться и убедиться в очередной раз, что одежда, которая как нельзя кстати на пару размеров больше, сидит вполне себе (не?)прилично. Как у неё соскальзывает с плеча рукав короткой рубашки. Как Тойя бережно и даже с опаской целует это хрупкое плечико, исполосованное шрамами, ещё более бледными, чем ее с ним кожа. Он совершенно никуда не торопится, но дышит, просто дышит, так обжигающе, что Юдзуна начинает дышать слишком слышно. Да нет, даже не так. Невозможно громко. Как они целуются вновь, только уже чуточку более близко, чуточку более влажно, чуточку горячее. Как Юдзуна, заранее запасшись драгоценным раскалённым воздухом, все никак не позволяет разорвать такой тягучий и тягостный момент. Она-то ведь на седьмом небе от всего лишь простого предвкушения, и ей так хочется растянуть и как следует распробовать столь волшебный момент. Как Тойя бережно, но все же обжигает ртом ее тоненькую шейку и опасное местечко за ухом, откуда слышно нотки, что желали утаить за семью печатями. Как он, положа одни только пальцы, обводит ее едва вырисовывающуюся дышащую талию и плавно поглаживает выпрямляющуюся в такт касаниям спинку. Как невесомая рубашка все же спадает на ее худенькие бедра, по которым просторно растеклась ткань форменной юбки. На ее плечах остался висеть — слабенько и ненадежно — только часто-часто, вслед за грудной клеткой, вздымающийся бюстгальтер с крохотными чашечками. Как она прижимается к Тойе ещё плотнее, будто стараясь забраться в него и спрятаться от неизвестно чего во всем его теле, то ли снова из-за возбуждения, то ли на сей раз из-за смущения, то ли вообще из-за всего и сразу. И, честно-честно, случайно потирается о его грудь. Чашечки спадают тоже, вслед за всей верхней одеждой. Так медлительно быстро, что запомнилась каждая секунда. Даже та, когда Юдзуна моментально припала ко всему Тойе, уткнувшись раскрасневшимся носиком в горячую рельефную шею и крепко обхватив вокруг неё, такой изящной, немощные ручки. Как Тойя, замешкавшись лишь на жалкий миг, не теряется и, мягко и успокаивающе согревая ладонью девичью спину, набрасывает на плечи сестры плед, не приблизив ее на лишний сантиметр к себе, и не отстранив ее. Он напоминает, что, если Юдзуна передумает, она может отказаться в абсолютно любой момент. Та лишь невпопад отвечает ему странной просьбой «погладить» ее. И Тойе требуется пара затяжных и тяжёлых секунд, чтобы понять, чего конкретно от него ждут. — Возможно, тогда тебе стоит лучше, — гудящим и едва смущенным шепотом дышит он над кромкой уха, — лечь? — размыкая раз за разом губы и не размыкая до невозможности крепкого замка объятий. Вздернутый носик лишь жмётся в пульсирующую шею, ловя каждое движение, что подталкивало и раздразнивало манящий и ни на что не похожий аромат, пропитывающий комнату. В ее же тишине, окружённой квадратом голых, но знакомых стен, слышится ещё одна тихая просьба. Просьба о том, чтобы так и остаться. Прямо вот так. — Как скажешь… — слух чувствует, как его такие же тонкие веки на минуту жмурятся, скрывая, как толща снега, неповторимую и будто бы сияющую синеву глаз. Шероховатая ладонь теперь уже полностью ложится на бок, опоясывая овал талии и идя сантиметром другим выше… А девушка все также продолжает утопать в биении, что отчётливым гулом, сливающимся с горячей тишиной, доносится из-под кожи на том местечке между длинной шеей и широким плечом, предназначенным сейчас специально для неё. Гул своей крови из-под чужой кожи приятно ударяется о щеки, обволакивая разливающимся ритмом все-все ее маленькое тело: от непостоянно чёрной макушки до поджимающихся пальцев ног. Ее гладят, едва дотрагиваясь подушечками пальцев нежного и размякшего на огне тела, точно порхая над ним. Его широкие ладони вторили пока что нечетко прорисовавшимся ежесекундно вздымающимся изгибам, повторяли рельефы, обводя их, скользя все выше и выше. Его руки подплывают под покровы пледа, опоясывают ребра, попеременно, точно приливы и отливы волн жара, то поднимаясь, то опускаясь. Тойя не торопится торопиться. А сестра так и замерла, точно свеча из белого воска, вплавляющаяся в него и таящая от него. Ее, честно сказать, частенько волновал вопрос о том, когда же ей стонать. Но… Ответ долго себя ждать не заставил. — Тише, тише, тише, — заполошно шепчет на ухо уже он вжимающейся в него ей. Тяжелая голова как-то сама по себе кренится на бок, чуть задев на удивление мягкий висок. Копна из непроглядно темных волос нарочито случайно, шурша, падает и утаивает раскрасневшееся до белого каления лицо. Девушка прячет стекла глаз в крепком и сшитом плече брата, цепляясь за надежную тьму, что оно даёт, когда в него утыкаешься. Хах. А что же такого произошло сейчас? Он… может сделать так ещё раз? «Ещё». Когда его тело едва подаётся вперёд и тянет ее за собой, то девушке кажется, что она ощущает троекратно увеличившуюся тяжесть. Юдзуна чуть ли не повисает на обхвативших ее хрупкий стан руках. Хмх, а они у него сильнее, чем она могла судить лишь на взгляд, а не на ощупь. Она лопатками чувствует выпуклые вены под неоднородной кожей, контрастный холод скоб на пересечении упругих пяток ладоней и изящно аристократичных запястий. Так и хочется отпустить на них весь свой крохотный вес. Так и хочется потянуть руки к его заледеневшему на миг лицу и обвести его пальцами, запомнить давно позабытые черты. Она целует Тойю в приподнятый кончик носа, в опустившиеся и подернувшиеся веки с молоденькими мягкими ресничками, в такой же мягкий шёлк щёк, словно проваливаясь в них, в затвердевшие и острые, но не грубые скулы, заключая такое жданное и желанное лицо в хлипкие кандалы из уже ладоней своих, ненадежных и худеньких. Но зато… зато… И пускай, она знает наверняка, что теперь-то ему не убежать. Он же не хочет поломать ее «ловушку». Сестра проводит пальцами, точно леденящими кисточками, по челюсти, по подбородку, тянет на себя, гладит бороздку на нижней губе, чуть нажимая, как на невиданную игрушку, тянет на себя и… В бесконечной паузе ловит струйку горячего дыхания на своём разгоревшемся лице. Тойя, точно терпеливая кошка, снисходительно выжидает, смеряя ее глубиной диких глаз. Хочется снова поцеловать. Можно? Можно же? Ну, конечно, можно. Сейчас можно все. Юдзуна вновь припадает к его потяжелевшим губам и жадно жаждет их ни за что и никогда не отпускать. Она тонет в этом поцелуе, что неумолимым прибоем погружает ее в свою печально-синюю бездну все глубже и глубже, и наотрез отказывается спасаться, наконец плывя по отбойному течению, как по горячему зыбучему песку. Становится слишком влажно, слишком жарко, настолько, что у нее с губ спадает капелька, точно эти губы кто-то то ли случайно, то ли специально растопил. Нет, не кто-то. Кое-кто. Она держится. Крепко. За родную ширящуюся, тонкую, но объемную и поджарую спину, что сшита металлом и пламенем. Подступается ноготками ближе к шее, к затылку и надеется удержаться. Продержаться как можно дольше. И падает. На подушку, на которую ее осторожно опустили с удушающих небес на мягкую и ещё не раскалённую землю. Юдзуна захотела вновь дотронуться до горячей, нет-нет, обжигающей — такое слово ей нравилось больше — спины, погладить, осторожно подцепить ее ноготками, почувствовать кожу другого человека. Надо же, прямо как в фильмах. Прямо как у настоящих, живых и теплых людей. Вот и у нее настал такой момент. Девушка гладит ладонями его спину, запоминая каждый изгиб, щупает лопатки, проводя пальцами по позвоночнику. Затем ее заинтересовало другое: она, довольствуясь тем редким мигом, когда всякому постыдному желанию можно дать волю, скользнула ниже. Касаниями перебралась от спины к животу, цепляя рельеф ребер. Она так осторожничала — не хватало воздуха и сил, уверенности, чтобы трогать и сжимать что-либо резко — но Тойя все равно вздрогнул. И шумно выдохнул. Так шумно выдохнул, что теперь вздрогнула и она. Это он так оглушительно дышит, что малейший шелест воздуха отражается от стен пустой комнаты? Или в стенах пустой комнаты так тихо? Или же ей так громко оттого, что его лицо в миллиметрах от ее уха? Ее руки вернулись к телу тела, что так сильно отличалось от ее собственного и в то же время так сильно походило на ее собственное. Девушка наконец осмелела: перестала смотреть перед собой, сквозь темные взъерошенные волосы. Скользнула взглядом по исчерченной ожогами шее, подняла взгляд чуть выше и нашла голубые глаза. Именно в них надо смотреть, да. Ей так не хотелось что-либо упустить. Тойя глухо сглатывает, когда морозная рука опускается ниже, еще ниже, пока не находит препятствие, и… Перехватывает ее. — Я хочу… — прерывисто начала она. — Лучше я. Юдзуна кивает, послушно возвращает ладонь на спину. И вдруг передумывает: перекладывает её на плечо. Так странно. Ей впервые за все время настолько жарко. Это он? Кажется, он согревает не только ее, не только их комнату, но и всю вселенную. Так горячо… Будто за окном жаркое лето, а не леденящий январь. Она снова прижимается к нему. Но по-другому. Тело ведет себя необычно: не слушается её разума. Несильно, но и несдержанно вжимается бедрами в чужие бедра, чувствуя… Ей нравится — она жмется плотнее. И, одновременно с Тоей, с осознанным испугом отскакивает назад, на матрас. Он так и остается нависать над ней, не спеша возвращаться обратно. Юдзуна тянется к нему, желая притянуть обратно, ближе, как можно ближе! Но он отворачивается. Долго о чем-то думает. Затем поднимается совсем и садится. И ей уже хочется нахмуриться, что-то возразить, поскорее снова обнять его, но… послышалось тихое шуршание. Она едва ли может различить что-либо в темноте: лишь черные силуэты и отражающий остатки света блеск. И, по движениям понимает:он сейчас делает то же, что пару минут назад пыталась сделать она. Видит отброшенное в сторону белье. Видит, как Тойя возвращается к ней. Видит и радуется. Жаль, смущение сковало её и не дает улыбнуться, позволяет лишь поцеловать куда-то в уголок губ и обрадоваться своей шалости снова. От жара челка непривычно липла ко лбу. Юдзуна пыталась хоть как-то остудить себя, но причуда по какой-то причине не подчинялась. Ох, действительно. Как можно ждать чего-то от причуды, когда даже тело и то не слушается? Она роняет взгляд на юбку и не может понять, когда же стоит ли ее снимать. Хотя… чем может помешать свободно сидящая на бедрах ткань? Но Тойя, с ее невдумчивого кивка, уже начинает расстегивать боковую молнию. Страха нет. Смущения — тоже. Будто она играет в какую-то азартную игру. Новые эмоции и новые ощущения — они ей нравятся, и она уверена, что Тойя чувствует то же самое. Интересно, что будет дальше. Кажется, будто тело ей не принадлежит,но при этом чувства настолько пронизывают каждую клеточку, что она теряет нить связи с самой собой же. Юбка медленно сползает и теряется где-то на большом матрасе. Юдзуна ощущает неловкость, но не осознает ее. Разум застелил туман: она едва может вспомнить о существовании таких эмоции как смущение или стыд. Она внимательно разглядывает глаза брата, несмотря на риск обнаружить там что-то, чего она раньше не замечала. Юдзуне нравится этот риск. Она смотрит долго — старается не моргать, чтобы ничего не упустить. И ей вдруг кажется, что он слишком напряжен. Но она тут же замораживает эту мысль. Юдзуна совсем не замечает, в какой момент они оба полностью остаются без одежды. Сестра переводит взгляд от обманчиво хрупкой шеи к острым ключицам, затем — к плечам, к груди, к ребрам, ниже… Тут же возвращается к лицу. Тойя выжидающе смотрит на нее, не переставая нежно поглаживать тонкое плечо, и даже приподнимает бровь. И Юдзуна понимает вопрос. Она, почти не меняя позы, тянется к сумке и достает полученное — о Боже — от папы серебристый квадратик. Забавно, что первый человек, упомянувший контрацептивы, был ее братом. Даже купить предлагал… С момента, когда Тойя под уже въевшееся «я сам», разрывает упаковку и делает что-то, за чем Юдзуна стесняется наблюдать, все плывет еще сильнее, чем до этого. — Если что-то будет не так, ты в любой момент можешь сказать, хорошо? — снова напоминает брат. — И ты точно…? — Да. Юдзуна никогда не была так уверена как сейчас. По крайней мере, так считала она. Поначалу она не совсем понимает, что происходит. Но отчетливо чувствует соприкосновение. Он горячий. Очень. Но сейчас Юдзуна и сама куда горячее обычного. Она тает. Тойя снова смотрит на нее вопросительно, и на всякий случай девушка снова утвердительно кивает. А потом вдруг… Она на секунду давится собственным глубоким и резким вдохом. И Тойя все еще внимательно следит за ней, даже хмурится, но так же тяжело дышит. Его выдохи теперь кажутся обрывистыми. Значит, у него так же? Юдзуне не больно. Ей странно. Ей резко. Ее предупреждали, но она все равно не ожидала. Она лежит, прислушивается к своим ощущениям. Необычные. Она чувствует какую-то непривычную наполненность. Это… ей нравится. Она снова проверяюще смеряет яркий голубой взгляд напротив, краснеет гуще обычного и чувствует, как последние капли смущения и стеснения уходят. Синева уже не такая ясная. Она будто подернута дымкой. Будто в тумане Тойя смотрит не на нее, а как-то сквозь нее. Она не обращает на это внимания. Он тоже краснеет, совершенно так же, как она. Дышит еще более обрывисто, шумно сопит. Юдзуне хотелось узнать, что он чувствует, и она тихо интересуется: — И как… это? На что получает лишь безмолвный кивок. Когда она привыкает к новым ощущениям, она чуть тянет Тойю за плечи прямо на себя. Она решает ничего не говорить. Он слишком хорошо ее понимает. Это странно. Но до безумия приятно. Мягкие толчки через пару секунд уже сопровождаются прерывистыми вздохами и тихими звуками, которые порой срываются на голос. Он отражается от тех же пустых стен и звучит до мурашек неприлично. Но Юдзуне все равно. Ей нравится. Ей нравится беспорядочно и безжалостно трогать Тойю там, где захочется. Ей нравится ощущать его жар, от которого она, скорее всего, растает. Но она готова рискнуть. Ей нравится смотреть в его глаза и наблюдать за переменами в них. Ей нравится слышать его гулкие хриплые вздохи. Юдзуна тонет в красках эмоций и ощущений. Она цепляется — словно кошка — за его спину, все еще стараясь быть аккуратнее. Но чувства притупляются, и она уже не осознают, что такое «акккуратно». Тойя громко дышит ей прямо в ухо, обжигая нежную щеку. Юдзуна краснеет еще больше, но уже не чувствует жара на лице. Спустя пару чуть более резких движений и срывающихся рыков, Тойя останавливается, замирает, тихонько и нежно целует ее чуть левее губ и медленно смещается на место справа от нее. Юдзуну переполняют совершенно непонятные эмоции, которые она не может озвучить даже в голове. Вспышки. Ей сложно осознать, что сейчас произошло. «Оно случилось! Оно правда случилось?». Она медленно и аккуратно прилипает щекой ко все еще горячему плечу и обхватывает худой локоть. У нее уже нет такой острой жажды смотреть в глаза брата. Ей не нужно, когда она теперь может их просто представить. Лицо греется о родное тепло, тело чувствует лишь прилив необъяснимых эмоций, смешанных с радостью от случившегося. Она стискивает руку Тойи в крепких объятиях и потихоньку… Засыпает. Но, проснувшись среди ночи, не обнаруживает Тойю рядом. Лишь его мрачный силуэт где-то возле окна.