Мальчишки

      — Чего ты добиваешься, Кисаки? — затягиваясь прямо в постели, начал разговор брюнет.       Сидящий на краю кровати парень, даже немного удивился такой резкой смене настроения, этот — обычно похуист и весельчак, сейчас, казалось бы, спрашивал серьезно.       — Как я уже и говорил, тебя это не касается, — натягивая футболку, отрезал Тетта, — и вообще проваливай уже. — Закончил он, вставая за штанами и попутно цепляя свои очки, что так бережно ждали на тумбочке пока их вновь наденут.       — Не весело, — разочарованно вздохнул Шуджи, смотря в свой телефон.       Кисаки до безумия не любил, когда тот курит, особенно у него дома, особенно в постели. Снова придётся выдумывать историю для родителей, как он открыл окно, а у подъезда курили какие-то взрослые парни.       — Вы-ме-тай-ся, — поправляя очки, по слогам повторяет младший и запас терпения Ханмы не безграничный, всё же он и так позволяет мелкому засранцу говорить больше, чем положено.       — Пора бы укоротить твой язык, — с горящими безумной затеей глазами, Ханма идёт к Кисаки и тот трусливо пятится назад.       Всё же из них двоих Шуджи был силой, ну, а Кисаки — мозгами, своеобразные Пинки и Брейн своего времени, но в отличии от Пинки, Ханма был немного сообразительнее, поэтому сейчас, расставив руки — блокировал пути отступления для Тетты и когда тот оказался в его крепких объятьях — всё, что оставалось это брыкаться и стараться воспротивиться, но если Ханма что-то затеял, то и сам в лепешку расшибётся и других размажет, но сделает.       Поэтому сейчас, когда щеки Кисаки больно сжимали чужими пальцами, словно в тисках, ему просто пришлось открыть рот, чтобы Шуджи запустил в него свой язык и после такого увлекательного поцелуя, укусил Тетту за язык, едва тот немного расслабился и стал отвечать взаимностью, о чём, кстати, очень скоро пожалел.       — Нц, шпала ты не подъёмная, я в долгу не останусь, — сопротивлялся Кисаки, стараясь оттолкнуть Ханму и выбраться из его объятий, что выглядело очень мило.       Пусть это не в их стиле, но Шуджи нравились такие моменты, когда младший был словно колючий ёж и обнимать его дозволено было только самому верному слуге, это было второе преимущество, которое он любил, сразу после использования его задницы, конечно.       — Давай ещё постоим так, — явно издеваясь и понимая, что Тетта раздражен, предложил Шуджи.       — Да отвали уже, скоро родители придут, — упираясь ладонью в щеку брюнету и отодвигая его, ворчал Кисаки.       Они знакомы уже несколько лет и Ханма, как никто другой знал, что иногда стоит уступить, тем более — вопросов от мамы Кисаки слышать не хотелось, иначе пришлось бы отмазываться, «это не я соблазнил вашего сына, и вообще это было случайно», а дальше ему бы естественно, как добропорядочному парню — пришлось жениться на Тетте, или выйти замуж.       — Послушай, — как-то серьезно начал Ханма, — дай руку, — он просит неожиданно и Кисаки даже замирает на мгновение, пока длинные и холодные пальцы касаются его ладони, а другой рукой он ищет что-то в кармане, и после достав непонятный предмет, разрывает его на две составные.       Шуджи вежливо становится на колено, а свободной рукой одевает на пальчик Кисаки красивое колечко от пивной крышки, и со словами — «готов до конца жизни смотреть только на твою задницу», — получает весьма неожиданную реакцию, и Кисаки, вроде как, тоже человек, настоящий, живой, со своими чувствами, которые иногда как сейчас — пробивались сквозь толстую стену, что он выстроил вокруг себя, добиваясь власти и стараясь победить свои слабости.       Самый хрупкий, добившийся положения человека, к которому прислушивались многие, Кисаки — сейчас, был самой настоящей школьницей, которая словно впервые получила ответ от мальчика на белый день.       И Ханма даже сам тормозит, понимая, что Кисаки покраснел и не отвечает вовсе.       Шуджи не самый милый парень, поэтому сейчас он уже заливается смехом с того, что это его чистая победа. Своими словами он буквально сбил с толку Кисаки и заставил показать истинные чувства, но тот лишь зло цокает, и бросив в Ханму его несчастное колечко, уходит мимо, и шутка эта не смешная вовсе. Всё же, с чувствами лучше не шутить.       Свастоны давно распались и сейчас эти двое были абсолютно одни, оставленные миром лучшие друзья или напарники. Дуэт, который в принципе, был одним из сильнейших, и который мог бы покорить бандитский Токио своими дедуктивным методами и хитростью Кисаки, и верным Ханмой, что за друга готов был горы сворачивать.

***

      Ничего не предвещающий ноябрьский день. Сегодня у Шуджи день рождения и Кисаки торопится к нему домой, потому как тот пригласил к себе, и в подарок другу несёт кассетный бокс с лучшими произведениями Вивальди, который скорее желал бы приобрести для себя, но вышло так, что другу, который вряд-ли оценит, — неотёсанный мужлан.       Сложно порой понять, что нравится Ханме, он слишком сложный и Тетта предполагает, что брюнету вообще ничего не интересно и всё, что тот умеет, так это язвить и кулаками махать.       Зелёный свет загорается и юноша неспеша переходит дорогу, но плавно оборачиваясь замечает в нескольких метрах от него грузовик, несущийся на скорости и испуганное лицо водителя, который уже предвидит столкновение. Не ясно дело в тормозах или в том, что гололёд — исход всё равно очевиден. Тетта успевает открыть рот, словно хотел бы что-то сказать, а ноги словно примерзли к земле, когда его уже озарило ярким светом фар, и эта его прогулка была не такой уж и плохой, жаль, что не дошёл.

***

      Шуджи сидит на кладбище и волосы его не уложены, как обычно, ему по сути поебать как он выглядит, ведь все, кто окружают сейчас — давно откинулись и не оценят, не осудят, не ответят. Но тем не менее, он разговаривает, словно в бреду. Пытаясь объяснить, судя по обращению — «какому-то идиоту», — что он для него был не столько авторитетом, сколько интересным человеком.       — Почему я пошел за тобой? Потому что ты, чертов сукин сын, был жалким и в то же время барахтался, как рыба выброшенная на берег, отчаянно стараясь выжить. Смотреть жалко. — Ханма опрокидывает бутылку и делает ещё глоток, — заебал, Кисаки, — словно отвечая на какие-то слова, возмущается юноша, — я ещё даже не говорил, что ты пиздец как мне нравился, а ты уже так четенько сдох. — Глаза щиплет от накатывающих слез, а голова раскалывается от осознания.       Время, словно остановилось, словно из них двоих — он маленький и слабый. Котенок, которого бросили в колодец, в попытке убить, но из-за отсутствия воды — всё, что оставалось, умирать долго и мучительно, понимая, что спасать некому, что единственный, с кем хотелось идти рядом — прямо здесь, в трёх метрах под уровнем земли.       — Хуево получилось, — завершает свой рассказ Шуджи, садясь задницей на холодную, обледеневшую землю, выливая на всё ещё рыхлую почву оставшийся алкоголь, — вот, выпей за меня, мне сегодня вроде как двадцать уже исполнилось, — опускаясь до шёпота, говорит Ханма и в голове его раздается какой-то малиновый звон, словно церковные колокола трезвонили вдали.       Он оглядывается пытаясь понять, но земля будто уходит из-под ног и картинка перед ним сменяется.       Звон — становится обычным дверным звонком и Шуджи, подрываясь с постели, держится рукой за грудь, понимая, что глаза всё ещё влажные и если это был сон, то самый дерьмовый в его жизни.       Очередной звонок прерывает тревожные мысли и Шуджи уже встаёт, направляясь к двери, и открывая её — парень видит перед собой своего знакомого Кисаки, и тот перед ним живой и здоровый.       — Ты пришел… — растерянно произносит старший, смотря как Тетта неловко опускает взгляд и в руке его какой-то хиленький букетик и коробочка.       Такой «подарок истинного джентльмена», но Ханме нравится, и закрывая за ним дверь, он поспешно откладывает всё в сторону, и садится на пол, на коленки и тянет за собой Кисаки.       Гостю не привычно, что его так с ходу начинают обнимать, но перечить он не смеет, ибо выглядит Шуджи каким-то растерянным.       — Дай мне хоть раздеться, — просит Кисаки и чувствует, как его сильнее прижимают к себе.       — Я сам раздену, — заявляет старший и действительно уже расстёгивает его куртку и расправившись с ней, усаживает парня на себя. — Знаешь, Кисаки, — печально начинает Ханма, — если сдохнешь, мне не кого будет доёбывать, — и он действительно хотел бы сказать что-то более искреннее, но язык не поворачивается.       Тетта напрягается от таких слов, но сказать ничего не успевает, потому как его целуют сразу же сходу, и откидываясь на спину, Шуджи заставляет парня быть сверху.       — Сделай хорошо, — просит брюнет, — как ты умеешь, — заканчивает он свою фразу и Тетта очередной раз раздражается, потому как такие комплименты больше подошли бы какой-нибудь девчонке, точно не ему. Но тем не менее, парень стягивает свои штаны и Ханма подленько так проходится взглядом по красивым, для парня, ногам.       Особенно ему нравится в Кисаки, что тот, хоть и не выглядит неженкой, но ухаживает за собой до идеального — начиная с гладких поверхностей рабочих мест, и заканчивая запахом его тела, и вкусом на подтяжки для носков. Пусть кто-то посчитал бы это глупым — для Ханмы, вид ног Кисаки в чуть ли не растянутых до размеров гольф, носках, которые удерживают черные лоскуты с застёжками, у колен — великолепен.       — Готовился значит, — обращает внимание Шуджи и подтягивает парня ближе к себе за галстук, чтобы поцеловать. Другой рукой уже плавно скользнув к бёдрам Кисаки, сильнее сдавливает кожу пальцами, чтобы следы остались.       Тетта не долго думает и по просьбе друга делает то, о чём собственно просили — расстёгивает штаны Ханмы и совсем немного спустив, направляет его готовый член, в себя, плавно опускаясь. И конечно, он знал на что идёт, но пальцы, которыми он готовился — ничто, по сравнению с размерами Шуджи, поэтому стон срывается сам собой.       — Не сжимай, — сдавленно просит Ханма, но друг его игнорируя просьбу, делает, что делал, опускаясь до предела, а после снова поднимаясь наверх. В такой позе ему слишком удобно, и контролировать ситуацию — было в репертуаре Кисаки, хотя обычно, Ханма делал все иначе, — своенравный придурок, — но никто не жаловался.       — Трахаешь замечательно, — под уже сбившееся дыхание проговорил Шуджи, когда Кисаки пытался собраться с мыслями, но сейчас, Тетта уже устало упирался руками о чужую грудь и как-то вяло водил бёдрами.       Глаза Ханмы настолько блядские, что уебать хочется, и в то же время — самые красивые для него, и признавать, что это не просто секс — сложнее всего. Он уже давно погряз в этом омуте любви и разврата, но о первом молчал абсолютно, ибо проявлять слабость не для него.       — Нравишься, — прикусывая свои же губы, бормотал Шуджи, когда на нём так уверенно маневрировал чужая задница, двигаясь до невероятного правильно, именно так, как ему хотелось.       Поэтому сейчас, он крепче сжимая парня, сидящего на нём, уже рвано подавался навстречу его движениям и в последний момент, замечая, что Кисаки растекается на нём, как мороженное, от охуенно-эстетического удовольствия — Шуджи не выдерживает и прижимая его к себе, изливается внутрь и это апогей его желаний.       — Я … — стараясь отдышаться, начинает Кисаки, — я убью тебя, — но слова теряются в очередном поцелуе и Ханма всегда умел вовремя и красиво заткнуть его.

***

      — Знаешь, — начал младший, поедая кусочек торта, которым его угостил Шуджи, — я думал, что умру. — Спокойно проговаривает он, словно всё это мелочи.       — О чём ты? — интересуется Ханма, замирая на несколько секунд.       — Грузовик чуть не въебал, — так же спокойно констатирует Тетта, — а потом сзади кто-то налетел и мы успели отскочить в сторону.       — Разглядел кто? — задаёт вопрос Ханма и слышит лишь короткое — «не-а, в капюшоне был».       — Тогда я благодарен ему, — вздыхает старший, понимая, что несколько часов назад воочию ощутил — какого это — жизнь без Кисаки. — Я стану единственным богом смерти, который будет преследовать тебя всю жизнь. — Подтягивая того ближе, замечает Шуджи и звучит не мило скорее как признание какого-то сталкера, но Кисаки не против.       Ему очень даже по душе такая идея, но говорить это вслух — тоже не обязательно. Достаточно того, что между ними слишком прочная связь, что с годами станет неразрывной.