Динамика убегающих

Когда Цезарь поднимает на Джозефа глаза поверх очков и утренней газеты, тот замирает. Внимательно изучает взглядом, расплываясь в доброжелательной, как он думает, улыбочке. На самом деле, мимика Джозефа часто играла против него: любое выражение лица в любом возрасте выглядит пакостно и хитро, словно он вот-вот кинет собеседника на деньги. — Извини! — очень быстро говорит Джозеф. Цезарь хмурится: — За что? — А я на всякий случай, — запахивает поплотнее халат и тянется за чайником. Той рукой, которая целая. Культя скрыта махровым рукавом. Солнечные лучи заливают кухню и наполняют чашку вместе с кипятком. — Ещё ничего не сделал, а уже извиняешься? — Ну, лучше заранее, потому что понятия не имею, за что ты будешь меня пилить. Цезарь аж откладывает газету. — Да когда такое было, чтоб я тебя пилил?! — Никогда-никогда, — тут же подстраивается Джозеф, садясь рядом с ним. Цезарь смотрит на него с поднятыми в возмущении бровями. Седые волосы Джозефа торчат во все стороны, когда он улыбается, морщины делают его лицо ещё более пакостным. — Слушай. — Цезарь вновь поднимает газету и прячется за ней. Джозеф хихикает. — Жри давай. Умудришься ведь, с самого утра, придурок… Хихиканье продолжается, прерванное кашлем. Цезарь злорадно ухмыляется. Джозеф жуёт хлопья с молоком, как ребёнок. Плечистый, несмотря на возраст, невероятно харизматичный и (хоть Цезарь всеми фибрами души отрицает данный факт) красивый. Глаза у него — как у Джотаро. Кстати о нем. — Я хотел поговорить о твоём внуке. Джозеф вздыхает. Цезарь окончательно откладывает газету и подпирает щеку ладонью. — С ним что-то творится. — Да с ним постоянно что-то творится! — недовольно бурчит Джозеф. — Ты сам-то помнишь, че после разводов бывает? Человек очухаться не может. Квартиру вон свою потерял, работу… — Работу он не терял, — перебивает Цезарь. — Он сбежал из страны, потому что ответственности боится. — Боялся бы ответственности, не позволил этой мымре отсудить у него квартиру! — Джозеф, она воспитывает его дочь! Прекрати его защищать, а. Джозеф ворчит себе что-то под нос. Цезарь потирает лоб пальцами: — Я не собираюсь снова ворошить его прошлое, Джо-джо. Просто ему пора двигаться дальше. Вернуться в Штаты. Найти работу. Жениться. И прекратить эту затянувшуюся великую депрессию, черт возьми. — Ты просто хочешь, чтобы он съехал. — Неправда, — врет Цезарь. Ему не особенно нравится присутствие в доме родственника со стороны Джозефа. Но ещё больше ему не нравится, в каком состоянии этот самый родственник большую часть времени, и насколько деду плевать на родного внука: — Он разбит. Поговори с ним. — Думаешь, какие-то разговоры ему помогут? — Джозеф откладывает ложку. — Ему нужно время. Чтобы все это пережить, переболеть. И он останется здесь настолько, насколько требуется! Цезарь закатывает глаза. Осторожно накрывает рукой кисть Джозефа. Серебряные кольца на безымянных пальцах обоих переливаются в солнечном свете. Смуглая, морщинистая рука Цезаря контрастирует с кожей мужа. — Хорошо, — мягко говорит он. — Я хочу как лучше. Ему надо хоть чем-то себя занять, Джозеф. Ещё раз — поговори с ним. Ему нужно знать, что он кому-то нужен. Джозеф фыркает: — Взрослому мужику эти сопли наматывать? Окстись, милый, ему бы выпить, расслабиться, найти девчонку какую, помоложе, чтоб отвлекала! И все, немудреная работенка. Цезарь скептически морщится: — Если подобные допотопные меры работают с тобой, не значит, что помогут Джотаро. — Что не поможет Джотаро? — раздался усталый голос. Третий собеседник вошёл на кухню, походя одёргивая серый свитер. От проницательных глаз Цезаря ничто не скроется: зачем носить тёплое в июне? Знобит, что ли? От чего Джотаро Куджо пытается скрыться под одеждой?.. — Да мы так, жалели, что не позвали тебя на нашу свадьбу, — выкручивается Джозеф. Цезарь подавляет стойкое желание удариться головой об стол. — Ничего, я не в обиде, — пожимает плечами Куджо, наливая себе кофе из турки. — Джолин тогда было полгодика, я бы все равно не смог выбраться. Пока он пьёт, скрывая лицо за огромной кружкой, Цезарь делает страшные глаза. Больше, чем тенденция называть детей именем с приставкой «Джо», его бесило только неумение Джостаров нормально разговаривать друг с другом. Вроде родные — а чужие абсолютно. Впрочем, когда Джотаро приехал после развода с одним чемоданом в их квартиру на Хоккайдо и стоял на пороге без единой эмоции на лице, дед впустил его не раздумывая. — Слушай, а свози тачку в ремонт, а? — неожиданно предлагает Джозеф. Джотаро недоуменно глядит на него через стол. Цезарь незаметно наступает ему на ногу, но Остапа уже понесло: — Там надо резину поменять, — когда надо говорить быстро и запутанно, Джозефу нету равных. — И царапина какая-то на задней дверце. Съезди, развейся. Джотаро даже не вздыхает — Цезарь завидует его выдержке. Он молча допивает свой кофе, кивает и выходит из кухни. Слышно, как он тяжело топает в коридоре. Цезарь тянется через стол и очень быстро-изящно отвешивает Джозефу подзатыльник. Тот айкает и по-дедовски округляет глаза: — Да за шо?! — Ты оборзел? — шипит Цезарь. — Он тебе что, мальчик на побегушках?! Идиот, это моя машина, блять, я сам в состоянии ее отвезти! — Ты же хотел, чтобы он развеялся! — Но не в таком же смысле! Болван! — Что-то случилось? — громко вопрошает Джотаро из коридора. — Нет! — хором отвечают оба. Переглядываются. Цезарь очень неодобрительно качает головой. Джозеф потирает затылок. Дверь хлопает. — Иногда у меня даже в голове не укладывается, какой ты дебил. — Я твой дебил! — Джозеф показывает ему безымянный палец на правой руке. — Навеки!

*

Шевроле с мягкими кожаными сидениями невыносимо красного цвета знатно прогрелся на солнце и в салоне ужасно душно. Там пахнет Цезарем — его дорогими духами, папками с проектами, тонкими сигаретами с золотистым фильтром. Джотаро заводит машину и позволяет себе вздохнуть. Он понимает, что дед хочет ему добра, но не умеет этого показывать. Когда на твою шею сваливается половозрелый идиот с нулевой социализацией, нормальный человек не бывает к такому готов. Джозеф сам только-только привык к новой семье (в лице Цезаря) и новой жизни. Ему не нужен сейчас внук и его кризис среднего возраста. Пока Джотаро аккуратно ведёт машину через весь город в шиномонтаж, ему вспоминается Нью-Йорк. Его университет с большими светлыми окнами и библиотекой. Даже лица друзей — но были ли у него когда-нибудь настоящие друзья? Хоть кто-то, поддержавший его после всего, что случилось? «Ты одиночка, — жестко бросает Мария. Ее светлые волосы собраны в хвост, на лице — свежий макияж. Она затянута в юбку-карандаш и непоколебима. — Мы тебе не нужны. Вали. Убирайся, Куджо!» Чувство вины пережимает горло, и Джотаро переключает скорость. Он блокирует это воспоминание на подходе. Сейчас не время. Потом, все потом. На самом деле, Мария права. Она права ровно настолько, насколько Джотаро готов отрицать ее слова. Шиномонтаж расположен в старом гараже, на котором почему-то развеваются флажки в виде карпов-кои. Там же автомойка и небольшая заправка. Цезарь бы никогда по собственному желанию не поехал жить в провинциальный город Японии — но его проект с благоустройством нового района требовал присутствия престижного итальянского архитектора во плоти. Джотаро паркует машину у въезда. Тяжело вылезает из неё и натыкается взглядом на мотоцикл. С трудом подавляет желание восхищённо ахнуть. Да, подобный байк пришёлся бы по вкусу деду! Элегантный, огромный Кавасаки, крашеный в серебристо-голубой цвет, сияющий на солнце. Немного пыльный, но явно любимый. Джотаро как магнитом тянет к мотоциклу, он обходит его кругом, восхищённо мотая головой. Когда-то и у него был мотоцикл. Так давно, что это кажется сном. — Нравится? — спрашивает чей-то задорный, юношеский голос. — Спрашиваешь, — не поворачиваясь отвечает Джотаро. Он даже не успел придать себе загадочного вида и промолчать. — У меня раньше был похожий. Не машина, зверь. — Мне хватает, — хихикает явный обладатель. Куджо поворачивается, и недоуменно щурится. Солнце слепит его, забирается под фуражку. В дверях гаража в рабочем комбинезоне, перепачканном машинным маслом и какой-то дрянью, стоит, вытирая руки тряпкой, вчерашний пацан. Волосы в помпадуре, словно он косит под Пресли. Ухмыляется, хотя с узнаванием улыбка сползает со смазливого личика. Джотаро хмыкает. — Ну и ну. Здравствуй. — Черт, — парень потирает грязной рукой лицо, оставляя след на подбородке. Джотаро почти забытым, запущенным чувством тянет рассмеяться, у него что-то щекотится изнутри. Словно сердце закоротило и заново пошло. — Здрасьте, дядя священник.