*
Ветер срывает кожу с лица, растягивает ее, как пластилин. Тёплый, ароматный летний воздух на огромной скорости превратился в лезвие бритвы. Джотаро один раз хватает ртом кислород и тут же жалеет об этом. Джоске водит, как безумный. Им не так уж и далеко ехать, но, видимо, он хочет выпендриться или ему просто по кайфу заставлять других людей пугаться до ужаса. У него орет музыка, сам он ездит без шлема, и, конечно, для пассажира шлема нет. Джотаро пытается держаться как полагается взрослому, спокойно, с достоинством, но на повороте он хватает пацана за плечи: — Ты чего творишь?! — А че? — орет юный нарушитель правил дорожного движения. — Я тихонько! Тихонько не получается. Когда Джоске, наконец, останавливает свою адскую колесницу, Джотаро натягивает фуражку на самые брови: — Ты отвратительно водишь. — Вам понравилось? Я рад. — Да я совсем другое сказал… Джотаро вообще о многом успел пожалеть, пока они ехали. О приглашении Джоске поужинать, о своём существовании, об упущенной возможности так же рассекать на байке… Лететь, позабыв обо всем, имея только дорогу впереди себя — долгие мили серого асфальта. Находиться очень близко к смерти, и в то же время несравненно далеко от неё. Джоске прислоняется бедром к мотоциклу (тяжеленная машина даже не сдвигается) и достаёт пачку. Закуривает, выпуская дым через нос. Весь его вид — безалаберный, беззаботный, невыносимо-хулиганский ужасно выводит Джотаро из равнодушного равновесия, в котором он пребывал последний месяц. Пацан все ещё в рабочем комбинезоне, только скинул верхнюю часть болтаться у пояса и натянул кожанку. Старая, побелевшая от времени кожа утыкана булавками. На вороте огромный значок мира. Он будто вылез из девяностых. Байкер-хиппи, выглядящий на семнадцать максимум. Курит и прячет пальцы в рукавах куртки. Джотаро пытается не пялиться на него слишком осуждающе. — Тебе курить-то можно уже? — Вы меня прям заваливаете комплиментами, — скалится. Зубы хорошие, а когда он подносит к губам сигарету, Джотаро замечает у него что-то металлическое на языке. — Мне двадцать. Хотелось бы, чтоб было меньше, но я уже полноценный член общества. Джотаро хмыкает. Его тянет рассмеяться, и он сам не знает, почему. Джоске протягивает ему сигарету. Пальцы грубые, костяшки сбиты, на тыльной стороне ладони старые, белые кругляши-шрамы. — Я не курю, — мягко отказывается Джотаро. Парень удивленно присвистывает: — Не курите, не пьёте, спасаете от неминуемой гибели на страшных улицах самой цивилизованной страны в мире… И все ещё не священник? Не думали сменить род деятельности? — Ну нет. Атеист-священник — это уже как-то чересчур. — А чего Вы удивляетесь? Довольно распространённое явление. Затягивается очень глубоко, одним вдохом чуть не пол-сигареты сжигает. Говорит: — Скажите, откуда у Вас..? — неловко чертит тлеющим кончиком у своего лица, показывая шрам. Не стесняется спросить такое. Джотаро автоматически проводит по атласной полосе на своём лице пальцами. — По юности схлопотал. Упал со скал в море, еле выжил. Раньше ещё от швов полоски были, — неожиданно сам для себя делится он. Джоске уважаемо присвистывает: — Ничего себе… Вы похожи на гангстера, на самом деле, — тушит сигарету и достаёт новую. Джотаро щурится. Джоске много курит. — Если Вас нанял хозяин, чтоб стрясти с меня долги, то давайте Вы быстренько дадите мне по роже и разойдёмся с миром, а? Джотаро на пару секунд зависает. Его собеседнику кажется, что это угрожающая тишина, но курить он не бросает, лишь глядит выжидающе. Джоске уже отводит взгляд, когда слышит странный звук. Не то фырканье, не то кашель. Джотаро закрывает рот ладонью и отворачивается. — Ты не угадал ни одного факта обо мне, — сдавленно, сквозь смех, говорит он. — Я доктор биологических наук. Специальность — морская биология. Изо рта выпадет сигарета. Челюсть парня отвисает чуть не до земли. Джотаро не выдерживает, и бархатно смеётся, не сдерживаясь. — Чего-о-о?.. Но это же так тупо! Покалечились в океане и решили там всю жизнь провести?! — Вроде того, — он вытирает уголки глаз пальцами. — Не буду тебя бить сегодня, пожалуй. — Вы очень странный. Никакой логики в Вас нет. — Обычный. И давай на «ты», я не такой старый. Джоске поддёргивает ворот куртки. Явно не любит, когда его дразнят. Джотаро, наконец, тушит улыбку и замирает от непривычного, щекочущего тепла внутри. Словно ему снова семнадцать. Словно он ещё может что-то чувствовать. — Пойдемте… Пойдём есть, — насупившийся пацан, наконец, отлипает от мотоцикла. — Ну ты даёшь, блин. Океанолог. Охренеть. Он идёт, нарочно громко топая и пряча руки в карманах, как гопник. С ним, Джотаро похож на его отца. Отца, каким он так и не смог стать.*
Перед Джотаро ставят миску с раменом. Запах стоит потрясающий. Он аккуратно снимает кепку (невежливо есть в головном уборе), берет палочки и поднимает глаза на спутника. Джоске сидит на стуле криво, закинув локоть на спинку, вполоборота многозначительно изучает меню. Джотаро замечает, что рукава у желтой кофты со специальными петличками, крепятся к средним пальцам. Напоминают рукава платьев — как у диснеевских принцесс. Он смотрит пару секунд на складку-морщинку меж выгнутых бровей парня. Затем быстрым жестом подвигает свою тарелку к нему: — Ешь. Я себе что-то другое возьму. Голубые глаза ожидаемо вскидываются. Глядит волком, сердито, недружелюбно: — Я не голоден. — Прекращай, — Джотаро пытается звучать спокойно и примиряюще. — Мне ж не жалко. — Да ты только и делаешь, что помогаешь мне! Что тебе за дело, а? Джотаро не отвечает на вопрос, встаёт и идёт к стойке за новым заказом. Когда возвращается, Джоске испепеляет взглядом миску. Которая все еще обвиняюще полная. — Мне не нужны твои подачки. — Джоске, ради бога… Садится напротив и спокойно пробует свой рамен. Такой же. Поднимает взгляд: — Не будешь есть — пропадёт. Парень со все таким же злым лицом подцепляет лапшу. Словно делая одолжение, пробует. И в этот момент Джотаро понимает, что у Джоске нет проблем с едой — но есть проблема с деньгами. Они молча ужинают. Рамен вкусный, мясной бульон даже в летнюю жару приятно обжигает желудок своей пряностью. Между ними стоит белая керамическая бутылка с саке. Джотаро держит напоминающую лист лилии чашечку и грациозно из неё пьёт. Джоске заканчивает первым, кладёт палочки горизонтально на тарелку и пялится на собеседника: — Вы когда-нибудь вообще были плохим человеком? — сердито спрашивает он. — Или это Ваша жизненная цель — спасать несчастных с улиц? Джотаро не отвечает, пока не прожует: — Перестань меня попрекать, — строго говорит он. — Во-первых, мне не сложно. Во-вторых, я не хороший человек. В-третьих, если ты голоден, можем взять что-то ещё. Хочешь? — Нет, — он хочет сказать что-то ещё, но будто сам себе велит заткнуться. — Мне ничего не нужно. Забавно наблюдать, как он кусает губы. Рот у него весь изъеденный — красивые, пухлые губы, но сухие и покрытые трещинами. То же самое с кожей, состоянием волос и одежды. Красивое, но испорченное. И видно, как ему наплевать. — Почему ты работаешь в автосервисе? — в лоб спрашивает Джотаро. — Подработка? — Ещё чего, — парень чешется. — Я там на полную ставку, пока я в Хакодате, по крайней мере. — А как же учеба? Брови выразительно сдвигаются. Джотаро случайно давит на больное. Джоске говорит: — Мне кажется, это не твое, блять, дело. — Прости. Не хотел задеть. Повисает недолгая пауза, в которую Джоске пьёт воду из стакана и хмыкает. — Да не сложилось просто, — почему-то признаётся он. — Не мое это — сидеть за партами, слушать преподавателей и париться о сессиях. Я не тупой, не думайте, просто жизнь одна и я не хочу провести ее в библиотеке. Тупое, детское, незрелое признание. Но Джотаро чует, что за ним что-то есть. Какая-то вещь, от которой пахнет болью. — Окей, — Джоске стукает стаканом об стол. — Вы женаты? — Ты не самый воспитанный человек в Японии. — Никогда и не претендовал. Ну так?.. Джотаро по дурацкой привычке хочет потеребить кольцо на безымянном пальце. Кольца нет. — Развёлся недавно, — спокойно говорит он. Джоске не знает, каких душевных сил стоит ему это спокойствие. — Ой, извините… Что-то у нас не получается без больных точек, да? Он иногда обращается на «Вы» и это даже мило. Кто такой Джоске? Какая у него фамилия? Что мешает Джотаро рассказать незнакомцу вещи, терзающие его изнутри? Он пьёт ещё саке. — Все сложно. Это долгая история. — Я никуда не спешу. Вдруг ты серийный убийца, сейчас расскажешь мне, как убил жену и закопал ее труп, а я в полицию побегу? Авось, спишут штрафы за парковку. Джотаро фыркает. — И не надейся. — Вздох. — Короче, я никогда не хотел ни за кого выходить. Я жил в Штатах, — Джоске тут же многозначительно поджимает губы. — В НЙ. Учился, получил степень. Встречался с одной девушкой, и тут она забеременела. Я, честно говоря, не могу быть уверен, что от меня. Дед узнал, сказал, если оставит ребёнка — женись. Она оставила. Мы и поженились. Все было почти так. Джотаро не рассказывает о том, что ему действительно нравилась Мария. Об их прогулках, научных работах, написанных вместе. О том, каким неуклюжим идиотом он был, дарил ей розы, хотя она любила хризантемы. Дарил ей уважение, хотя она хотела любви. Она давала ему все, а ему не нравились женщины. Банальщина. Джотаро никогда бы этого не признал, не зайди все так далеко. Ребёнок — это не шутки, сказал дед. Это бросит тень на семью. Этого нельзя допускать. А Мария почему-то решила родить. И дальше — кольцо в бархатной коробочке, белое платье с инкрустацией из жемчужин, квартира на Брайтон-бич, детский плач. Бессонные ночи, головная боль, он не появлялся на работе уже пару месяцев с рождения Джолин. Мария смотрит на него, щурится, и тональник у неё на лбу скатывается от морщин. «Ты меня слышишь, Куджо?» Джолин плачет. Она очень маленькая и очень громкая. Она точно его ненавидит. Она молчит только на руках у матери. Дед играет свадьбу в Европе с каким-то итальянцем. Джотаро видит его обновление в Фейсбуке и у него щемит сердце. Почему. Нечестно. Несправедливо. Идиотское решение. Он — идиот. Его телефон в руках Марии. Она — безумно красивая, сильная, прямая, как доска, смотрит разочарованно, зло: «Серьезно, Куджо? С мужиком? Ты, блять, издеваешься надо мной?» Собственные слова, пустые, бессмысленные. Она вздыхает и останавливает его взмахом руки, как надоевшую муху: «Мне не нужны твои деньги. Ты одиночка. Мы тебе не нужны. Вали. Убирайся, Куджо!» Джолин уже больше года. Бумаги о разводе, он отдаёт ей квартиру, адвокат пожимает плечами. «Вам стоит сменить обстановку на время. Вы точно не хотите попробовать антидепрессанты?» Что же ты делаешь. Что же. Ты. Делаешь. «Что же ты делаешь», — сокрушенно говорит Джозеф, когда Джотаро стоит у него на пороге с одним чемоданом. Он смотрит на Джоске, и Джоске смотрит на него. — Жизнь — та ещё сука, а? — криво ухмыляется пацан. Джотаро молчит. Молчать у него получается лучше всего. — Я лежал в рехабе, когда мне было семнадцать, — повседневно сообщает Джоске, когда пьёт саке из чашки Джотаро. Решил тоже поделиться откровениями?.. — И потом в диспансере. В психоневрологическом?.. Из-за чего? Джотаро случайно опускает глаза на его длинные рукава и кусает себя за щеку изнутри. Не смотри-не смотри-не смотри. Джоске, вроде, не замечает. Продолжает: — Бывало много дерьма, понимаете, Джотаро-сан, — нагибается через стол, шепчет, будто говорит секрет: — Иногда нужно уметь забывать.*
На улице Джоске снова закуривает. Не сигарету — косяк. Ему, похоже, абсолютно наплевать на наркофобное законодательство Японии. И принципы. Он протягивает дымящийся окурок Джотаро, тот мотает головой. — Зря ты так, — Джоске затягивается. Дым густой и пахнет чем-то сладким, неповторимо-падальным. — Помогает с мыслями. Внезапно, он морщится. Потирает виски пальцами. Тушит косяк о подошву ботинка и прячет за ухом. — Извини, — тянет трескающимся голосом. — Меня сейчас… Он отворачивается к мусорным бакам близ ресторана, и его тошнит. Джотаро замирает в недоумении. Парень сгибается пополам, кашляет и давится; Джотаро, следуя непонятному порыву, тут же убирает с его лица волосы и помогает снять куртку. Чтобы не заляпать. Джоске выворачивает наизнанку ещё пару долгих минут. Он покачиваясь, выпрямляется, вытирает рот рукавом и криво скалится: — Сори. Не ел пару дней. Слишком жирный бульон. — Черт побери, парень, — почему-то у Джотаро все сжимается внутри. Он даже не подумал об этом, когда они ужинали. — Я не знал. Прости. — Все в порядке, — Джоске берет у него свою куртку, укутывается в неё, как в броню. — В последнее время такое часто случается. — Ты не думал, ну, — опять чувствует себя идиотом, который лезет в чужую жизнь и говорит очевидные вещи. — Сходить в больницу? Джоске хмыкает, заводя мотоцикл: — На какие шиши? Я вообще, по сути, бомж, и страховки у меня нет. Да и че там скажут дельного, в больничке-то, вот если бы реально скрутило, хоть отлежаться бы дали, палата там, трехразовое питание… — Не говори так. Со взглядом «уж извини, что ранил твои чувства» Джоске залазит на байк. Руки у него немножко дрожат. — Ты идёшь? — и смотрит с претензией. Джотаро хмурится. — Куда? Джоске закатывает глаза: — Кататься. Укуриваться. Жить свою лучшую жизнь.*
Джоске гонит вдоль узеньких, перпендикулярных улочек, застроенных одинаковыми серыми домами. Мимо дорожных знаков, магазинов, школ, аптек, ресторанов и парков. Он едет вдоль канала, ведущего к морю. Проезжает порт, рынки, отели и набережную. Тормозит только у публичного пляжа. Сейчас сезон, но уже поздно, и он закрыт. Джоске достаёт из-под кожаного сидения бутылку воды, жадно пьёт, полощет рот, сплевывает. Без стеснения, лишней вежливости. Джотаро наблюдает за ним из-под ресниц. То, что он согласился поехать с ним — самое нерациональное решение за последнее время. Он не понимает, почему. Ему уже давно не семнадцать, и даже не двадцать, и даже не тридцать, но на этом байке, с этим парнем, он чувствует себя вне времени. Ему хочется забыться. А Джоске сам все время в забытьи, клеит на проколотый язык смешную неоновую картинку размером с почтовую марку, сверкая на свету фонарей пирсингом. Джоске плевать на полицию, взгляды, людей, и, вроде, на то, с кем быть — тоже. Джоске слишком юн. Джотаро испытывает тянущее беспокойство за него. Хотя, если бы Джоске об этом узнал, точно бы закатил истерику. Они пробираются на пляж тайком, юля под ограждениями и проваливаясь по щиколотку в песок. Джоске хихикает, когда безумно высоченный Джотаро возмущённо шипит на него: ну не в том он возрасте, чтобы идти на подобные авантюры. Но у Джоске — фляжка с дешевым виски, который Куджо почему-то пьёт. И хреново свернутые косяки, с которых он почему-то перехватывает тяжки. Темно. Свет фонарей с набережной не добирается до полосы прибоя и грязно-серого песка. Джоске садится, не заботясь о том, чтоб испачкаться. Джотаро много времени провёл на полевой практике, и запах моря успокаивает его. Соленый, немного тухлый из-за водорослей, свежий и тёплый аромат, перебиваемый шумом волн, с шелестом накатывающих, прямо как опьянение, на берег. Звёзд не видно — все же слишком близко город и световое загрязнение, зато весь горизонт заполонен огоньками барж и кораблей, медленно плывущих по своим делам. Черное, поглощающее цвет море раскидывается полукругом до заходящей за горизонт косы городка. Это напоминает пейзажи из мультфильмов Миядзаки — «Рыбки Поньо», например. Сплошные огоньки, отсвечивающие в воду, и наступающий сзади холмистый лес. Разговор ведётся медленный, ленивый. В основном, о кино. Джоске подсвечивает своё лицо розовым экраном телефона и загадочно тянет: — Ты выглядишь одиноким. Скулы, синяки под глазами, неровности на коже — все сглаживается псевдо-неоновой подсветкой, придавая ему фантастический вид. Волосы тоже красятся нежным розовым оттенком. — Это как в том фильме, — говорит Джотаро, вдыхая морской воздух, пропуская его через себя вместе с марихуаной. — Я могу помочь, — продолжает Джоске женским голосом. Потом ему надоедает цитировать «бегущего по лезвию», и он откладывает телефон. Розовое сияние меркнет, оставляя глубокое, бездонное небо да шум прибоя. Двое сидят на пляже, пачкая брюки и спины песком. Глядя в чёрное, бесконечное, невидимое море, где мелькают огоньки кораблей и изредка шумит что-то непонятное, незримое и пугающее.*
— Я замёрз, — говорит этот чудак, хотя ещё и часа не прошло, как мы пришли на пляж. Я вздергиваю брови и поздновато понимаю, что в такой тьме нихрена он не разглядит. Мне не холодно. Мысли путаются — от алкоголя и травы, но ещё и от недостатка сна. Горло все ещё болит… — Да ладно тебе, давай ещё чутка посидим, — прошу, но несерьёзно. Такие собеседники, как он, на раз-два сливаются. Теперь, когда я пьян, я уже меньше думаю о том, что он гораздо старше меня. Я думаю о его голосе — очень низком и вибрирующем, его больших ладонях, пальцах, касающихся моих, когда он забирает косяк или флягу. Думаю о его нервном смешке, который вызвал мой отвратительный портсигар с голой женщиной. Думаю о том, что когда он запрокидывает голову, свет с набережной добирается до его профиля и выделяет кадык — у него красивая шея. Он сам очень красивый. Я люблю красивые вещи. Я болен. Периодически, мне ужасно нужен кто-то рядом, кто-то сильный, ответственней и умней, чем я, кто-то, кого я смогу… Нет. Об этом тоже нельзя думать. Это все от Окуясу. Все, черт возьми, пошло от него. Джотаро-сан, тем временем, говорит: — Хочешь, поедем ко мне домой? Переночевать пустить не смогу, — хмыкает. — Дед с его хахалем меня сожрут заживо, если я приведу пацана. — Погодь, — отвлекаюсь от его губ, говорящих такие странные вещи и сосредотачиваюсь на фразе: — Дед с кем? — Ну, с женишком, — непроницаемо-спокойно говорит Джотаро. — Мужем. — Че-е-е… — тяну. — Мы ж в Японии. Тут таких браков ещё лет пятьдесят не будет. Как минимум. — А они и не японцы, и не в Японии обручились. Цезарь — итальянец, архитектор, приехал сюда в командировку. Скоро обратно укатят в Европу, — хмурится. — Пытаться возродить институт брака. Я в небольшом культурном шоке. Спать с парнями ещё не значит, сука, выходить за них. Для меня это чересчур. Не в том плане, что я этого не одобряю, нет, конечно, просто я не могу представить, как можно ужиться с кем-то в семье… И думаю, дело не в гендере этого человека. Дело непосредственно в заботе. Я ненавижу заботиться о ком-то, и не могу взять в толк, как люди могут это делать. Джотаро же, вон, не справился. Он сошёл бы за примерного семьянина, если бы не был в разводе. Странно, думается мне. Красавец, богач, с отличным телом — почему жена от него ушла? Не говорит, зараза. Ну и фиг с ним, не очень-то и хотелось. А деду его долгих лет жизни, не думаю, что когда-нибудь смогу выйти замуж, даже если полюблю всерьёз. Вслух говорю: — Да я и не собираюсь у тебя ночевать, моя комната оплачена до конца месяца, — ложь, лишь до конца недели. А потом начинается увлекательный квест «найди хату на ночь». — Тогда чай. Потому что ужин из тебя успешно вышел, — фыркает. Я давлюсь дымом: — Кончай шутить надо мной! Я не виноват, что мой желудок так хреново работает! — А кто виноват, по-твоему? — Предки-основатели, господь бог, мать моя, — закатываю глаза. — Неважно. Поехали гонять чаи, я просто так тебя не отпущу. В смысле, — понимаю, как отвратительно прозвучала последняя фраза и исправляюсь. — В смысле, ты напился. Провожу. Джотаро медленно кивает и, покачиваясь, поднимается. Я смеюсь в голос: он похож на подъемный кран, ловлю его, помогаю выпрямиться. Он сердито говорит: — Только поедем на такси. Достаточно с меня твоего байка. — Как скажешь, бать, — шутливо отмахиваюсь. Он пару секунд моргает на меня своими невозможными глазищами, и я отворачиваюсь. Лучше нам оставаться просто знакомыми.*
Дома у его деда темно, явно никого нету. Он зажигает свет в прихожей, вешает плащ, разувается. Замечаю, как скрупулёзно он выполняет всякие мелочи, как следует каким-то устоявшимся привычкам, и вместе с тем однозначно является гостем в этой квартире. Я, по стеночке, аккуратно следую за ним. Мы оба не особо-то и пьяны. Приятное состояние расслабления и развязанного языка. Я ощущаю особый комфорт, который бывает, если напьёшься, и мозг перестает испытывать тревогу и настраивать тебя против всех вокруг. Джотаро мне даже нравится, — чуть больше, чем хотелось бы и чуть меньше, чем я мог бы представить. Он наливает мне чай, в те же всратые кружки, что накануне. Я сажусь за стол, тарабаню пальцами по скатерти. Странное чувство — обычно в эти минуты я бы уже был с ним в постели. Ну, не конкретно с ним, а с мужчиной, оказывающим мне столь настойчивое внимание уже второй день. Но с Джотаро все по-другому. Он явно относится ко мне, как к новоприобретенному племяннику, если не сыну. Я щурюсь. Голова кружится. Мне все-таки хочется хоть как-то его отблагодарить, не оставаться в долгу. У меня ничего нет, кроме моего тела. Думаю, необходимость вечно искать поощрения и благодарить идёт из детства. Из пустых, теряющих с каждым разом своё значение просьб простить у матери. Она умела игнорировать часами. Я, наверное, много косячил… Неважно. Он красивый. Я более-менее в сознании. Второго шанса может не быть. Я хочу его, хочу тепло его тела.Такое же тепло, как у Ясу?..
Нет. Да. Я не знаю.Тебе одиноко? Ты выглядишь одиноким.
Я могу помочь. Он садится не на стулья у стола, а на диван в противоположном углу кухни, подальше от меня. Немного покачивается, он не обманул, — явно давно не пил. Снял свою ужасную кепку, и кудри на затылке примялись… У меня ком в горле оттого, как сильно я хочу запустить в них пальцы. Решено. Не думать ни о чем, кроме него. Встаю, пересекаю кухню, сажусь рядом с ним. Касаюсь своим бедром его ноги, так близко, что он вздрагивает. — Что-то не так?.. Я пялюсь на него, как маньяк. Не в его глаза — зрительный контакт удерживать ужасно тяжело, когда пьян, — на его шею. Кладу руку на широкую грудь. Слышу, сквозь одежду, стук сердца. Или, может, мне это просто кажется. — Джоске, — строгим голосом, надо действовать быстрее. — Немедленно прекра- Не заканчивает эту бессмысленную фразу. Я знаю, чего хочет такой мужчина, как он, но мне плевать. Сейчас я хочу быть эгоистом. Сейчас я хочу его тело. Это алкоголь, наркотики, бессонница, боль в горле и спине, усталость или голод? Или все вместе? Что же это — отчего у меня так трясутся руки, когда я выдыхаю ему в ключицы. — Что же ты делаешь… «Господи, — думаю я, выцеловывая его шею. — Что же я делаю…» Опускаюсь губами, раз за разом, медленно, тщательно. У него на шее — отпечатки от моих зубов. Своеобразный слепок. Впалые ямки, маленькие, поначалу белые, а потом краснеющие. Мне становится стыдно, что я сделал ему больно, и я их зализываю. Автоматически, старательно. Кожа на вкус соленая. Запах его одеколона оседает у меня в легких. — Джоске… Такой низкий голос, и дрожит к тому же. Он боится? Ему больно? Поднимаю голову и гляжу в глаза. Лазурные озера, полные недоумения. Черт. Черт! — Боже, — отшатываюсь, убираю руки с его колен и груди. Он выглядит шокированным, ошпаренным, он красный как рак, весь аж пылает. Он напуган, и сейчас точно мне врежет. — Простите меня, простите, я… — Нет, Джоске, постой… «Нет»?.. — Я все неправильно понял, — путано объясняюсь, пока подхватываю рюкзак. Надо его заболтать. Чертов рюкзак расстегнут, молния расходится и мои вещи летят на пол. Чертыхаюсь, начинаю все собирать, параллельно роняю добрую половину. Позорный портсигар с сиськами летит и звякает по паркету. Я тянусь за ним, и мои пальцы тут же сталкиваются с пальцами Джотаро. «Не смотреть ему в глаза, — быстро проносится в голове. — Не смотреть…» — Послушай, — какой же у него, черт, низкий голос. Внутри все скручивается, когда я понимаю, в каком же паршивом положении. — Успокойся, пожалуйста. Я нервно хихикаю: — Да че Вы, я спокоен, просто идти пора. Сегодня как раз, ну это, самое… — Что? «Блять, я ебал.» — Надо ехать в шиномонтаж, там сегодня тачку подогнали, она разъебана в мясо… Ой, то есть разбита, извините, мне пора… Тяну портсигар на себя. Он его крепко держит. Да зачем?! — Нам нужно поговорить. Только не это. — Давайте потом! Я подрываюсь с корточек, и со всей дури врезаюсь лбом в его подбородок. Ведь он все это время стоял, склонившись, над моим бренным дурным телом, пытался помочь, а я… — Господи! — кричу я. Он хватается за челюсть, айкает. — Простите меня, простите! Вот теперь точно пора бежать. Я разворачиваюсь, прижимаю к себе рюкзак и несусь через всю квартиру к выходу. Беру кроссы и выскакиваю в коридор. Завязываю шнурки уже на лестнице. На улице холодно. Я обхватываю себя за плечи и замечаю, что забыл ебанную куртку у него. Точнее, в квартире его деда. Точнее, я в полной заднице. — Джоске! Да погоди же ты! Оборачиваюсь, не веря своим ушам. Может, все же слуховые галлюцинации? Он стоит в свете подъезда. Желтый свет с окон танцует у него на лице и груди. Он ужасно красивый. Мне больно. В руках держит куртку. Мою. Запомнил, какая моя… «Потому что такую срань дешманскую у него дома никто не носит», — говорит пакостный голос у меня в голове. — Вот, ты забыл, — сует мне кожанку. Я беру, сталкиваюсь с ним пальцами, руки у меня дрожат, как у наркомана. Что, впрочем, не так далеко от правды. — Спасибо Вам, — тяну лыбу. Сейчас я развернусь и уйду. Сейчас я… Он держит меня за кисть. Его рука тёплая. На губах стынет вкус его кожи… Черт, нет. — Джоске, послушай меня, пожалуйста. Джотаро смотрит на меня. Такие красивые у него глаза — как море с картинок в учебнике по итальянскому. Такого цвета могут быть только заборчики вокруг клумб, наклейки на мотоцикл, коктейли с кучей вишенок и трубочек… Не бывает у людей таких глаз, ему они не подходят. Брутальное, скуластое лицо — и такие глаза. — Джоске, ты… — он сбивается. Я тяжело дышу, меня бесит мое дыхание. Это из-за бухла — сбежал с третьего этажа и уже запыхался. — Ты очень… хороший юноша, правда. Он че, меня отшить пытается? — Просто у меня… Я не думаю, что нам стоит… — Джотаро-сан, — перебиваю его резко. Чем быстрее, тем лучше. — Я все понимаю. Простите меня ещё раз. Я, наверное, пойду. И вот тогда я бегу.