Глава 1
21 ноября 2021 г. в 21:54
Дазай Осаму оставалась безэмоциональной, пока капли дождя стекали с неё на чистый кафель холла. Стоящая рядом Накахара Чуя, назначенная в патруль вместе с деканом, при виде этого подсознательно начинает морщиться. Дазай Осаму промокла насквозь, её длинные волосы прилипли к голове и телу, шерстяное пальто, насквозь пропитанное дождем, с тяжестью свисает с её плеч. Намокшие бинты, которые она всегда настойчиво надевает, отклеиваются и распадаются, оголяя нежную кожу на шее. Огромные капли дождя с грохотом падают с её чемодана на пол.
Снаружи, дождь бьёт по окнам, рассекая кромешную тьму, настолько всепоглощающую, что Чуя не может разобрать где небо, где дождь, а где — скрывающиеся во тьме окрестности. Только стук падающих капель с чемодана Дазай Осаму и с неё самой свидетельствует о том, что за окном шторм. Она, должно быть, промокла до нитки, её лицо бледное как мел, но она не содрогается от холода.
— Дазай Осаму, — говорит декан, щуря глаза, грозно упираясь руками в бедра. Ито-сан бывает резкой даже в хорошем настроении, но сейчас она находится на грани бешенства. — Почему ты не взяла такси, вместо того чтобы портить мой пол?
Она говорит это так, будто бы моет их самостоятельно.
Чуя, только ставшая старостой Факультета Поэзии, покорно стоит рядом с ней, ожидая неизбежную реакцию. Она знает, в каком направлении продолжится эта песня. Возможно, Дазай Осаму заплачет, её лицо станет красным и опухшим. Возможно, она будет хныкать, но все равно примет на себя удар. Возможно, она запугает декана именем своего дяди. Ито-сан прогнется под весом его статуса, Чуя уверена. Она прогибалась и под более незначительные вещи.
Дазай Осаму вздыхает. Потом с улыбкой поднимает взгляд.
— Я всего лишь решила прогуляться, Ито-сан, — говорит она легким, радостным голосом.
Сердце Чуи сжимается где-то в грудной клетке.
— Прогуляться? — переспрашивает Ито-сан.
— У нас тут что, эхо? — пауза. Ито-сан щурит свои глаза. — Да, Ито-сан. Я предпочла прогуляться.
— Под таким дождем? К моему зданию, вместо своего?
— Ну, — говорит Дазай Осаму безмятежным голосом. — Я увидела дождь в окно поезда, и всего лишь решила, что обязана прогуляться под ним, понимаете! И здание Факультета Поэзии, разумеется, находится ближе всего к станции, а отсюда я могу перемещаться, не выходя на улицу.
Повисла долгая тишина. Лицо Дазай Осаму, по прежнему не выражающее никаких эмоций, говорило само за себя: она готова к выговору. Надо отдать ей должное, она не переводит взгляд на Чую ни на мгновенье. Она не подает сигнала SOS, никакого знака о просьбе вытащить её к чертям отсюда. Нет. Если бы Чуя не знала лучше, и, почему-то ей казалось, что она знает, она бы подумала, что Дазай Осаму абсолютно серьезна по поводу всей ситуации.
Ито-сан вздыхает, что означает её поражение. Её голос звучит низко, угрюмо:
— Возвращайся в свою комнату и прочь с моих глаз, — говорит она. — Постарайся не наследить по пути.
Дазай Осаму улыбается. Она мельком смотрит на Чую, и, возможно, на мгновение в этом взгляде мелькает что-то знакомое, возможно что-то вроде насмешки.
— Да, мэм, — говорит она и уходит.
У Дазай Осаму одно из таких имен, которые нельзя использовать отдельно друг от друга. Её не называют по её первому имени, Осаму, или же, более ласково, Оса-чан. Нет: вместо этого Дазай Осаму находится на той грани «двойных имен», имен, неразлучных друг от друга. Дазай Осаму, гибридное имя, где имя всегда следует за фамилией, мужское имя у странной девушки, девушки, на которую нельзя смотреть слишком долго, потому что от её вида становится не по себе.
Девушка с мужским именем, шепчут другие. Имя, украденное у убитого ею брата– нет, умершего отца, отца, которого она убила своими руками; любовника, кости которого она оставила в семейной крипте Лорда Мори. Нет, ещё лучше: имя, украденное у её брата, сразу и младшего, и старшего, который при этом являлся её любовником; у отца, который её обожал, брата, который её ненавидел, кого-то, кого она в конце концов убила. С Дазай Осаму все в конце концов сводилось к убийству, по мнению девочек пансиона. Невозможно выглядеть настолько пустой, если твои руки не испачканы в крови.
Чуя ходит в одну школу с Дазай с тринадцати лет. Она помнит, что они были вместе в четвертом классе, когда школа была совсем другой, ещё до того, как началась война. Чуя помнит Дазай как девочку с пустым взглядом и тонкими руками, ребенка, которого Лорд Мори взял под опеку. Она была тихой. Во время обедов сидела совсем одна в столовой. Теперь она не появляется в столовой совсем.
Возможно, когда-то они перекидывались парой слов, вспоминает Чуя, лежа в своей кровати ночью, под звуки дыхания своей соседки по комнате. Коё дышит равномерно, словно метроном. Вдох, после которого следует идеальная пауза, и выдох. Чуя пытается вспомнить тот раз, когда они с Дазай Осаму говорили, звук её низкого голоса, или тот раз, когда Дазай Осаму встретилась с ней взглядом, и не может вспомнить ничего.
Возвращаться к школьным привычкам, крепко укоренившимся за семь лет учебы, всегда просто. Даже когда они жили в комнате с десятью другими девочками, Коё просыпалась первая и будила Чую. Так и сейчас — Коё собирается, её внешний вид как всегда безупречен. Она строго кивает Чуе и выходит в коридор, полная энтузиазма согнать младших девочек Факультета Поэзии с кроватей вниз на завтрак. Следующие пятнадцать минут Чуя пытается проснуться, сползая с теплой кровати в холодный сырой мир.
Она одевается. Несмотря на то, что ей уже девятнадцать, она всё ещё обязана носить униформу: темно-синюю юбку до колен, зимой — теплые колготы, а в марте, когда древние батареи отключат, надевать ещё и темно-серые носки. Она заправляет рубашку в юбку и завязывает фиолетовый, цвета факультета Поэзии, галстук вокруг шеи. Сверху надлежит надевать серый джемпер и темно-синий пиджак. Чуя аккуратно крепит значок старосты над верхней пуговицей.
В этом году одежда сидит на ней идеально, счастливые находки из оставленных выпускницами вещей. Она благодарна этому, хоть это и глупая причина для благодарности, что-то, о чем другие девочки даже не задумываются. Но не Чуя.
Чуя открывает окно и видит, что за ночь шторм утих и превратился в легкий моросящий дождик. Она причесывается, затем, с зубной щеткой в одной руке и зубной пастой в другой, бежит в сторону душевых. После проделывания утренней рутины она спешит обратно, по пути бросая взгляд на свое расписание, пока что ещё не знакомое ей, и бросает нужные книги в сумку. Она спускается вниз на завтрак, и быстро находит Коё на её привычном месте, поучающую младших девочек. Рядом с ней стоит чашка кофе, как всегда безупречного, для Чуи.
— Спасибо, — говорит Чуя.
Крепкий кофе обжигает язык. Она никогда не пила кофе до того, как прибыла в школу, а теперь, во время долгих каникул и праздников, она не знает, как быть без него.
Коё выглядит довольной собой.
— Присмотришь за младшими вечером? — спрашивает Коё.
— Конечно, — отвечает Чуя.
Под младшими они подразумевают девочек с четвертого класса по шестой, от тринадцати до восемнадцати лет. Взрослые же девушки могут сами о себе позаботиться.
Она тянется к тосту и маслу, и, игнорируя пялящихся на неё девочек, делает себе бутерброд за рекордное количество времени. Это неприлично, а она, как новоизбранная староста, должна подавать пример; она знает это. Но все же: пятнадцать лишних минут в постели стоят того, чтобы давиться сухим тостом.
В 8:30 она сидит на первом уроке — экономике. Как старшая ученица — выпускница, как их называют тут в школе — у Чуи одновременно больше и меньше занятий, чем в прошлые годы. Выпускницы — это девушки обычно девятнадцати, двадцати лет, иногда немного старше; последние годы девушек до того, как их выдадут замуж. Выпускница пансиона. Такие словосочетания значат что-то только в тех конкретных местах, в которых и появляются. Если Чуя будет говорить о том, что она выпускница пансиона в любом другом месте, в ответ получит только косые взгляды. Возможно, недоуменный вопрос.
Но здесь она выпускница. В более раннем возрасте они изучали математику, историю и географию. Сейчас они учатся тому, как быть послушной женой и хорошей матерью. Экономика страны, искусствоведение, уроки французского, шитье, долгие демонстрации того, как отрыгнуть из себя ребенка, как остановить флирт мужчины, не оскорбив при этом ни его, ни своего мужа. А ещё, у них появились уроки по использованию способностей. Это что-то, что для неё вновинку. Чую никогда не обучали использовать свою способность. Она понятия не имеет, чего ожидать.
Она бездумно отсиживает первые три занятия, вежливо улыбаясь старым соседкам по комнате и приветственно кивая новым лицам. Новеньких немало, замечает она. Конечно, немало. Когда объявили войну, о чем гласило сообщение Лорда Мори по радио, мальчиков со способностями мобилизовали. Девочек со способностями отослали в пансионы для того, чтобы сделать из них хороших жен и матерей. Здесь все примерно знают способности остальных, но они никогда не обсуждается. Это что-то постыдное, подобно месячным или богатству.
Число учениц, раньше от силы насчитывающее четыре сотни, удвоилось буквально за ночь. Тесные спальни пополнились новыми двухъярусными кроватями. Старые пустые комнаты, которые Чуя в детстве исследовала по выходным, перекрасили и проветрили. Чуя пробыла в школе большую часть своего детства, для неё тут нет ничего нового.
Но она может представить, каково здесь новеньким. Девочки, рыдающие на шатких кроватях в общих спальнях, девочки, впервые покинувшие дом из-за риска о бомбежке, девочки, твердо решившие извлечь максимум пользы из этой ситуации. Их восторг от новой униформы, восторг от красивого здания пансиона, восторг от того, что они, возможно, впервые, встречают других девочек со способностями, восторг от того, что здесь не обязательно вести себя робко и скромно.
Богатые родители отправляют им лошадей из своих поместий для размещения в пансионском конном центре; упаковывают коробки с «предметами первой необходимости», которые будут оставлены в темных кладовых и забыты до наступления июня. Отчаянные прижимания, цепляющиеся объятья, рыдания и всхлипывая, платки, махание рукой на прощание.
У Чуи ничего такого нет. Она приехала на день позже, в первый день школы она занималась сбором последнего урожая с грядок на ферме её семьи. На самом дне её сумки запрятана связка медовых яблок, украденных с деревьев, гнущихся под весом плодов. Наемные работники отводят взгляд, если у кого-то хватает духа воровать, а у Чуи смелости более чем достаточно.
Последнюю ночь она проводит в кровати с сестрой и племянником, но просыпается уже в пустом доме — фермерская работа давно началась, они попрощались ещё прошлым вечером. Она сама приезжает на платформу, крепко сжимая в руках сумки с вещами, и садится на поезд. Поездка от её деревни составляет около часа и когда она выходит на длинную дорожку до школы начинает моросить легкий дождь.
Ко времени её приезда, Коё — её лучшая подруга, кто-то вроде сестры, но при этом от неё отстраненная, уже заняла для неё кровать. Директор держит значок старосты в одной руке, а расписание в другой, остальные выпускницы тоже присутствуют, все, кроме, как строго отметил директор, одной — Дазай Осаму. Даже он, как оказалось, не мог удержаться от потребности называть её по имени и фамилии.
Во время урока французского она грезит о том, на какое из имен Дазай Осаму отзывается на самом деле. Грезит о том, отзывается ли она хоть на что-то.
Обед начинается ровно в двенадцать. Горячая, только с печи еда, сладкий черный чай, за которыми выстроилась длинная очередь из девочек. Чуя становится за младшеклассницами. Её всегда забавляло то, что младшие девочки всегда отчаянно стараются пробиться в начало очереди, а старшим гордость не позволяет находиться радом с такими тринадцатилетками. А иногда все наоборот: старшие становятся в начало, а младшим остается стоять в самом конце. Сама Чуя не придает этому значения. Еда есть еда.
Она берет поднос и садится за стол в одиночестве. У Коё другое расписание занятий, поэтому обед у неё начинается либо раньше, либо позже. Поэтому, во время обеда Чуя наблюдает. Это простое занятие, и она в этом хороша. Некоторые девочки справляются лучше, чем другие — это сразу заметно, даже если очевидно. К приезду новеньких столовая пополнилась новыми столами и стульями. Некоторые девочки, те что постарше, уже собрали вокруг себя банды — дружеские группы, которые могут либо развалиться со временем, либо остаться вместе до выпуска. Помимо этого, конечно же, чрезвычайно важно то, кто с кем сидит.
Чуя, со своим значком старосты и выпускными занятиями, неожиданно чувствует себя взрослой. Ей всегда было сложно понять девочек вокруг, хотя это больше связано с бедностью, чем с отчуждением или изоляцией — с тем, что у неё не было денег для того, чтобы ездить с другими в город за покупками, из-за того, что для неё было бессмысленно возвращаться домой во время зимних каникул, а во время летних она умоляла декана разрешить ей остаться в школе. У неё были друзья — Саеко и Хана — но они выпустились — вышли замуж, за подобающих их статусу мужчин. Что до Коё, то для Чуи она просто недоступна. Хоть они и симпатизируют друг другу, а Коё добрая и мягкая даже в те моменты, когда Чуя этого не заслуживает, Чуе никогда не удастся её понять.
Прошло целое лето с тех пор, как её друзья покинули школу, но только сейчас она чувствует себя отдаленной, одинокой, другой, будто бы её попытка вписаться с самого начала была обречена на провал.
После обеда следуют ещё четыре занятия. День проходит в привычной монотонности, к которой Чуя привыкла за годы в школе. Дома все иначе, дома опасно; дома все происходит по прихоти её брата, захочет ли её племянник проверить свои силы или нет, тогда как её мать испытывает слишком сильную боль, чтобы просто встать с кровати. В школе Чуе не приходится надеяться ни на кого, кроме себя. Если она потерпит неудачу, это будет её собственная вина и ничья больше. С такими мыслями в голове очень просто этого избежать.
Единственный новый предмет для неё — это класс по способностям. Всем родителям заранее прислали письма для подписи их согласия. Когда её мать читала пришедшее письмо вслух, медленно, по слогам, запинаясь на каждом третьем звуке, что-то в Чуё сжималось и съеживалось. Её мать никогда не ходила в школу, и в тот момент Чуя хотела забрать письмо из её рук и прочитать его вслух сама.
Обычно девочки с одного факультета посещают занятия вместе, но сейчас в холле собрали выпускниц со всех факультетов. Здесь присутствуют не все, вероятно, родители некоторых настояли на том, что их дорогие дочки не должны обучаться использовать свои способности. Однако, большинство выпускниц здесь. Директор бубнит что-то об ответственности; о том, что школа будет ими гордиться; о том, что им следует использовать свои способности надлежащим образом, будто бы им суждено когда-нибудь стать экспертами в этой области. Чуя, стоя в самом центре толпы учениц, оглядывается по сторонам. Коё довольно просто заметить, с её огненно-красными волосами. Дазай Осаму нигде нет.
Далее, наконец-то, наступает свобода и ужин: остатки с обеда в стиле фуршета, бутерброды и десерты. После, младшие девочки должны под руководством учителей заниматься домашней работой. Выпускницы же могут делать, что захотят, и Чуя идет в библиотеку, где сидит, опираясь головой на оконное стекло, сквозь которое видно, как другие старшие ученицы бегут к конному центру поприветствовать своих лошадей. Она сама не заметила, как день превратился в жалкий и дождливый. Она смотрит на свою домашнюю работу — нужно написать рецепт торта на французском, и, неожиданно, Чуя чувствует такую злость, от которой на глаза наворачиваются слезы.
Вечер Чуя посвящает себе. Она заходит в комнату, и обнаруживает, что Коё уже пришла и ушла, её чемоданы разложены, её униформа на постели. Чуя берет свою одежду и ванные принадлежности и идет к ближней ванной комнате. Она благодарна за то, что Коё заняла дальнюю ото всех комнату, потому что, когда Чуя открывает дверь, внутри никого нет и только звуки её шагов по плитке и дождя за окном прерывают тишину. Она заходит в одну из кабинок, в каждой из которых стоят старые ванны, и включает воду. Опускаясь в воду, она позволяет себе почувствовать злость и тихо заплакать, пуская слезы, которые научилась скрывать.
Как староста, она обязана следить за тем, чтобы все ученицы легли спать, в особенности новенькие, нужно убедиться, что все выключили свет и заснули до того, как к ним зайдет декан с проверкой. Вместо этого, Чуя чистит зубы, неэлегантно сплевывая в сток ванной, трет лицо холодной водой, пока красные пятна под глазами не проходят и направляется обратно в комнату. Коё всё ещё не вернулась. Скорее всего, думает Чуя, она сейчас с одним из своих ухажеров. Это в духе Коё — быть скрытной, даже когда дело прямо касается самой Чуи. В прошлом году она периодически спала с одним из тренеров команды по лакроссу, и даже не подумала сказать об этом Чуе, пока та не застукала их в раздевалке, занимающимися сексом.
В школе так всегда. Это худшее, что есть в месте, где и так нет ничего хорошего: слухи, и тот факт, что все обо всем знают и участвуют в делах друг друга. Тот факт, что ни у кого не может быть секретов. Тот факт, что здесь существует скользкая шкала важности, и не дай бог кому-то оказаться на её дне.
Чуя сворачивается клубком на своей кровати. Простынь пахнет свежестью. Она закрыла шторы, но её глаза сжаты ещё сильнее. Дазай Осаму не страдает из-за этого, думает она. Она засела в голове Чуи как призрак, не желающий уходить. То, как она стояла под яростным взглядом Ито-сан, и даже не содрогнулась, с её осторожной, ничего не выражающей маской на лице. Дазай Осаму не страдает из-за этого, потому что Чуя не видела её весь день. Возможно, она прогуляла все свои занятия сегодня. И она точно не сделала такую глупость, как приняла значок старосты.
Чуя не знает, почему она не может вытрясти Дазай Осаму из своей головы. В ней есть что-то такое, в линии её губ, в её фальшивой улыбке, в том, как она неискренне расцветает на её лице.
В какой-то момент после наступления полночи, Чуя засыпает.
Дни проносятся одинаково. Каждое утро, Коё встает и одевается раньше неё, хотя Чуя никогда не слышит её возвращение по ночам. Занятия Чуи долгие и скучные, и сливаются в одну тянущуюся рутину. Потом — обед, потом — библиотека. Чувствуя стыд за уклонение от своих обязанностей старосты прошлой ночью, она навещает комнаты девочек с Факультета Поэзии, и идет на патруль с другой старостой, чтобы убедиться в том, что все двери и окна закрыты.
Только выходные дни проходят иначе. В субботу она полностью свободна и не знает, что делать с таким большим запасом времени. Выпускницам разрешается свободно ходить по территории школы, но нельзя её покидать.
Что более важно: утром в субботу они играют в лакросс. Лакросс — это то, чего Чуя ждет целую неделю. Три часа, с девяти до двенадцати, она с клюшкой в руке бежит через все поле в юбке-шортах, футболке и в шлеме, одновременно слишком свободно и слишком плотно прилегающим к её голове. Богатые люди, как она узнала за время, проведенное здесь, обожают их жестокую игру, даже если и зовут своих маленьких дочек своими дорогими и драгоценными. Конечно же, слишком драгоценные девочки вместо этого катаются на своих дорогих лошадях или выезжают загород каждые выходные играть в переодевалки. Но остальным — ученицам со стипендией, даже если их и не так много, разрешается выпустить пар — они бросают мяч со скоростью в несколько миль в час, в то время как родители богатеньких девочек их подбадривают.
В этот день холодно, а земля скрыта легким туманом. Чуя стоит с другими старшими девочками. Их разделили на две команды: одну для младших, от одиннадцати до шестнадцати; и другую — от шестнадцати и старше. Некоторые девочки здесь новенькие, но большинство из них, как и Чуя сама — на стипендии, с мрачным выражением лица, уставшие после недели притворства хорошенькими и грациозными.
— Кто эти новенькие? — спрашивает Тачихара.
Чуя поворачивается. Мичизо Тачихара, больше известная как Тачихара, ну или иногда как та чертова сука, тоже ученица со стипендией. Она не с Факультета Поэзии, возможно с Факультета Фантастики, хотя Чуя не особо обращает внимание на факультеты. В отличие от Чуи, Тачихара лучше вписывается в компанию богатеньких девочек. Иногда Чуя слышит её смех из другой половины столовой.
— Понятия не имею.
Уголки губ Тачихары приподнимаются.
— Я правильно услышала? Новая староста Факультета Поэзии Накахара Чуя понятия не имеет?
Чуя невольно смеется.
— Не знаю, почему директор выбрал меня старостой, — бормочет она. — Возможно, это чтобы помочь девочкам из младших классов получить больший авторитет, возможно, чтобы загладить вину. — Ещё даже неделя не прошла, и я сомневаюсь, что девочки вообще знают, как меня зовут.
Тачихара звонко смеется. У неё короткие волосы, состриженные за лето. Однажды они почти доходили ей до пояса и постоянно за что-то цеплялись, когда она бежала через поле. Так ей больше идет. Улыбнуться в этот раз не составляет труда.
— Они знают, кто ты, Чуя, — говорит она. — Как они могут не знать?
Что это должно значить? , хочет спросить Чуя, но когда она открывает рот, тренер их команды (не тот, с кем спала Коё,) поворачивается со словами:
— В этом году не будет межшкольных турниров, девочки, — говорит она жестко. Другого тренера, с которым переспала Коё нигде не видать. Никто не будет объяснять им, что случилось, Чуя в этом уверена. Потом, тренер улыбается. — Так что мы часто будем играть. Постарайтесь не сильно друг друга покалечить, хорошо?
Чуя выходит с поля с расцветающим синяком на бедре, бездыханная, полностью в грязи. Кажется, грязь даже попала ей в волосы. Единственная причина, почему игру остановили — это потому что одна из младших девочек упала и подвернула ногу так, что тренер поджала губы.
Они с Тачихарой выходят с поля, опираясь на плечи друг друга, стаскивают с себя обувь и в покрывшихся коркой грязи носках забегают во внутрь. Здание, обычно холодное, кажется слишком жарким по сравнению с улицей. Икры Чуи горят от напряжения и от перепада температуры, её руки окоченели.
— Ты была хороша, — говорит Тачихара.
Чуя поднимает взгляд со своего синяка.
— Спасибо.
— Я пойду приму ванну. Увидимся на следующей неделе? — улыбается Тачихара.
— Да, — говорит Чуя, наблюдая за тем, как Тачихара растворяется в глубине коридора, к зданию своего факультета. Она задумывается.
Она заглядывает в три ванных комнаты, прежде чем находит свободную. Чуя держит чистую одежду и нижнее белье кончиками пальцев, не желая слишком сильно их запачкать. Несмотря на то, что Коё можно считать почти что идеальной соседкой, в основном из-за того, что её трудно застать в комнате, она слегка помешана на чистоте. Если Чуя решит запачкать пол грязью, та явно не погладит её по голове за такое.
Все ванные кабинки свободны. Она выбирает самую дальнюю, с большим окном над ней, с матовым, чтобы избежать взглядов снаружи, стеклом. Чуя сдирает с себя униформу, кривясь одновременно в отвращении и облегчении от снятия прилипшей к коже ткани. Она оставила свою обувь для лакросса высыхать на тех батареях, где девочки обычно сушат нижнее белье. Ей придется хорошенько их отмыть до следующего воскресенья. Новые она купить не может.
Чуя набирает ванну с такой горячей водой, что от неё исходит пар, и рука Чуи отдается пульсирующей болью, когда она опускает её в воду. Хотелось бы ей сейчас принять душ, или хотя бы иметь ведро, для того чтобы смыть с себя грязь и вылить её прямо в водосток. У некоторых девочек есть специальные дополнения для ванн, превращающие их в душевые. Она тоже хотела бы такую, если бы у неё был какой-нибудь источник заработка.
Она улыбается сама себе. Заработок. Какая забавная мысль.
После того, как она отдирает с себя первый слой грязи, вода становится настолько коричневой, что почти черной. Она зачерпывает уже остывшую воду руками и выливает её за пределы ванны, в попытке избавиться от большей части грязи. Когда она удовлетворена своими действиями, она втыкает пробку обратно и набирает воду снова, ежась.
Вторую ванну она принимает в попытке согреться и полностью отмыться. Она моет голову, втирая пальцы в скальп, когда она опускается с головой под воду, её кожа горит от температуры воды. Её синяк уже полностью стал фиолетовым. Позже, она захочет на него надавить, она уверена. Ей не нравятся синяки и раны, и если она начинает их трогать, остановиться потом трудно. Почему-то, ей нравится этот процесс.
Её волосы все ещё мокрые, когда она возвращается в комнату. Коё побывала здесь и ушла, её сумка брошена на кровати. Если она злится на Чую, она не показывает этого прямо, но, возможно, делает намеки. Возможно, Чуе нужно больше стараться в выполнении своих обязанностей старосты. Мысль о том, что семестр только начался, а Коё уже на неё злится, заставляет что-то свернуться в клубок в её животе. Когда она достает свое домашнее задание из сумки, её рука невольно сжимает в кулак рецепты на французском. Потом, медленно, она разглаживает бумагу снова. Такие девочки как Чуя не имеют права закатывать истерики, поэтому она терпит. Все так просто, потому что иначе и быть не может.
Как будто бы специально противопоставляя себя субботам, воскресенья проходят хуже всего, хуже даже понедельников. В воскресенье они должны рано встать, надеть серый костюм и теплую шерстяной плащ и пойти в церковь. Плащ темно-синий и облицован красным бархатом, что Чуя считала забавным ровно до того момента, как узнала, что бархат становится ужасно липким от пота. Единственное подходящее время года для ношения этого плаща — это середина зимы. Для любого другого времени года он слишком жаркий.
К счастью, как выпускница, она выше всей этой воскресной послеобеденной тренировки по пению гимна. Однако, от них все равно ожидается посещение службы. Они с Коё одеваются в тишине, Чуя не смеет даже взглянуть на свою соседку. Она удивляется, когда Коё предлагает ей слабую улыбку и руку.
Значит, Коё не злится на неё. Чуя готова зарыдать с облегчением.
— Готова к этому? — вместо этого спрашивает она.
Рука об руку, они заглядывают в комнаты младших девочек, чтобы сопроводить их на службу. В другом конце коридора слышатся крики Ито-сан, зовущую девочек выстроиться в очередь, словно дирижер, повелевающий своему оркестру, что в данном случае, вполне подходит, учитывая то, что они буквально будут петь.
Коё пожимает плечами и улыбается. Они провожают одну особенно маленькую девочку, последнюю из своей комнаты, в очередь. В общей спальне уже полный бардак — груды нижнего белья на батареях, кровати не убраны, хотя им и не обязательно это делать — кровати никто не проверяет. Если кто-то забудет снять постельное бельё и закинуть в стирку, единственное что им грозит — это стыд от того, что все знают, что ты спишь на грязном. Дверь с хлопком закрывается за последней из девочек.
— Чертова церковь, — ругается Коё.
— Чертова церковь, — со смехом соглашается Чуя.
Это единственный момент, когда они оказываются наедине. Ито-сан сейчас на дорожке войны, и Чуя и Коё знают, что в такие моменты лучше просто заткнуться. Никогда не стоит навлекать на себя гнев женщины, лучше просто дать ей выговориться.
Они двое, как старосты, идут позади всего Факультета Поэзии, позади даже других выпускниц. Они идут рука об руку, в парах, к холму, на котором стоит церковь. Сентябрьский ветер далеко не такой холодный, чтобы от их накидок был какой-то толк. Дальше, они, как обычно, должны выстроиться в очередь снаружи церкви и ждать, чтобы сперва зашли жители соседних деревень, после должны зайти девочки из начальной школы, которые живут в отдельном здании от средней. Потом, когда все зайдут вовнутрь, наконец-то, наступает и их очередь.
Если подумать, Чуя не так много знает о религии. Она ходит в церковь из-за того, что её обязывает школа, мать в детстве никогда не посылала её на службу, не считая пары раз, когда она приходила просить у прихожан еды. Церковь выполнена в аскетическом стиле, возможно позаимствованном откуда-то, думает Чуя. Высокое здание церкви построено из серого кирпича и огромные витражи блестят от сентябрьского солнца. Пение звучит скорее мрачно и пугающе, а не радостно, мелодия настолько повторяющаяся, что она застревает у Чуи в голове. Иногда она напевает её себе под нос.
У Коё идеальный рост для того, чтобы тыкать Чую под ребра каждый раз, когда та выглядит слишком отстраненной, и в отличие от Чуи, она больше похожа на внимательную ученицу на службе. Все же, когда все встают, Чуя встает. Когда все садятся, Чуя садится. Когда все хлопают, Чуя хлопает. Она ненавидит это. Пустая трата времени.
В это время Чуя позволяет себе помечтать. Это единственный день недели, когда она позволяет себе эту вольность. Она думает о том, что сейчас делает её семья, о том, какое домашнее задание у неё будет на следующей неделе, и о том, как бы она обустроила свою гостиную, когда у неё будет своя гостиная, после того, как она выйдет замуж. Она думает, придется ли ей так же терпеть церковные службы, если она наконец-то выйдет замуж за кого-то из высших кругов. В этом и кроется весь смысл происходящего: школа, церковь, обязательство быть тихой и послушной. Это все ради того, чтобы она смогла выйти замуж за кого-то, кто может предложить ей больше, чем дом на чужой земле, и избавить её мать от тяжелой работы, и похоронить кости её отца подобающим образом.
Она будет послушно лежать в кровати, когда её муж будет её трахать и улыбаться, даже если на самом деле она будет хотеть сломать ему шею. Она надеется, он будет молодым. Боже, она надеется, он не будет некрасивым.
Когда церковная служба наконец-то подходит к концу, спустя долгие сто тысяч миллионов лет, сначала уходят прихожане из деревни. Затем, девочки из младшей школы, которым осточертело сидеть три часа на скамье и петь песенки. Во время молитвы в конце проповеди, они опустили головы к коленям и подняли свои тонкие ручки над головой, изо всех сил вытягивая их вверх и толкая друг друга, будто бы проводя соревнование между собой в том, кто будет молиться усерднее.
Коё берет её за руку.
— Пойдем, — говорит она тихо, и когда Чуя оборачивается, выражение лица её соседки непроницаемо твердое, её взгляд направлен на пол. — Пойдем отсюда.
Чуя не собирается с этим спорить. Когда они выходят, солнце ярко светит над их головами, подолы накидок раздуваются под порывом ветра вокруг лодыжек. Лицо Коё одновременно каменное и ясное. Даже когда она держит Чую за руку, её взгляд четко говорит о том, что сейчас лучше не открывать рта. У Чуи ещё присутствует инстинкт самосохранения, поэтому она молчит.
Она поднимает голову, чувствуя чей-то взгляд издалека. Где-то в тени мертвых деревьев, прищуренными глазами смотрящая на них, стоит Дазай Осаму. Она одета в темно-синее шерстяное пальто, то же самое, в котором Чуя видела её, промокшую до нитки, в первый день учебы, штаны и рубашку, оголяющую забинтованные ключицы. Её волосы, чересчур длинные, свисают за её спиной и трепещут на ветру. Она смотрит прямо на Чую.
Её глаза темно-коричневого цвета, почти черные, невероятно чисты. Они обжигают даже с такого расстояния. Осенний воздух неожиданно пронзает Чую мятной свежестью, и она глубоко втягивает воздух, будто из мира исчез весь кислород. Она абсолютно беспомощна. Она смотрит на девушку в ответ.
— Почему Дазай Осаму смотрит на тебя? — бормочет Коё. Чуя вздрагивает от звука чужого голоса. На секунду ей показалось, что вокруг больше никого нет.
Чуя сглатывает слюну. Другие девушки парами начинают спускаться с холма, ступая на длинный путь, ведущий к школе.
— Понятия не имею, — бормочет она. Она ожидает, что Дазай Осаму подойдет, но она этого не делает. Она только безмолвно смотрит, как они отдаляются. Чуя чувствует оставшийся от её взгляда ожог между лопаток ещё очень, очень долгое время.