Глава 2
13 февраля 2022 г. в 19:04
— Чу-чан, — позвала её Коё вечером того воскресенья.
Чуя поднимает взгляд с домашней работы. Коё выглядела потрёпанной, её подбородок содрогался и она поджала губы, будто бы стараясь не заплакать. У неё в руках письмо, на ногтях виднеется нежно-розовый маникюр. Чуя видела, как она красила их сегодня после церкви, запах лака и музыка с радио наполняли гостиную Факультета Поэзии. Сейчас её розовые ногти жалко выделялись по сравнению с белой бумагой.
Даже если Коё сейчас не находилась бы на грани слез, дня неё обратиться к Чуе с суффиксом «-чан» — уже означает что-то серьезное.
— Коё-чан?
Чуя никогда не умела утешать людей. Она хорошо умеет кричать на кого-то, хорошо умеет давать советы, но ей нужно приложить усилия, чтобы утешительно похлопать кого-то по плечу. Но если Коё этого от неё хочет, она может постараться.
Коё всхлипывает, и этого достаточно, чтобы вызвать у Чуи панику, достаточно, чтобы такое нескрытое проявление жалости к себе со стороны Коё заставило раздражение вспыхнуть внутри Чуи.
— Ты можешь занять мне очередь у телефона?
Телефон. Чуя прекрасно понимает, что та имеет в виду: телефон-автомат, находящийся под одним из тесных лестничных пролетов Факультета Поэзии. Она удерживает себя от того, чтобы бросить взгляд на часы или от того, чтобы указать на медленно, но верно растущую гору домашней работы. Даже в такое раннее время к телефону уже должна была выстроиться длинная очередь. Что ещё хуже — там не будет никакой приватности. Очередь из девочек ведет выше — на верхние этажи. Во время ожидания они болтают друг с другом и каждое слово, сказанное по телефону, будет услышано каждой девочкой позади. Если же прийти слишком поздно, то можно простоять в очереди до отключения света, а тогда позвонить и не удастся вовсе.
Но если Коё нужно воспользоваться телефоном, должно было случилось что-то серьезное. Чуя силой воли удерживает себя от вопроса о содержимом письма, но она чувствует, как на её лице проявляется любопытство, и знает, что Коё тоже его видит.
— Хорошо, — наконец кивает она.
На лице Коё появляется настолько искреннее выражение благодарности, что Чуе становится стыдно за то, что она думала отказать ей.
— Спасибо, — говорит она.
Ей становится не по себе от благодарностей. Признательность Коё ощущается чем-то неестественным. Коё сама по себе загадка — гладкая, как мрамор, обработанная, как изумруд. Чуя не испытывает каких-либо иллюзий по поводу того, что может представить, что творится у той в голове, однако при всем при этом она бы сказала, что они довольно близки.
Она скидывает домашнюю работу на кровать. Их комната слишком мала, чтобы иметь письменный стол, но черта с два она сейчас бы пошла заниматься в библиотеку. Чуя надевает свои туфли с погнутым каблуками и застегивает на себе толстовку. Она нашла её среди оставленных вещей пару лет назад, и она до сих пор почти доходит ей до колен, вся в комочках и потрёпанная от старости. Чуя, понятное дело, её обожает.
— Хорошо, — говорит она. — Я пойду встану в очередь. Если ты не присоединишься ко мне в течение часа, я… решу, что тебе уже не нужно звонить?
Коё кивает. Её глаза полны слез, и её рука сжимает бумагу настолько сильно, что кожа на пальцах белеет.
Чуя настоящая трусиха. Она убегает.
Очередь ужасает сама по себе. Чуя находит её конец три пролёта выше самого телефона. Стоящая первой в очереди девочка сейчас рыдает в трубку, и хоть её горе и искреннее, Чуя сейчас не чувствует желания притворяться, что ей есть дело до чужих проблем. Ей… некомфортно. Вся эта ситуация кажется ей странной. Слезы Коё; то, что Тачихара сказала про Чую, когда они играли в лакросс; и то, как взгляд Дазай Осаму обжег её утром у церкви.
Возможно, это нормально для пансионов. Возможно, дело в том… что она чувствует что-то, чего не чувствовала раньше. Возможно, Чуя просто проецирует. Возможно, все проблемы находятся в её голове и только там, а все вокруг просто слишком милые и вежливые для того, чтобы как-то это прокомментировать.
— Привет, — слышит она голос Тачихары.
Чуя поворачивается. На ступеньку выше, из-за чего их разница в росте кажется огромной, становится в очередь Тачихара. Она одета в джинсы и футболку и видеть её в чем-то помимо униформы или костюма для лакросса тоже кажется чем-то странным.
— Привет, — отвечает Чуя.
— Очередь к телефону? — спрашивает Тачихара. Она почти улыбается, будто бы причина присутствия тут их обеих и так не очевидна донельзя.
— Очередь к телефону.
— Ты обычно не бываешь здесь, верно?
Чуя пожимает плечами. На ферме её родителей есть стационарный телефон, но для этого её семье придется остаться допоздна для разговора с ней, да и что бы она им сказала? Объяснила бы им формы глаголов во французском языке? Поинтересовалась, сколько куриц они потеряли, когда лиса забралась в курятник? Спросила бы, встала ли их мать с кровати самостоятельно, или её пришлось с неё стаскивать? Нет, лучше не звонить вовсе, избавить их всех от позора и смущения.
На её лице, должно быть, что-то проявляется, поскольку Тачихара кивает:
— Ага… Я тоже обычно не пользуюсь телефоном. Тогда почему ты здесь?
— Коё, — отвечает Чуя. — Меня, можно сказать, выгнали. Думаю, ей пришло письмо с предложением ухаживаний, — это чистая догадка и Чуя не хочет показать своё раздражение.
Тачихара морщится.
— Так быстро?
Такие письма обычно начинают приходить девушкам в середине учебного года, уже ближе к Рождеству. Но Чуя не представляет, какие ещё причины могут быть у слез Коё. Подобные письма являются знаком ухаживания — первым шагом отношений мужчины и женщины, которые, само собой, завершаются свадьбой. Она понимает, что такое может произойти и с ней самой: слишком хорошее предложение, от которого невозможно отказаться, даже если оно и исходит от кого-то абсолютно отвратительного. Конечно, всё решает окончательное слово самой девушки, но для таких как Чуя и Тачихара, без каких-либо социальных связей и денег на покупку красивых нарядов, письмо, пришедшее так рано во всем этом процессе ухаживаний означает одно — попытку отпугнуть других потенциальных женихов. Поэтому, многие решают, что лучше принять самое первое предложение, чем отклонить его и надеяться на что-то получше.
Чуя пожимает плечами.
— Других вариантов у меня нет, — ей не нужно детально объяснять, что Коё сейчас рыдает в комнате, чтобы Тачихара поняла, что к чему. — Хотя, возможно, это от семьи? Но письмо ей передала не наш декан…
Письма в таких больших кремовых открытках обычно приходят от сватающихся мужчин, но при этом могут оказаться и чем-то совершенно иным.
Тачихара вздыхает.
— Всегда есть первая девушка, — говорит она глубокомысленно. — Совсем скоро, это будем и мы.
Мысль об этом должна радовать, но Чуя не знает, что и думать. К счастью, Тачихара умеет читать атмосферу.
— Почему Дазай Осаму смотрела на тебя в церкви? — спрашивает она в очевидной попытке сменить тему. Попытке, возможно, не самой удачной.
— Понятия не имею, — отвечает Чуя.
Тачихара смотрит на неё в упор.
— Это правда! — Чуя складывает руки на груди и выпячивает подбородок в знаке вызова. — Я понятия не имею, почему она на меня смотрела. Мы никогда не разговаривали, даже близко ничего такого.
— Хм, — всё, что отвечает Тачихара. Какое-то время она задумчиво молчит, смотря куда-то в пустоту. — Должно быть, она знает, кто ты.
В этот раз, Чуя решается спросить, что Тачихара имеет под этим ввиду.
— Что это ещё должно значить? Ты сказала то же самое, когда мы играли в лакросс.
Тачихара смотрит на неё сверху вниз и Чуе приходится вытягивать шею, чтобы видеть её лицо.
— Ты сильно стараешься не выделяться, Чуя, — говорит она с легкой улыбкой на губах. — Но у тебя не всегда это получается.
Чуя замирает.
— Что это должно значить? — повторяет она. Она засовывает руки в карманы толстовки. Её это… задевает, хотя больше она ощущает, как в ней поднимается вязкая как мед злость.
— Ты бросаешься в глаза.
— Поэтому Дазай Осаму знает, кто я?
— Поэтому все знают, кто ты, Староста-сан, — Тачихара осматривает её с головы до ног, задерживая взгляд на ней на пару мгновений.
— Ты хочешь сказать, они… — Чуя останавливается. Сглатывает, — Они… влюбляются?
Чуя знает, что красивая. Она не пытается льстить своему эго, она просто знает, что это факт. Её большие голубые глаза сочетаются с ярко-рыжими волосами и улыбкой, способной сбить с ног. Она пользовалась этим во время каникул, целуясь с парнем, нанятым работать на соседней ферме, поражаясь при этом тому, что его язык ползает словно слизень у неё во рту. Она пользовалась этим на тех редких вечеринках, которые посещала, слегка оголяя кожу кремового цвета, заставляя мужчин смотреть ей вслед. Позволяла острой линии горла и громкому смеху отпугивать их. Но при этом, мысль о том, что даже для одной женщины она может быть желаемой — заставляет её запнуться.
— Не все они, смеется Тачихара. — Даже не большинство. Но тебе, вероятно, кажется, что ты тихая и скрытная. Нет, Чуя. Чем раньше ты это поймешь…
Но Чуе уже надоело это слушать, и в этот момент она замечает Коё, спускающуюся с самого верха.
— Коё пришла, — говорит Чуя. — Пока.
Коё вопросительно на неё смотрит, но Чуе все равно. Она поворачивается к ним спиной, и взбегает вверх по лестнице, зная, что Тачихара не станет за ней гнаться. На секунду она слышит шаги за спиной, а после — тихое ругательство Тачихары. Судя по всему, она не готова отдать своё место в чертовой телефонной очереди. Её руки сжаты в кулаки в кармане. По пути в комнату она считает свои вдохи и выдохи.
Это была угроза? Она очень в этом сомневается. Тачихара видела Чую в одном нижнем белье, потемневшем от времени; видела, как она тряслась от боли в автобусе после матча в соседней школе. Нет. Если бы Тачихара хотела ей угрожать, она бы сделала это более отчетливо. Она могла бы надавать на более болезненные темы.
Но иногда, и Чуя это знает, эффективнее было бы надавить на другое. Что бы она не хотела этим сказать — Чуя поняла.
Когда Коё возвращается, Чуя уже выключила свет и замотала себя в одеяло, лежа лицом к стене. Она дышит глубоко, даже ровно. Ещё долго до полного выключения света в школе, но Чуя не уверена, что сейчас выдержит мягкий шепот или любопытный взгляд.
Шаги Коё громко отдаются в тихой комнате. Чуя слышит, как она приближается. На секунду Чуя чувствует, что Коё замирает над ней, почти касаясь её предплечья, и отдаляется. Она переодевается неправильно громко в тихой комнате.
Чуе снятся тяжелые, бесформенные сны. Утром она уходит задолго до пробуждения Коё.
Неделя проходит так, как и все недели в школе: туманно и призрачно, воспоминания каждого дня накладываются друг на друга. Чуя боится наступления вторника, потом боится наступления среды и остальных дней в этом месте до такой степени, что мысли о наступлении следующего дня достаточно, чтобы ей захотелось кричать. Она повторяет в голове слова Тачихары, сказанные ей в прошлое воскресенье и ожидает, что в эту субботу произойдет нечто столь же странное, но на тренировке Тачихара так же дружелюбна к ней, как и всегда. Когда Чуя пробегает через поле и перекидывает очередную девочку через плечо, пытаясь убрать её с дороги, тренер только смеется со словами, что они играют в лакросс, а не в регби, и Чуе нужно быть помягче в будущем.
В субботу, как обычно, они идут церковь. Коё крепко держит её за руку, её ногти впиваются в кожу Чуи большую часть службы. Примечательно, что Дазай Осаму на этот раз отсутствует. Когда они возвращаются после службы, на коже Чуи красуются розовые следы ногтей Коё в форме полумесяца. Чуя касается этих выступов кончиками пальцев и решает достать одно из последних оставшихся яблок из своей сумки, самое блестящее, и оставить его на кровати Коё в знак предложения мира.
На утро яблока уже нет. Коё неуверенно приближается к ней, и после этого они начинают восстанавливать часть той дружбы, что они поддерживали предыдущие годы. Но Коё теперь более тихая, более мрачная. Она меньше смеется и больше слушает. Она напоминает Чуе собак с фермы — тех, кого побили, и которые теперь нервно облизываются при чьем-то приближении, лежат на спине пузом вверх и виляют хвостами. Все чего они хотят — это быть любимыми, но они знают лишь боль от прикосновения. Какая-то часть Чуи хочет сделать ей больно снова.
Они помогают друг другу с домашней работой, и иногда Коё открывает рот, будто бы желая что-то сказать, но в итоге все равно закрывает его, не проронив не слова. Чуя никогда не давит. Ей это не важно. Это не её дело.
Девочкам, на которых ей должно быть плевать, она кажется начала нравиться. Когда она заходит по утрам проверить, все ли встали, некоторые смущенно приветствуют её или желают доброго утра, всегда с дополнением в «Чуя-сан». Некоторые из них, те, кого больше задирают, приходят сидеть рядом с Чуей за завтраками и обедами, и после этого их мучают меньше. Одна из них — темноволосая, с белыми прядями у мочек ушей, Акутагава-чан — всегда задает Чуе серьезные вопросы: спрашивает, сколько часов в неделю ей следует уделять учебе, напряженно сводя брови. Чуя отвечает ей по мере сил, с трудом удерживая себя от улыбки. Она не уверена, что в свои тринадцать настолько же волновалась по поводу оценок.
Помимо этого, она много времени проводит одна. Гора домашней работы значительно преуменьшилась за эту неделю. После библиотеки она надевает церковный плащ и бродит по окрестностям школы. Территория вокруг школы усеяна старыми постройками, похожими на их семейный дом, с обваливающимися крышами и каменными стенами. Она блуждает внутри и пинает гниющие балки, размышляя о том, заметит ли кто-то, если это место обвалится на её голову; о том, что могло бы произойти, если бы у неё не было способности, с помощью которой она может поднять их в воздух, будто бы они ничего не весят.
Границы территории школы четко очерчены каменной оградой, где с одной стороны трава коротко пострижена, а с другой она поднимается ввысь, к ладоням Чуи, протянутым навстречу. Холмы выглядят, как бесконечно удаляющиеся темные волны, ведущие к далеким берегам. К её разочарованию, закат не видно за стоящим туманом. К тому времени, когда она возвращается в школу, на улице уже стоит кромешная темнота и осенний холод.
Спустя две недели после первого занятия по использованию способностей проходит и второе. Девочки заняли предназначенные для них скамьи, а за трибуну становится незнакомый им мужчина. Он выглядит не на много старше их самих, на двадцать с лишним лет, но в его взгляде присутствует зрелость, которой нет у здешних учениц. Он одет в непримечательный серый костюм, на его носу сидит пара круглых очков.
Он выглядит способным. Это первое слово, которое приходит Чуе на ум, когда она его видит: способный.
— Добрый день, — говорит он после того, как последняя выпускница занимает свое место. — Я рад видеть вас здесь. Меня зовут Сакагучи Анго, но вы можете называть меня Анго-сан.
Он улыбается и осматривает группу учениц, будто бы в поиске кого-то конкретного. Чуе кажется, что она знает, кого он ищет. Он её здесь не найдет.
— Я представляю Специальный Отдел по делам Одарённых, возможно вы слышали о нем как о правительственном отделе изучения способностей, — он улыбается им — тепло, но без всяких эмоций, словно этой идеальной улыбке его специально обучили. Девушки податливо кивают, они рады согласиться с тем, что бы он не имел ввиду, особенно польщенные тем, что он называет их одарёнными.
— Пожалуйста, потише, — делает он паузу. — Сегодня, мы с коллегами распределим вас по группам в зависимости от уровня силы. От этих групп будут зависеть перспективы в замужестве, поэтому, пожалуйста, будьте с нами честны.
Чуя чувствует, как весь мир сводится к звону у неё в ушах. Она чувствует, как побледнела — будто бы вся кровь покинула её тело, и все чувства погасли вместе с ней, оставив только слух и зрение. Тестирование. Они будут тестировать их. Черт.
Последний раз когда её тестировали, ей было двенадцать, это было в марте перед её днем рождения. Она показала самую малую часть своей силы, острый взгляд её матери — единственное, что уберегло правительственного работника от её гнева. Она запросто могла бы поднять его в воздух, показать, на какие зверства она способна. Вместо этого, она подняла в воздух камни и большой стог сена, притворяясь, что и это для неё сложно. На это мужчина вежливо округлил глаза и сделал пару заметок в блокноте. Тем июнем ей пришло приглашение в школу, а в сентябре она уже стала ученицей. После этого, её никто больше не тестировал. Если кто-то спросит, она ответит, что не использовала свою способность с тех самых пор. Чуя подавляет её глубоко внутри себя и она отзывается жаром в животе, от которого невозможно избавиться.
Чуя потеет. Она чувствует, как капли пота, словно бисер, спускаются по виску. В этот момент, она особенно скучает по никотину.
— Можете, пожалуйста, разделиться по факультетам? — прерывает Анго её ужас. — Таким образом, мы рассмотрим способности каждой из вас. Это всего лишь ознакомительное занятие, и присужденный вам уровень определит, в какую группу вы попадете. Пожалуйста, встаньте, — улыбается он снова, и на этот раз его улыбка выглядит бледно и тонко.
Они встают. Чуя ищет в толпе Коё и подходит к ней. Они берут друг друга за руку потными ладонями и приближаются к другим девочкам в фиолетовых галстуках. Все смотрят друг на друга с широко распахнутыми глазами, перешёптываясь вполголоса. Для них это необычно — одновременно и страшно, и захватывающе.
Один из помощников Анго, в таком же сером костюме, быстро подходит к их группе.
— Факультет Поэзии? Пожалуйста, проходите сюда, — говорит он.
Он отводит их, около дюжины выпускниц, в коридор. В самом его конце стоят мужчины с оружием, одетые в черные костюмы, в темных очках. Солдаты, думает Чуя, и сжимает руку Коё немного крепче. Она понимает, что ей тяжело дышать — она стоит с открытым ртом, на грудную клетку давит внезапно возникшее давление. Когда ей было двенадцать, она не понимала, почему стоит вести себя тихо, спокойно и скромно, но после долгих лет в школе — наблюдая, как самые сильные девушки бесследно пропадают — она поняла. Теперь, она поняла.
Она оружие из плоти и крови. Даже если никто этого не знает, она должна это скрывать.
Мужчина в сером останавливается у двери и откашливается. Возле двери, спиной к стене, стоит охранник. Рука Чуи настолько вспотела в хватке Коё, что её кожа становится сальной. Её сердце колотится в груди, быстро и неостановимо. Чуя надеется, её не вырвет прямо здесь.
— Итак, — говорит мужчина. — У меня есть ваш список. Пожалуйста, заходите по одной, а я и мой коллега будем оценивать вашу способность и дадим вам номер от одного до пяти, — в отличие от Анго-сана, он не улыбается во время своей речи. — Итак, первой будет…
После того, как он называет имя, из конца толпы, спотыкаясь, выходит девушка. Они вежливо кланяются друг другу, после чего они проходят в открытую мужчиной дверь и она захлопывается за ними.
Девочки не осмеливаются разговаривать под пристальным взглядом охранника, скрытым под темными очками. Они перекидываются взглядами друг с другом, некоторые с широко раскрытыми глазами, некоторые нервно. Некоторые, с улыбкой до ушей и соскучившиеся по физическому контакту с мужчинами, пользуются этой возможностью и задирают свои юбки, расстёгивают пуговицы и молнии, оголяют бледную кожу.
Из кабинета не исходит звуков схватки или падения вещей. Никаких криков, рыданий или стонов. Чуя думает, что за толстой каменной стеной они не смогли бы услышать даже самые громкие звуки и мысль об этом не успокаивает её.
Голова Коё ложится на плечо Чуи. Её дыхание ощущается как предсмертный хрип, обжигающий нежную кожу на шее. Вторая рука Чуи ощущается липко и неприятно, когда она накрывает ей побелевшие костяшки Коё. Она мало что знает о способности Коё, только то, что она очень опасна и однажды из-за неё у Коё возникли проблемы. Если среди них чью-то способность и оценят высоко, это точно будет Коё.
Дверь открывается. Они все поднимают глаза, в дверях стоит мужчина в сером костюме. Больше никто не выходит. Он вызывает следующее имя по списку. Одна из девушек в очереди выходит вперед. Он говорит несколько слов в полголоса. Дверь закрывается.
Нервозность Чуи не возрастает и не уменьшается. Вместо этого, она остается неизменной, словно шар для боулинга, застрявший в её животе. Они с Коё медленно дышат в унисон. Она немного ненавидит Коё, за то, что та цепляется за неё. За то, что использует её как вещь, когда ей не на что опереться. Возможно, думает она — возможно, ей не стоило делать первый шаг. Может, стоило оттолкнуть Коё. Что-то в её животе закручивается в комок и она заставляет себя забыть об этом.
К тому моменту, как пятая девушка заходит в кабинет, у Чуи уже онемела нога, и она переносит вес с одной ступни на другую в попытке остановить распространение покалывания. На седьмой девушке нервозность Чуи смешивается со скукой.
Дверь открывается.
— Накахара Чуя, — говорит мужчина.
Чуя поднимает взгляд. Её сердце рикошетит в груди. Она бездумно отдирает пальцы Коё от своих. Она сглатывает. У неё во рту сухо, будто бы она пробыла пару часов на жаре. Она делает шаг вперед.
— Да, — говорит она.
Мужчина смотрит на неё сверху вниз. Сейчас, когда она не стоит в куче толпящихся как пингвинов девочек, становится очевидно, насколько она низкая, и насколько он был бы дураком, приняв это за слабость.
— Хорошо, — говорит он. — Проходите.
Она заходит. Он закрывает дверь за её спиной.
Она не узнает эту аудиторию. Столы и стулья отставили в сторону в ровный ряд. Окна выстроены в одну линию на дальней стене, показывая начало заката, окрашивающего края темно-серых облаков в оранжевый и желтый цвета. В аудитории две двери, одна позади неё, а вторая справа, возле доски с уравнениями. Это отвечает на вопрос, куда выходили прошедшие девушки.
За столом сидит второй мужчина. Его коллега — тот, кто вызывал учениц по имени и сопроводил из холла сюда — садится рядом. Они идентично одеты, с ничего не выражающими лицами и коротко состриженными черными волосами. Напротив обоих лежит перечень.
— Итак, — говорит один из них. — Твоё имя — Накахара Чуя?
— Да, — отвечает Чуя.
— Дата рождения?
— Двадцать девятое апреля.
— Возраст?
— Девятнадцать. Двадцать в следующем году.
— Откуда ты, Чуя-чан?
Чуя нервно сглатывает.
— Ферма Магнолии. Там недалеко железнодорожная станция, отсюда около двух часов езды…
— Да, — мягким голосом прерывает её один из мужчин. — Я знаю это место, Чуя-чан. Твоя семья владеет фермой?
— Нет. Мы там работаем. Я на стипендии.
— У тебя есть мать? Отец?
— Мать. Мой отец служил в армии и умер, когда я была ещё ребенком. У меня есть брат, сестра и племянник, сын моей сестры.
— Мне очень жаль, что с твоим отцом это случилось, Чуя-чан. У кого-то из них есть способности?
— Нет. Насколько мне известно, только у меня.
— А у твоего отца?
— Насколько мне известно, нет.
Мужчина кивает. Он пишет что-то на листе бумаги.
— Какая у тебя способность, Чуя-чан? — спрашивает второй мужчина. — У неё есть название?
Да. У неё есть название. Смутная Печаль. Чуя не знает, как оно у неё появилось — это точно не она его придумала — но эти слова пульсируют в её груди, как бомба, готовая взорваться.
— Нет, — говорит она. — У неё нет названия.
Она останавливается. Сглатывает.
— Телекинез, — говорит она. — Так сказал эксперт. До того как меня приняли в школу.
— Можешь, пожалуйста, описать её подробнее?
— Я могу поднимать предметы силой мысли, — проговаривает она. — Двигать их вокруг. При этом я свечусь красным светом, как и предмет.
— Ты знаешь пределы её возможностей, Чуя-чан?
— Что вы имеете ввиду под этим? — лучше она притворится дурочкой.
— Ты можешь поднять несколько предметов сразу? Большие предметы, маленькие, или тяжелые?..
Чуя отрицательно трясет головой.
— Только один предмет за раз, — говорит она. Это ложь. — Размер предмета не имеет значения, но он не может быть очень тяжелым, — ложь. — Как мне кажется, — ложь. Она могла бы, она уверена в этом. — Но я могу двигать предмет только очень медленно, — очередная ложь. Она может изменить их гравитацию в один миг. Она может разорвать что угодно за секунду.
Один из мужчин поднимается. Он берет один из стульев у стены и ставит его перед Чуей. С одной из ножек стула сбилась набойка, и стул неровно кренится, когда опускается на пол.
— Чуя-чан, можешь поднять это стул? — спрашивает он.
— Да, — отвечает она.
— Можешь, пожалуйста, продемонстрировать?
Она не отвечает. Вместо этого, она опускает руки по бокам, хватаясь за края клетчатой юбки. Она прищуривается на мгновение. Она не видит, но ощущает, как вокруг её тела вспыхивает красный.
Стул шатается, поднимается сначала на три своих целых ножки, а затем и воздух. Он мерцает кроваво красным цветом, контрастируя с золотистым закатом на фоне.
Звук царапания ручки по бумаге звучит мучительно громко в повисшей тишине. Затылок Чуи одновременно ощущается горячим и холодным. Никто не говорит ей опустить стул, поэтому она этого не делает.
— Что самое тяжелое из того, что ты поднимала, Чуя-чан?
Она не отнимает взгляда со стула.
— Однажды, я подняла стог сена, — отвечает она. — Но это было сложно. Не уверена, что смогу поднять что-то тяжелее.
— Ты знаешь, какой у твоей способности диапазон?
Мили. Настолько далеко, насколько она увидит невооруженным взглядом.
— Я бы сказала, не больше нескольких метров.
— Спасибо, Чуя-чан. Можешь теперь поставить стул.
Она осторожно опускает стул на место. Три целых ножки бесшумно касаются пола, но четвертая производит неприятный царапающий звук. Мужчины вздрагивают.
— Что думаешь? — спрашивает один у другого. Никто из них даже не смотрит на Чую.
— Я не уверен наверняка. Я бы исключил единицу и двойку.
— Согласен. Но это и не пятерка.
Мужчина справа мельком смотрит на неё. Чуя не пытается притвориться, что не слушает их разговор.
— Нет, — подтверждает мужчина. — Не пять. Тогда, тройка или четверка?
Они обдумывают это, два мужчины в идентичных костюмах. Интересно, а жизни у них тоже одинаковые, как и жены, которых они трахают по-одинаковому? Интересно, есть ли у них дети? Они тоже идентичные?
— Четверка. Слабая родословная. Возможно, если бы у неё были родственники…
— Да, — соглашается второй мужчина. — Да. Четверка.
Он поворачивается к Чуе.
— Чуя-чан, возьми, пожалуйста — он пишет что-то на клочке бумаги и ставит на неё большую печать с деревянной ручкой. Он протягивает номер ей.
Она берет его в руки.
— Пожалуйста, не потеряй его, — говорит мужчина. — Он понадобится тебе на занятиях по обучению использования твоей способности. Было бы неловко, если бы ты попала на занятие с девочками с другим уровнем силы, не так ли? — его губы изгибаются в чем-то, похожем на улыбку.
Чуя знает, что такое намеки от мужчин, поэтому она смеется, скромно и мило.
— Да, — говорит Чуя. — Было бы… сложно.
— Ты кажешься неплохой девушкой, Чуя-сан, — говорит другой мужчина. — Удачи тебе в школе и успехов в будущей помолвке.
— Спасибо, — отвечает она и делает что-то похожее на поклон.
— Всегда пожалуйста, — ласково говорит мужчина. — Если выйдешь через боковую дверь и повернешь налево — выйдешь в столовую. Они оставили выпускницам ужин.
Она ест, не чувствуя вкуса еды, проталкивая её в глотку. Она запивает её таким большим количеством воды, что чувствует тяжесть в животе. Она бежит в комнату и садится на кровать в ожидании, обгрызая кожу, выбивающуюся из-под ногтей. Только когда раны начинают кровоточить и ей приходится вдавить палец в бедро, чтобы остановить кровотечение, она прекращает.
Дверь открывается. Выражение лица Коё не выражает никаких эмоций. Она осторожно и бесшумно закрывает дверь. Её шаги бесшумны, когда она садится на кровать рядом.
— Единица, — говорит она и протягивает клочок бумаги.
— Четверка, — говорит Чуя и осторожно, чтобы не запачкать его кровью, протягивает свой.
— Как у тебя это получилось, — говорит, не спрашивает, Коё.
Чуя прикладывает губы к кровоточащему пальцу.
— Я соврала.
— Но ты сильнее?
— Я думаю, да, — кивает Чуя.
Лицо Коё искривляется.
— Я, — начинает она, смотря Чуе прямо в глаза. — Я ненавижу тебя. За то, что у тебя получилось.
Чуя смотрит на неё в ответ, на её языке вертятся жестокие слова — про то, какая она ничтожная, про то, что у неё не получилось скрыть правду, как стыдно ей должно быть за это. Про то, что целый мир крутится на кончиках её пальцев, и при этом она не может, не хочет, не будет пользоваться этим себе во благо.
У неё нет права огрызаться или давать отпор, она держит язык за зубами, даже если и чувствует, как внутри неё медленно растекается ядовитая жидкость.
— Я пойду в ванну, — говорит она вместо этого. — Когда я вернусь, ты будешь в порядке, Коё-чан.
Это приказ. Коё была бы дурой, если бы подумала иначе.
И по её возвращению, все в порядке, даже если иногда взгляд Коё задерживается на бумажке чересчур долго. Они сидят в абсолютной тишине и делают домашнюю работу, и после Коё идет уложить младший девочек спать, даже если это и должно быть работой Чуи. Если Коё и настроена враждебно, она этого не показывает. Одно Чуя знает наверняка: ей может нравится Коё сколько угодно, но верить ей нельзя.
На следующее утро, выпускницы шепчутся только об одном: какой уровень тебе присудили? Это из-за сильной родословной тебе присудили двойку? У меня тройка, хотела бы я быть выше…
Девушки, которым присудили единицу, самое высшее число, негласно получили известность не только среди выпускниц, но и среди других учениц школы. Девочки с первым уровнем теперь считались особенными, с бумажкой это подтверждающей.
Никто не знает, какой уровень присудили Дазай Осаму, если её вообще оценивали. Догадки варьируются от единицы до пятерки. А вдруг, у неё вообще нет способности? Может, она ноль — тот самый ноль — настолько сильная способность, что остальным остается только мечтать о ней. Может у неё шестерка — способность, практически бесполезная.
Чую, чью четверку не сильно уважают, все это очень утомляет. Со своего места в библиотеке ей слышно, как две девочки перешептываются о способностях и цифрах, и они затихают, если Чуя скрипит стулом, слишком быстро проходит мимо, или слишком громко бросает стопку книг на стол, и не начинают разговор до того, как она окажется у двери.
Она переодевается в своей комнате. Ей нужно… побродить вокруг. Вытряхнуть из себя все нервы. Коё смотрит, как она надевает сапоги, но ничего не говорит.
Вечером тепло, но это последние отголоски лета. Сентябрь плавно переходит в октябрь, начало темных и холодных месяцев. По утрам вместо живописных пейзажей они будут видеть запотевшие окна. Девочки будут торопиться из одной аудитории в другую, даже объемных складок на юбках недостаточно для того, чтобы защитить их от леденящих до костей сквозняков. Но сейчас все ещё солнечно и тепло.
Вместо её обычной прогулки к более заброшенным частям территории, Чуя направляется к церкви. Когда она доходит до верха, её ноги полностью вспотели под юбкой. Она поворачивается к склону и смотрит на невпечатляющий, облачный закат. Она выравнивает рубашку в попытке немного проветриться и проводит руками по волосам, оголяя шею прохладному ветерку.
Её настигает резкий и едкий запах табака, растворяющийся в прохладном ветерке. Запах дешевых сигарет. Он напоминает ей о доме.
Чуя оборачивается.
Между двумя колоннами, спиной к стене церкви, стоит Дазай Осаму. Несмотря на жару, с её плеч всё ещё свисает пальто, бинты обвивают её шею. Она стоит прямо в кусте роз, тех самых, о которых так заботится священник. Она курит, держа сигарету на кончиках пальцев, одна рука возле щеки, другой она держится за локоть. Её лицо не выражает никаких эмоций, глаза выглядят мертвыми как у скумбрии. Она не скрывает того, что пялится на Чую.
Чуя сглатывает. Ей становится тошно от пустого выражения лица Дазай Осаму и её взгляда. Она могла бы спуститься с холма, обратно к школе, и притвориться, что ничего этого не было, притвориться, что Дазай Осаму не выглядит как чертова статуя, стоящая здесь, посреди куста роз, и курящая сигарету, хотя им запрещается курить, в штанах, хотя им запрещается носить штаны, будто бы имеет полное право на все это.
Чуя не делает этого. Вместо этого, она подходит ближе, останавливаясь так же резко, как и подошла, носками сапог касаясь того порога, где заканчивается трава и начинается почва. Она выравнивает юбку. Почему-то, её сердце бешено колотится, а во рту появляется сладковатый привкус.
Безэмоциональное выражение задерживается на лице Дазай Осаму ещё мгновение, чтобы уступить натянутому поднятию уголков губ и морщинкам в уголках глаз, а спустя ещё секунду на её лице расплывается неестественная улыбка во все зубы.
— Накахара Чуя, — говорит Дазай Осаму своим низким, довольным голосом, именно таким, как представляла Чуя. Она медленно протягивает имя Чуи, будто бы с нежностью, тщательно выговаривая каждый слог. — Я так рада наконец-то поймать тебя саму по себе.