Лакримоза

      Райан Гибсон осматривал поле сражения. Кренц выглядел так, будто сражение длилось не один день, а недели две — столь значительные силы столкнулись на этой земле брани, окроплённой кровью, осколками и пеплом, на ней не было живого места. По меньшей мере половина гражданских домов превратились в руины, всего — по докладу наблюдателя — было сброшено четыре авиационных бомбы. Конкретно его людей пострадало больше, чем он мог себе представить и чем мог себе позволить. В его дивизии убыло на двадцать человек. Посадочные полосы были испорчены в сражении, и они смогли сесть в этом чёртовом песке лишь благодаря своим отточенным навыкам. Раненых он тут же отправил в госпиталь, остальным же приказал отдыхать, кроме патрульных, а сам решил пройтись по полю брани.       Казалось, его сапоги загрязнились, как только он сделал один шаг по этой земле. После утомительной поездки длиной в целый день ноги Райана невольно заплетались, и тем было сложнее, что под его весом сапоги утопали в песке чуть ли не по щиколотку.       Среди прочих упавших осколков вражеских самолётов он заметил кое-что странное и двинулся в том направлении, придерживая колено. Его взору открылась удивительная картина: среди ровных бежевых песков лежало катапультируемое кресло, кажется, вместо с пилотом. Райан приблизился: в самом деле, кресло пострадало от удара, его раскурочило в разные стороны, а пилот, уткнувшийся лицом в песок, показался ему до того мал, что вызвал скорее непонимание и злость, нежели жалость.       Райан склонился над пилотом, прощупал материал кресла, и поняв, что тот не мог прилипнуть к последнему, схватил пацана за шкирку и одним движением вырвал его из тут же разлетевшегося кусками искусственного материала кресла. «Сраный молокосос! Ребёнок!», — подумал Райан, рассмотрев того ближе, и кинул обратно на землю. От удара подросток дёрнулся руками и ногами. «Ещё живой, гад!», — подумал генерал-лейтенант в ярости и, перехватив пацана через бедро, ударил его между лопаток своей широкой ладонью. Тот закашлялся, изрыгая песок изо рта. — А-а! — воскликнул Райан, ударяя снова. Вражеский пилот снова закашлялся, лицо и шея стали красными, песок сыпался изо рта и ушей, из-под порванной на груди белой формы с флагом Церы на плечах и спине. После третьего удара он сам высвободился с колена Райана и повалился на землю, кашляя и словно задыхаясь от своего кашля, одновременно пытаясь уползти прочь. Однако не смог уползти дальше полуметра и заходился в жутком кашле. Райан смотрел на его мучения без наслаждения, но и без сочувствия, понимая, скольких тот мог убить. — Сколько тебе лет, щегол?! — потребовал он ответа, когда пацан откашлялся, на что тот возвёл на него круглые серые глаза, полные ужаса, и пробормотал пересохшими губами: — И-и-именем пржской конвенции, вы не имеете права пы-ытать меня!       По голосу Райан заключил, что ему по крайней мере не двенадцать. Но всё равно ему была омерзительна сама мысль о том, что его противником был ребёнок. Причём противником, которого они едва ли могли одолеть!       С самого детства Райан всегда предпочитал своими соперниками более старших, более сильных товарищей. Поэтому мысль о том, что всё это время он сражался с ребёнком внушала ему презрение к самому себе. — Как тебя зовут?! — потребовал он, на что пацан принялся уползать прочь, всё ещё выкашливая свои лёгкие. Райан двинулся было следом, но быстро понял, что тот не убежит далеко — их уже окружил отряд пеших патрульных, держа пацана на мушке. Песок, подгоняемый ветром, окатил округу неприятным осадком вперемежку с пеплом. — Не стреляйте, — сказал Райан громогласно, подняв кверху руку. — Я сам займусь им. Пацан замер при виде автоматов и в ужасе обернулся на него. Райан решил сыграть по-чёрному. — Не докладывайте Её Превосходительству, что мы захватили пленника! — объявил он своим. — Она велела не брать пленных, но уж его-то я возьму! — грозно посмотрел Райан на пацана.       Церанский пилот посмотрел на него, потом на патрульных, окруживших его со всех сторон, и, то ли повалился на землю без чувств, то ли решил сымитировать.       «Твою-то мать», — вздохнул Райан и приказал отнести пленника к другим раненым. Патрульные поволокли пацана за руки и за ноги в сторону ближайшего разбитого пункта помощи, ____________________________       Гилберт потерял счёт времени. В этом холодном подземелье он и не мог позвать на помощь, и не мог просто уйти вдаль по тёмного коридору, оставив подчинённых умирать. Лифт периодически гремел, пытаясь сомкнуть створки, подпёртые оружием, чтобы поехать наверх. Оставалось только надеяться, что к ним придут с другой стороны этого прохода. — Ты что удумал? Приляг! — прикрикнул Гилберт на солдата, зачем-то решившего подняться и подойти к нему. Тот держался рукой за окровавленный бок, и подойдя, рухнул на колени. — Вам не нужно оставаться тут с нами, сэр. Идите вперёд и выберетесь отсюда! Нам всё равно осталось не долго. Идите…и живите! — умолял он, с некоторой долей злости. — Замолчи, — тихо сказал Гилберт и поднялся на ноги. Уже даже курить не хотелось. — Я пришлю за вами помощь, — объявил он внезапно, обводя взглядом десяток полуживых солдат. — Дождитесь здесь! — крикнул Гилберт на прощание и, обернувшись, быстро зашагал по тёмному проходу. «Быстро» — хорошо сказано, а на деле он то и дело держался руками за стену или спотыкался на ровном месте. Гилберт зажёг свою зажигалку, чтобы освещать путь. «Надо было и самому прихватить фонарик», — подумал он, вспоминая, что фонарики были у телохранителей как раз на такой случай. ________________________________       Майор сухопутных войск, как и задумывалось, пришёл на помощь полку Штрейса Брауна, только вот ни его самого, ни его солдат не было видно из-за нагрянувшей пехоты Церы.       — Оружие к бою! — объявил он, и завязалась новая битва неравных сил. Помимо улучшенного огнестрельного оружия, Цера выигрывала ещё и в том, что пехоты всё пребывало, а батальон майора был всего один. И он уже думал о том, чтобы начать отступать обратно к востоку, как вдруг Цера словно чего-то испугалась. Пехота стала «оттекать» обратно, а там, где были танковые бои, Цера также изменила своё направление. — Не преследовать! Они что-то задумали! — приказал майор.       Майор не знал, какая ловушка их может ждать, если они последуют за церанцами, поэтому приказал всем оставаться на своих местах. А когда белоформенная пехота ушла на километр, их взору открылось страшное зрелище: с батальон человек, их товарищей, лежали разбросанными в разных местах вокруг сгоревшего завода, друг на друге, потоптанные вражескими сапогами. — Срочно подмогу на пункт FA! — сообщил он по рации в медчасть. — Ищите полковника! Немедленно! — приказал он подчинённым, оглядывая лежачие горы тел. ____________________________       Гилберт нашёл выход. Тёмный коридор привёл его в широкую часть, где горели свечи и располагались таврийцы, решившие не уходить из города ни при каких обстоятельствах. Нахлынувшая радость подкосила ему ноги, и Гилберт опустился на колени метрах в пятидесяти от лагеря таврийцев. Его приход не остался незамеченным: к нему тут же подошли несколько человек, спрашивая, что случилось. Гилберт визуально определил мужчину покрепче, и, схватив его за грудки, выдал всю мощь своих накопленных знаний по таврийскому:       — Помощь! Привести! — услышал таврийский мужчина, и по взгляду белолицего генерала понял, что дело серьёзное. Тот отпустил его ворот и принялся стирать пот с замотанного лба. — Похоже, им нужна подмога! Передайте наверх! — крикнул он своим. Застывшая в ожидании толпа оживилась: по цепочке, соединяющей уширение с другими узкими проходами, сведения, хоть и по сарафанному радио, но дошли таки до майора артиллерии, который со своими войсками только-только смог разделяться с наземными силами Церы, которые стали отступать без видимых на то причин. _____________________________       Штрейс очнулся в палате. Он сразу понял это по едкому запаху антисептика, ещё до того, как открыл глаза. А открыв их, он увидел белый потолок, капельницу, рядом больничную полку и ещё одну койку с раненым. — Что, очнулся? — спросил знакомый голос. Штрейс силился приподнять голову, но ничего не вышло. Его будто примагнитило к кровати. Впрочем, ещё секунда, и Штрейс понял, что видеть ему не обязательно: раздался знакомый щелчок зажигалки и мощный выдох, за которым последовал мутящий запах табака. — Хах… Вы не могли бы хотя бы не курить в моей палате? — попросил Штрейс сиплым слабым голосом, которого от себя не ожидал. Учитель молча продолжил своё дело, стоя у окна, которое немного приоткрыл после его слов. — Ну извини. В противном случае мне придётся плакать. Сомневаюсь, что это зрелище тебе сейчас нужно, — сказал учитель твёрдо, и, затянувшись ещё пару раз, затушил сигарету о подоконник и кинул её в ведро. — Врач тебе сам всё скажет, — сказал он, мельком глянув на него, и поспешил на выход из палаты. Он уже схватился за ручку двери, когда Штрейс сказал: — Так мы победили? Учитель отпустил ручку. — Да. Но это не то, о чём тебе сейчас стоит беспокоиться. — Ясно, — выдохнул Штрейс. — Спасибо, что приглядели за мной. Учитель молча вышел за дверь.       Штрейс ещё какое-то время понаслаждался своим нелёгким вкусом победы, и радостью от того, что учитель лично караулил его пробуждение, прежде чем боль в ногах вернулась с небывалой силой. Он принялся было кричать, но быстро понял, что то ли связки то ли лёгкие его стали ни к чёрту, и выходило только сиплое кряхтение. К счастью в палате вскоре появились медсестра и врач, лиц которых он даже не мог разглядеть…