Инквизитор

Дожди вливали уже несколько недель, но Делла не обращала на них внимания до тех пор, пока не поняла, насколько теперь сходилась эта пасмурность с воцарившейся в стенах атмосферой. Ровный ритм бьющих по стеклам капель и редкие, но мощные, раскатистые удары грома стали превосходным аккомпанементом неустанному обсуждению произошедшего, фоном для этой призрачной мелодии скорби. — Пиздец. — Ага, — бесцветно согласилась Делла, игнорируя то, как странно слышать это краткое, но емкое пиздец от чистокровки-Итана. Было бы странно, будь у неё в голове деление на чистокровных паинек и маглорожденных варваров-сквернословов, и всё же Итан никогда подобным красноречием не отличался. Никак это не прокомментировала, только поднесла снова сигарету к губам, ощущая на языке слабый привкус ментола. Поежилась от сырости: их двоих окружала стена дождя, и только палочка Итана, направленная вверх в подобии зонта, надежно защищала их от риска промокнуть насквозь. Прикрывала магия преимущественно Деллу, потому что сам Итан стоял чуть в стороне, устало прислонившись к стене, и один из каменных выступов в стене хотя бы наполовину его прикрывал. Благо, подобные выступы и фасадные украшения были здесь повсюду: этот неприглядный угол во внутреннем дворике со всех сторон прятал ученицу-нарушительницу от учительских глаз. — И даже контрольную неделю не отменили, — негромко, скорее самой себе, добавила Делла, стряхивая пепел. — Как будто ничего не произошло. Единственное, учеников из близкого круга Хорна освободили от учебы на ближайшие недели. В остальном школа функционировала как прежде, все остальные ученики учатся в привычном режиме. Даже сегодняшние занятия не отменили. То есть сказали, что в коридорах умер ученик, и просто отправили на уроки как ни в чем не бывало. Эта школа доведет либо до гроба, либо до Святого Мунго. Итан перекинул на неё рассеянный взгляд, заторможенно моргнув. Будто только через несколько мгновений до него докатился смысл её недовольства. — Ты серьезно? — переспросил он, приподняв брови. — Тебя сейчас волнует только контрольная неделя? — Нет, но я же про то и говорю. Людям сейчас не до учебы, а нам ещё сидеть писать тесты эти вечные. Рассеянность во взгляде сменилась пристальностью. Делла предпочла и это проигнорировать, делая новую затяжку и поглядывая на школьные виды, которыми любоваться из этого неприметного уголка было по меньшей мере затруднительно. Но лучше, чем смотреть в эти немигающие, изучающие её глаза. — И почему мне кажется, что тебе совершенно плевать? — Мне не плевать, — вздохнула она вымученно, как будто этой темой, затронутой впервые, он уже успел её доконать. — Но и горевать по человеку, которого я не знала лично, тоже не могу. Это же просто лицемерие. — То есть ты совсем не сочувствуешь его друзьям? Его семье, которая буквально приехала сюда забирать труп сына? Да как люди вечно находят способы извернуть ситуацию до такой степени? Если так, то, да, выходит, что не сочувствует. Такая вот бессердечная и жестокая Делла, которая даже и не желает представлять, каково сейчас близким того пуффендуйца. Не желает, потому что это бессмысленно, нет никакого смысла пропускать всё это через себя. Никому от этого легче не станет. Тяжесть потери мистера и миссис Хорн не станет проще от сочувствия незнакомой им слизеринки. В словах сочувствия вовсе толку никогда нет и не было. Итан не дождался ответа и интерпретировал это по-своему. — Классно, Делл. Просто потрясающе. Он обошел её и направился черт знает куда, позволив дождю рухнуть на неё сперва редкими большими каплями, а после целым потоком. Деллу передернуло, но она запихнула все паршивые чувства как можно глубже, только стиснула зубы и сжала пальцами крепче тлеющую сигарету, которой тоже от дождя досталось немало. Но Итан не ушел, обернулся, ещё не всё сказав: — Ты убиваешься по своей тетрадке уже который месяц. На мой взгляд, умерший совсем недавно человек заслуживает хотя бы частично той же реакции. Как считаешь? Ответ и не требовался, Делла знала это, поэтому даже не то чтобы вслушивалась в эти звенящие напряжением слова, доносящиеся до неё через чрезмерно громкий звук воды, через попытку унять внутреннюю дрожь от ощущения, как капли воды стекают по лицу и ловко проникают под одежду, за шиворот, впитываются в ткань, утяжеляя и вынуждая премерзко липнуть к телу. Терпела до последнего, надеясь избавиться наконец от этой напасти простым игнорированием, отрицанием, непринятием того, насколько она всё ещё жалкая, но просто не выдержала. — Да твою ж мать, — процедила она почти бессвязно и, нашарив взглядом хоть какой-то выступ в стене, спряталась под ним, прижавшись к каменной глади. Жалась к стене, вытирая влажные дорожки капель с лица такими же мокрыми руками, пока в голове проносился целый ворох проклятий, о том, какая она слабая и никчемная, всё ещё, после стольких лет, вынужденная избегать сущих мелочей, так просто и легко наполняющих жизнь других, о том, какая она поломанная, бракованная и всего-навсего беспомощная. Спешно потушила и без того уже промокшую сигарету о стену, зашуршала влажной мантией в поисках палочки, чтобы высушить себя и скрыться полностью от неравномерного потока капель, что доставал её даже под каменными выступами. И вдруг в поле зрения снова мелькнул синий шарф, и в миг стало сухо. Одежда всё ещё тяжелая и липнет, но поток капель затих. — Прости. Я совсем забыл. Это прости плавало между всё тем же ещё не потухшим раздражением и искренним сожалением. Делла прикрыла глаза, вздохнула, хотела ответить, чтобы не извинялся. Это не его вина, что Делла настолько проблемная с самого детства, но челюсть все еще была сомкнута, и дрожь всё так же не отступала, поэтому Делла промолчала. Какой же абсурд. Столько лет прошло… уже лет восемь, должно быть? Больше? Делла ужасно корила себя за то, что в прошлом не подошла к этой проблеме серьезнее. Избегала её, вместо того чтобы добросовестно заниматься с выделенным для нее психотерапевтом, не хотела бороться с иррациональным и со всей своей детской наивностью надеялась, что решится всё само, но, очевидно, не решилось, куда хуже — усугубилось, в разы. Страх впустил свои корни, искривляя ситуацию до кошмарной нелепости. Итан не знал причин. Софи не знала. Айрис тем более. Никто не знал, кроме матери и отца. Делла только отшучивалась, что у неё просто слишком хрупкая психика, её пальцем тронешь — останутся травмы до конца жизни. — Пойдем, — кивнул Итан головой в сторону. Звучало всё ещё суховато, но куда лучше, чем прежде. — У вас же сейчас Зелья? Провожу. — Спасибо, но, — попыталась она избавить голос от иронических и вдобавок унизительно дрожащих ноток, — я могу сама наколдовать себе зонт. Палочка наконец была у неё в руках, и она высушила успевшие намокнуть одежду и волосы. Уже намеревалась наколдовать и зонт, однако: — Делл, — вздохнул Итан почти устало. — Я не поэтому. Шастать сейчас в одиночестве по темным уголкам — не лучшая затея. Потребовалась пара секунд, чтобы вдуматься в подтекст, в мрачную атмосферу, которой дыхнуло от этих слов. Делла качнула головой в неверии. — Ты же не думаешь, что Хорн?.. — А из-за чего тогда? И правда. Не картина же на него упала, очевидно. Делла пока об этом не думала. Как отключила специально мозг в Большом зале, так его и не включала, искренне надеясь, что тогда ужас обойдет её стороной, походит вокруг выставленных крепких стен отчуждения с равнодушием, и пройдет мимо. Тогда её не заденет. — Перестраховаться не помешает, — подытожил Итан, наверное, видя всю эту борьбу мыслей в её глазах. — Пойдем. *** Регулус пропустил обед. Просто не вынес воцарившейся атмосферы, давящей тисками на мозг. На завтраке, когда объявляли о случившемся, присутствовать было нужно, но после первых уроков ушел в гостиную, ища спасения в тишине и привычных зеленых стенах. Словно ничего не изменилось. Жизнь не переломилась в корне, стоило сделать тот первый шаг. Всё то же. Те же гобелены, изображающие подвиги слизеринцев средневековья. Подвиги, прогнившие насквозь от количества крови. Ты же этого хотел? Восхищался ими, м? Разглядывал гобелены, зная наизусть имена и годы подвигов, смотрел с восхищением и почтением. Что же. Познал сам. Испытал. Ступил на ту же дорогу, тропу, вытоптанную собственными обретенными теперь мучениями. Сидел в пустой спальне, не чувствуя ни голода, ни усталости от прошедших нескольких бессонных суток. Сидел на полу, прислонившись спиной к стене, предплечьями упершись в колени. Плечи опущены от тяжести, вонзившей свои клыки ему в кожу и кости. Устало провел ладонью по лицу. Куда его занесло? Возможно, прежде он не в полной мере осознавал. Нет, конечно, понимал и прежде всю ответственность, всю тяжесть, всю невыполнимость, но только когда все его планы превратились из теоретических в активно практические — всё вдруг окончательно показалось дурдомом, который был Регулусу не по силам. Гребанные стеклянные глаза Хорна, его предсмертные судороги и хрипы, беззвучные, но отпечатавшиеся на коре мозга так прочно и болезненно. Хоть режущим проклятьем из-под век это всё выскребать, хоть чем-то… только бы избавить голову от повторяющихся, как заевшая пластинка, жутких образов. Регулус думал, что, если не использовать Непростительного, такого опустошения не будет. Это Непростительные вгрызаются в душу и разлагают её в секунды, да так, что течет ручьями гниль, на то это и Непростительные, потому он и не хотел… но в итоге даже созданное проклятье не то чтобы спасало. Суть же одна. Было легче без Непростительных, но лишь на тон, на одну едва различимую ступень. Это не спасало. Его спасала лишь предварительная летняя подготовка. От абсолютнейшего раздрая, от незамедлительной истерики и нервного срыва. Только те бесконечные тренировки. Ему пришлось обучиться всем трем Непростительным, и именно потому он не желал больше их использовать без крайней необходимости. То ощущение холода, обгладывающего кости, после произнесения любого из них — хуже любой пытки. Пришлось обучиться им на практике, после которой отходил сутками, потеряв связь с реальностью. Обучился и невербальной магии, целому списку боевых проклятий, окклюменции и самое главное — дезиллюминационным чарам, освоил их в совершенстве. Это основа всего. Дезиллюминационные чары даются не каждому, оно и понятно, ведь если бы каждый второй мог становиться невидимым, мир погряз бы в хаосе. Потребовались мучительные месяцы подготовки, чтобы научиться этим чарам в полной мере, довести их до идеала, вышлифовать каждую мельчайшую прореху в обретенных умениях, потому что ошибок ему допускать нельзя. Из-за этих чар и не обучился латыни самостоятельно: попросту не было времени. Не успел. У него была занята каждая секунда в сутках. Перерывы на сон и еду ему приходилось делать, только когда видел привычно строгое, но крайне обеспокоенное лицо матери. Регулус не хотел её огорчать. Может, в том и причина, что он не скончался ещё летом: только забота о беспокойной матери. В ином же случае он бы довел себя вечными тренировками либо до помутнения рассудка, либо до могилы, потому что не мог себе позволить отсутствие совершенства во всем. Даже день рождения, свой семнадцатый, провел где-то между чудовищной головной болью от регулярных занятий по окклюменции и вечным повторением одного и того же заклинания, позволяющего маскировать всё, что только могло потребоваться. Начиная с выжженной черным цветом на руке метки и заканчивая самим собой. Дезиллюминационные чары определенно того стоили. Делали за него половину работы. Регулуса эта мысль забавляла почти до истерического, нездорового смеха. Насколько же всё плохо в сфере магического правопорядка... чтобы безнаказанно переступать закон, достаточно просто владеть необходимыми для того чарами, вдобавок поднатаскаться в окклюменции и запастись определенным набором вещей в Лютном переулке. Конечно, только на дезиллюминационных чарах его деятельность не держалась, было ещё множество факторов, и даже мельчайшие из них были важны до крайности. Уберешь одну крохотную деталь, и карточный домик просто разлетится. Но Регулусу пока везло. Всё пока шло по плану и так и должно идти впредь, если только он сам не расклеится, а он уже чувствовал, что не в себе. Почему летом это давалось проще, хотя было впервые? Почему он был так полон энтузиазма, что лился через край, а теперь уже после первого пункта в огромной череде действий сдерживался из последних сил, чтобы не выпить самолично яд, хранящийся в его запасах? Летом, должно быть, было проще, потому что это были незнакомые ему маглы. Всё равно тяжело, всё равно острое нежелание режет горло, пока выводится нужная формула, и множество часов впоследствии, чтобы прийти в себя, но... не так. Не как сейчас. Сегодня Регулус видел десятки, а то и сотни скорбящих лиц, видел убитых горем маглов-родителей, видел авроров, что допрашивали друзей Хорна и заходили почти на все уроки, сбивая привычный уклад жизни учеников и неустанно напоминая, что любая информация может им помочь. Это действовало на потрепанные нервы куда больше самого факта содеянного. Эти последствия, эта витающая в отсырелом воздухе скорбь, эта опасность неосторожности, преследующая его тенью. Ведь любой неверный шаг — и он либо труп, либо узник Азкабана. А это только самое, самое начало. Он справится, бесперебойно убеждал он себя. Не может не справиться. Выбора уже нет. Никогда не было. Пути назад — тем более. Если уж увяз, придется барахтаться, лишь бы не потонуть. Осталось-то всего ничего… один пункт позади. Главное — дожить и не обнаружить себя, пока позади не останется всё. *** Только когда на одном из занятий зашел один из авроров и попросил сообщить, если вдруг у кого-то есть любая информация, до Деллы наконец дошло, насколько всё серьезно. Потому что ситуация вся ещё воспринималась через дымку нереалистичности. Просто сон. Какой-то неправдоподобный, сюрреалистичный кошмар. Чтобы кто-то умер в стенах школы? Не смешно, совершенно. Но у жизни, должно быть, черное и вместе с тем прескверное чувство юмора: пока все опасаются войны и находят утешение в безопасных стенах школы, смерть пробралась сюда через крохотные щели между холодными камнями, пробралась неизвестной, скрытой угрозой, бьющей исподтишка, изнутри. Никто не ожидал нападения изнутри. Нападение ли? Да, опять же, вряд ли он умер, неудачно споткнувшись посреди коридора. Но кто мог бы пробраться в школу и совершить убийство, не оставив ни следа? Кто мог обладать такой магической силой и такой жестокостью? Убить шестикурсника. Шестнадцатилетнего паренька. Всё равно что ребенка. Все они — дети. И когда на войне людям было до этого дело? Что дети, что взрослые, все — просто пушечное мясо. Однако эта мысль разбивается о другую: убивают маглорожденных Пожиратели Смерти, а они бы незамеченными не пробрались, в школу чужих не пускают. Разве что не чужие... Кто-либо из преподавателей? Неужели Дамблдор, этот восхваляемый всеми великий волшебник, не распознал бы в педагогическом составе ярого маглоненавистника? Если пока отбросить теорию об убийстве на почве ненависти к маглорожденным — быть может, Пивз? Его нападки на учеников всегда были отвратительны, возможно, он перешел черту, не контролировал ситуацию. Но тогда в стенах школы его бы уже не было, а Делла с Итаном видели его утром. Благо, издалека. Приближаться к полтергейсту было себе дороже. Так что, очевидно, не Пивз. Делла хотела бы разузнать о сложившейся ситуации всё, разведать все детали, выстроить в голову цельную картину, но понимала, насколько это маловероятно — администрация школы тщательно хранила свои секреты. Или, быть может, не так тщательно, как следовало, потому что стоило ей уже распрощаться с Итаном и войти в класс зельеварения, до слуха уже дошел гул обсуждений, который она сперва по обыкновению отторгала, лишь бы не вслушиваться. Теперь следовало бы наконец прислушаться, влиться в этот сбивающий с ног поток версий и фактов. Разместилась на своем месте за одной из первых парт. Как обычно, одна, и не слишком этим тяготилась. Есть те, кто сядет хоть с незнакомцем, лишь бы не одному, но Делла — напротив, ей комфортно одной, комфортно, когда есть за партой личное пространство. Она любила проводить время с когтевранцами, но понимала, что там она получается лишь прицепом, неспособным дополнять их компашку всегда. Порой бывала и просто откровенно лишней. Поэтому вынужденно — а может, и нет, может, всё само — научилась наслаждаться своей самодостаточностью, если это слово подходит. Восседать гордо за своей партой в одиночестве и не искать взглядом бедолагу, что разделил бы с ней место. Когда она разложила принадлежности за своей уже родной партой, которая была полностью в её распоряжении, открыла свой слух для восприятия информации. Прислушалась к этому гаму, сперва неразборчивому, но после выловила из потока речи фразы одногруппниц, сидящих позади: — …да ну нет его, я всё проверила. — Если мы его не знаем, не значит, что его нет. — Я не могу его не знать, тетушка с самого детства мне мозги анатомией промывала. Такого не бывает. Прочищающее легкие — да, есть. Но оно же не убивает. Не от воздуха же оно легкие прочищает, в конце-то концов. Картинка в голове сложилась моментально, иначе и быть не могло, даже вне контекста. Сегодня не обсуждали ничего, кроме этого, и контекст вырисовывался сам, для того не нужны были дополнительные, уточняющие детали. Делла обернулась к девочкам, бесцеремонно положив руку на их парту. — Откуда информация про удушающее? Девочки тут же замолкли, как по щелчку, позволяя Делле благодаря этому расслышать обсуждения на фоне: теория про самоубийство... бессмыслица. Друздейл, у которой тетушка-колдомедик, демонстративно оставила вопрос без внимания, переключившись на письменные принадлежности: подправила и так нормально лежащее перо, книги. Эмма Ванити же, одна из слизеринских старост, уже привыкла по долгу своей должности общаться минимально даже с Деллой, поэтому, на удивление, ответила: — Привидения нашептали, — голос звучал так сухо, что даже Макгонагалл позавидовала бы. — Слышали разговор в кабинете директора. — То есть как подслушивать разговоры — так сразу, а как контролировать коридоры, чтоб никого ненароком не убило… — Ты сама только что нас подслушала, — напомнила Эмма. Делла закатила глаза и отвернулась, возвращаясь в прежнее положение. Но теперь уже не так комфортно, как прежде. Будто стул стал тверже в разы, парта более скрипучей и менее шаткой, и мышцы заныли, словно Делла сидела в одном положении уже часами. А голова всё работала, осмысляя. Эта школа всё продолжает удивлять. В этом замке привидения повсюду, плотно напичканы кучками по каждому этажу, вечно просачиваются сквозь стены в неожиданные моменты, стоят над душой, болтают о своем. От них ничего не скрывается. Да даже всякие влюбленные парочки вечно жалуются, что нужно очень постараться, чтобы найти укромный уголок и не натолкнуться на непрошенные комментарии плавающих по воздуху духов. А уж убийство? Неужели ни один не видел момент смерти? Не увидела ни одна картина, ни одна душа? Как это могло остаться незамеченным? Как можно убить удушающим, которое явно занимает не секунду, в отличие от Непростительного, и не попасться? Удушающим. Делла зачем-то представила сейчас. Это ощущение, когда горят легкие, и голова взрывается, и готов на что угодно ради ещё одного жалкого, мельчайшего куска воздуха, только бы дышать, только бы сердце всё так же исправно билось, ещё хотя бы несколько спасительных секунд. Зачем-то представила и прикусила щеку до боли в надежде избавиться от ощущения того, как сжались легкие, словно говоря ей — они тоже помнят. Капли дождя всё барабанили по стеклам. Делла глянула на окна, залитые струйками от дождевых капель, даже не понимая, чего желала в этот момент больше: чтобы наконец прекратились эти мучительные дожди или чтобы Хорн, черт возьми, умер все-таки от упавшей на него картины или обезумевшего Пивза. *** Ладно, стоит отдать должное, вселенная услышала её хоть в чем-то и через несколько дней поставила ливни на паузу. Вряд ли подобное везение могло распространяться на все желания Деллы, но она предпочитала держать эти мысли подальше, тем более что была ещё хотя бы одна приятная весть: внутрисеместровые контрольные наконец позади. Наслаждалась сейчас возможностью неспешно прогуливаться по все ещё сырой, но не дождливой округе. Трава под ногами мокрая, воздух влажный и пахнущий озоном после гроз, с желтых листьев капают остатки ливней, но сама Делла была, не считая ботинок, полностью сухой и потому спокойной. — Ты с ним общалась? — спросила Делла у Софи, плетущейся рядом. Скверная тема для разговора, тем более спустя столько времени, но лучше, чем это молчание, переплетающееся только с шелестом листьев под их ногами. А Софи казалась настолько угрюмой — всё ещё, — что возможная причина её уныния вполне вырисовывалась сама и подбрасывала хоть одну тему. — Я нет, но Айрис — немного да, они же на одном курсе. Были, — поправила она себя и втянула в легкие воздух. Покачала головой. — Страшно представить, как она сейчас. Да и все ребята с шестого тоже. Делла поджала губы. С Айрис сейчас в основном Итан, всё-таки они семья, и ему свою сестру поддерживать давалось куда проще. Делла его с того дня особо больше и не видела. Тем более не говорила. Всё ещё негодует, интересно, из-за её недостаточного участия во всеобщем горе? Да и черт с ним, если да. Ей нравилась их компашка, но извиняться перед ним за свой далекий от эмпатии характер и вдобавок первой ещё идти навстречу — себя не уважать. Не может же она себя силой заставить горевать... Кто уж точно не горюет — кучка слизеринцев, так вовремя попавшаяся взгляду в нескольких десятках ярдов от них с Софи. Их жизнь никак не пошатнулась, никто и не думал тратить нервы на очередного незнакомого им погибшего: на войне умирает множество маглов и маглорожденных еженедельно. Да и чистокровных и полукровных это не обходит стороной тоже. Умирают все, уже годами, и просвета в этом нескончаемом мраке ожидать не приходилось. Делла не желала открыто признавать, что солидарна с ними в этой позиции, но и себе не лгала. Это разумно. Сейчас даже не вглядывалась, из кого именно состоит мелкий клубок змей в отдалении, но вот Софи, должно быть, разглядела. Увидела бы его даже с сотни миль дистанции, самое яркое для неё пятно во всем Хогвартсе, буквально как одна из ярчайших звезд, в честь которой, наверное, его и назвали. «Регул — принц звездного неба», — вспомнила Делла занятие по Астрономии и с трудом сдержалась, чтобы не фыркнуть. Софи тем временем как-то обреченно отвернулась к озеру, и губы дрогнули, и пальцы принялись нервно терзать пуговицу на утепленной мантии. — Он на мне сегодня сорвался, — призналась она будто кстати. Делла уставилась на нее в недоумении, подумывала не уточнить ли, кто именно, но на самом деле в уточнении не было никакой необходимости. — Я подошла, чтобы спросить про патрулирование старост, ну, в связи с нынешними обстоятельствами, может, что-то изменилось… Обычно он вежлив, да и в этот раз тоже все-таки ответил, но таким тоном… ты бы слышала. Он с тобой-то так никогда не говорил. — Помедлила, опустив взгляд, темные ресницы чуть подрагивали. — Знаешь, как будто я причина всех бед. Пришлось скомкать и запихнуть как можно глубже все приходящие на ум разглагольствования о том, что этого и требовалось ожидать, что однажды фальшивая маска Блэка треснула бы и он явил бы свою суть. Но Делла пока сдержалась, видя это невинное, почти детское лицо Софи. Если бы не знала её, посчитала бы, что ей лет четырнадцать. Оттого казалась таким ребенком, такой наивной, хрупкой, уязвимой, такой, черт ее побери, искренне влюбленной. Пара слов нелюбезным тоном от Блэка, и на Софи уже лица нет. В ту же секунду дошло. — Погоди, ты поэтому такая пасмурная? — спросила, постаравшись уследить, чтобы ни одна мельчайшая насмешливая нота не проскользнула в голосе. — Не из-за Хорна? И Итан еще что-то говорил Делле про её несочувствие? Из-за того, что она думала об учебе? Лучше уж об учебе, чем о парнях-мудаках. Софи одарила её таким яростным взглядом, что все мысли о наивности и хрупкости в миг расщепились. — Думай, о чем говоришь. Из-за Майкла, конечно. — И напомнила почти нехотя, тихо, едва ли членораздельно: — Не забывай, сколько я в тот день прорыдала. Делла помнила. Не видела сама, но узнала впоследствии. Софи проплакала весь перерыв после завтрака, её потом еле успокоили однокурсницы. Но узнав теперь, что Софи с Хорном не особо-то взаимодействовали, появились новые вопросы: — Ты же сказала, что не общалась с ним. — Я из-за всей ситуации в целом. Тебе самой в зале не было жутко, когда профессор Дамблдор рассказывал? Я потом еще в коридоре мельком видела, видимо, его родителей… и всё. Нервы не выдержали. Жутко — мягко сказано. Но Делла и не думала плакать, даже кома в горле не было. Это было просто крепко засевшее внутри и неприятно скоблящее чувство. Софи поправила синий шарф на шее и снова поглядела на озерную гладь, будто выискивая в ней спасения и утешения от этой непросветной тоски в школьных стенах. — Возможно, у Регулуса тоже просто нервы на пределе, поэтому он и… — Или он просто мудак, — нетерпеливо и резко отрезала Делла, вынудив Софи вздрогнуть, в растерянности посмотрев на подругу. — Соф, прекрати его оправдывать. — Он всегда был вежлив. — Ты хотела думать, что он вежлив. Или он играл вежливость. Но суть в том, что нутро у него гнилое. Софи фыркнула. Прикусила губу, как будто сдерживала поток обвинительных или оборонительных слов. Делла бы с удовольствием послушала этот поток, надеясь, что Софи наконец выговорится. Но всё, что она выдала: — Откуда тебе знать? Ты с ним не общаешься. — А ты как будто общаешься больше меня. Я уже говорила сто раз: если бы ты видела его регулярно, видела бы, как я, у тебя бы ни малейшей симпатии не возникло, — выговорила почти на одном дыхании, лишь бы донести наконец в эту светлую, не омраченную ничем голову правильные мысли. — Ты выстроила себе образ из-за его недостижимости, но этот образ далек от правды. Соф, он не такой. — И какой же он? О, ей много что есть о нем сказать. Но Деллу поражало, что в этом есть необходимость. Что это кому-то не очевидно. Всё ведь лежало на поверхности. — Обычный инфантильный аристократишка, во всем потакающий своим родителям и не имеющий собственного мнения, кроме навязанного обществом. — Софи открыла рот, видимо, чтобы оспорить или потребовать аргументов, но Делла опередила: — Скажи, тебя никак не отталкивает тот факт, что он никогда не осекает Крауча? Ты не думала, что это потому что он просто с ним солидарен? Лицо Софи омрачилось то ли в раздражении, то ли в нежелании принимать эти слова на веру, вслушиваться, вдумываться, пускать в свою голову и истерзанное школьными страстями сердце. Бедная Софи. Делле внезапно захотелось её даже, быть может, обнять. Никогда этого не делала, но и пасмурность Софи выдерживать было тяжко. Всё-таки осекла себя. Это не для неё. Объятия никогда не были сильной её стороной, не были чем-то нужным и помогающим, так что и помочь другому ими она бы вряд ли смогла. Да и в целом... объятия как-то переоценены, на её взгляд. Лучше было бы просто взять подругу за плечи и хорошенько встряхнуть, но и этого Делла не сделала. Только заглянула в глаза и сказала: — Софи Терри, — обратилась к ней по полному имени для пущей убедительности. — Ты заслуживаешь куда большего, чем этот тошнотворно претенциозный полудурок. Симпатичная умная девушка, вдобавок талантливая — художественные работы её просто потрясающие. Когда не посвящены мудаку из маглоненавистнической семьи. Трудно не признать, Блэк был как-то по-своему привлекателен. Эта его чертова аристократическая утонченность, манеры в каждом шаге, вдумчивый взгляд и глубокий ум. Молчалив вдобавок, а учитывая вечные словесные нападки других слизеринцев... для любой маглорожденной это тоже было бы плюсом. Но он казался совсем неживым, с первого же курса. Отличная учеба, успехи в квиддиче, активная внеклассная деятельность, должность старосты, популярность среди ровесников, выточенная воспитанием вежливость в разговорах с преподавателями и малознакомыми людьми, сверхъестественно масштабные цели в будущем. Это всё такое... плоское. Как картинка, притом с выдуманным изображением, ненастоящая абсолютно. Казалось, царапнешь — и потечет фальшь. Всё фальшивое и напускное, кем-то и непонятно зачем созданное, нарисованное умело, проработанное до малейшей детали, но лишенное жизни и реалистичности. Его старший братец и то привлекал больше, пускай тоже немало придурок, но живой, да и не заподозрен в маглоненавистничестве, а это было главнейшим критерием. Соответственно, для Софи было бы идеально влюбиться в старшего, эмоционального и взбалмошного, но который не поддерживал бы чудовищной идеологии. А Софи потянуло на холод и мрак. Почему вовсе её тянет на недостижимое? Вон, Итан был бы прекраснейшим вариантом... Софи, уже немного потерянная в сознании Деллы на фоне всех этих красочных рассуждений, снова привлекла к себе внимание, разом вынудив пожалеть обо всем сказанном ранее: — Думаю, мне нужно на урок, — подавленный тон, значащий очевидное. — Соф… Но Софи не обернулась, погрузилась уже в свои собственные мысли касательно Блэка и отправилась пересекать целый школьный двор в одиночестве, чтобы добрести до урока, который — Делла специально глянула сейчас на наручные часы — будет только через тридцать шесть минут. Захотелось то ли рассмеяться, то ли заматериться вслух, чтобы слышали все подводные жители Черного озера. Решила всех своих когтевранских приятелей подрастерять? Для полноты картины не хватало ещё Айрис, но с ней Делла даже не то чтобы общалась: Айрис к ним примыкала скорее из-за Итана, поэтому не считалось. Так что да. Картина складывалась превосходная. *** Хогвартс в эти долгие, почти бесконечные недели словно погрузился в дрему. Ученики были вялыми, разговоры приглушенными, как будто просто понизили громкость. Тему случившейся трагедии почти уже не обсуждали, словно чем быстрее разговоры умолкнут, тем быстрее исчезнет эта нависшая атмосфера ночного кошмара, и наступит после темноты рассвет. Поэтому взволнованную ранее школу постепенно накрывало, как одеялом, пугающее затишье. Делла — напротив. Когда все так носились с этой темой, она пыталась абстрагироваться, не впускать в вены ни страха, ни подавленности, но чем больше ажиотаж спадал, тем больше интересовалась Делла. Попросту не выходило выбросить эти мысли из головы. Теперь, когда её тетрадь, которую она читала по сто раз на дню, потеряна, у неё появилось удивительно много времени в сутках и еще больше свободного пространства — в голове. Чем-то её стоило заполнить, очередной головоломкой. Удушающее… Днями Делла исправно училась на занятиях, писала нескончаемые эссе и конспекты, готовилась к экзаменам, но вечерами возвращалась мыслями к тому, что так занимало ум. Удушающее проклятье. Делла переворошила всю библиотеку. Племяшка безыменной тетушки-колдомедика оказалась права. Ни единого упоминания. Прочищающее дыхательные пути — есть, Анапнео, но прочищает оно от инородных предметов или жидкостей, уж никак не от самого воздуха. Осенний мороз освежал голову. Делла подошла к краю продолговатой площадки между башнями, к зубчатому каменному ограждению. Ходила сюда частенько, но обычно со своими когтевранцами, которые теперь не то чтобы на неё дулись… впрочем, дулись — вполне емкое слово, потому что обидой это полноценной назвать нельзя, а вот легким недопониманием — вполне. «Так он же был для тебя никем», — напоминал ей Итан, когда замечал эту чрезмерную вовлеченность. — «Тебе самой не тошно? Ты используешь чью-то смерть, как досуг, чтобы занять чем-то голову, тебе нормально?» Но сложно искренне переживать за чью-то жизнь, которая с твоей собственной не имеет почти ничего общего. Не переживала, а нервы все равно рвались один за одним. Делла вытащила сигарету из уже потрепанной пачки, зажала губами, поднесла кончик палочки и прикурила, медленно вдыхая в легкие дым. Обычно она прибегала к никотину только в исключительные случаи, но последнее время зачастила. Выбиралась на свежий воздух и портила легкие дымом, чтобы прояснить воспаленную размышлениями голову. Убрав палочку, шумно вздохнула и одной рукой уперлась в ледяную каменную гладь. Смотрела на высушенную холодами округу, на эту удручающую тишину. Не верилось, что с момента гибели того паренька прошли уже целые недели. Совсем скоро канет аж месяц. Замок возвращался в привычную колею, но загадка так и не разгадана, и даже авроры сдались. Сумасшедший дом. Звук чьих-то шагов вынудил вздрогнуть и потянуться сигаретой к стене, чтобы потушить, но Делла вовремя выцепила взглядом очертания незваного свидетеля и равнодушно вернула сигарету к губам, не видя смысла тратить свои и без того малые запасы по пустякам. — Айвз, я не могу понять, — услышала она равнодушный голос человека, остановившегося в нескольких ярдах от неё. — Ты самоубийца или просто недалекая? Брови дрогнули из-за растерянности. Делла ничего не ответила, оставшись в безмолвном ожидании объяснения. Блэк приглушенно усмехнулся, отведя взгляд. Возможно, Делла уже становилась параноиком из-за вечных размышлений об убийстве, но ей почудилось нечто зловещее в этой фигуре, обрамленной вечерней темнотой. Только пламя в факелах освещало его силуэт, но и оно рябило, мелко колебалось от ветра, всё сгущая краски. Пришлось сделать еще одну затяжку, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. — В школе умер ученик, и ты посчитала разумным бродить по замку в одиночестве, — развил он свою фразу, и Делла на всякий случай взглянула на наручные часы: до отбоя ещё достаточно времени. Ещё далеко не ночь, просто темнело рано. Блэк проследил за этим движением взглядом и склонил голову чуть вбок, словно забавляясь. — Неужели ты думаешь, что никто не мог бы просто подойти к тебе со спины и толкнуть за ограждение? Повеяло промозглым холодом, то ли от его слов, то ли от скверной ноябрьской погоды: приближалась зима. И всё та же зима в этом блэковском тоне, в этой перспективе — быть сброшенной с подобной высоты. Делла хотела бы спросить, почему тогда Блэк блуждает в полумраке один, но вовремя осеклась: он староста школы. Ему дозволено бродить хоть до рассвета. Вместо этого, небрежно стряхнув пепел, спросила другое: — Не думаешь же ты, что в школе и впрямь завелся маньяк? Это было одним из первостепенных пунктов в попытке распутать этот бессвязный клубок догадок, к которому она возвращалась снова и снова. Приводя мысленно аргументы, обдумывая теории, отбрасывая их и возвращая на место опять, лишь бы разглядеть каждую мысль, как под микроскопом. В большинстве случаев её теории приходили к одному и тому же исходу — идеология чистрокровности. Однако нельзя исключать вероятности случайности, простого совпадения. Хорн мог перейти кому-либо дорогу. Глупо считать пуффендуйцев ангелочками, которые никогда ни во что не ввязываются. Но с другой стороны, опять же, — во что можно ввязаться, чтобы быть убитым в коридорах своей же школы? — Как иначе ты предлагаешь объяснить произошедшее? — рассуждал Блэк, расслабленно подходя чуть ближе, и Делла проклинала себя за то, как сжались от этого внутренности, будто этот повернутый на учебе сноб действительно мог оказаться маньяком, готовым скинуть её с площадки. И всё же, как-никак, слизеринец-маглоненавистник… — Умер случайно? Шел, споткнулся и разбил себе череп? — Кажется, он умер от удушья, — невозмутимо поправила она. Блэк только безразлично повел плечами. — Всё, что передается из уст в уста, стоит подвергать сомнению. Я предпочитаю не верить слухам. Однако на первом же курсе, стоило всем посчитать Деллу маглорожденной — справедливо, конечно, и все же… — он тут же вычеркнул её из списка своих однокурсников, из списка существующих в его окружении личностей. Всего лишь фон, тень, светловолосое пятно, маячащее в калейдоскопе других пятен. С чего внезапно он заговорил с ней сейчас? — Какое тебе дело, убьют ли меня? Если я тоже споткнусь и разобью себе голову, у твоего дружка-Крауча только появится причина закатить вечеринку. — И мне достанется от декана и директора за то, что не уследил за студенткой своего факультета. — Заглянул ей в глаза, да так, что стало не по себе. И твердо, очень даже убедительно: — В гостиную, Айвз, сейчас же. Делла не привыкла слышать из его уст настолько стальной тон. Командный и не просто холодный — ледяной, ледянее морозных стен и этого ветра, бьющего с особым остервенением из-за высоты. Играть с судьбой Делла не стала, только тихо хмыкнула, потушила сигарету о каменную кладку и прошла мимо Блэка в сторону входа в башню. — За курение в стенах школы — отработка на две недели, — донеслось до неё, когда она уже почти оставила Блэка позади, чтобы скрыться в коридорах. Делла не стала это комментировать и даже глаза не закатила. Привыкла. В стенах школы также запрещается распитие алкогольных напитков, которым нередко злоупотребляют старшекурсники в подземельях, и никто никогда не получал за это взыскания. Но Делла, конечно, всегда была исключением везде и всему. *** Наверное, он мог бы. Да, разумеется, мог бы, но не стал. И миллион оправданий в голове. Замок кишит свидетелями, как насекомыми. Регулус не был готов, ему нужно настроиться, подготовиться, ему нужно время. Внезапные необдуманные решения могут надломить и без того некрепкий фундамент его действий. Но главная причина, думал он, сверля взглядом исчезающую в полумраке спину, была в другом — насколько цинично было бы убить её заклинанием, вышлифованным благодаря её же многолетним записям. Его не тяготил цинизм. Однако это вдруг показалось такой чертой, которую он почему-то переступать не желал. Насколько бы ни было ему плевать на неё, насколько бы жалкой ни казалась грязнокровка в его глазах по одной лишь своей сути — он не мог месяцами погружаться в её записи и после этого же обратить её труд против неё же. Мог бы, конечно, и просто скинуть... но эта мысль уже противоречит тем другим рассуждениям о неупорядоченности действий, о хаотичности, которую ему нежелательно допускать. Может быть, если не будет выбора. Однажды. Сейчас в этом не было нужды. Как и не было нужды так много о ней думать вовсе. Облеплять череп изнутри этой грязью, которой всё не было конца, которая заливала ему глаза, стекала по горлу, в легкие. Что бы сказали родители? Нельзя. Столько думать. О подобных ей. Думал. Из-за тетради и того, насколько ничтожным выходило её положение. Сама ещё не осознавала этого, не понимала, куда её занесло, не понимал никто, но Регулус уже живо представлял себе будущее состояние загнанных в угол, перепуганных, как стадо никчемных овец, грязнокровок, когда до них дойдет. Пока — не доходило. До неё точно нет. Смотрел несколько минут назад ей в глаза, пристально, ныряя непозволительно глубоко, в эти темно-карие, почти черные, как всё та же грязь, глаза, и видел непомерную наивность, скрытую под вызывающей прослойкой холода и напускного безразличия. До неё дойдет. Может, совсем скоро. Регулус знал. Изучив её многолетний труд, изучил невольно и её. Склад её ума, её мысли и привычки, отраженные на небрежно исписанных страницах, изучил, зачем-то впустив так прочно в свою голову. *** Дни ползли один за другим, довольно-таки неприятно и муторно. Учеба, паршивая отработка взыскания: перебирала смешанные в кучу корни асфоделя и имбиря целыми часами — будь Блэк проклят, — и изредка даже захаживала в кружок заклинаний. Раньше она принимала участие во многих внеклассных мероприятиях, хотя бы понемногу, чтобы запомниться и отметить свое досье множеством пунктов, но в этом году не было уже такого ярого рвения, все мысли были об экзаменах, и даже любимый клуб заклинаний под руководством Флитвика — особенно в связи с утерей тетради, — пришлось забросить. За такое время когтевранцы, конечно, уже давно оттаяли и даже со всей милостью позвали Деллу с собой в Хогсмид на этих выходных, но теперь уже отказывала она. Не из-за какого-то глупого злорадства или мести: она понимала, что, если станет одарять их взаимным холодом, их пути просто разойдутся, вот и всё. Потому что они, собственно, друг другу никто, не было между ними какой-то глубокой связи, привязанности, которая держала бы их вместе даже в период недопониманий и распрей. Просто хорошие приятели. Не исключено, что они вовсе общаться после школы перестанут, и Делла даже не знала, будет ли искренне скучать. Ей нравилась их компашка, но было совершенно очевидно, что эта дружба исключительно школьная, и вне этих стен у них свои жизни. Делла только единожды была летом у Софи в гостях, чисто на пару недель, да и это не делало их подругами навек. В общем, не пошла она сегодня в Хогсмид не из-за желания им насолить, это было бы по-детски, неразумно и откровенно глупо. Просто в целом не любила походы в деревню без крайней необходимости. Закупиться всем необходимым — ладно. Поесть сладости или попить пива в трактире? Ну, лучше, наверное, заняться долгами по Зельям и заранее сделать семестровые конспекты по Древним Рунам, чем праздно плодить бессмысленные денежные траты и попусту тратить время на прогулки. Как выяснилось впоследствии, её решение было самым правильным из возможных. Весь день она провела в библиотеке, в компании книжных стеллажей, шуршания пергамента и скрипа пера, лишь изредка поглядывая на уже заснеженную ноябрьскую округу через витражное окно. Красиво, конечно, но любоваться наступающей зимой лучше из тепла, а не отмораживая руки и лицо. Около четырех часов дня, бросив на школьные окрестности ещё один беглый взгляд, чтобы дать ноющим глазам отдохнуть, неожиданно заметила, как возвращается толпа учеников, включая старшекурсников, которым обычно позволено задерживаться в деревне допоздна. Плелись в общей толпе, подгоняемые взволнованными учителями. Внутри неприятно зацарапала тревога, но Делла предпочла не думать об этом, сосредоточившись на рунах, которые вмиг потеряли свое значение и перестали казаться понятными, из-за набирающих обороты тревожных мыслей. И наконец, в качестве финального штриха — в библиотеку пришел Филч. Не слишком вежливо вынудил всех студентов вернуться в свои гостиные. Картина складывалась всё отчетливее, деталь за деталью, а Делла упрямо не желала выносить вердикт раньше времени, самой восполнять последнюю деталь мрачного пазла. Случилось нечто, и оставалось лишь молиться, чтобы это нечто не имело ничего общего с тем вечером, когда всех так же собрали в гостиных. Снова перекличка, снова растерянная толпа, только теперь уже половина отчетливо понимала, в чем дело — передавала новость из уст в уста, и только Делла плавала где-то на краю сознания, все еще пытаясь вникнуть в эти обсуждения, в жуткий факт. Тот факт, что некоторые оглядывались именно на неё, факт, как часто звучало слово «грязнокровка», непонятно, обращенное к ней ли. Или к другой. Сердце барабанило в груди, и взгляд бегал по кучкам слизеринцев. Гостиная плыла пятнами всех оттенков зеленого, а Делла не могла успокоить неугомонное биение сердца, пульс в висках, этот неоформленный в слова страх. Не за себя. Пока не за себя. Картина ещё не сложилась целиком, чтобы начать бояться в полной мере, но… Когда Блэк проходил мимо неё, всё так же молча отметив её в списке, Делла не выдержала, шагнула к нему, останавливая его за рукав мантии. — Кто?.. — кратко, только по делу. Уточнения не требовались. Блэк окатил её целым шквалом презрения в одном лишь сером холодном взгляде и со сдержанной, едва уловимой брезгливостью выдернул рукав из её несильной хватки. Делла к нему прежде не прикасалась, за все годы. Да и сейчас едва ли коснулась... — Не знаю, — всё же ответил, но губы по-снобски скривил. — Меня не было в Хогсмиде. Спроси кого-нибудь другого. Да, точно, Блэк в этот раз не ходил… она вспомнила. Видела его утром в библиотеке. Сути это не меняло. Меняло иное. Блэк не спросил, что значит её вопрос. Понимал. Всё очевидно, уже факт, не догадка. Факт, облепленный ворохом обрывков всеобщего обсуждения, всеобщей взволнованностью, очередным переполохом. Делла смотрела в одну точку, пока в голове густо варились все эти мысли. Отвратительные, неправильные, жуткие до одури. Пожалуйста. — Говорят, гриффиндорка, — донесся до неё его ответ, но будто издалека, и с таким снисхождением, словно Блэк попросту пожалел её. Или не словно. Пожалел. Потому что, спроси она любого другого, и сперва придется вынести ушат грязи, прежде чем ей скажут хоть одно толковое слово. Всё равно не это имело значение. Гриффиндорка. Наверное, это неправильно. Чувствовать облегчение. Такое сильное, врывающее голову и солнечное сплетение заодно. Выдохнула, коснувшись руками лица. Да и плевать, что правильно, а что нет, уже к чертям все эти моральные устои, Делла даже не стала скрывать облегчения, прикрыла глаза, переводя дыхание. А сверху, новым пластом: понимание. То «грязнокровка» в устах взбудораженных учеников. Маглорожденный пуффендуец, затем маглорожденная гриффиндорка, что бы с ней ни произошло. Господи... быть этого не может. Ну нет. Не правда это. Никак не может быть правдой, реальностью, явью. Но какова вероятность простого совпадения? Откуда-то со стороны, через толщу отчужденности, голос Крауча, так невовремя — добивающим. Подтверждающим тревожную мысль: — Что, распереживалась за свою грязнокровную подружку? — спросил он с насквозь фальшивой, театрально показной жалостью в голосе и лице, появившись в поле зрения. Поймав её тут же сфокусировавшийся на нем взгляд, расплылся в ухмылке. — Ты бы лучше о себе волновалась, Айвз. Кто бы за этим ни стоял, я буду денно и нощно молиться Мерлину о том, чтобы по инквизиторскому списку следующей шла ты. Делла пропустила всю пространную издевку мимо ушей, выцепив лишь единственно важное, непроизносимое прежде слово. Рассеянно моргнула, вглядываясь в насмешливое лицо перед собой. — Инквизиторскому? — Да, грязнокровка, инквизиторскому. А ты бы как его назвала? Некий благодетель взялся-таки наконец за исправление ошибок, которые наделала природа. Давно пора! Он рассмеялся, и кто-то рассмеялся тоже, Делла не слушала и выцепила лишь ещё несколько едких фраз о том, как Крауч теперь будет прославлять имя «инквизитора» наравне с Мерлином и Салазаром, прежде чем отвернулась и направилась по коридорам в свою спальню, чтобы наконец осмыслить очередную трагедию — и, вероятно, целое начало кошмара наяву — в тишине. *** Ей казалось, что у неё дежавю. Всё тот же Большой зал с черными флагами, тот же Дамблдор у стойки, та же скорбь в бледных лицах. Только хуже в разы, потому что ситуация оборачивалась во все более мрачный, леденящий жилы кокон из безнадеги и потерянности. Делла с трудом слушала дамблдорвскую речь. Что-то опять о том, что это огромная потеря для нашей школы… какой чудесной была Мэри Макдональд… больше всего в голову вдолбились слова о том, как важно быть осторожными, приглядывать друг за другом, не перемещаться по одиночке... и прочие меры безопасности. Делла не поднимала глаз, не желая смотреть на змей рядом с собой. Каким образом ей не ходить по одиночке, если она одна всегда, когда рядом нет когтевранцев? Каким образом быть осторожной, если ей опасно даже просто смыкать глаза в собственной спальне? Некоторые с радостью перережут ей глотку во сне и перебросят вину на «инквизитора». При условии, что среди них и так не крылось это неизвестное чудовище. Она могла сейчас сидеть с маньяком за одним столом, или спать с ним под одной крышей гостиной, видеть ежедневно и даже не подозревать. Слизеринцы что-то бросили в её сторону, но Делла уже даже не слушала, не видела в этом необходимости, и без того понимала смысл — точнее, бессмысленность — любых их ядовитых слов. Вслушивалась только в подробности произошедшего, собирала картину по кускам. Макдональд умерла в Сладком королевстве. Просто отошла в переполненном магазинчике в уборную — и не вернулась. Дружки даже не сразу заметили пропажу, уж больно увлеклись обсуждением новинок, а затем спохватились, отправились проведать её в уборную, долго стучались — не открывала. Взломали дверь алохоморой. И труп на полу. Снова задушенный. Разве так должно быть? Разве семнадцатилетние подростки должны видеть тела своих друзей? Макдональд же даже не представляла, чем обернется ей этот день. Просто пошла с друзьями в деревню, закупиться сладостями и отдохнуть от учебы. Отлучилась ненадолго, осталась одна лишь на несколько минут, вот и всё. В минуту жизнь оборвалась. Была и больше нет. И никто не ожидал. Не мог предугадать. Защитить. Кто стал бы опасаться за свою и чужую жизнь в переполненной учениками кондитерской? Да и вовсе — в мирной магической деревеньке, настолько приближенной к самому защищенному месту в Англии? Делла за столом не сказала ни слова. Молчала и молчала, даже не пытаясь сказать что-то слизеринцам в ответ. Но когда она поднялась из-за стола, когда в прострации столкнулась со своими когтевранцами и они вместе направились к выходу, Делла поняла, что от этого многозначительного, кошмарно гадкого молчания просто взвоет. — Vivat Хогвартс, — негромко разбила она наконец эту тишину, когда вышли втроем в коридоры. Софи и Итан угрюмо переглянулись. — Самая безопасная школа в мире.