Инквизитор

Делла не ошиблась, когда сказала, что учителя будут их мучить по максимуму. Выиграла у когтевранцев галлеон: выйти из окна ей захотелось уже в первый месяц, не говоря уже о конце октября, когда понеслись первые контрольные, проверяющие промежуточные знания в первом семестре. И сверху, дополнительными отягощающими пластами, — ещё нескольких факторов, которые скоро доведут её так до Св. Мунго. Один из факторов — Софи, идущая впереди коридора после контрольной по Нумерологии. Обняла свои учебники, опустила голову, уплыв в свои мысли, и брела, не оборачиваясь на двух своих друзей, переглядывающихся позади. После очередного безмолвного переглядывания Делла всё же окликнула: — Соф, — чуть ускорилась, придержав на плече лямку рюкзака и нагоняя подругу с одной стороны. Итан — с другой. — Ну не могла я дать списать. — Угомонись, пожалуйста, со своим списыванием, — сорвалась Софи, и с её миловидной внешностью, подкрепляющейся вечной бесконфликтностью, это прозвучало совсем умилительно. Ну что за очарование... Остановилась посреди коридора, подцепила непослушную темную прядь и суетливо заправила за уши. Прятала взгляд, но всё же произнесла с весомой долей раздражения: — Я не из-за этого. Делла вскинула брови. Пошарила беглым взглядом по лицу подруги на наличие подсказок, а затем неожиданно вспомнила о том, что уже давно выкинула из головы за ненадобностью. Ну… наверное, это ожидаемо. Стоило понять с самого начала. Блэк вроде как не захотел сидеть с Софи. Это не было демонстративно: просто она, за неимением других вариантов — Делла в этот раз в качестве исключения села с Итаном, — разместилась за партой одна и, когда пришел чуть опоздавший Блэк, скорее всего уже нафантазировала себе что-нибудь, но вместо этого с одной из парт поднялся когтевранец и пересел к Софи, освободив место для Его Высочества Блэка рядом со слизеринцами. Сделал это добровольно, видимо, чтобы избежать представления и поберечь таким образом самооценку однокурсницы, если бы вдруг Блэк сам попросил кого-нибудь поменяться местами, но непонятно, действительно бы Блэк повел себя как мудак или у него всё-таки есть мозг. Во всяком случае, суть одна: у Софи теперь хандра, возможность с ним посидеть упущена. Обыкновенные школьные страсти. Делла взглянула на Итана, чтобы найти поддержку в скептицизме, и он, очевидно, тоже уже догадался о причинах, но с задумчивостью смотрел в сторону. Губы напряженно сведены в одну линию. Черт бы их побрал, этих когтевранцев. Эти двое просто сводят её с ума. Иногда Делла казалась себе единственным здравомыслящим здесь человеком. В этой школе остался хоть один не влюбленный ни в кого человек? — Хотя почему ты не могла дать списать — всё ещё загадка, — добавила Софи, уводя тему от копания в своих чувствах к куда большей рутинности. — Мы сидели неподалеку. Я понимаю, если бы ты сама всё учила всю ночь, но ты ведь тоже… — Как бы я дала? Меня бы Вектор поймала, знаешь, in flagrante delicto. Это был определенно самый неуместный момент, чтобы повыпендриваться, но Делле нужно было сбить Софи с толку, чтобы хоть как-то отвлечь её мысли от трагичной неразделенной любви. И действительно вышло: она опешила, хмурое лицо разгладило свои черты в недоумении. — Что, прости? — С поличным, — непринужденно перевела Делла. — На месте преступления. Итан фыркнул. Делла обожала выпендриваться своими знаниями латыни, что уж тут скрывать. А кому бы не понравилось? Чувствовать себя эрудированным и демонстрировать свои знания даже в те моменты, когда тебя особо и не просят. Всё-таки знать сложный, тем более мертвый язык, и не иметь возможности нигде его применить — кроме заклинаний — довольно тяжко, почти целое бремя, возложенное на плечи добровольно. Когда знаешь латинский термин, очень сложно заставить себя произнести его по-английски, без подобного позерства. Делла ни в чем себе не отказывала и никак это скребущее внутри желание не подавляла, но обычно вплетала латынь в свою речь более умело, чтобы не так в лоб. Сейчас, вот, нарочно, особо не заморачивалась. Это была, причем, одна из причин, почему её с пуффендуйцами пути разошлись: их это частенько раздражало. В лицо об этом не говорили, чтобы не задеть, а потом однажды вскрылось. Если бы не скрывали, она бы даже и не обиделась — черт возьми, да вы попробуйте найти хоть что-нибудь, что смогло бы её обидеть после стольких лет взаимодействия со слизеринцами... Но они только отмалчивались и терпели все те моменты, когда попросту не понимали, о чем она говорит, вместо того, чтобы попросить так не делать, и это уже стало отправной точкой для конфликта впоследствии. Когтевранцам же подобные латинские вставки были вполне по душе, просто вечно уточняли, что она только что сказала, и большинство фраз запоминали на лету, чтобы потом время от времени использовать самим, ведь им это правда интересно. Идеальные они люди, в общем. Когда не цеплялись клещами в такие пустяки, как сейчас. — В чем была проблема просто передать незаметно свою шпору или откуда ты там списывала? — В том-то и дело, что списывала не со шпоры. Вчера заранее на пергаменте набросала незаметно карандашом формулы, а сейчас просто на том же листе обвела чернилами и сдала. Итан хмыкнул. — Я бы, конечно, с удовольствием назвал тебя гениальной, но всё-таки — в чем смысл таких махинаций? — спросил он с легким скептическим прищуром. — Ты и так, и так готовишься заранее. Не проще просто выучить, чем сидеть и выписывать карандашом? Делла посмотрела на него, вскинув брови. — Я правда похожа на человека, которому интересно зубрить Нумерологию? — она демонстративно передернула плечами. — Не хочу я голову цифрами забивать. Этих формул даже на ЖАБА не будет, поэтому толку никакого. Написать быстрее. — Ладно, — театрально выдохнув, согласился он. — Тогда признаю, в чем-то ты гениальна. О, ну хоть что-то. Настроение поднялось хотя бы на одну крохотную ступень выше. Это, на самом деле, далеко-далеко не самый изощренный способ, наоборот уже давно приелось — Делла им пользовалась с того курса, как ввели, собственно, саму Нумерологию. В запасе у неё было ещё множество разных уловок, каждая из которых подходила в отдельности каждому преподавателю: всё-таки они все разные и подход для них тоже требуется разный. Таким образом списывание для неё превратилось за все эти годы в искусство. Очевидно, что слизеринцы им никогда не гнушаются, если им нужно списать — они спишут, и пускай укрепился уже стереотип, что здесь каждый сам за себя, слизеринцы друг друга все же не сдают. На Деллу это, разумеется, не распространялось. Потому что за списывание баллы с факультета не снимают, зато отработкой или дополнительным домашним заданием награждают, так что у слизеринцев не было ни единой причины, по которой они не стали бы с таким удовольствием портить маглорожденной жизнь из года в год. Соответственно, прятаться ей было необходимо не только от преподавателя, но и от своих же любезных однокурсников. Не списывала она только, очевидно, на Заклинаниях. Ещё на Истории Магии, хотя это уже было чем-то из ряда вон: на истории списывают все, включая даже самых тошнотворно прилежных и принципиальных учеников. Потому что монотонные лекции Бинса слушать невозможно, а на контрольных он глубоко погружается в созерцание стен, поэтому проблем получать высокие баллы за эти работы не возникает. Вопреки этому, История Магии была её любимой дисциплиной наравне с Заклинаниями, потому что они друг с другом тесно связаны: невозможно создать нечто новое, не зная своей истории, и историю она с большой охотой изучала самостоятельно. Софи в итоге просто кивнула, понимая Деллу, хотя настроение ей это, конечно, не слишком подняло — контрольная-то написана плохо, а там ещё и эта скверная ситуация с недостижимым маленьким принцем... — Завтра же ещё Древние руны… — начала Делла так, будто этим можно ободрить. Там уже невозможно выписать материал заранее: пергамент Бабблинг выдает свой, да и ничего просто зазубрить не удастся, потому что задания рассчитаны на умение понимать материал. — Ты меня решила добить? — У пуффендуйцев контрольная по ним сегодня. Спрошу у них, какие были задания, вместе с тобой прорешаем заранее. Отношения с теми двумя барсуками у Деллы всё ещё были довольно-таки натянутыми, пути их разошлись не слишком гладко, но общение с натяжкой всё же держалось на плаву и строилось лишь на подобной взаимовыручке: какие-то предметы у слизеринцев шли раньше, какие-то у пуффендуйцев. Без этого выживать на старших курсах невозможно. Тратить время на предварительный разбор контрольной с Софи, если честно, не особо хотелось, но ещё меньше Делла хотела бы оставаться в их глазах эгоисткой. — Хорошо, — сразу чуть расслабилась Софи. — Спасибо. — Делл, скажи на милость, как ты собираешься экзамены сдавать? — непринужденно осведомился Итан, когда они вновь двинулись по коридору. — У меня же голова не совершенно пуста, мне надо просто дозубрить всё то, что зубрить мне не хочется сейчас, — объяснила она очевидное, в задумчивости оправляя рукава мантии. Делла не была глупа и не сведуща в том, что списывает. Успешно оперировала имеющимися на руках материалами, но вот именно вколачивать весь этот материал в голову дословно пока желания не имела. Однажды всё-таки придется, но пока она этот миг оттягивала, что наверняка скажется на её состоянии в недели перед экзаменами: вероятно, она просто не будет спать и есть. Потому что она скорее провела бы ночь в обнимку с ядовитой тентакулой, чем позволила бы себе сдать экзамены хуже своих однокурсников. — Да и кто знает — может, на Хогвартс свалится метеорит к тому времени, и писать нам ничего не придется, — с показной серьезностью предположила она, чуть обогнав этих двоих и идя вперед спиной, и тут же усмехнулась: — Я уже буквально ничему в этой школе не удивляюсь. Итан посмеялся, и даже Софи улыбнулась, немного отходя от своей сегодняшней пасмурности. Делла окинула когтевранцев небрежным взглядом, поймав себя на расплывчатой мысли, что смотрелись бы они вдвоем неплохо, если бы только Софи наконец очистила голову от блэковской тины. Увы, увы... — В гостиную? — уточнила Софи у Итана, когда Делла остановилась и соответственно остановила и их мимо развилки: если по гостиным, то расходиться нужно сейчас, Делле — в подземелья, этим — к лестницам, ведущим в башни. Итан издал протяжный усталый стон. Скривился: — Если в гостиную, то загадку разгадываешь ты. Бедолаги. Делла всегда сочувствовала когтевранцам, которым каждый раз, даже после сотни уроков, приходится напрягать мозг, чтобы оказаться наконец в тишине и покое. С другой стороны, Делле тоже не слишком повезло — пускай у слизеринцев всего лишь пароли, но своеобразные. И произносить каждый раз ей, маглорожденной, различные вариации того, что чистота крови — путь к успеху, было не то чтобы очень приятно. — У меня для вас тоже есть загадка, — вклинилась она с нарочито чрезмерным воодушевлением, хотя сама уже валилась с ног после стольких уроков. — Как насчет того, чтобы разгадать наконец эту неразрешимую головоломку и помочь мне отыскать мою тетрадь? — Делл... сколько уже прошло, месяц? — обреченно взвыл Итан. Больше. Шел второй уже. Почти заканчивался. — Отпусти её с миром и попрощайся, её уже не вернуть. Можешь прочесть ей эпитафию и забыть, хватит измываться над её светлой памятью. Делла с усмешкой закатила глаза, но, на самом-то деле, это было недалеко от правды. Эта тетрадка была для неё всё равно что близким человеком. Бессменным панцирем, в который она могла спрятаться от одиночества или насмешек проженных своей ненавистью однокурсников. Это было неотъёмлемой частью её жизни, куском её самой, а теперь — как отрезали конечность. Даже потерю палочки она перенесла бы намного-намного легче. Палочку-то можно купить. С первого курса она вела записи, с первого. Лелеяла, хранила, никому даже в руки почти не давала, а на седьмом году умудрилась потерять. Это было её личное, бесценное сокровище и это же стало теперь главной причиной, по которой она всё чаще задумывалась сигануть откуда-нибудь с Астрономической башни: помимо завала по учебе она просто взяла и потеряла свою отдушину. Потому что начать сначала не могла, рука не поднималась. Как только брала в руки новую тетрадь и открывала первую пустую страницу, сразу же в голове сверчки и перекати-поле. Она прекрасно помнила утерянное содержимое, но её бросало в дрожь от одной только мысли переписывать это всё сначала, с вероятностью упустить множество деталей. Это же целая история. Со всеми кляксами, ошибками и исправлениями. Сейчас она уже относительно смирилась, но поначалу, в первые дни, была сама не своя. Замуровалась в кокон отчужденности и чрезмерной язвительности, обратившись в унылое подобие себя, и Софи с Айрис даже хотели отвести её к мадам Помфри, но Делла их отговорила: такая утрата, знаете, целебными зельями не лечится... Теперь же её хотя бы немного отвлекала учеба. Сложно горевать по тетрадке, когда впереди несколько эссе по ЗоТИ, вечное конспектирование исследований по Астрономии и все эти неисчерпаемые контрольные. — И все-таки, вы приглядитесь, пожалуйста, — попросила она, игнорируя скептический взгляд Итана. — Мало ли, в библиотеке отыщете, я могла оставить где-то среди книг. Конечно, они всё-таки со всем милосердием согласились, хотя каждому уже было понятно — это наивно и бессмысленно. Всего-навсего пустая трата времени. Делла сама понимала. Уже проверяла там не единожды. До устали расспрашивала ворчливую мадам Пинс, использовала призывающие заклинания, обыскала каждый уголок — без толку. Как не бывало. Просто беспощадно вырвали живьем целый кусок её жизни и всё. *** Регулус неторопливо перелистывал страницы, которые знал уже практически наизусть. Освежал знания на случай, если упустил что-либо важное, а он явно мог что-либо упустить: у него ничего не выходило, и это раздражало. Даже с учетом всех приобретенных за это лето знаний, даже со всеми своими пометками и уже имеющимися сведениями. Но ему нужно. Придется. Было бы до ужаса унизительно провалиться на самом простом из всего, что ему требовалось сделать. У него вовсе нет права на провал. И его злило. Злило всё, каждую секунду, каждое слово, взгляд, движение, все вокруг. Нервы были на пределе, затянулись в плотный узел и набухали ядом. Всё чаще он ловил себя на нервном тике, необоснованной раздражительности и мыслях самолично залезть в петлю и не мучаться больше. Регулус никогда не отличался вспыльчивостью, сам взрастил в себе это хладнокровие, не желая походить на старшего брата и провоцировать все эти бессмысленные конфликты. Но теперь — точно влез в чужую мерзкую шкуру, став кем-то кардинально другим, не собой. И главное, что он даже не мог позволить себе эту злость куда-либо выплескивать, хранил в себе, и оттого кости трещали насквозь, служа слабым барьером между вспышками злости и людьми вокруг. Потому что ему нельзя выглядеть иначе, чем ранее, нельзя демонстрировать, что что-либо переменилось, нельзя выдавать себя. Страшно думать о том, что он ещё даже не приступил к непосредственному выполнению, однако ощущение тугой петли на шее преследовало его уже с первого школьного дня, не уставая напоминать ему, во что превратилась его жизнь. Любой неверный шаг, и ему переломит шею. Нет, Регулус справится. Не имеет права на иной исход — Лорд не прощает ошибок. Регулус не может подвести его, себя и тем более свою семью. Нужно как угодно — хоть из кожи вон лезть, до скрежета зубов и боли в костях, — справиться, зарекомендовать себя, показать, на что способен, а способен он на многое. Его тешили лишь мысли, каким уважением его одарят, когда — именно когда, не если — у него всё получится. Это обещает быть головокружительной карьерной лестницей, ведь другим подобных заданий не давали. Ему оказали немыслимую честь и вместе с тем возложили неподъемную ответственность. Лишь бы это не стало и посмертным наказанием. Уже постепенно становилось, как видно по его не слишком скорым успехам и вечному откладыванию первого, важнейшего шага, который перевернет всё, разделит жизнь в Хогвартсе на до и после, усложняя задачу в первую очередь самому Регулусу. Когда дверь в спальню отворилась, он едва не подскочил из-за обретенной уже нервозности, мгновенно глуша навязчивое желание спрятать предмет своей деятельности. Понимал — всегда лучше сохранять уверенность. Чем больше уверенности, тем меньше вопросов. Но вопрос вошедший в комнату Трэверс, в мокрой от дождя мантии и с растрепанными волосами, все же задал. Постоял у дверей несколько секунд, рассматривая тетрадь. — У кого-то я её уже видел. Регулус сдержал себя, игнорируя укусы всё той же беспочвенной злости. Поджал губы. Он специально отпросился из старостата сегодня пораньше — что довольно беспечно, ведь директор додумался назначить Регулуса старостой школы в этом году, — чтобы посидеть в спальне в одиночестве, пока соседи по комнате играют на поле, но, видимо, все его планы нарушил всего лишь октябрьский дождь. — Да, канцелярия Косого переулка не слишком отличается оригинальностью, — произнес он ровным тоном, демонстрирующим, что этот вопрос — всё равно что спросить «у кого-то я уже видел перо». — Просто у тебя тетрадки обычно поаккуратнее, — пожал Трэверс плечами, стягивая с себя насквозь мокрую мантию. Тема канцелярии его, благо, не особо интересовала: — Я поговорить с тобой хотел. — О чем? — О квиддиче. Команда воет без тебя. Возвращаться не планируешь? — Я уже говорил: нет времени. И вряд ли появится. Регулус тосковал по квиддичу, этого не отнять. Ему нравилось то, как бьет в лицо ветер, как рассекается перед ним воздух и как кричат трибуны в поддержку. Момент, когда все секунды сводятся к трепетному молчанию, момент, когда пальцы смыкаются на снитче, и всё поле ревет, скандирует имя, слизеринцы хлопают по плечу и поздравляют, перекрикивая ветер и гомон с трибун. Ему этого не хватало. Но он не мог позволить себе удовольствие взамен обязанностей. На него навалилось так много, что в ином случае ему пришлось бы раздвинуть границы суток и уместить там ещё пару часов, но, к несчастью, над временем он не властен, и пришлось вычеркнуть одну из редких его отдушин, полностью посвятив себя изучению основам мертвого языка. Это было первостепенной необходимостью. Трэверс только демонстративно тяжко вздохнул и отправился в ванную, позволяя Регулусу снова вернуться к латыни. Сидя сейчас за столом, он делал пометки прямо поверх чужого почерка. Вмещал свои записи и свои нововведения меж строк, переплетая свои слова с чужими. Её словами. До чего он опустился… не считая факта того, что он вовсе пошел на мелкую кражу, всё усугублялось тем, у кого именно он одолжил знания. Почему классическими языками не могла увлекаться не грязнокровка? Это же даже имело бы куда больше смысла, чем факт, что выходец из магловского мирка так глубоко погрузился в изучения корней магической истории. Почему не кто-нибудь из его окружения? Эмма Ванити? Рут Друздейл? Кто-нибудь из парней? Да хоть с других факультетов, с Гриффиндора, плевать, но почему именно грязнокровка? И главное — почему он сам не додумался учить латынь вместо всех тех бесполезных языков? Какая-то грязнокровка догадалась, и внутри него клокотало отторжение от мысли, что ему приходится пользоваться плодом грязнокровного ума, вместо того, чтобы изучить всё самому, а ведь он был на это вполне способен. Если бы у него было больше времени, чем имелось в запасе теперь. Поэтому ему приходилось отгонять любые презрительные чувства как можно глубже, выстраивая вокруг себя стену равнодушия и холодной рассудительности — это было главным. Не терять рассудка, хотя этот процесс, очевидно, был уже неминуемо запущен. Иногда ему казалось, что эти буквы, написанные на латыни, вскоре станут ему сниться. Именно этот почерк, с идеально ровным наклоном, размашистыми витиеватыми петлями. Регулус закрывал ноющие глаза и видел буквы, слова, латинские формулы. Закрывал глаза и — Салазар, прости — видел её. Потому что это всё равно что читать личный дневник. Грязнокровка не писала в этой тетради ничего о своей жизни, только сухая лингвистическая информация, однако он всё равно против воли представлял. Когда где-либо шел переход от одних чернил к другим, понимал, что здесь она, видимо, брала перерыв из-за сложности и объемности темы. Когда видел некоторые помарки или кляксы, раздражался, не понимая, почему она не потрудилась использовать заклинания для более опрятного вида: для каллиграфического почерка — додумалась, а для избавления от лишних чернильных пятен — нет. Когда где-либо на полях проявлялись незамысловатые узоры, понимал, что её мысли в момент написания явно были далеки от склонений латинских существительных, и это вполне объяснимо: у него самого чрезмерно кипел мозг, хотя это была одна из тем, притом одних из легких, которые он сам затрагивал летом. В перерыве между изнурительным обучением, протекающим при поддержке и участии его дорогой кузины. Регулус вернулся к своим тщетным попыткам. Зачеркнул один из написанных им только что вариантов. Не подходит. Нужно короче. Его всегда изумляла емкость большинства известных человечеству заклинаний. Они были кратки, лаконичны, но таили в себе огромнейшее значение, крытое под непримечательной оболочкой. У него же выходили заклинания чуть ли не в несколько строк. Нужно короче. Вновь зачеркнул. Вновь написал другой вариант, беззвучно прошептал одними губами, пробуя, как бы звучало. Нет. Тоже далеко не то. Этот процесс был долгим и мучительным, но Регулус знал, что он не может просто бросить это выматывающее дело. По-другому никак. Ему придется создать нечто новое и сильное, нечто свое, то, что послужит ему верным другом в грядущие месяцы. И он вновь занес перо над исписанным чужими словами пергаментом. *** Кончик пера вновь окунулся в чернильницу, но Делла так и не написала ни слова. Уже второй месяц шел, а она так и не написала матери об утрате тетрадки, с которой носилась все эти годы. Это же даже тетрадью язык не повернется назвать. Целое исследование, которое в будущем можно было бы перепечатать в более упорядоченный формат и, может быть, даже издать как пособие для новичков. А в итоге? Потерять. На последнем году обучения. Уголки губ чуть дрогнули, когда она угрюмо взглянула на пустой пергамент. Ей нужно что-нибудь ответить беспокойной матери, но голова была пуста так же, как и этот лист. У неё уже даже потихоньку опускались руки. У неё было столько надежд на свои познания, столько целей в будущем относительно этой чертовой Комиссии... Конечно, потерять записи не равно потерять знания, Делла все еще помнила собираемый годами материал, но это не особо дарило надежду и былого энтузиазма. Всё-таки ей придется взять себя в руки, по-другому не выйдет. Встряхнуть себя и как можно скорее реабилитироваться. Её же амбиции съедят её живьем, буквально обглодают до кости, если она позволит себе раскиснуть и упустить все возможности, над которыми трудилась годами. Письмо маме всё же кое-как набросала. Сообщила о том, что профессора — изверги, учебы море, но в остальном всё вполне неплохо, Делла почти всем довольна, готовится к экзаменам и прекрасно проводит время. Кратко рассказала о том, как дела у Фосеттов и Софи и написала об одной из встреч Клуба Слизней, участником которого Делла была уже как несколько лет. Слизнорту, видимо, она виделась крайне перспективной ученицей из-за своей тяги к созданию заклинаний — специальность всё же довольно-таки престижная, да и связи с возможной будущей исторической личностью всегда пригодятся. Да, Делла не сомневалась, что оставит в истории хотя бы некоторый след. Ведь в историю себя вписать за счет создания нового заклинания, встретившего успех и популярность, не так уж и невыполнимо. Если только, конечно, в процессе не лишишься конечностей, нахимичив с формулами — изобретение заклинаний было не только трудным, но и опасным развлечением, как и любые исследовательские и экспериментальные научные работы. Быть может, именно это Деллу и стопорило так сильно: у неё выходило изобретать лишь мелкие заклинания, наверное, потому что опасалась браться за нечто большее, опасалась за свою жизнь и безопасность, благоразумно не приближалась слишком близко к более сильной, разрушительной магии. Возвращаясь к Клубу Слизней... вдобавок ко всему Флитвик Деллу крайне часто хвалил, и пускай в Зельеварении, предмете Слизнорта, Делла была не сильна, похвала хотя бы нескольких учителей вполне устраивала декана, чтобы заинтересоваться учеником. Поэтому всё указывало на то, чтобы Делла была членом этого лицемерного, но полезного кружка. Интересно, как бы отреагировал теперь Слизнорт, если бы узнал, что она временно подрастеряла тот пыл из-за своей исследовательской потери? Её мысли оборвал гам в коридорах, такой несвойственный для полуночи — большинство спят, отбой прогремел больше часа назад. И пускай старшекурсников это обычно не сильно волнует, завтра был понедельник и уроки с самого утра. Неразумно не спать полночи. Дверь, после громкого и ритмичного стука, беспардонно отворилась. — Подъем! — важно и требовательно крикнула староста-пятикурсница. — Просыпаемся! В ответ ей послышалось только мычание со стороны закрытых балдахином постелей, приправленное неразборчивыми ругательствами. — Общий сбор в гостиной, срочно! Давайте-давайте, встаем. Делла, пускай и не спала, восприняла информацию ровно так же, как и те, кто только что проснулся. Слегка нахмурилась, непонимающе сверля взглядом пустой дверной проем, за которым уже скрылась староста, отправившись будить следующую спальню. — Что еще за общий сбор… — услышала она хриплый голос Ванити и других: — Нас сроду посреди ночи не собирали, что за приколы у них вообще?.. Делла не понимала тоже, но последовала в гостиную, кутаясь в мантию, накинутую поверх своего ночного одеяния: шорт и кофты, хотя разумнее было переодеться, потому что холод в коридоре спален, пока все брели до гостиной, ловко скользил под мантию и нагонял легкие мурашки, вынуждая ежиться и задаваться вопросом, что за чертовщина вообще происходит. Гостиная уже была полна людей — созвали всех, начиная с первого и заканчивая седьмым курсом. Делла, кажется, никогда в жизни не видела, чтобы все слизеринцы собрались здесь разом. Обычно горстками, понемногу, а теперь от стены до стены толпились сонные змеи, переглядываясь и обсуждая несвоевременный подъем. Ей же не с кем было обсуждать, поэтому она только откинулась спиной к стене и обособленно рассматривала эту совершенно непонятную картину. Холодный зеленоватый свет от настенных ламп подсвечивал озадаченные и раздраженные лица, а привычный готический стиль и темные цвета гостиной только сильнее нагнетали, будто запихнули их всех в какой-нибудь фильм ужасов, в один из тех, что время от времени смотрела Делла дома на кассетах. Ну, в таком случае оставалось только надеяться, что Делла не та героиня-пустышка, которую убивают в первые минуты фильма. Или же надеяться на обратное, потому что тогда хотя бы не придется сдавать экзамены. Проглотив мрачную усмешку, Делла прислонилась затылком к стене и посмотрела утомленно на причину этого полуночного хаоса. На каменных ступенях, неподалеку от выхода, стоял Слизнорт, рассеянно осматривая образовавшуюся толпу. Бледен как никогда, больше напоминал школьное привидение или погребина. Растерял в миг всю свою приветливость, заменив её на неприкрытое волнение. — Всё, всех собрали? — спросил он у старост. — Хорошо, давайте, перекличка… старосты, перекличка на вас, проверьте, все ли в гостиной. Давайте-давайте, живее, пожалуйста, дело срочное! — его речь походила на бормотание, но старосты с готовностью приняли задание, и помещение наполнилось фамилиями и регулярным «здесь». Всё интереснее и интереснее. Их курс опрашивал Блэк, выглядящий ещё более уставшим, чем другие, словно не спал не только эту ночь, но и предыдущую, и ещё парочку до этого. Учитывая его патологическую тягу быть лучшим из лучших, не исключено, что это его так подкосили контрольные и дела старостата. Но жалеть его у неё, честно говоря, язык не повернется. Он почти даже не спрашивал — сам находил взглядом нужных учеников и отмечал в списке, и, когда его взгляд, дойдя по очереди, остановился на Делле, стало совсем дискомфортно. Удостоил её будто бы более долгим вниманием, явно большим, чем того требовалось, но разница была не так откровенно заметна, ощущалась скорее интуитивным призрачным полутоном. Наконец, когда она вопросительно вскинула брови, он просто равнодушно отметил её в списке и пошел дальше. В конце Слизнорту доложили, что все ученики на месте, и декан даже не попытался скрыть своё вящее облегчение, отразившееся на совершенно перепуганном до этого лице. — Всё, благодарю, можете расходиться. И не поднимайтесь с постелей до утра! Из гостиной никто не выходит! Отбой никто не отменял. Всё-всё, идите. И просто удалился из гостиной, оставив всё это столпотворение за спиной. Послышались недовольства, возгласы недоумения и раздражения. Делла вроде и разделяла их чувства, но обсудить это всё было не с кем, да и она слишком хотела спать, чтобы связно мыслить и направлять остатки сил на раздражение. Потому просто развернулась и направилась по коридорам в спальню, чтобы закончить с письмом и наконец позволить себе отдохнуть. *** Утром вялыми были все. Кажется, даже призраки, которым давно уже не нужен сон, летали с особой медлительностью. — Вас тоже разбудили? — задала Делла почти что риторический вопрос, видя, как Софи зевает, жмуря глаза и прикрывая рот рукой. Удивительно, как ни в кого не врезалась в заполоненном учениками коридоре, пока они шли в направлении Большого зала. — Ага, — ответила она и тряхнула головой, прогоняя сонливость. Её собранные в косу волосы были чуть растрепаны, словно она и не пыталась привести себя в порядок, когда беспощадно прозвенели будильники. — Всю школу подняли… я подобного переполоха за все наши семь лет в школе не видела. — А причина в?.. — Кто ж знает? В тот же момент между ними ловко протиснулся Итан, куда более бодрый, чем они обе вместе взятые, как если бы его уже что-то немало взбодрило. И в подтверждение этим мыслям тут же поделился: — В Пуффендуе одного ученика не досчитались. Какой-то шестикурсник. Софи округлила глаза. — Скажи, что шутишь. — Нет. Айрис услышала их разговор, — мотнул он головой, всем видом показывая, что он очень хотел бы действительно просто пошутить. — Что бы ни происходило, мне уже это всё не нравится. Осознание докатывалось до ещё непроснувшегося мозга замедленно. Не досчитались ученика… Насколько велика вероятность, что с ним ничего не случилось? Что где-то загулялся, может, напился с горя от учебы и лежал сейчас где-нибудь в коридоре? А затем, как выстрелом в голову — мысль, что, может, именно из-за него переполох и был. Что его отсутствие обнаружили не в момент переклички, к чему бы она ни была, а куда раньше, и именно это-то и вынудило профессоров проверить, на месте ли остальные ученики. Это объяснение казалось логичным, но слишком зловещим, чтобы сразу и безоговорочно принимать его на веру. Плавающая в этих расплывчатых мыслях, Делла даже не сразу опомнилась, когда они уже зашли в высокие стены Большого зала. Только когда Итан ободряюще похлопал её по плечу — уже привычный сочувственный жест, предшествующий её уходу к змеиному столу, — вернулась в реальность и заторможенно прошла по привычному маршруту. Слизеринский стол, как и все остальные, гудел. Делла плохо разбирала определенные слова в общем переплетении сплетен, да и всё равно встрять в разговор бы не смогла, поэтому лишь глянула снова на своих. Софи поймала её взгляд, разделяя её беспокойство. Когда Дамблдор поднялся и подошел к стойке, гам утих в секунду, как под действием заклинания. Все взгляды тотчас обратились к нему одному. Редко когда увидишь директора настолько серьезным: он любил чудачить и всячески веселить учеников, невзирая на целую войну за пределами школьных стен. Сейчас же — предельно сосредоточен. Морщины его древнего лица будто ещё сильнее углубились, обычно задорный взгляд под очками-полумесяцами теперь был тяжелый, подобно глыбе. Делле это не нравилось. Этот переполох, эти скорбные лица за преподавательским столом. Эта тишина, абсолютная, вбирающая в себя мельчайшие звуки. Лишь пламя в настенных светильниках тихонько потрескивало на фоне. — На совете преподавательского состава был поставлен сложный вопрос, — начал Дамблдор, и его выразительный твердый голос запросто разносился во все уголки зала без всякой магии. Он выдержал паузу, прежде чем уточнил сущность вопроса: — Стоит ли сразу оповестить вас о случившейся в стенах школы трагедии. Трагедии, — повторилось жутким эхом в её мыслях, ударилось о стенки черепа. Все внутренности, все сосуды сжались в беспокойстве, в слякотном холоде, сковавшем и парализующим в миг. Обменявшись ещё одним взглядом со своими когтевранцами, Делла вернула его вновь к Дамблдору и невольно скользнула глазами по преподавательскому столу. Внезапно остановившись на профессоре Стебль, которая, к ужасу Деллы, плакала. Тихо, сдавленно, задушенно всхлипывая в салфетку. — Я настоял на том, чтобы все ученики были осведомлены и предупреждены. Эта новость не терпит отлагательств и должна быть сообщена сегодня же, прямо сейчас. Делла не позволяла своему мозгу думать. Ему не терпелось закрутить шестеренками, сделать вывод куда раньше произнесенных слов, как любил делать всегда, но сейчас Делла не позволяла. Не хотела. Даже вникать. Мыслить. Слышать. Весь зал притаился в ожидании. Храбрясь и уже неосознанно готовясь услышать имя. — Этой ночью не стало одного очень хорошего человека, не заслужившего подобной страшной участи. Майкл Хорн, — озвучил он имя, ставшее вердиктом, прозвучавшее с такой сокрушительной силой, что по коже расползлись целой волной мурашки. — Майкл был чудеснейшим человеком. Храбрым, верным и отзывчивым юношей. Он заслуживал сидеть здесь с нами, блестяще окончить обучение и шагнуть в светлое, я уверен, будущее. Могильную тишину нарушили чьи-то всхлипы, но Делла не повернула головы — во всяком случае, очевидно, всхлипы отнюдь не слизеринские. Слизеринцы вокруг даже не думали скорбеть. Весь зал погрузился в вязкую, как деготь, горечь, в ужас и непонимание, большинство сидели с опущенными головами и потерянными взглядами, а слизеринцы — тихо, но оживленно перешептывались. Делла не видела их и не слушала. Как загипнотизированная, всё смотрела только на Дамблдора, произносящего речь. Надеясь, что, вот, отведет она затем взгляд, моргнет, придет в себя и поймет, что заснула, и это всё — лишь неправдоподобный, отвратительно нереалистичный кошмар. Никогда Делла не общалась с погибшим и даже сомневалась, правильно ли понимает, о ком речь, но это не сглаживало острые, как лезвие, углы самого факта. В школе погиб ученик. Как в школе мог погибнуть ученик? — Тело Майкла было найдено в коридорах, — продолжал Дамблдор. — Обстоятельства его гибели на данный момент выясняются, но я обязан предупредить вас: будьте осторожны. Заботьтесь о себе и всех, кто вас окружает. — Он окинул всё тем же тяжёлым взглядом зал и сделал шаг назад от стойки. — Попрошу опустить флаги. Черные полотна с шорохом опустились с потолков. Те флаги, что обычно в конце года значили победу факультета, в этот день отметились всепоглощающим цветом скорби.