Инквизитор

Сознание будто сжалось до крохотных размеров и оказалось запертым. Безнадежно заперто в какой-то петле, и Делла вроде бы и чувствовала, как передвигает ногами в попытке идти, чувствовала поддерживающие руки преподавателей, которые, наверное, что-то говорили, но перед глазами — снова и снова, одна и та же картинка: кровь, растекающаяся по полу, разрезанная в мясо глотка, стеклянные серо-голубые глаза. И снова. Снова, снова, снова. Не видела ничего больше, не слышала тем более — как будто закрыли наглухо в вакууме. Реальность стала блеклым фоном, на передний план в наказание выдвинулось крутящееся, как пластинка, и рваное по краям воспоминание. Делла даже не могла вспомнить, что было до этого. Что было после. Только тело на полу, кровь, неподвижная грудная клетка под пропитанной кровью когтевранской мантией. Учителя только усугубили. У Деллы не было истерики, но её все равно опоили успокаивающим снадобьем в лазарете. Ведь так, конечно, можно всё решить… залить в глотку зелье, отправить спать, а утром… утром? Что, отправят на занятия? От зелья стало хуже. Не избавило от того, что кишело внутри, только пропихнуло эти чувства глубже, затолкнуло в клетку ребер, не давая выскоблить, избавиться, и они засели теперь безвозвратно, не исчезали, как бы она ни пыталась выкарабкаться из этой трясины. Попросту закупорились в сердце. От зелья голова больше отяжелела, и язык жгло от горького вкуса, и накатывало такое опустошение, непонятно, от зелья или нет, что она улеглась бы посреди пола, вся в чужой крови, если бы не мадам Помфри, которая так суетилась над ней, будто это Деллу ранили. А ей так хотелось разодрать грудную клетку ногтями, лишь бы выпустить то, что засело там и тихо гнило. Пустить себе кровь, только чтобы вместе с ней вытек весь ужас. Что люди делают, когда нужно выплеснуть? Как справляются? Бьют кулаками о стены, кричат? Как? Как это прекратить? В какой-то момент она осознала. Ей это не нужно. Ни криков, раздирающих голосовые связки, ни порезов, ничего из того, что причиняло бы физическую боль, потому что ей можно иначе. Проще, но мучительнее. Какой абсурд... Делла долго смотрела на закрывшуюся уже давно дверь. Мадам Помфри привела её сюда, в лазаретную душевую, и, спросив, не нужна ли Делле помощь, удалилась. Чтобы Делла стянула с себя школьную мантию, покрытую кровью, отмыла кожу и волосы… даже волосы оказались пропитаны кровью Софи, скомкались прядями, местами потемнели и отяжелели. Софи. Боже… Глаза. Снова. Снова стеклянные глаза и снова кровь в коридоре. Делла шагнула в душевую кабину, не стянув с себя одежду. С трудом передвигала конечностями, с трудом цеплялась за реальность, ощупывая стены, словно проверяя, здесь она или всё ещё там, в коридоре, крутящемся перед глазами темным пятном. Только стянула обувь, встав голыми ногами на холодный кафель. Коснулась вентиля. Помедлила пару секунд, или больше. Десяток секунд, сотню. Стояла, дышала тяжело и смотрела пустым взглядом на душевой вентиль, которого касалась пальцами, и не могла себя заставить. Давала себе время на одуматься. В какой-то момент даже убрала руку, вздохнула, согнулась, упершись ладонями в колени, потому что ей нужно было время. Потому что понимала, что её ждет от столкновения с ледяной водой. И снова. Заново. Снова взялась за вентиль, снова засомневалась, но перед глазами всё крутились и крутились сцены, которые никак не вычистить, даже кома в горле не было. А хотелось. Вырыдать себе легкие, выкричать всю душу, только бы избавиться… Выкрутила до конца, позволяя плотным ледяным струям её ударить, оглушить, прогрызть дорогу в ту клетку, в которой было заперто сочащееся гноем чувство. Напоминало щупальца, что отправились тут же блуждать по телу, начиная с головы, опутывая её ледяным ободом, и ниже, заливаясь скользкими струями за шиворот, прилепляя к коже одежду, сжимая в тиски, а более всего — легкие, которые эти щупальца мгновенно объяли, вынуждая приоткрыть рот, чтобы глотнуть хоть кусок воздуха, но так и не удалось. Как перекрыли клапан. Когда вода стала заливаться в глаза, Делла их не закрыла, сверлила взглядом то, как медленно смывается с одежды и волос мутноватая кровь, контрастно выделяясь на белой плитке, и, закручиваясь, исчезает в канализации. Мантия отяжелела и будто приросла к коже, стала новой кожей, и местами скомкалась складками, прилегала неравномерно, зато равномерно впитывала холод и дарила его в двойном количестве, распаляя желание сорвать эту плотную кожу вместе с настоящей, только чтобы остаться без неё, без крови и жил, оставить только кости, потому что они едва ли могут чувствовать. Пол тоже, казалось, впитывает холод, потому что стал буквально, далеко не метафорически, напоминать лед, будто она стояла на замерзшем озере. Босые ноги покалывало болезненно, но даже если бы они сейчас отнялись — было бы плевать, абсолютно, на то, что переносит сейчас тело. Её наконец затрясло. Сжалось жалобно сердце, почти заскулило, желая изолироваться от воды, от чувств, которые она приносила, но некуда. Делла сжала пальцы сильнее на вентиле, не позволяя себе выключить. Образ перед глазами ожидаемо заменился другим, другой картинкой, более старой, но ничуть не потускневшей, такой же яркой, как та, от которой Делла сейчас пыталась очистить мысли. Мутная речная вода, капли дождя, от которых рябила и размывалась пятнами поверхность, смазывая очертания лица человека там, над водой, пока Делла внизу, пока барахтается в попытке выплыть, сделать глоток, а легкие горят, горят… Делла коснулась груди, чувствуя, как горят легкие. И нечем дышать. И сердце скулит и воет, проклиная эту идею, от которой хочется закричать, потому что её душит. Эта вода, утяжеляющая мантию, тянущая её вниз, как будто на дно, этот холод, сжимающий кости. Пришлось упереться ладонью в стену, потому что ноги едва держали, и череп щемило со всех сторон. Новые чувства впечатались в то, что было и так заперто, две картинки перед глазами переплелись, стянулись в узлы, и Делла почувствовала. Как будто треснули ребра. Та клетка, держащая засевшую внутрь боль. Разломилась и хлынуло. Плечи затряслись от сдавленных рыданий. Опустилась на пол коленями, оставив воду обжигать её холодом всё больше и больше, заполняя всё пространство вокруг, заливаясь в голову, грудину, легкие, вены. Согнулась пополам, уже не сдерживаясь, рыдая в голос, до хрипоты и боли в груди, так, что снова нечем дышать, и внутренности плавятся от каждого тяжелого болезненного всхлипа. Все эти месяцы она и думать не хотела. Представлять. Каково это. Когда вдруг пропадает из жизни не незнакомец, не кто-то далекий, с кем и словом не обмолвилась, а знакомый. Близкий. Тот, кто стал обыденностью, ежедневно наполнял твое существование. Ещё утром видел его лицо, улыбку, взгляд. Дышащего, живого. А вечером — бездыханное тело с перерезанным горлом. И больше нет. Софи нет и не появится. Инквизитор вырезал её жизнь из жизней других, вынудив её захлебываться собственной кровью. *** Окна слизеринской спальни разбились под натиском воды, не выдержали напора. Мутная зеленоватая вода Черного озера хлынула в пространство, наполняя его в считанные секунды. Сносила мебель, уничтожала воздух, окутала Деллу стылой хваткой, и сразу нечем дышать — вода ещё не бросилась в легкие, а уже нечем, нечем, легкие сжимаются, протестуют. Паника накатывает с каждой секундой, сносит Деллу с ног вместе с потоком воды, и ужас врезается в сердце. Делла судорожно хватает ртом воздух, пока еще есть шанс, задирая подбородок до хруста в шее, держа голову над водой, но воздух не проникает в легкие, застревает в горле комом. И вода накрывает целиком. Повсюду только ледяная вода, и ни единого просвета. Ни просвета. Повсюду — только темная, густая, тянущая на дно жидкость. Горячо, обжигает теплом до самых костей. Вместо глотка воздуха — глоток крови, заливающейся в горло, в легкие, заставляющий кашлять, давиться попытками вздохнуть. Регулус захлебывается в жалком желании выкарабкаться, найти выход, выплыть на поверхность, но никакой поверхности не было. Больше ни её, ни дна. Только кровь. И нечем дышать. Нечем дышать. Тяжесть одежды утягивает Деллу на дно, на пол спальни, который вдруг исчез, и теперь только — бездна. Мили воды, куда ни посмотри. Мили крови. И ни намека на спасение. Только всеобъемлющий, режущий, выворачивающий наизнанку ужас. Делла дернулась в постели, тут же схватившись за грудную клетку. Показалось, что всё ещё тонет. Что простыни обратились в ледяную воду, тянули её на дно, но ничего подобного. Никакой воды, никого поблизости. Ненавистный балдахин, ненавистные стены. Сухо, холодно. Темно и страшно. Подтянула ноги к себе, сжалась всем телом, пытаясь унять дрожь и оглушительный ритм сердца, пульсирующего в каждой клетке тела. У Регулуса не хватило сил на то, чтобы подскочить, резко выдернуть себя из сна за шкирку. Простыни были горячими и напоминали ему всё ту же кровь, что обжигала своими неприветливыми объятиями. Регулус только медленно разлепил глаза, уставившись вымученным взглядом в темно-зеленый балдахин. Поднялся в постели, оперся спиной о подушку и наколдовал себе холодной воды в стакан, глотая настолько большими и быстрыми глотками, что протестующе заныла глотка. — Ты там жива? — осторожно, не слишком заинтересованно спрашивает Ванити из темноты. Делла не смогла ничего ответить, во рту было так сухо, до острой боли в горле. И ком, не дающий выдать ни звука, как будто воспалились и набухли связки. Ванити раздраженно вздохнула, отдернула свой балдахин, зажгла прикроватный светильник. Делла зажмурилась от непривычно яркого света, отвернув голову от его источника. — Салазар, — цокнула Ванити языком. — На тебя ж даже Инквизитора никакого не нужно, ты так скоро сама откинешься. Делла пропустила её слова мимо ушей, бесшумно поднялась с постели, направившись в ванну. Хотела бы умыть пылающее лицо холодной водой, но ужаснулась от одной только мысли коснуться сейчас воды. В лазарете ей её было достаточно. — Ты в порядке? — Трэверс не спал. Возился с домашней работой, непонимающе посмотрел на проснувшегося, тяжело дышащего однокурсника. Смотрел с сомнением и почти обеспокоенностью. Нет. Нет, абсолютно. — В полном. Сам удивился, как ровно прозвучал голос, пока раздирало внутри в клочья. Ровно, спокойно, как и подобает, ведь как иначе? Что должно случиться, чтобы было иначе? Убийство грязнокровки режущим проклятьем и лужа её крови, например? Не заметил даже, как оказался в ванной, заперся, выкрутил вентиль холодной воды в раковине до упора, чтобы ударила в ладони, в которые набрал полный ковш воды и брызнул себе в лицо. Протер ноющие глаза руками, пытаясь прийти в себя. Уже сутки прошли, а всё никак не удавалось. Выскоблить это из-под век, из-под кожи, хотелось уже просто пройтись по себе самому режущими, только бы как-то. Как-то избавиться от этого тошнотворного чувства, разъедающего внутренности. Все прошедшие сутки скрутились в одну секунду. Делла мало что помнила. Сутки взаперти зеленых стен, потому что опасалась ступать за порог спальни. Разговор с преподавателями, разговор с аврорами. Рассказала ли она что-нибудь толковое? Хотя бы про туалет Миртл? Она не помнила. Даже, кажется, не оправдала никак свое нарушение комендантского часа. Но от неё и не требовали оправданий, не наказали. Освободили ли от занятий? Она не помнила… в любом случае не пойдет. Ни шагу из гостиной, ни шагу в эти кошмарные коридоры. Делла уперлась руками по обе стороны от раковины, ссутулившись, пытаясь прийти в себя, сбросить с себя остатки сна. Желудок скручивался — то ли от ужаса после кошмара, то ли от голода: за последние сутки не проглотила ни куска еды, не могла себя заставить. Как же давно ей не снились кошмары, связанные с водой... Годами. Делла надеялась, что уже похоронила в себе этот страх, не считая всех тех моментов, когда ей становится паршиво от одного только дурацкого дождя или взгляда на окна гостиной, в которых видна озерная вода, но кошмары… Спровоцировано произошедшим, скорее всего. Той её попыткой заглушить одну боль другой. Воспряло из-под обломков сознания. В первую ночь, в лазарете, ей дали выпить зелье сна без сновидений, но в гостиную отправили уже без него. Чтобы не вызвало привыкания. Это правда то, что их волновало? Не выработается ли у неё зависимость от зелья? Не всё остальное? Делла запросто приняла бы на себя ношу сильно зависимой, если бы только это помогло ей забываться сном, не опасаясь, что во сне она снова останется утопленницей. Если бы спасло от кошмаров ночью и наяву. Было ли это вовсе явью? Как явь может быть настолько абсурдной и неправдоподобной? Это новое существование правда напомнило сны, в которых всё — кусками. Будто последовательность событий покромсали проклятьем, выдернув малозначимые фрагменты, а промежутки полнились только страхом и отчаянием, что плескался в глазах в избытке. Сама же видела этот страх у себя в глазах, у той себя, которую не узнавала в отражении. Потускневший, перепуганный, как у затравленной лани взгляд, и лицо бледное, как у мертвеца. Регулус впился взглядом в свое незнакомое отражение. Глаза безумные, как будто и не он вовсе. Дикие, как будто голодные, обреченные, темные, почти демонические — и ни одна душа ещё не поняла? Как он мог разгуливать по замку с таким взглядом и не быть пойманным? Ему сто раз уже казалось, что он себя сдал. И ни разу это не подтвердилось. Авроры поговорили с ним, да. Что толку? Проверили его палочку с помощью Приори Инкантатем, но он же не недоумок, чтобы пользоваться своей. Другая на тот момент была уже надежно спрятана. А в голову авроры никогда не лезут. Это почти смешно. Они готовы допускать всё новые и новые жертвы, лишь бы не пользоваться радикальными методами, не ужесточать допросы, не нарушать чужие права и этим же даруют другим безнаказанность. Потрясающие порядки… Даже если бы залезли — Регулус был подготовлен. Умел закрывать свое сознание, учился этому у кузины всё лето. Но почему не может закрыть сознание от самого себя? Просто не вспоминать? Заблокировать себе же доступ? Почему в такие моменты, когда он пытался, сознание крошилось, расходилось трещинами, и осколки его только больнее впивались в голову? И сейчас. Снова вспоминал, против воли, будь его воля — рассек бы себе в кровь голову, только бы не вспоминать кровь чужую. Когтевранка будто знала. Понимала, к чему всё ведет. И все равно… все равно пошла. Его мутило. Отошел от раковины, сполз на кафель, упершись затылком в стену. Мерлин. Её попытка сопротивляться… Кто бы мог подумать? Не парень-пуффендуец, не девчонка с Гриффиндора, на котором каждый второй готов из кожи вон лезть, только бы не сдаваться без боя и всё такое. Им двоим мешал ужас, он это понимал. Паника и неожиданность. Но для когтевранки тоже это должно было стать неожиданностью. А она как подозревала, с самого начала. Тогда зачем вовсе потащилась с ним? Верила в лучшее, до последнего? Он не подозревал. Даже представить не мог отпора с её стороны. И — Мерлин, прости — просто растерялся. Когда намеревался уже применить удушающее, а она — взмахнула палочкой быстрее. И там уже не до удушающего, не до целых минут удушья, нужно было действовать быстро, наверняка. Первое что пришло в голову. Режущим по горлу. И ужас в её перепуганных глазах. И рука, потянувшаяся к горлу, будто способная остановить поток жизни, хлынувшей кровью через глубокий порез. И тело на полу. Его прикованный к этому зрелищу взгляд, смотрел, не моргая, парализованный своим же ужасом. Его пожирало не только это, не сама картинка, а факт. То, почему вовсе она пошла с ним изначально. Он знал. Всегда было видно. Влюбленная идиотка… ей не стоило. Ему не стоило пользоваться этим, но у него не было выбора. Никто иной не стал бы наедине со слизеринцем бродить по коридорам, пока все на ужине. И в итоге — сплошная катастрофа, от и до. Начиная с того, что он воспользовался её наивной влюбленностью, и заканчивая другим образом перед глазами, не менее живым, ярким, вдалбливающимся в подкорку мозга. В тот момент ему казалось, что вечер не может стать паршивее, но, конечно, мог. Айвз, перепачканная в крови когтевранки, своей проклятой подружки. Опустошенная, совершенно не в себе. Похожая на призрак, на худшее видение сумасшедшего. Он не хотел. Это не должно было быть так. Всё не должно было быть так. Хотел, чтобы когтевранка, как и остальные, умерла тихо. Это все равно больно, он понимал, но не больнее, чем захлебываться кровью. Для того и ломал голову над проклятьем: чтобы никто не мог распознать его происхождения, чтобы смерть была не самой мучительной, чтобы жертва не могла закричать и позвать на помощь и главное — чтобы без крови. Даже спустя сутки он не мог в полной мере объяснить себе, что это было. Зачем та сцена с Айвз. Благоразумнее было скрыться в гостиной, позволить ей столкнуться с учителями и просто увидеть то, что её взгляду не предназначалось вовсе. Это не его дело. Пытался найти оправдания самому себе, прагматические причины и доводы, но не выходило. Просто был не в себе, просто поддался бурлящему в жилах безрассудству и просто не хотел, чтобы она видела. Увидела всё равно. Возможно, не только это. Было причиной. Ему было нужно. Его разум рассыпался, съедался безумием, и он с трудом добрался хотя бы до ближайшей мужской уборной, где его тут же вывернуло, а после пригвоздило к полу, не давая встать, прийти в себя. Его било лихорадочным ознобом, и от этого ныли все мышцы, раскалывалась голова. Провел на кафеле вечность, прежде чем опомниться, додуматься взглянуть на Карту, понимая, что пора уже выбираться оттуда и прятать орудие преступления. Увидел её, просто невозможную, раздражающую до жути, вечно лезущую не в свое дело. Чего ей всё неймется… Но это помогло, потому что ему было нужно — кого-то живого. Рядом. Дышащего и с бьющимся сердцем. Одно наложилось на другое — и вот он вжимает её в стену, ощущает её трусливо громкое сердцебиение в груди и её дыхание своей ладонью, сам против воли дышит запахом её волос, впуская глубоко в легкие, сверлит взглядом идеально прямой пробор и проклинает себя, потому что рассудок поплыл еще больше. Уносился всё дальше и дальше, вглубь, пока его трясло безбожно, но он молил, чтобы она этого не чувствовала, чтобы ничего не поняла. В итоге помогло. Наблюдал за её реакцией на его слова и приходил в себя, усмиряя клокочущее помешательство. Приходилось следить за каждой своей фразой, за каждым действием, и он удивлен, что ему вовсе это удалось, потому что язык заплетался и приходилось проглатывать острое желание упасть плашмя и закричать, давил крик в себе, позволяя ему разъедать легкие. Это его встряхнуло. И позволило впоследствии сдерживать себя при допросе аврорами, которого бы и вовсе не было, если бы он не устроил это представление с долбанной Айвз, и все же… Сидя сейчас в ванной комнате, пытался дышать ровно. И все равно тщетно, потому что стоило только подумать о том вечере, и весь воздух выходил из легких. Запустил пальцы в волосы, сжал, сдерживаясь, чтобы не вырвать клочьями. Он больше не хотел. Всего этого. Вовсе не хотел. Если первые жертвы ещё как-то перенес, стерпел — пусть и приходилось жить на одних только успокаивающих снадобьях, умиротворяющих бальзамах и животворящих эликсирах, иначе бы уже давно откинулся — то последнее убийство, настолько выбивающее из него дух, было краем. Пиком того, на что он способен. Он больше не может. Не заставит себя. Но он не мог просто прекратить. Метка, что жгла ему взгляд даже под слоями одежды и дезиллюминационными чарами, была тому прямым доказательством. Всё чаще он мечтал просто отрезать себе руку и скормить фестралам, только никогда больше не видеть черный череп на предплечье. О, как он был горд, когда получил эту отметину палочкой Темного Лорда. Как грезил её получением несколько лет. Вырезал сводки о Темном Лорде из газет. Обвесил всю свою стену. Слушал родительские рассказы об их школьных годах, впитывая каждое упоминание Лорда, пытался представить, каково им было — видеть его каждый день, наблюдать, пусть и издалека, за его становлением, говорить с ним, как с обычным знакомым, приятелем. Не верилось. Что некогда родители видели Лорда ежедневно, а Регулус только грезил до умопомешательства однажды увидеть его тоже. Что для всего мира он Лорд Волан-де-морт, а для родителей Регулуса, как и для многих их ровесников, он остался в уме еще как Том Реддл, крайне одаренный юноша, исключительный студент. И эта их к нему приближенность… опьяняла. Будто сближала заранее, заведомо, пока Регулус ещё даже не был удостоен чести познакомиться с Лордом лично. Этим летом — был удостоен. Наконец. Регулус ждал этого годами, не мог спать ночью накануне, был суетливым и беспокойным, представлял и представлял, как всё пройдет, каково это — говорить с ним. Сейчас он вспомнил и поморщился от того, что выглядел, наверное, унизительно счастливым щеночком, сияющим так, что аж подсвечивалась аристократически бледная кожа. Даже когда ему на руке выжигали черную мерзость, счастливое сияние продолжало щипать кожу изнутри. Регулус лелеял метку, как самое ценное свое сокровище. А после получил задание. Свое первое задание, которое подтвердит твердость его намерений верно служить Лорду. Он ожидал услышать о какой-нибудь операции в рядах других Пожирателей, о нападении на маглов. Ожидал, что будет действовать в группировке. Чтобы некто был ему наставником. Был уверен, что не будет брошен в это кровавое море, не будучи ещё совсем не умевшим плавать. В тот день это была личная аудиенция, что уже было редкостью — Лорд устраивал целые собрания, чтобы не тратить драгоценное время на каждого Пожирателя в отдельности. Возможно, Регулус был удостоен личной встречи из-за своей фамилии, своего древнего рода. Мысль, что он мог выделяться в его глазах, вдохновляла. — Насколько мне известно, впереди у тебя ещё один учебный год. Было нечто гипнотизирующее в этом ровном, разливающмся по сырому воздуху голосе. Его хотелось слушать, невзирая на холод, что странным образом бежал по коже. Это было единственное, что он помнил о месте, где Лорд принимал аудиенцию. Холодно и сумрачно. Всё остальное внимание было направлено лишь на Лорда, степенно сидящего во главе стола. Только он притягивал взгляд, как будто отвести от него глаза посчиталось бы за преступление. — Так точно, мой Лорд. Лорд кивнул задумчиво, и Регулус воспользовался этим, чтобы вновь пройтись взглядом по жутким чертам, потому что знал — нескоро представится вновь возможность увидеть. Лорд давно уже не юн, это очевидно, но выглядел всё равно куда старше родителей Регулуса, хотя был им почти ровесником. Лицо должно было быть испещрено морщинами, но белая, белее мела, кожа наоборот была будто натянута на кости до предела, заостряя и без того нездорово острые черты. Было ощущение, что смотришь на голый череп, и это довольно далеко от того, что ожидал увидеть Регулус. Северус ведь предупреждал… Такова, быть может, цена Темных искусств? Но Лорд не выглядел измученным, иссохшим или немощным. От него веяла темная, густая, непомерная сила, такая, что потрескивал от количества магии воздух, такая, что вокруг всё замолкало, затихало, точно под властью его могущества, в страхе его гнева. Казалось, ему достаточно лишь шевельнуть пальцем, и всё это поместье может сложиться, как карточный домик. Восхищает. — Я считаю пустой тратой потенциала пренебречь твоим положением, — продолжал он, и его пристальный, будто проскальзывающий под кожу взгляд было трудно вынести, но Регулус готов был хоть сгореть изнутри, но выдержать, не отвести глаз. — Стратегические налеты оставим тем, кто уже давно покинул стены школы. Ты же можешь действовать и изнутри, не так ли? В зрачках Лорда словно отливало багрецом. Наверное, можно списать это на неподходящее освещение... Регулус растерянно моргнул, вздрогнул, когда до него докатилось осознание слов Лорда. Не поверил. Попытался заглянуть в изнанку услышанного, увидеть там нечто иное, но никакой изнанки не было. Только предельно чистая чернота. — Извините меня, Повелитель, боюсь, я не вполне Вас понимаю… — Ты прекрасно меня понимаешь, я вижу. И это не было фигурой речи, Регулус уверен. Лорд будто окунался в чужую голову, досконально прощупывал чужой череп изнутри, без всякой палочки и заклинаний. Белла говорила об этом. Лорд поднялся из-за стола, и Регулус проклял себя за то, как протяжно сжались внутренности, заскрипели кости от напряжения. Повелитель остановился позади него, вынудив нервно сглотнуть, смотря прямо перед собой и не оборачиваясь. На плечо опустилась ледяная, будто неживая, ладонь, и этот холод касался кожи даже сквозь ткань одежды. Сердце унизительно затрепетало. Чего ты боишься? Лорд не навредит тебе. — Ты отнюдь не глуп, — сказал он за спиной и легонько, будто по-отечески, похлопал Регулуса по плечу, прежде чем спустя бесконечное мгновение вновь отойти, и Регулус с огромнейшим трудом сдержал недозволительный вздох облегчения. — Потому я и поручаю это именно тебе. Я вижу в тебе амбиции, Регулус. И очень полагаюсь на твой успех. Амбиции. Регулус бы просиял снова, если бы не страх, уже поселившийся внутри, вцепившийся в горло, как змея, страх, подпитываемый едва уловимой нотой в последней фразе. Интонация была такая спокойная, доверительная, располагающая, но последняя фраза… Во рту пересохло. Регулус уточнил, всё ещё, до последнего, надеясь опасаясь просто не так понять: — Что именно мне следует сделать? — Сделай то, что следовало давным-давно. Очисти школу магии от грязи, оскверняющей её веками. — Всех?.. Как его голос ещё не дрогнул? Пока мысли метались в голове одна громче другой. И всё равно тише, чем иной звук — то, как укоризненно Лорд цокнул языком и покачал головой: — Что же ты, Регулус, я не столь жесток, — с укором покачал Лорд головой. — Убить всех грязнокровок до единого прямо перед глазами у Дамблдора… я понимаю, что это может быть несколько… проблематично. Я же и сам некогда был всего лишь учеником, помню, как всё там устроено, — в его голосе будто проскользнула дикая тень ностальгии. — Потому остановимся на определенном, незначительном количестве. Символичном. Скажем… семь. — Семь учеников, — отрешенно повторил Регулус. — Именно так. Как ты считаешь, ты справишься? Регулус знал, что не может ответить «нет». И метка на руке, всё ещё ноющая, пылающая — тому подтверждение, будто шептала ему правильный ответ, единственно верный, и никакой больше. Регулус не понимал, почему именно ему дали это задание. Он был знаком со многими Пожирателями, у всех были кардинально другие задачи. Малфою поручили заполучить информацию, Белле поручили участвовать наравне с другими в одной из подрывных операций. Никому не приказывали убить семь школьников. Всё равно что детей. Под носом у одного из самых могущественных магов. Но ведь… Лорд же понимает невозможность трудность этого задания и то, что школьнику это может быть не по силам? Не станет же карать его за оплошность или откровенный провал? Пытать только-только получившего метку последователя, верного настолько, что Регулус жизнь готов отдать за Лорда? Лорд твердил, как ценна жизнь каждого солдата на стороне правой идеи, что все мы боремся за благое дело, и он не имеет права растрачивать эти ценнейшие силы попусту. Не стал же бы он… — Разумеется, мой Лорд. Это честь для меня и моей семьи, — почтительно склонил Регулус голову. — Я сделаю всё, что в моих силах. Утром того дня он думал, что по приходе домой в первую очередь поговорит с родителями, что будет полон сил, энтузиазм будет литься через край от встречи с тем, кого Регулус почитал все эти годы. И восхищения не поубавилось, всё то же. Но он не проронил и слова о деталях врученного ему задания, не вдавался в подробности, бросил нескольких вежливых фраз и отправился в свою комнату, где, не смыкая глаз, пролежал неподвижно часами. Пытаясь осознать и борясь с опустошением, забравшим у него все эмоции. На следующий день стало проще. Отбросил тревогу, принялся за дело, понимая, что не может больше тратить ни часа, ни минуты, должен посвятить всего себя заданию, только бы не допустить ни единой ошибки, не подвести ни себя, ни семью, ни Лорда. И посвятил. Как оказалось, его сил недостаточно. Сломался уже после первого же убийства, но упрямо собрал себя по частям, в весьма хлипкую конструкцию. Потом сломался вновь. И вот… третье. Летом Регулус был уверен, что это будет куда проще. Убийство маглов, в качестве тренировки, выдалось прескверным, но со временем должно было полегчать. Маглорожденные — не люди. Если маглы — животные, то маглорожденные — отвратительная помесь, недо-волшебники, грязное пятно на магическом мире, которое всего-то нужно вывести, вычистить проклятьями. Он же этого хотел? Об этом мечтал? Годами! Очистить мир от грязи, сделать его лучше, бороться до последнего за свои идеи, верно служить своему вдохновителю. Сейчас у него чесалась кожа, как если бы под ней копошились жуки. От ощущения крови на теле, которая даже ни разу не коснулась его непосредственно. Он не позволял перепачкаться себе в чужой крови и все равно чувствовал её, ощущал, как грязь облепляет каждый дюйм кожи. Хотел бы расчесать её, до мяса и костей, содрать напрочь, только бы не чувствовать. Но не мог. И покончить со всем не мог. Застрял. Шаг влево, шаг вправо — полетит Непростительное прямо в голову. Поэтому только вперед, все больше и больше погружаясь в грязную кровь и густую мглу. Шумно вздохнул и слабо ударился затылком о стену, будто желая выбить все мысли из черепа. Ещё раз. Влажные от воды пряди упали на лоб, и он ударился снова, прежде чем затылок заныл и вместе с тем в мозгу назойливо заныла мысль, кто мог бы стать следующим. На кого могла бы упасть мишень теперь. Четвертая. Чтобы его не бросало так сильно из одного состояния в другое. Чтобы покончить с непонятным безумием, тщетно, но упрямо пытающимся увести его по другой тропе. Да. Так будет правильнее. Покончить с соблазном остановиться, с этими обманчивыми мыслями. Не будет возводить эту цель в абсолют, делать приоритетом, нарочно подставляться, но, если вновь, как тогда на площадке, выпадет возможность, думать дважды он больше не станет. *** Пошли уже следующие сутки, но они комками слиплись с предыдущими в одну сплошную трудно перевариваемую кашу. Делла так никуда и не выходила. Сидела в спальне. Закопала себя в постели, и одеяло стало ей крышкой гроба, из которого подниматься она не намеревалась больше. Похоронена заживо в своих мыслях. Все физиологические чувства отошли на второй план, голод притупился, лишь изредка желудок сжимался, требуя еды, но она не обращала внимания до тех пор, пока в глазах не начинало темнеть. Будь у неё здесь друзья, они бы заставляли её есть, возможно, приносили бы еду. Но слизеринцы просто наблюдали с любопытством, как маглорожденная гниет изнутри, гниет, прокручивая снова и снова тот вечер, пытаясь по частям воссоздать то, что было до этого, вцепляясь клещами в одну только мысль. Это он. Он. Кто ещё? Захотелось сжечь черный блокнот к чертям, потому всё равно все предположения скомкались, слились чернилами в одно единственное имя, вылились в предположение, даже не подтвержденное доказательствами, но она знала. Кто ещё мог бы? Слишком большое совпадение. По школе никто не бродит после отбоя. Бродил он. И Инквизитор. Он дрожал, она чувствовала. Так сильно, будто эта дрожь была её собственной, так, будто это не от её страха, а от него, передалось судорогой, из-за того, как тесно прижались тела. И его взгляд. И его почти истерический смех. С кем бы ещё пошла Софи, разделившись с Итаном? Влюбленная дура. Была. Делла не хотела терзаться тупой болью и выбрала вместо неё злость. На Софи, за то, что додумалась бродить в одиночку, без когтевранцев, за то, что доверилась Блэку, если это всё же он. На Блэка — особенно. Если это он. На себя — за то, что не предотвратила. Всё её расследование обернулось ничтожностью, ничего так и не дало, не предотвратило новую жертву, не спасло Софи. Все часы, проведенные в библиотеке — зря, вся эта головная боль — зря, все распри с когтевранцами на этой почве… зря, зря, зря. Делла чувствовала себя жалкой, бесполезной и главное — беспомощной. Беззащитной и слабой. Даже со всеми мерами предосторожности, даже с патрулирующими коридоры учителями, Инквизитор сумел перерезать ученице глотку и остаться незамеченным. Игрался с чужими жизнями и судьбами, возомнил из себя божество, решающее всё за других. Водил учителями по всему замку, как марионетками, не способными как-либо повлиять, беспомощно мечущимися из угла в угол, так и не находя виновника, не спасая обреченных учеников. Как? *** Зазвенели колокола, оповещая о начале занятия, но Регулус чуть задержался, продолжая на Карте рассматривать неподвижную точку в слизеринской спальне семикурсниц. Грязнокровка так и не выбралась из своей клетки и, видимо, даже не планировала. Ожидаемо и объяснимо, и всё-таки… Тряхнул головой, отгоняя любые мысли, кроме действительно важных, и уже привычно взглянул на директорский кабинет. Разумеется. Дамблдора снова нет в школе. Регулус от этой мысли испытывал нечто среднее между дымчатым облегчением, сардонической усмешкой и простым непониманием, как можно оставлять школу, пока в ней один за одним умирают, пусть и не прямо-таки люди, но грязнокровки. Конечно, Дамблдор застрял меж двух огней — либо война, либо школа. А жертвы повсюду, куда ни посмотри. Возможно, потому Лорд и дал подобное задание. Выбить почву из-под ног противника необходимостью быть либо здесь, либо там. Регулус часто думал о причинах того, почему Лорд дал ему такое поручение, на уме были сотни невнятных вариантов, и это казалось самым реалистичным. Просто выгодно. Наградил Регулуса ответственностью по самое горло, потому что ожидал от него невообразимого успеха, который дал бы очередное преимущество в войне. Вздохнул, приложил палочку к пергаменту и произнес уже приевшееся и абсолютно бессмысленное «Шалость удалась». Этот артефакт можно считать настоящей находкой и самым значимым проявлением его везения. Регулус замечал карту в руках своего старшего братца ещё годами ранее. Так уж повелось, что Регулус всегда обладал неуемным любопытством и, когда следует, беспринципностью. Поэтому порой, когда выдавалась возможность, просто наблюдал, на случай, если вдруг это пригодится. Он понимал, что это карта Хогвартса, хотя никогда не было возможности увидеть её поближе, понимал это только по обрывкам фраз, которые нечасто мог слышать. Он никогда не испытывал потребности в схеме школы, поэтому, когда Филч конфисковал у них этот непонятный кусок пергамента, Регулусу было глубоко все равно. До того, как получил задание. Как произошло и с латынью, Регулус выудил этот малозначимый фрагмент из памяти только под натиском необходимости. Вспомнил летом и в самом начале учебного года вызвался, в качестве старосты, помочь неграмотному завхозу с бумажной волокитой в его коморке. Отыскать карту и незаметно забрать её не составило труда. Куда большей проблемой оказалась неспособность её прочесть. Это был всего лишь жалкий кусок пергамента, хотя Регулус был уверен, что Сириус со своими дружками вечно пользовались именно этим мусором. Какие бы заклинания он ни применял к карте, она всего лишь яро его поносила. Преимущественно — некий Бродяга, и, судя по всему, это был отпечаток как раз любимейшего старшего братца. А потом Регулус пошел на отчаянные меры и направился прямиком к единственному школьному приведению, на которое мог бы положиться. Привидения ведь знают и видят всё. Глаза и уши замка. Кровавого Барона боятся и привидения, и ученики, но Регулус не видел смысла остерегаться бесплотного духа, ещё и отвечающего за его факультет, ему нередко приходилось с ним контактировать по долгу старостата. Кровавый Барон, в общем и целом, был неплохим собеседником. И Регулус прямо у него спросил, игнорируя жуткий лязг цепей в башне, не видел ли он, как работает Карта. Увы, Барон не видел, но очень точно предположил, кто мог бы видеть или знать наверняка. Пивз не был исключением из длинного списка тех, кто страшился мрачного привидения, поэтому кротко пришел по первому же его зову и по приказу Барона запросто выдал всё, что знал о карте тех, кого прямо-таки почитал и кем вдохновлялся. Регулус не верил своему везению, когда обнаружил, на что способна Карта. Настоящий дар судьбы. Если бы не она, он мог бы попасться на первой же жертве. Она тоже не гарантировала успеха во всем, но одно накладывалось на другое. Его нынешнее положение было соткано из множества вещей, качеств, умений, и если убрать хотя бы одно звено из длинной цепочки — всего бы этого не было. Был бы уже на полпути в Азкабан. *** Её пассивной злости, наглухо запертой внутри, пришло завершение, когда в гостиную явился Слизнорт. Сперва Делла с отчаянием подумала — снова. Наверное, снова перекличка, снова жертва, хотя уже бессмысленно искать: пропавших в змеиной гостиной нет, здесь разве что Делла имела для Инквизитора хоть какое-то значение, только на ней висела мишень, и если убийца — один из учеников, тогда за ней действительно стоило бы наблюдать даже в стенах гостиной, но, разумеется, никто этого не делает. Как оказалось, нет. Никакой новой жертвы. Слизнорт пришел конкретно к ней. Выразил беспокойство её отсутствием в Большом зале, её состоянием и настоял на том, чтобы она выбралась из этого болота или хотя бы создала видимость. Конечно, сказал другими словами, но суть была та. Неловко выразил сожаление о Софи, имя которой до произошедшего и не запоминал-то толком, неловко похлопал Деллу по плечу и убедил пойти на ужин. Убедил — слово громкое, потому что Делла не сопротивлялась. Просто переоделась, действуя скорее механически и по инерции, и последовала за ним по коридорам, что стали ей пыточной. Даже не в подземельях. Повсюду. Он что-то говорил, а она всё думала. Одну её теперь, наверное, вне гостиной не оставят. Три маглорожденные жертвы — уже закономерность, совпадения быть не могло. Будут сопровождать повсюду? Может ли она запросить сопровождение куда-нибудь из гостиной, навсегда, чтобы не возвращаться больше в зеленые стены? В перерыве между невнятной речью Слизнорта она сказала совершенно не в тему и совершенно бессмысленно: — Наверное, я стану следующей. Для комплекта. Если Делла станет четвертой. С каждого факультета по одному маглорожденному. Символично, конечно, но Делла не хотела жертвовать жизнью в угоду символичности. Слизнорт покосился на неё так, словно она начала лишаться рассудка. Словно? Ответил что-то на эту жуткую, мрачную бессмыслицу, Делла снова пропустила мимо ушей. И остановилась. Посреди коридора. Уголок, отдаленно похожий на самодельный мемориал, который она обычно предпочитала проходить, не замечая, никогда не останавливаясь и не всматриваясь в фотографии. Майкл Хорн, Мэри Макдональд. Люди ставили здесь свечи, приносили сюда цветы и что-либо связанное с погибшими, записки, послания, слова скорби. Делла никогда не смотрела и не вчитывалась, продолжая упрямо держаться в стороне. Но господи... Софи такая счастливая на колдографии, которую выбрали, чтобы потеснить ею двух других. Ежилась от холода, на длинных ресницах блестит снег, и ветер треплет волосы, но она улыбалась, смотрела в колдо-аппарат, и глаза её, такие радостные, будто детские, блестели. Столько цветов вокруг фотографий… Делла стояла, не в силах заставить себя шевельнуться. Только смотрела на повторяющуюся картинку на колдографии, будто заевшую, как всё тот же образ, подернутый темнотой и пеленой крови, образ, который Делле только недавно удалось выскоблить из головы. Теперь, когда тот ужас спал, когда пропала бесследно злость на весь мир, Делла осознала в полной мере. Что Софи ей больше вот так, как на фотографии, не улыбнется, не заглянет через глаза в голову, прочитывая эмоции Деллы так удивительно точно, не прикоснется в тщетной попытке утешить, не обидится на сущий пустяк, не рассмеется с несмешной шутки. Делла вспоминала. Как сидели летом у Софи дома в пижамах, как устраивали ночами марафон фильмов, нудными часами готовились заранее к экзаменам. Те несколько недель у Софи Делле никогда не казались особо запоминающимися, но сейчас сознание вцепилось в эти воспоминания, как в спасительную соломинку. Пока глаза начинало печь от слез, а глотку — жечь от разбухающего в ней кома. Родители Софи уже приезжали? Делла познакомилась с ними как раз этим летом. Каково было бы встретить их теперь... убитых горем. Забирающих тело своей дочери. Делла всё пропустила. Что, интересно, сказал о ней Дамблдор? Стандартные речи или что-то получше? Сказал ли что-нибудь вовсе или снова пропадал вне школы, пока здесь умирают дети? Делла всё пропустила и не жалела. Не вынесла бы сидеть снова в зале с черными флагами, снова слушать скорбную речь, но на этот раз — вспоминать. — Делл? Дрогнула. Не поверила своему слуху, потому что вовсе забыла. Вспоминала о нем, когда закипал в жилах гнев от того, что не защитил. Пропадал где-то, пока Софи… одна… он обещал, что не позволит этому случиться. Делла проклинала его за несдержанное обещание. И ни на секунду не задумывалась, каково ему. Повернула отяжелевшую голову, высмотрев Итана через пелену в глазах. Стоял в группке когтевранцев, но, увидев Деллу, отделился, шагнул навстречу. Под воспаленными глазами — темные синяки, заметные даже отсюда. Делла впечаталась в него. Преодолела небольшое расстояние на ватных ногах и впечаталась ему в грудь, пряча лицо в теплой мантии, теплой от него, от биения его сердца, живого. Итан даже не опешил. Прижал её тут же к себе, как будто это не было первым, единственным случаем, когда она его обняла, уперся подбородком ей в волосы, проводя ладонью по спине. Делле никогда не нужны были прикосновения. Делла не привязывалась. Делла спокойно забыла бы о Софи и Итане после окончания школы, потому что они были просто приятелями. Далеко не глубоко близкими ей людьми. Делла была в этом уверена. А потом в раз всё переломилось, надламывая и её заодно, до хруста в каждой кости. И, может, будь всё иначе… Делла бы и правда не так уж тяготилась впоследствии. Если бы их пути просто мирно разошлись. Если бы. — Могла бы сказать, что в порядке, — услышала она его укоряющий голос, не слишком умело маскирующий бессилие и горечь. — Похоже, что я в порядке? — прозвучало едва ли внятно: она все еще вжималась в его тело, отдаленно слыша слабое биение его сердца, то, что так отчаянно выискивала в другой груди, в другом теле. — Мерлин, Делл, — процедил почти раздраженно. Но успокаивающе гладить её по спине не перестал. — Ты меня поняла. Тебя не было сутками. Что мне нужно было подумать? А что он мог бы думать? Если её смерть не озвучили в Большом зале — значит, жива. Ведь такова закономерность. Классика, воцарившаяся в стенах школы. Смерть — перекличка — Большой зал — усиление мер безопасности, которые все равно никак не помогут. Неужели так уж переживал за неё? Кто она ему? Он ей кто? Их обоих связывала по большей части Софи. И теперь, снова — просто столкнула их своей смертью, оставила их одних, наедине друг с другом и горечью. Делла отстранилась, вглядываясь в лицо, которое будто постарело. Изнывающие глаза впали, лицо зеленовато-бледное. Захотела что-то ему сказать, но в голове была всё та же каша, в которую превратилось её существование. Густая, терпкая и вязкая, так, что не пробраться ни к единой ясной мысли. И не потребовалось. Итан уже вел её к Большому залу. А Слизнорт?.. Куда-то делся. Не стал мешать, наверное, удалился, к своему счастью, потому что ситуация явно не была ему по душе. А кому была? Находился ли хоть один человек, который, как долбанный наркоман, чувствовал наслаждение от этой витающей по воздуху скорби, от лиц сломленных напрочь людей, от траурных флагов в зале? Инквизитор. Властитель чужих жизней и больной на голову психопат. Наверняка упивался своей силой и властью, наслаждался безнаказанностью и мыслью, что никто ничего не может сделать. И тогда, должно быть, искусный актер, потому что ни один взгляд в школе нельзя было назвать торжествующим. Либо безразличие, либо подавленность. Глупо было бы выдавать себя эмоциями. Вглядываясь в людей, Делла несколько недоумевала, потому что думала, что на неё, наконец объявившуюся и до этого прячущуюся в ненавистных стенах, будут смотреть, но внимания как такового не было. — Они знают?.. — спросила она неуверенно у Итана. — Как всё… — Знают, как, но не знают, что ты всё видела. Поэтому и не смотрят, если ты об этом. Выходит, никто даже не знает. Думают, просто скорбь. Бесчувственная слизеринка внезапно обрела чувства, потеряв подругу, и на этом всё. Никаких подробностей. У неё не было сил или желания подумать, к лучшему ли это. Делла кивнула и только затем опомнилась, что Итан вел её к когтевранскому столу. Даже на секунду не поколебавшись, не задумавшись о том, чтобы по традиции отпустить её к слизеринскому. Никто и слова не сказал, не прокомментировал. Само собой разумеющееся, теперь она всё равно что в одной с ними лодке. С кем Софи была ближе, с Деллой или с однокурсницами, с которыми делила спальню? Ещё один бессмысленный вопрос, непонятно зачем заполняющий голову ватой. Особо и не выделялась среди когтевранцев. Наверное, некоторые и вовсе разницы бы не заметили. Её отличием был только зеленый галстук, потому что слизеринскую мантию она надевать не стала. Неизвестно, наденет ли еще хоть раз. Мантия была тщательно очищена от крови, но Делла не могла. Даже смотреть на неё. Делла удивилась, насколько жизнь за другими столами не поменялась. Атмосфера омрачилась пуще прежнего, но никого не задела новая смерть, как ударной волной. Очередная жертва. Почти безликая. Во всё больше пополняющемся списке Инквизитора. Так вот, каково им было? Всем тем, кого затронуло, пока других — нет? Пока другие ходили спокойно на занятия, не страдали от упадка аппетита, обсуждали абсолютно любые темы, а не только смерть, смерть и смерть. Делла так и не смогла заставить себя поесть, поэтому её приход сюда оказался лишенным смысла. Стоило только посмотреть на мясо, которое ученики на своих позолоченных тарелках разрезали столовыми ножами, и её тут же мутило, желудок скручивало, и ни о каком аппетите и речи быть не могло. Только сделала глоток клюквенного сока, смачивая давно уже пересохшее напрочь горло. А после что-то её потянуло. Поднять взгляд. И посмотреть сквозь ряды учеников, сквозь расстояние нескольких столов, на слизеринский стол, ловко выцепляя одно только лицо среди сотни других, и внутри екнуло протяжно. Потому что взгляды столкнулись. Он тоже посмотрел на неё. Это был ты? Скажи мне. Скажи. Прошу тебя. Ответь, какого черта ты забыл в коридорах после отбоя. Ответь, какого черта твой взгляд так безумно горел. Ответь, какого черта ты дрожал. Но дрожал бы он, будучи действительно убийцей? Будучи хладнокровным маньяком? Не должно ему быть глубоко плевать? Почему ты смотришь, Айвз? Что пытаешься высмотреть? Подозреваешь? Почему ты вовсе наконец выбралась из своей норы? Лучше бы не выбиралась, потому что не видеть её и, следовательно, просто не вспоминать было проще. Хранить внутри цель покончить с очередной грязнокровкой было проще. Если не видеть её. Стиснул крепко челюсть, пытаясь побороть внутреннюю дрожь, которой его унизительно пробило, когда он внезапно столкнулся с её взглядом. Через столы, через головы других учеников. Как намагниченные, друг к другу. Его тошнило от одной только этой мысли. Подозревай. Если так угодно. Это ничем не поможет и ни к чему не приведет. Пускай захлебнется своими догадками и мыслями, грызущими изнутри. Его грызло не меньше. Хуже любого паразита, падальщика, твари, что поселилась внутри и отравляла существование и выполнение задания. Что именно его отравляло? Сказал бы, что совесть, но сомневался, что мог бы отыскать в себе её следы. Пришлось удушить её на первой же жертве, вместе с Хорном, и сейчас внутри могли покоиться разве что её призраки, безголосые и бесполезные. Барти что-то сказал, Регулус не вслушивался, хотя голову к нему повернул, делая вид, но это было лишь чтобы отвести наконец взгляд от грязнокровки, чьи темно-карие глаза были видны даже отсюда и заметно насытились еще более отвратительной грязью, тусклой, отвратной. И кто тому виной? Барти говорил о квиддиче. Конечно, не о когтевранской грязновке — это обсудилось ещё пару дней назад, пока весть была горячей. Окружение Регулуса быстро теряло к такому интерес. Поначалу строили теории, особенно Барти, но не находили весомых доводов в пользу кого-либо. И просто наблюдали, как сторонние зрители, наблюдали почти с первых рядов, сами того не ведая. Барти не знал. Порой Регулусу хотелось ему сказать, так сильно, до жжения на языке и в глотке, но не мог, проглатывал это желание, запихивая глубже под ребра. Даже родители не знали. Знали только о факте существования задания, но не о его сущности. Могли, конечно, уже догадаться, но сам Регулус и словом не обмолвился. Никто не должен знать. Так безопаснее. — Я думаю, это Блэк. Просто вбросила в наполненный множеством голосов воздух, не зная, услышит ли Итан её голос. Услышал. Вгляделся в неё непонимающе. Делла готовилась отвечать на вопросы, но Итан будто сам высмотрел в её лице, или её глазах, или каким-то чудом — её голове, все ответы. — Могу это понять, но его уже допрашивали, — теперь уже Делла перевела на него потерянный взгляд. — И если авроры ничего не обнаружили — очень вряд ли. Что могло подразумеваться под допросом? Скорее всего его палочку исследовали на последнее проклятье. И неужели ничего не нашли? Скорее всего расспросили, почему он шастает по коридорам. Неужели их не смутило его жалкое оправдание? Скорее всего могли осмотреть и его комнату, его вещи. Неужели? Ничего? Не нашли? Неужели её подозрение совсем беспочвенно? Да, он мог оказаться вне гостиной по любой причине, да, его не было в Хогсмиде, да, у неё нет ни единого доказательства... Даже плечи чуть опустились. Иметь хотя бы одну весомую догадку, вцепиться в неё, хоть как-то помогало существовать, наливая вены злостью. Теперь и эту догадку просто отняли. Неужели и вправду не Блэк... — Ты должна уехать. И снова она с трудом разобрала чужие слова. Её мозг терял свою исправность, ломался на куски и покрывался ржавчиной. Любая речь доходила заторможенно. Итан объяснил прежде, чем она успела задать десяток вопросов: — В субботу поезд. Декабрьский. Помнишь? Многие планируют уехать. — Теперь уже многие. — В основном, конечно, маглорожденные. Айрис тоже едет домой. Ей... ей, наверное, ничего не грозит, но мы с родителями решили, чтобы она держалась подальше от этого всего. И ты уедешь тоже. — Даже не вопрос. Утверждение. — Тебе нельзя тут быть. Делла напрочь забыла о существовании поездов, путей к отступлению, шансе на спасение. Забыла, что планировала дождаться жертвы и потом уже решать. Декабрьский… да, Делла помнила. Ходил по расписанию каждый год. За два дня до Рождества, отправляя учеников по домам отмечать праздник с семьей. Теперь он стал спасательной лодкой, отправляющей в безопасное — безопасное ли? — место. В субботу… — А сегодня?.. — Среда. Три дня. В начале года Делла вовсе не планировала уезжать на Рождество, всё-таки выпускной год. Проводить пару недель вне замка, выбиваться из привычного ритма жизни и потом возвращаться. Теперь же это значило, что она не просто уедет и вернется к началу нового семестра. Делла просто не вернется. Уехать сейчас — значит бросить учебу, не сдать экзамены, сбежать в относительно безопасную нору, оставив школу и Инквизитора позади. — Ладно. — Ладно? — Итан переспросил, приподняв светлые брови. Зрачки тем временем бегали по её лицу, исследуя на наличие любых черт, выдающих в её ответе сарказм или любое другое двойное дно. Ожидал, что в неё вцепятся её амбиции? К черту их. Инквизитора. Эту гребанную школу. Всё. Делла приходила в ужас от мысли, что всё летит в пропасть, все те годы её высоких отметок, бессонных ночей за учебой и бесчисленных часов в библиотеке. Латынь, Чары и Отдел магического правопорядка в далеких грезах. Всё покатится в бездну. Уже катилось. Потому что она едва ли могла наскрести силы на нормальное существование, а про учебу не шло речи вовсе. Про экзамены. Может быть, скоро всё пришло бы в норму. Делла пришла бы в себя. Забила бы голову учебой, лишь бы не думать о случившемся, всё также устремилась бы навстречу своим целям, поставленным выше головы. Если бы просто оставила это позади, в прошлом, но прошлое ведь ещё не наступило. Инквизитор ещё не позади. Игра на выживание продолжается, не остановилась, чтобы дать время поскорбеть по тем, кто не выжил. Как можно учиться, когда все мысли заняты страхом за свою жизнь? Какой прок будет в оценках, если её задушат, или зарежут — теперь же ещё появилась вариативность! — в коридорах собственной школы… Делла уедет. Доучится потом, сделает всё, чтобы была такая возможность. Но не сейчас. Сейчас ей надо бежать от этой школы куда подальше, только бы не оказаться с перерезанной глоткой в одном из коридоров. Потом уже можно будет подумать о будущем. Если доживет хотя бы до субботы. С этой мыслью снова взглянула на слизеринский стол, но Блэк больше на неё не смотрел, спокойно болтал с одногруппниками, ужинал, неторопливо и картинно разрезая мясо на куски, как всё тот же долбанный аристократ… К своей еде Делла так и не притронулась. Столовые приборы лежали идеально отполированными, ложки для десерта, вилки, блестящий, идеально заточенный, но так и не использованный… нож. Оглушило внезапной мыслью. Это было откровенно глупо. И бессмысленно. Делла понимала. Если ей в спину прилетит проклятье, ничто ей не поможет, тем более обычный нож для мяса, хорошо заточенный, но не идущий ни в какое сравнение с мощью волшебной палочки. И всё-таки. Дождалась, когда Итан заговорит с однокурсниками. Дождалась наиболее подходящего момента, чувствуя, как бьет уставшее сердце о ребра. И взяла пальцами, чуть приподняла руку, опуская в рукав рубашки маленькое, неприметное оружие. Делла — ведьма, волшебница, да как угодно, и ей не нужно никакое больше оружие, кроме волшебной палочки, но нож, припрятанный в рукаве, никогда не будет лишним. Хотя бы на эти мучительные три дня, что она проведет в ожидании. *** В четверг и пятницу Делла, надо же, всё-таки ходила на занятия, притом по собственной воле. Снова контрольные, потому что конец семестра. Делла даже не пыталась. Ей вовсе не обязательно здесь быть, её учеба подходит к своему завершению через пару дней, обрывается на полпути. Её освободили от занятий. Этого же она хотела? Делла приходила и просто сидела. Сдавала пустые листы. Даже не пыталась списать, даже на самых элементарных предметах. И это — та Делла Айвз? Та слизеринка, почти-отличница, которая дискутировала с преподавателями почти на каждом занятии, проводила часы за исследованиями, безукоризненно выполняла домашнюю работу и пользовалась любыми возможностями выпендриться и блеснуть умом? Её подкосило куда сильнее, чем она только могла представить. Всё показалось таким пустым. Делла так терзала себе нервы из-за контрольных, списывания, попыток извернуться как угодно, только бы получить хорошую отметку. Так мчалась, стремилась, бежала за академическими достижениями, что врезалась в реальную жизнь со всей силы. И её разбило вдребезги. Разбиваться было больно, потому что осколки повсюду — в горле, в венах, режет буквально всё. Столкновение со Смертью, которая не просто отняла кого-то из её окружения, она ещё и наступала на пятки ей самой, глядела из сумрака, дышала вслед, Делла могла чувствовать это дыхание, просыпалась в ночи, всматривалась в темноту и ощущала холод от присутствия Смерти, ожидающей, когда наступит очередь слизеринки. Когда настанет её очередь? Можно ли к этому вовсе морально подготовиться? До субботы, успокаивала она себя. Дожить до субботы. И ничего не случится. Она ходила на занятия, чтобы забыться. Чтобы сидеть в рядах учеников, у которых мир вовсе никак не пошатнулся. Смотреть на доску и не вчитываться в написанные мелом формулы, слышать чужие разговоры и не вслушиваться. Это лучше, чем быть запертой в подземельях, быть одной и топить себя в унынии всё сильнее, и сильнее… и дна всё не видно. Всё так же почти не ела. Пару раз пыталась, и от этого только болезненно сводило жевательные мышцы. Уже отвыкли. И желудок отвык. Жаждал еды, но отторгал её, и её преследовало чувство тошноты, и тряслись вечно руки. Почти не спала. Стоило закрыть глаза, видела либо Софи, либо заливающую пространство воду. Иногда ей казалось, что рано или поздно такими темпами она просто отключится где-то на полпути в коридорах, потому что тело ей уже как будто отказывало, воспротивилось такому резкому перепаду образа жизни, этой безответственности относительно своего же организма. Один раз чуть не выключилась всё-таки. Благо, Итан был рядом, встряхнул её, довел до гостиной. Итан сопровождал её почти везде. Когда у них были уроки в разных частях замка, она ходила с преподавателями, которые водили по этажам небольшими кучками маглорожденных учеников и других, кто тоже опасался ходить по одиночке, не взирая на очевидный мотив убийцы. Очевидно также, что нападения куда вероятнее были бы только после ужина, но многие девочки сбивались в кучки даже на переменах, просто чтобы дойти до туалета. Вот и сейчас. После звонка с Древних рун, которые стояли в пятницу последней парой, девочки с Гриффиндора, с которыми у Деллы было совместное занятие, пошли в туалет, и Делла увязалась за ними. Возможно, они её даже и не заметили — она просто шла безмолвным тихим хвостом, чтобы не оставаться в неприветливых стенах одной. Что-то активно обсуждали, а Делла мельком поглядывала по сторонам. Понимала, что до отбоя никто бы не рискнул. Понимала, как это маловероятно. Но все равно оглядывалась, высматривая, нет ли угрозы для существования. Успокоилась только когда зашла в уборную. Прошла в самую дальнюю кабинку, ближе к окну. Заперла дверцу. Опустила крышку, села поверх и достала из кармана почти пустую пачку сигарет — оставалось буквально несколько штук. До завтра должно хватить, дома купит новую. Прикурила огоньком на конце палочки. Вздохнула такой необходимый дым. Черт возьми, эта привычка всё сильнее пускала свои разлагающие корни ей в нутро, но она не могла от этого отказаться, не теперь. Нервы рвались в ошметки, и только с дымом в легких она могла нормально существовать, не падая в рыдания каждую минуту. Вдох и выдох. Никотин приятно скользил по дыхательным путям. В какой момент её жизнь превратилась в это? Идти по коридорам, постоянно озираясь. Сжимать палочку при любом шорохе. Задымлять туалеты, потому что на свежий воздух она одна не пойдет — разве что крайне редко, когда на перемене выходила на улицу с Итаном. Один раз предложила ему сигарету тоже и он, неожиданно, согласился. Инквизитор надломил её рутину до основания. Обезобразил в крайность. Кто бы ты ни был, сволочь, любуйся. Доволен? Желудок заворчал, требуя в организм не дыма, а еды. Наверное, на этом ужине, который будет минут через десять, стоило бы наконец поесть чуть больше, чем пыталась она обычно. Скоро тело совсем свихнется, если она продолжит в том же ключе. Было бы до одури иронично, если бы в итоге она убила себя сама подобным образом жизни. И никакого Инквизитора не нужно, Ванити была права. Может быть, это его цель? Не убил ещё, потому что хотел измучить до сумасшествия, изнеможения, до того состояния, когда она сама будет молить уже о смерти, только бы это прекратилось. Не дождется. Делла хотела жить, насколько бы невозможной ни сталась её жизнь. Громкие голоса гриффиндорок стали отдаляться, а после и вовсе закрылась дверь, и Делла выругалась про себя. Ну конечно, они не заметили её присутствия. Тут же потушила сигарету о пол и моментально поднялась на ноги, чтобы догнать, пока не ушли далеко. А пространство тому воспротивилось. Перед глазами завертелось, поплыло черными пятнами. Качнуло в сторону. Виском и плечом — к стене кабинки. Боже. Зажмурилась, борясь с головокружением. Её затрясло. Сигарета на голодный желудок… умница, Делл! Ничего-ничего, и не такое бывало. Справится. Конечно, справится. Стиснула зубы, храбро сражаясь с подкатывающей к горлу тошнотой, но с собой не справилась. Когда на слабых ногах шагнула к дверце кабинки, протянув дрожащую руку к щеколде, пол внезапно ушел из-под ног. Ей показалось, что этот грохот слышал весь замок. Но дверь туалета так и не открылась вновь, туалет так и не заполнился снова голосами. Гриффиндорки не услышали и этого. Затылок ныл от падения. Тошнота накатила сильнее, и Делла дернулась, извернувшись каким-то чудом так, чтобы приподняться и на всякий случай согнуться над унитазом. Но так и не стошнило. Часто-часто дышала, чувствуя, как липнут ко лбу пряди волос, и ощущая, что она очень близка к тому, чтобы вывернуться наизнанку, но желудок был слишком пуст, и даже желудочного сока, видимо, оказалось удачно недостаточно. Втянула воздуха поглубже. Попыталась встать. Кафель оказался слишком скользким для её ватных ног, и ступни только соскользнули, роняя слабое тело обратно на пол. Все силы куда-то делись разом, Делла прильнула лбом к холодной кафельной глади, понимая, что не встанет. Ей нельзя. Нужно встать. Нельзя, чтобы пятна перед глазами разрослись ещё больше. Нельзя оставаться здесь. Нельзя проваливаться в забытье, становиться ещё уязвимее, чем всегда. Нельзя терять сознание, пока по замку бродит убийца. Нельзя, нельзя... Нужно встать. Внутри рьяно боролись страх и бессилие, и второе казалось настолько уютнее, зажимало в своих теплых, манящих, окутывающих темнотой объятиях... Таких заманчивых, черт их дери. Нельзя. Делла попыталась. Последняя жалкая попытка встать. Но даже немного не приподнялась, всё тело как будто обмякло, пустило корни в пол. И она сдалась, потому что невозможно. Бороться. Всхлипнула беззвучно, обреченно, и окончательно пропала в беспамятстве.