Инквизитор

Синеватая серость сумерек окутала городок затишьем. К вечеру пруд опустел, обычно здесь проводили летние деньки свободные от школы горстки детей, но мало кто из родителей позволяет своим детям гулять на пруду, окруженном лесом, допоздна. Делле всё не удавалось отыскать в себе силы решиться. Прогуливалась вдоль воды, задумчиво расковыривала носком ботинка рыхловатую землю на берегу, посматривала на колышущуюся легким ветром пустую гладь. Думала. Думала и думала, как же далека она от прежнего здравого ума, раз вообще притащилась сюда. Было здесь что-то схожее с той давней рекой. Хотя куда больше, конечно, походило на Черное озеро, что тоже не было особо утешающим фактом: неизбежно вспоминалась Софи. Живая, ранимая, такая привычная Софи. Прогулки с ней вдоль озера. Безмятежные обсуждения того, какой Блэк мудак и что Софи он не заслуживает. Делла закрыла глаза, вдохнула поглубже щиплющий прохладой воздух, пытаясь избавиться от непрошеных воспоминаний, и это оказалось неправдоподобно просто. Давно уже все они потускнели, как будто прямиком из какой-то другой жизни, слишком далекой и уже никак с Деллой не связанной. Вся последующая череда событий перетянула на себя все краски, оставив прежнюю жизнь обескровленной. Обесцветила всё, кроме одного-единственного воспоминания из детства, которое своих красок никак не теряет. Но с этим нужно что-то делать. Её травмы продолжают пожирать её рассудок кусками, и если со свежими она ничего сделать не может, стоит хотя бы попытаться избавиться от того, что она несет ненужным балластом половину своей жизни. Та несуразная встреча с Блэком не была бессмысленной хотя бы по одной причине: показало, насколько Делла, так сильно сейчас переломанная, бесполезна. Беспомощна, просто до тошноты. Если однажды домой заявится некто, кто может и хочет причинить ей или её матери вред, Делла совершенно ничего не сможет сделать. Один шаг, второй. По шаткому деревянному мостку. Вечер был не самым теплым, и, когда Делла принялась за пуговицы своей одежды, пальцы уже слегка немели. Стянула с себя обувь, рубашку, джинсы, оставшись в заранее надетом купальнике. Сжала в руке палочку. С каждым новым шагом сердце повышало на Деллу свой бессмысленный тон, злющими ударами твердя, какая она идиотка. И, когда она остановилась у самого края деревянного сооружения, сердце кричало об этом так истошно, что впору бы оглохнуть от собственного пульса. Мутноватая вода, кажущаяся совсем темной и плотной из-за сумерек, не особо внушала доверие. Деллу вовсе вода никогда к себе не располагала. Но клин клином же, да? Сколько бы Делла за эти годы ни пыталась, «клин клином» — наиглупейшая стратегия. И всё-таки за этот год многое переменилось. Этот год подарил столько новых травм, перекрутило Деллу через мясорубку с таким немыслимым усердием, что, может, прежние шрамы уже почти затянулись, чтобы подарить наибольшую силу новым. Делла наполнила легкие до краев воздухом и каким-то чудом наложила заклинание головного пузыря: воздух образовался от переносицы до шеи в густой слой, отделяющий половину лица. Осталось за малым. Всего лишь шагнуть. Когда-то она читала множество книг и статей на эту тему и везде пишут, что, конечно, надо бы начинать с малого, погружаться постепенно, но Делла не могла. Пару лет назад пыталась — по шагу, с берега. Глупая затея. Делла кое-как терпела воду лишь где-то до пояса, и то это было сравнимо с изощренной пыткой, как если бы её варили в адском котле. Не смогла бы заставить себя опуститься хотя бы до груди, а уж с головой… Поэтому надо бы сразу. С головой. Главное не забыть заклинание, которое вытолкнет её из воды. Зажмурилась. Вытянула ногу вперед, стараясь заранее не представлять, что её ждёт. И перенесла вес вперед, шагнув и второй ногой тоже. Рассекая собой воду с приглушенным плеском, звук которого остался там, на поверхности, вместе с душой и развалинами рассудка. Здесь — ни единого звука. Вакуум. Черная дыра — кипящая, давящая, съедающая заживо. Обожгло. Вода ошпарила разом, не холодом, а будто и вправду котёл, в самом пекле преисподней. Воздух в легких расщепило в секунды. И нечем дышать. Ожидаемо заполыхало воспоминание набором пятен. Мужские руки держат, так спокойно и неправильно, крепко и твердо, не отпускают, не дают подняться, и легкие горят в агонии, всё её маленькое, слабое, детское тело дергается, мечется, только бы выплыть, выплыть, пожалуйста… Делла забрыкалась в попытке подняться обратно, но внутренний голос держал внизу, предпринимая отчаянные попытки выгрызть этот страх до основания. Тщетные попытки, страх пробрался слишком глубоко, упрямился, выл и кричал, извивался внутри обрюзгшим червем, но не пропадал. Должен. Должен пропасть, она не может так больше. Нельзя подниматься, рано, нельзя. Ты не задохнешься, не задохнешься, не задохнешься. Ещё хотя бы немного… Всхлипнула прямо в пузырь, в котором, казалось, воздуха не осталось тоже. Но пересилила себя, заставила замереть, окаменела ледяной статуей, тянущейся тяжестью ко дну. Ни одного больше движения, только волосы расплывались мягким светлым пятном в этой пустой мутной темноте. Вода не успокаивалась, даже когда не встречала уже сопротивления. Сжимала. Кусала холодом, терзала, жгла кожу. Душила мертвой хваткой, как главного своего врага. Деллу дернуло, когда вслед за предыдущим возникли другие образы. Из снов — Инквизитор, черная перчатка на горле, и ни крупицы воздуха; из реальности — рука Блэка на горле, не сжимает, но воздуха всё равно нет. Нет, нет… нужно выплыть. Выплыть. Какое заклинание? Сознание превращалось в пустое тягучее нечто, зарастало чернотой, в которой только и теснились, вились змеями те образы. Какое заклинание?.. Паника нарастала. Больше и больше, с каждой попыткой вдохнуть, которая даже с целым пузырем воздуха ничем не увенчалась. Аглути?.. асце?.. — Асцендио, — вспомнилось внезапно, и её грубым рывком вытолкнуло наружу, как будто сама вода, решив, что перемолоть до конца не может, просто выплюнула жалкие ошметки того, что изначально в неё ныряло. Делла вцепилась руками в деревянный мосток, ногами всё ещё оставаясь в воде, но главное — голова снаружи. Дышит. Дышит, дышит, дышит. Легкие бесперебойно качали воздух. И попытка ожидаемо провалена. Чего она ожидала? Что что-то вдруг может просто щелкнуть? Может, и могло. Не случилось. Делла саданула ладонью по доскам несколько болезненных раз, вгоняя в кожу занозы и едва не скуля, как подбитый, насквозь мокрый щенок. Черт возьми. *** Мерлин. Регулус саданул рукой по стене. Прислонился лбом, пытаясь перевести дыхание. Бок скотски пекло, уже знакомо, но теперь совершенно безразлично, потому что лихорадило его всего, с головы до ног, не из-за этого. В ушах всё ещё гремели заклинания, перед глазами всё ещё вспыхивали проклятья, и между этими вспышками — образы. Тела. Одно из — совсем маленькое, слабое, беспомощное. Совсем ребенок. Сколько ему было?.. Семь на вид?.. Ты тоже уже убивал детей, — запричитал мерзотный внутренний голос. — Пятнадцатилетних, шестнадцатилетних... Регулус пытался повлиять. Когда кусок потолка падал прямо на мальчика — мечущегося в панике, всего уже пыльного, плачущего и перепуганного, — бросил заклинание будто бы в ребенка, но не попав и расщепив вместо этого глыбу на осколки. Это не помогло. Потому что следом полетело заклинание уже с другой стороны и попало. Проклятье прилетело в ребенка со спины, но смотрел он в тот момент на Регулуса. Своими большущими глазами, которые вмиг — сразу после пронзительного детского крика боли, резанувшего слух, сразу после того, как проклятье стало расползаться кислотой по маленькому телу, разлагая его в доли секунд, — остекленели. На фоне мелькали проклятья, перекрикивания, а Регулус всё стоял. Смотрел на останки того, что было только что ребенком. Поднял взгляд, чтобы увидеть, кто бросил в ребенка кислотным проклятьем. И как очередной удар. Очередное проклятье. Трэверс. Получил метку только после возвращения Лорда, месяц назад, и теперь наверстывал упущенное. Всё, что после операции Регулусу сказал Руквуд, возглавлявший вылазку и заметивший ту кратковременную заминку: — Лучшего они и не заслуживают. Тот факт, что это ребенок, его сути не меняет, происхождение-то одно. Вырастет и будет таким же выродком. Лучше прирезать их на корню, ты же это понимаешь? Было бы дело только в этом, в желании прирезать магловский род на корню, бросили бы Аваду Кедавру. Не кислотное проклятье, пожирающее тело за секунды. Или это попытка оправдать свое наименование? Давно уже дело не в благой идее. Война разбудила в людях зверей, одарив их вседозволенностью. Разом почувствовали себя божествами, имеющими право карать неугодных. Право на всё. Иронично, что, родись Регулус на пару десятилетий раньше, сам бы и держался в ряду тех, кто эту войну развязал. Так горел этими идеями. Сейчас же довольствовался только положением пешки, с таким энтузиазмом когда-то вступившей в отвратительное болото. Но уповал он тогда на структуру, на четкий план — быть может, сепарировать маглов, либо использовать их как низший слой населения, рабочий класс наподобие эльфов. В итоге, мало того, что все те блаженные цели превратились в простую резню, не отличающуюся никакими планами, смыслом, просто вечная бойня, и Регулус — на стороне тех, кто режет, а не тех, кто защищает. Так ещё и вовсе всё больше разубеждался в том, что маглы — такая уж прореха на человечестве. Регулус успел вовремя отпрянуть от стены, когда дверь спальни открылась, впуская мать и колдомедика. — Регулус, я говорила тебе лечь, — напомнила она, что-то внутри него надрезав этим стальным, строгим взглядом и тоном. Строгость читалась в каждой её уже знакомой, родной черте: в этой прямой, безупречной осанке, в напряженно сцепленных перед собой пальцах, в холодных серых глазах и даже в уложенных в идеальную прическу угольных с проседью волосах. Он не стал спорить, стянул с себя запылившуюся, пропитанную грязью и кровью мантию и на нетвердых ногах подошел к кровати, чтобы обессиленно растянуться поверх покрывала. Перед глазами заплясали черные точки, бок жгло от режущей раны, и рубашка липла к телу из-за густой теплой крови. Какая ностальгия. Не хватало Барти и огневиски. И магловских ниток. Это был то ли Грюм, то ли кто-то из Пруэттов, Регулус не вглядывался. В него попало, когда он отвлекся на другого орденовца, рискующего разделить судьбу магловского мальчика. Попытаться спасти две жизни за раз… рекорд. Но по итогу никакой разницы, если удалось-то только одного. Вроде как спасти, но отвлечься, получить режущим по касательной, и трансгрессировать, потому что всё равно всё уже было кончено. Знаменитый Орден заявился слишком поздно. Это уже классика, не подлежащая изменению. Сегодняшней целью был особняк. Лорд возжелал в очередной раз показательно продемонстрировать, что, пускай маглы и делятся, как и волшебники, на знатные-обеспеченные или бедные семьи, все они одинаково жалки в своей беспомощности против магии. Громадное поместье, большая семья. Много детей. К тому моменту, как явились орденовцы, почти ничего не осталось — ни от особняка, ни от живущих в нем. — Это пустяк, — скривившись, бросил он медику, когда тот разрезал на Регулусе ткань, чтобы осмотреть, обработать и залечить рану. — Предлагаешь ничего с этим не делать? — в острых и ровных, как будто высеченных из мрамора чертах матери всё явственнее проступала злость. — Быть может, сам себе зашьешь, как какое-нибудь грязнокровье отребье? Регулус стиснул зубы, только бы сдержать сардонический смех, но уголок губ всё равно дернулся — благо, тот же, что и подвергался вечно тику. Она не знала о его приключениях в стенах школы, изначально даже не знала сути задания — хотя затем уже, разумеется, пришла к очевидному выводу, но не настаивала на подробностях. Знала только, что Лорд оказал их семье большую честь, дав Регулусу сложное, но невероятно значимое поручение. О, как они с отцом были горды… Но, как поведал ему Кикимер, они мрачнели с каждой последующей газетой об умирающих в замках грязнокровках. Родители прекрасно понимали, что это значит. Прекрасно понимали, чем это всё могло грозить Регулусу, если он внезапно оступится, провалится, позволит разоблачить себя. Визенгамот и затем Азкабан. Или хуже. И чем могло грозить всей семье, если он попросту даст слабину и не справится. Потому что Лорд не пренебрегал действенными методами и вполне часто использовал семьи своих слуг за рычаг давления. Когда Регулус вернулся домой с вестью, что задание не завершено, мать даже выронила и разбила фарфоровую чашку, хотя предпочитала подобных эмоций никогда не выказывать. Но Регулус видел. Её ужас. Её разочарование. Её побледневшее лицо надолго впечаталось в извилины, оседая там густой золой. Отец отреагировал спокойнее, но Регулус замечал его нервозность на протяжении всех трех месяцев. Тот, вдобавок, всячески поощрял попытки сына заведомо искупить вину последующими заданиями. В чем-то помогал. Дом Блэков на те три месяца притаился, завернутый в угрюмое ожидание, как будто заранее устанавливая в этих стенах атмосферу гибели, чтобы к их похоронам уже всё было готово. Однако в мае, после возвращения Лорда и его милости, жизнь в прежнюю колею не вернулась. Эта тяжесть продолжала витать в воздухе, в невысказанных словах, в свинцовых взглядах. Регулус качнул головой, отяжелевшей от усталости и собравшейся в затылке боли, в попытке отогнать воспоминания. Сглотнул вязкую слюну. Медик легким взмахом палочки избавил кожу вокруг от грязи и крови, капнул на рану обрабатывающее зелье, отчего ту зажгло ещё сильнее, но Регулус не реагировал. Только чуть тяжело дышал, но не издал ни звука. Повернул голову к матери, стоящей в дверях привычно изящной статуей. Её бледное лицо плотной каменной маской скрывало сильную тревогу, на первый план выставляя укор. Уже не так сильно нравится моя деятельность? Разочаровывает? Вслух не произнес. На примере старшего братца давно понял, насколько бессмысленна саркастичность в перипетиях с родителями. — Из-за чего Вы злы, матушка? Я Вас разочаровал? Она в задумчивости приподняла подбородок, сцепила пальцы замком теперь уже за спиной и прошла глубже в комнату тихими, размеренными шагами. Остановилась у окна, вглядываясь отрешенным взглядом в округу. — Меня разочаровывает, что мой сын — всё равно что пушечное мясо, — линия её губ заметно ожесточилась. — Рядовой солдат, бегающий по домам магловского отродья. Атмосфера совершенно не располагала к смеху, но уголок губ у него снова потянулся в сторону. Его мать даже представить себе не могла, насколько точными фразами так щедро раскидывалась. После майской встречи Регулус старался держаться подальше от Дорчестера, и всё же сути это не меняло — он безмятежно поужинал с маглой и грязнокровкой. Иногда Регулуса подмывало хотя бы попробовать сказать родителям, зайти издалека, совсем мягко и осторожно намекнуть на ложность всех тех укорененных убеждений… всё-таки Регулус — не Сириус. К младшему сыну они относились с куда большим вниманием и пониманием. Но, конечно, это невообразимая бессмыслица, и такие моменты, как сейчас, — сплошное тому подтверждение. Если отец и попытается хотя бы сделать вид, что внимательно слушает мнение сына, чтобы затем твердо, но спокойно указать ему на абсурдность его слов, то мать рассвирепеет в то же мгновение, как Регулус вместо «грязнокровка» попытается произнести дико неуместное «маглорожденный». — Простите меня, — только и ответил он на её меткое замечание. — Ты тут ни при чем, — покачала она головой, и Регулус прекрасно знал, кто при чем, но при колдомедике матушка не сказала больше ни слова. Этого человека вызывали обычно именно на подобные случаи: незарегистрированные в Святом Мунго, иными словами — нелегальные. Подпольная медицина пользовалась популярностью среди активных, участвующих в операциях Пожирателей Смерти, и при таких медиках лучше не раскрывать рта вовсе. Мать Регулуса и без присутствия посторонних не осмеливалась на открытую критику, но она подразумевалась в пренебрежительных взглядах, плотно сжатых губах и шипасто-ядовитой иронии меж строк в беседах с отцом или кем-либо из близкого круга. Разочарование его родителей в методике Темного Лорда проявлялась всё ощутимее. Они явно совершенно не так представляли себе службу своего сына в рядах Пожирателей Смерти. Начиная с того совершенно самоубийственного задания, которое Регулус невесть каким образом всё-таки почти выполнил — и выполнил бы, не выбери он своей последней жертвой Айвз, — и заканчивая нынешней его деятельностью. Которая и вправду больше походила на простое перебрасывание пушечного мяса из места в место. Пока не вернулся Лорд, у Регулуса была почти полностью умственная загруженность, работа с теорией и информацией, порой — боевая и тактическая подготовка тех, кто был намного более неумел и несведущ, чем он. Теперь же это просто вечные налеты, смысл которых Регулус иногда попросту не понимал. Но понимал, в чем причина такого контраста. Лица, заменявшие Лорда, распределяли обязанности среди всех соратников, потому что сами они не могли отвечать за всё, и поэтому действительно многие Пожиратели Смерти были задействованы во внутренней организации. Однако Темный Лорд не терпел полагаться в чем-либо действительно значимом на слуг, занимающих более низкие позиции. Он вовсе предпочитал держать все бразды правления единолично, лишь изредка доверяя важные поручения некоторым лицам — чаще это какие-нибудь любимчики, появляющиеся у него необъяснимым образом. Белла, к примеру, или муж её сестры, Малфой. В остальном Пожиратели Смерти были скорее всё теми же солдатами. Палачами. Выполняющими грязную работу под неусыпным контролем Темного Лорда. Регулус был в их числе, хотя прежде у него были все шансы протиснуться в ряды «любимчиков», учитывая его почти успешную деятельность в школе, поспособствовавшую успеху и на военном поприще: аврорат и Орден Феникса не могли распаляться всё время на два фронта — и на Хогвартс, и на всю остальную Британию. Это играло Темному Лорду на руку. Пока Регулус барахтался в непроходимой безысходности в Хогвартсе, где каждый шаг мог стать для него последним, тут, на войне, Пожиратели Смерти раз за разом выгрызали у Ордена преимущество. Врач закончил колдовать над его раной и удалился, дав несколько рекомендаций, которые Регулус даже не слушал. После того, как почти спокойно перенес сутки в школе с криво зашитым ранением от ножа, уж с аккуратно залеченной медиком магической раной справится тем более. Когда спальню покинул посторонний, Регулус услышал шумный, тягостный вздох матери. Сидя на краю постели, повернул к ней голову, увидев заостренный бессилием профиль и прикрытые на мгновение глаза. — Я понимаю, что Реддл может быть… требователен, — серьезно сказала она, повернувшись к сыну. — Но тебе следует быть осторожнее. В первую очередь — беречь себя. Ты меня слышишь? Выдержать её испытующий, лезущий в самое нутро, под кожу и кости, взгляд порой было сложнее любых пыток, но он выдержал, и её черты — о, чудо — чуть смягчились. Подошла ближе, смотря на него сверху вниз. — Мы не можем тебя потерять. Ты — всё, что у нас осталось, — сказала она, смотря ему в глаза. Осторожно, по обыкновению изящно коснулась ладонью его скулы. Её рука была холодной. — Последняя надежда этого рода. Ты это понимаешь? Легкое, невесомое чувство тепла, разлившиеся в груди от первых слов и этого прикосновения, заменилось пресной слякотью от последних. Регулус только утомленно опустил голову, кивнув. Она, словно отзеркалив сына для пущей убедительности, тоже со всей серьезностью кивнула, мягко убрала руку, оглянулась на него напоследок в дверях и оставила его в абсолютной тишине. Как только дверь бесшумно закрылась, Регулус без сил откинулся назад, на покрывало, и провел по лицу ладонями, будто пытаясь содрать с кожи усталость, уже невыводимо въевшуюся в ткани его тела, как перманентное проклятье. Через какое-то время Кикимер принес полный еды серебряный поднос. Регулус так и не поднимался с постели. Еду даже видеть не мог — его просто вывернет. Куда бы ни смотрел, выжигая на поверхностях комнаты дыры, видел только останки семилетнего мальчика. Сгнившие за секунду ошметки мяса, прилипшего клочьями к почерневшим костям, и лицо, не полностью слезшее с черепа, но искаженное, как будто подцепили когтями за край и попытались стянуть, остановившись на полпути. Регулус удивлялся, как его не вывернуло там. Либо уже складывался дикий по своему существу иммунитет к подобным картинам, либо ему просто не позволил ужас, вцепившийся холодом в гланды, парализующий с головы до ног и вынуждающий только смотреть, смотреть и смотреть. Toujours Pur — твердил ему этот намагниченный черной магией дом, и кровь того мальчика действительно было грязной. Почти черной, собирающимся на земле темным пятном. Но, Салазар, такой она была бы у каждого, прилети в него долбанное кислотное проклятье. Кровь грязнокровок внешне была идентичной чистокровным. Такая же красная, горячая, бьющая ключом, когда вспарываешь артерию. Видел не раз. Резал сам. И ведь смешал с собственной. Разве этот дом не должен теперь его отторгать? Всячески вытеснять, проклинать, сдавливать затхлым воздухом в тиски? Знал бы этот дом, какой гребаный лицемер живет в этих стенах. Знали бы родители, с кем на крови поклялся их сын. Как сильно себя запятнал. Регулус даже не сдержал ломаной, болезненной улыбки, которая больше походила на тень какого-нибудь совершенно безумного, истерического смеха. Ещё немного и, честно, он всё-таки полезет в петлю. Голыми руками выроет себе могилу, похоронит себя заживо, будет смотреть в рыхлую землю над собой и перекручивать перед глазами всё, что когда-либо видел, всё, что сотворил сам, пока воздух не закончится, и он не сгниет в обители червей. Весь кошмар его жизни должен был остаться позади, остаться замурованным в Хогвартсе, но ему всё не было конца. Сейчас положение вещей, нельзя не признать, было куда лучше, чем было в школе — по крайней мере, над ним не висело невыполнимое задание, заставляющее его снова и снова примерять амплуа безликого палача, не было единоличного противостояния против целого Аврората и Ордена, — и всё равно, происходящее сейчас ощущалось нескончаемым истязанием. Из списка слов, которыми можно было назвать его дни, уже как год исчезли «отличный» и «удовлетворительный», и верхушку этого списка возглавляло разве что «сносный», но даже сносные дни можно было пересчитать по пальцам. Кто бы мог подумать, что одним из наиболее сносных, выдающихся дней можно считать тот, в который его пытали Круциатусом? Регулус по привычке хотел коснуться цепочки на шее, но пальцы нащупали пустоту, и первая мысль отдалась уколом тревоги меж ребер, и только затем до измотанной сегодняшним днем головы снизошло успокаивающее осознание. Конечно, он снял. Перед подобными вылазками снимал — неизвестно, что может произойти. Изрядно ноющее тело этому протестовало, но Регулус заставил себя подняться и подойти к столу. Снять с ящика в столе защитное заклинание, выдвинуть, подцепить пальцами цепочку и застегнуть кулон на шее. Вот… Теперь всё, как подобает. Так, как он привык. Планировал задвинуть ящик стола обратно, но глаза, уже совсем утомленные и желающие поскорее бы закрыться, зацепились за то, что лежит в этом ящике с момента возвращения из Хогвартса. Вещь, к которой он не притрагивался, но стоит ему на неё взглянуть, и это почти как форточка, открытая в прошлое. Распахнутая настежь, пропускала из черноты холод, к которому он и так давно привык, и всё, что ему следовало бы сделать — просто закрыть её, запереть чарами. Забыть. Не мог. Помедлив, взял всё-таки темно-оливковую тетрадь, так знакомо лежащую у него в руках. Да. Ему и вправду надо бы просто захлопнуть это окно в прошлое, запереть сотней печатей. Выбросить, как мусор, или сжечь вовсе, и забыть. Надо бы… *** Магия всё ещё была для Деллы чем-то вроде дикого зверька, которого за годы в школе она блестяще выдрессировала, но теперь, за месяцы бездействия, он совсем отбился от рук. Не желал слушать Деллу-дрессировщицу, как будто потеряв в её лице авторитет. Магия, точно живая, сталась своенравной и позволяла собой наполнить палочку только в редкие, часто непредсказуемые моменты. Бывало, заклинание Деллы оказывалось вполне себе сильным без должной на то причины. Бывало, магия внутри не откликалась вовсе, как будто по-детски, в отместку, игнорировала Деллу за то, что та пренебрегала своей магической сутью так долго. Но ей казалось, что всё должно наладиться, как только она попытается втиснуться в эту колею обратно. После той встречи с Блэком почти не проходило и дня, чтобы Делла не колдовала по мелочам — отчего уже совсем отвыкла, — или не выбиралась в лес неподалеку, чтобы потренироваться в меткости и силе проклятий. Протрансгрессировала почти по всей лесной территории, по окраинам городка, лишь бы убедиться, что в случае опасности сможет сделать это быстро, не тратя секунды на то, чтобы сосредоточиться и приготовиться. И всё-таки этого было недостаточно, чтобы вернуться на уровень себя прежней. Даже лет в пятнадцать она колдовала с бо́льшим успехом, это было так же просто, как дышать, не говоря уж о создании собственных чар. А теперь? Теперь она чувствовала себя третьекурсницей. Умеющей хотя бы трансгрессировать, и на том спасибо. Делла размяла шею и начертила на дереве магией, как будто мелом, очередной круг. Импровизированная мишень. Отошла на десяток шагов, направив палочку. Покачала головой, вымученно вздохнула, посмотрела правде в глаза и подошла на пару шагов ближе. Проблемы с управлением магии, с меткостью, со здоровьем… окажись Делла на поле боя, умерла бы в первую же секунду. Притом не от чужого проклятья. У неё бы просто остановилось сердце. Делла всё-таки метнула слабенькое заклинание. Попало, в дерево, но не в мишень. Вторая попытка — магия не загорелась в груди вовсе, просто пара искр на древке. Какой бред… Пришлось неохотно возвращаться к уже проверенной, но до ужаса мазохистской стратегии. Магия связана с эмоциями. Простая формула: всплески эмоций — всплески магии. Для этого на секунду прикрыла глаза, переместилась мыслями в тот вечер, окунулась с головой в холод воспоминаний. Прокрутила весь разговор от и до, оживляя в голове чужой ровный голос. Речь шла про монстра, не про убийцу. По спине и рукам пробежали мурашки, но заклинание, надо же, удалось. Чуть ниже метки на дереве, но в ствол попало. Что мне следует сделать? Извиниться? Попала в мишень. …Потому что клятву разрушить нельзя. Треск. Ствол надломился, качнулся и повалился на бок. Проклятье... Единственное преимущество от её жалкого состояния — если бы каждое её заклинание было удачным и настолько же сильным, как сейчас, она бы перекосила уже весь лес. Но даже когда она копалась в своих эмоциях, магия не всегда отзывалась. Делла старалась проходить по этому болоту памяти аккуратно, настороженно, совсем по краешку. Потому что когда однажды она слишком глубоко окунулась ради тренировки в школьные воспоминания, в декабрь и январь, это закончилось приступом паники, дрожью и последующей прострацией почти на сутки. В такой же прострации — совершенно опустошенная — она была и пару дней после встречи с Блэком. Началось уже только на следующее утро, а в тот вечер ещё держалась, не до конца осознав, что вообще сегодня произошло. Даже говорила с матерью после его ухода. Тот разговор… господи, самое нелепое, что можно было только представить. Делла тогда, чтобы не оставаться одной в мерзкой тишине, заторможенно вышла из комнаты. Ничего не говоря, принялась убирать со стола всё, что осталось, пока мама на фоне шумела водой, промывая тарелки. Но тот вопрос Делла расслышала и через приглушенный шум. Расслышала бы его, даже если бы в доме в этот момент взрывали фейерверки. — Он разбил тебе сердце? Пришелся ударом по черепной коробке. Проникающим внутрь через трещины и собирающимся там сгустками удивления, слабого раздражения и холода. Такого сильного, что едва не передернуло. Делла подняла голову, посмотрев на спину матери. Даже не оборачивалась, пока это говорила. Как будто бросила невзначай или говорила вовсе не с ней. Да, мам. И сердце, и рассудок, и жизнь. Вдребезги. Это и не сердце уже давно. Жалкое ржавое решето. — Вряд ли в том смысле, в котором ты думаешь, — ответила Делла настолько спокойно, насколько вообще могла бы. Мама прицокнула языком. Покачала головой. — Прости, не следовало мне его приглашать. — Я могла не соглашаться. Делла поставила бокалы в раковину, но не отошла, задержалась рядом, вглядываясь в лицо матери. Та поджала губы, кивнула каким-то своим мыслям. — В нем и правда есть что-то настораживающее. Даже слишком. — Помедлила, даже воду выключила, уперевшись одной рукой в край раковины. Взглянула на дочь внимательно, изучающе, с поблескивающей виной в светло-карей радужке. — Но, не буду лгать, мне он показался очень приятным юношей. И особенно… должно быть, это и вовсе совсем уж неправильно, но мне понравилось то, как он на тебя смотрит. Делла сжала челюсть, прислонилась спиной к кухонной тумбе. Пыталась не выказывать раздражения, но, конечно, напрасно. Не удалось: — Как он на меня смотрит? — Даже не знаю, как объяснить… — она чуть нахмурилась, копаясь в путанице своих мыслей. Мама абсолютно точно перебрала сегодня с вином. Это редко можно было заметить по её виду, она была очень сдержанной, да и в целом нечасто себе это позволяла, но обычно в такие моменты её тянуло на откровенности, которые в другое время благоразумно обходила стороной. И Делле вовсе бы её слушать сейчас не следовало, но: — Как будто это ты ему разбила — или разбиваешь — сердце, — продолжила мама задумчиво. — И он всё равно пришел. И, наверное, будет приходить. Мне показалось, он просто не может тебя отпустить. Молчание, сразу после этих слов, такое неприятное. Горчит. Ломит. Долбит голову непрошеными мыслями. В каком месте мама могла бы это разглядеть? В этом вечно надменном, насмешливом лице? Даже когда его губы не искривлены в усмешке, его холодные глаза усмехаются. Быть может, в какой-нибудь мелодраме это и прозвучало бы романтично, но Делле её жизнь напоминала всё тот же непрекращающийся фильм ужасов, и от прозвучавших слов веяло только сыростью легкого, бесформенного страха. Когда слышишь, что в глазах серийного убийцы читается желание тебя не отпускать, тебе уже не до романтики. — Мам, прости, кажется, ты переборщила с вином. Делла никогда её в подобном не попрекала, даже если мама действительно перебирала, но сейчас это было единственным, что можно было вообще сказать. Другие мысли совершенно не вязались, не озвучивались, застревали в горле костью. Печальная улыбка на губах матери отозвалась уколом в груди, как вогнали под кожу булавку. — Да… возможно, да. Прости меня. — Мама невесело посмеялась каким-то своим мыслям и, включив снова воду, сказала напоследок: — Всё, больше никаких разговоров о Регулусе Блэке в этом доме. Обещаю. И обещание сдержала. Больше никаких упоминаний о том вечере, как будто им обеим он просто приснился. Остался лишь невыводимый из легких осадок. Делла произнесла ещё одно заклинание, уже не став вырисовывать мишень. И так знала, что не получится, и, конечно, не получилось. Но и копаться в воспоминаниях о том вечере она устала. Вздохнула, закрыла глаза, опустила плечи. Устала. Устала безнадежно бороться с призраками прошлого, пытаться выжать из себя всё, чтобы хотя бы создать видимость себя прежней, создать видимость мнимой безопасности и способности защититься. Опасаться, как бы в любой день ни оказался кто-нибудь снова на пороге её дома. Раз за разом проигрывать битву против своих страхов. Новых, прежних. Вся её жизнь — сплошной страх. Делла ведь ещё не раз предпринимала попытки окунуться в пруд. С каждым разом удавалось остаться там ещё хотя бы на несколько секунд дольше, прежде чем, перемолотой и раздробленной ужасом, вынырнуть обратно и мгновенно высушить каждый дюйм тела. И после этого отходить ещё часами — волосы по-прежнему кажутся мокрыми, горло болит от ощущения удушья. Затем, на следующий день, ещё одна попытка. И еще одна. Нескончаемый круговорот собственной боли, и можно счесть это жутчайшим мазохизмом, но Делла надеялась этими вечными ударами по самой себе попросту раздолбить психику окончательно. Если излечить невозможно — выстроить себя заново. Но пока, разумеется, не выходило. Вода всё ещё пугает. Этот мир — во всей его красе — её пугает. Пропавшая в своих размышлениях, Делла дрогнула, услышав шорох травы за спиной. Распахнула глаза. Застыла. Прислушивалась. Это мог быть ветер, или птицы, или любые другие лесные обитатели. Подобный звук вовсе в здравом уме никто не воспринимает за угрозу, но Делла была как гребаное травоядное, которого жизнь наградила обостренным чувством опасности — хоть каким-то утешением в непроглядном кошмаре. Не жизнь даже. Война, и только. Кого-то война делает хищником, выпуская всё его внутреннее зверьё наружу, а кого-то… Чужое присутствие не перепутать ни с чем. Ощущение чужого цепкого взгляда, от которого стынут, покрываются заледенелой коркой жилы, мышцы, кости. Мурашки по коже целым скопом, чуть ли не до дрожи. Делла бросила проклятье наотмашь, разворачиваясь. Не целилась, но попала. И магия на этот раз подчинилась беспрекословно, от вспышки эмоций. Эмоций, но не страха. Даже притом, что он так просто, почти лениво отбил её проклятье, как будто отгонял назойливое насекомое. Снова в той же черной мантии, но теперь он, конечно, не казался таким изможденным, как после Круциатуса. Чуть склонил голову набок, пока глаза внимательно исследовали её, как разглядывали занятный экспонат, впитывали в сетчатку, точно он не видел её месяцами. Сколько на деле прошло? Месяц? Выдержка у него паршивая, стоит сказать. — Ты подумала, что это Пожиратели Смерти, или знала, что это я? — Будь это другие Пожиратели, я бы просто трансгрессировала. Я не самоубийца. Блэк задумчиво дернул уголком губ. Расслабленно прохаживался вдоль деревьев, ближе к ней. Делла вдруг подумала, насколько косвенные нарушения клятвы может позволить черная магия. Если сказать, что в следующий раз, как он снова явится, Делла вскроет себе вены, магия не даст ему это сделать? Хотелось бы верить, но, конечно, это смешно. И это несправедливо. Несправедливо, что пока Деллу сковывает столько цепей, Блэк позволяет себе приходить снова и снова, причиняя этим непоправимый вред, но не физический, а значит можно. Сколько ему угодно. — И как же ты поняла, что это я? Даже самой себе объяснить трудно — просто тело могло распознать угрозу, только когда этой угрозой был он, даже когда уже вовсе прекратил быть для неё опасностью. Просто знала это ощущение его взгляда на себе. Взгляд Блэка и взгляд Инквизитора. И проклинала себя за то, что никогда не улавливала очевидной связи. — Ты был тогда в лазарете? — внезапно спросила она, сбивая его с толку, хотя вопрос и был ему ответом. Слегка изогнул бровь в непонимании. — В декабре. После того, как напал на меня. Ты был под дезиллюминационным? Блэк не ответил, но это повисшее молчание, прерываемое только шелестом листьев и травы от слабого вечернего ветра, говорило за себя. Конечно. — Ты собирался убить меня в тот момент? Такой совершенно дикий вопрос. Дико вовсе его снова видеть. Некогда Делла жила с ощущением, что над ней нависает сама Смерть, а теперь она все равно что смотрит в глазницы той Смерти и обыденно спрашивает. Её Блэку вопрос — это буквально как спросить у своей Смерти — ты планировала меня забрать? В тот момент? Планировала ли высвободить из выдохшегося тела уже гниющую от вечного ужаса душу? Бережно унести себе в коллекцию? — Колебался, — ответил небрежно. — Но сомневаюсь, что убил бы. Снова тот же тон, знакомый. Знакомая атмосфера, напряженная, колющая, но как будто уже естественная. Как в мае. Как в школе. Снова ощущение, что всех этих месяцев не было. Что только вчера ужинали с ним у неё дома. Позавчера пытался её убить под оборотным. Не было ничего между тремя встречами с Инквизитором. Просто щелчки времени, имеющие свойство то растягиваться, растекаться дегтем, то сжиматься в крупицы. Делла не понимала, что чувствовала или что должна чувствовать по поводу того, что некоторые вещи всё больше прояснялись. Находились свои ответы, которых она когда-то жаждала до помешательства. Наверное, должно было стать жутко. Кошмарно жутко и тошно, но почему-то в её совершенно лишенной ума голове прозвучало это типичное подростковое и такое неуместное — я знала. — Бедные деревья, — хмыкнул Блэк, прислонившись плечом к одному из стволов и уронив апатичный взгляд на переломанное деревце неподалеку. — Ты же понимаешь, что Пожиратели Смерти не будут просто стоять, пока ты целишься? — Предлагаешь мне тренироваться на лесных кроликах? — Айвз, ты волшебница или нет? С добрым утром, ты можешь заставлять предметы двигаться. Его безмятежность, которой обычно пропитываются любые его издевки, выводила. Делла усиленно боролась с желанием наложить на него Силенцио — если оно у неё удастся, — и в жизни больше этот ненавистный голос не слышать. Делла попросту не может заставлять предметы двигаться параллельно с тем, как пытается колдовать проклятья. Может, это запросто для прежней Деллы. Не теперь. — Зачем ты здесь? — наиболее разумным показалось увести тему к чему-то действительно важному, подальше от пустых пререканий. Непринужденность, которая и без того казалась фальшивой насквозь, едва ощутимо спала с его лица. Блэк как будто оттягивал момент называния очередной абсурдной причины. — Вернуть тебе то, что забрал. Делла чуть сощурилась. Повела плечами, пытаясь скинуть напряжение, но этим его только и выдавала. — Насколько я помню, ничего, кроме двух моих друзей, моей психики и адекватного существования ты не забирал. Вознамерился всё это воскресить? — Двух? — кажется, он целенаправленно проигнорировал всю остальную часть. Брови приподнялись в слабом недоумении. — Кто, кроме Терри? — Дирк. На секунду даже прикрыл глаза, переваривая этот факт. Браво, Регулус. Ещё один пункт в копилке ненависти Айвз. Как будто мало двух покушений, убийства когтевранки, сломанной палочки и тетради. Тетрадь… Понадобились несколько секунд, чтобы насобирать силы действительно… Там, в классе, не мог. Даже уверенный, что Айвз все равно жить недолго, он не смог — язык как прилип к небу, и он не мог и звука издать, чтобы ответить, что в сундуке. Рука неторопливо нырнула во внутренний карман мантии. Делла не имела ни малейшего представления, что снова в его голове, но у неё заведомо закралось дурное предчувствие. Отнюдь не ложное, но Делла не верила. До последнего. Даже видя сейчас в его руках тетрадь. Которая в сгущающихся сумерках, безусловно, могла лишь показаться темно-оливкового цвета. Лишь показаться. Пожалуйста. — Нет… — горло будто сдавили, и из легких вырвался только тихий полушепот. — Да. Блэк протянул ей, и Делла не спешила забирать. Сдерживала нестерпимое желание заранее бросить в эту тетрадь Вспыхни, лишая себя возможности убедиться в том, что это правда. Правда её. Но она взяла. Осторожно, опасливо, как брала его палочку месяц назад. Медленно открыла первую страницу. Следующую. И следующую. Листала. Вглядывалась. Как будто бы делала вид, что ещё с первой не поняла. Не поняла с той секунды, как взяла в руки. С той секунды — первой же чертовой секунды, — как он достал эту гребаную тетрадь. Захлопнула, когда увидела чужой почерк поверх своего. Попыталась глубоко вдохнуть через нос, прийти в себя, но выдох после этого выдался совсем прерывистым, изорванным на куски. — Удушающее?.. — уточнила она. В чужие слова не вчитывалась, но, очевидно… — С помощью моих?.. Делла понимала, что подтверждение не требуется. Он тоже понимал, но едва заметно кивнул, не сводя с неё глаз. Здесь не было холодно, но Делла продрогла до костей. Как снова окунулась в ледяной пруд неподалеку, или оказалась в мутной реке, удерживаемая чужими руками. Так же невозможно дышать. Так же горят легкие. Так же сердце гремит о ребра, протестуя осознанию. Принятию. Кровь в венах не кипела, не бурлила злостью, напротив, как будто замедлялась, стыла, затвердевала, высушивая всё тело до капли, чтобы впоследствии раскрошиться, как помятый иссохший лист. Делла правда чувствовала, что ещё секунда, и она рассыплется, осядет ничтожной горсткой пепла на траву, и это было бы лучшим вариантом, чем продолжать стоять и вникать. — Какой же ты всё-таки ублюдок, — шепотом, но он услышал. Делла знала, что слышал, а она всё размышляла. Доваривала эту весть в голове. Задолго до всего этого кошмара наяву. Он был тем, кто отнял у неё неотъемлемую часть её жизни. Почти как вырвал кусок души. Чтобы осквернить его, вывалять в крови и использовать против неё же. Чтобы потом вернуть, попользовавшись, как будто ничего не произошло. — Её я скрывал в сундуке, — уточнил он, залатав очередную дыру на этой жуткой истории, но оставив очередную на клетке её ребер. Потрясающе. Когда кажется уже, что хуже быть не может, что лимит уже давно должен был быть исчерпан — выясняется, что сосуд, хранящий в себе всю эту гниль, не имеет дна. Не треснет, не переполнится. Это не закончится. Делла была в шаге от того, чтобы узнать. Пара секунд, и она бы увидела, там, под чарами… — Зачем ты мне всё это рассказываешь? — Делла хотела бы быть непоколебимой, быть в ледяной ярости, осыпать его ещё сотней проклятий, но голос — черт его побери — дрогнул, и она на секунду зажмурилась, скривилась, чувствуя, как сотрясается вся от дрожи. — Ты предпочла бы оставаться в неведении? Это не было насмешкой. Спрашивал, вроде бы, серьезно. Отчужденно разглаживая чуть погнувшийся уголок обложки — хотя стоило бы наоборот, стоило бы разорвать в клочки — Делла качнула головой. Нет. Как бы тошно ни было, он прав. Делла не хотела бы. Может быть, ей и было бы куда лучше жить в абсолютном неведении — пытаться справляться с тем, что и так уже есть, а не подпитывать расшатанный разум подробностями, продолжая раз за разом вспарывать раны, которым и так было ещё долго до заживления. Но неведение всегда было её главнейшим, наиболее презираемым врагом. — Это всё, зачем ты пришел? Блэк покачал головой, всё так же невозмутимо привалившись плечом к дереву. Отлично… продолжаем. Что дальше? Чем ударит теперь? — Ты всё ещё общаешься с Фосеттом? И вправду ударил, выбивая даже не почву из-под ног, а выбивая её всю из того состояния, густого и вязкого, в котором она сейчас варилась. Как по щелчку, мысль о тетради задвинулась дальше, болезненно и резко, оставляя Деллу снова пустой, только органы стягивались внутри комком от отвратного ожидания. Чтобы услышать. Впитать новую информацию, которая обещала быть ещё мерзотнее. Потому что из его уст… имя Итана… Делла не смогла заставить себя спросить, к чему он спрашивает. Только вопросительно подняла брови, обгладывая настороженным взглядом эту проклятую невозмутимость напротив. — Просто ответь: да или нет. — Нет. Блэк раздосадованно скривил линию рта, устало прислонившись затылком к коре дерева, которое подпирало эту вальяжную фигуру. — Что, совсем в отшельничество ушла? — да господибоже, он может просто выключить этот свой мудачий режим? Блэк будто считал эту слабую вспышку раздражения в её глазах. Спустя секунду молчания вернулся к теме: — Выходит, образумить его не можешь? — О чем речь? — Слышала про погром магловского поместья? — Он продолжал читать всё по её лицу, запросто увидел в нем ответ, хотя Делла никак не выказала ни тени удивления. Разве что мелко, едва заметно дрогнули брови. — Нет? Неужели газеты не читаешь? — втянул воздух поглубже, чтобы попытаться выдать какую-то явно некороткую историю как можно короче: — Очередной налет на магловский дом. Прибыли орденовцы. Включая твоего когтевранского придурка. Делла пыталась отыскать в этих словах смысл, хоть крупицу между строк, но безнадежно нащупывала пустоту. — Он планировал податься в авроры, — говорила она будто себе, лишь бы разобраться. Как и почему. Что вообще... — Не в Орден. — Чтобы податься в авроры, нужно несколько лет стажировки, — устало объяснял он. — Выпускники обычно параллельно с этим прутся в Орден, чтобы сразу. Не это важно, Айвз. Разумеется, его там чуть не прикончили. И это громадное совпадение, что мы оба оказались в одном месте. В следующий раз от него ничего не останется. Может быть, Делла ещё не до конца отошла от новости относительно тетради, но смысла, даже после этого объяснения, в его словах не прибавилось. В голове, в груди — пусто. Вакуум. Потерянная, отчаянно пыталась вникнуть... Блэк сделал что? Регулус сам не вполне себе верил, что и вправду это сделал. Может быть, так повлияла увиденная до этого картина с мальчиком. Временно что-то щелкнуло, хаотично переставляя в голове фигуры и приоритеты. Стоит признать, Фосетт не казался на поле боя таким уж неуместным, как можно было бы представить. Сражался вполне себе неплохо — как и другие новобранцы Ордена, где-то лучше, где-то хуже, у Регулуса не то чтобы было время разглядывать, кто как бьется. Но, в любом случае, как ни бейся, когда в тебя летит проклятье со спины, невозможно выставить Протего, как ни извернись, особенно когда в то же время тебя с другой стороны атакует ещё один. Регулус вовремя бросил в него Депульсо, от которого тот с расстояния нескольких десятков ярдов впечатался в стену полуразваленного поместья. Скорее всего неслабо приложился головой и, возможно, что-нибудь себе сломал, но это лучше, чем быть взорванным от Экспульсо, брошенного Мальсибером и взорвавшего в щепки деревянное строение неподалеку. Затем уже та череда событий — то ли Грюм, то ли Пруэтты, появившиеся на фоне. Режущее проклятье, попавшее в него из-за того, что отвлекся. Трансгрессия и колдомедик. — Почему ты?.. — наконец начала она, пытаясь подобрать слова, но во рту так ужасно пересохло, что язык едва слушался. — Сперва ты его едва не отправил в Азкабан вместо себя, а теперь что, решил… спасти? Её голос был тихим, слабым, она сама себе казалась такой унизительной слабой и беспомощной сейчас, что уже начинало тошнить. По собственной воле отрезанная от всего мира. Ничего не знающая. Не понимающая, совершенно. Заблудившаяся в себе и событиях. Узнающая о чем-либо из уст Инквизитора, который, оказывается, даже после школы распоряжается чужими жизнями, но теперь... в другом ключе?.. — Мерлин, Айвз, — поморщился он раздраженно. — Почему в твоем понимании одно другому противоречит, а не связывает? — О, хочешь сказать, тебя замучила совесть? Блэк не ответил. Господибоже, да быть не может… — Надеюсь, ты понимаешь, что это всё равно твоей вины не искупает? Ни перед ним, ни передо мной. Его сардонический смешок прошелся всё новыми саднящими царапинами по клубку нервов. — А что могло бы? — он отлип от дерева и подошел на шаг ближе к Делле, и она проглотила желание попятиться. Осточертело. Бегать от него. Но он и не приближался больше. И веселость заметно иссякала с каждой секундой, что он вглядывался в неё, снова о чем-то думая. — Айвз… если серьезно. Есть что-нибудь, что я мог бы сделать? Делла смотрела на него, не моргая. Силясь понять. В своем ли он уме. Он ли это говорит вовсе — быть может, это иллюзия, морок, сон. Нереалистичный от начала до конца. Регулус даже не представлял, почему. Зачем. Откуда это желание, раздирающие всё в мясо под надтреснутыми от тяжести ребрами. Хоть что-то сделать, как-то исправить, то, что он видит перед собой. Понимал, что это неисправимо и неискупимо, но хранил одну мельчайшую надежду на то, что ему самому после этого станет хотя бы на полутон легче. Существовать. Хоть попытаться… — Ты просто не можешь быть серьезно, — неверяще покачала она головой. Блуждала сухим взглядом по его лицу в надежде отыскать признак его классического издевательства, надменной язвительности. Нет. Ни проблеска. — Как ты себе это представляешь? Что ты можешь сделать? — Ты мне скажи. Может быть, ты хотела бы убраться из Британии или… Регулус планировал накидать несколько вариантов, но осекся, заметив, как дрогнул её взгляд при первом же. Разумеется. Все грязнокровки хотели бы убраться из Британии, и далеко не у всех есть возможности. Зацепившись за это, как за тончайшую нить, потянул, продолжая: — Вряд ли никто не заметит, если с моего счета вдруг исчезнет сумма на целый особняк, но на простой дом — вполне. Где угодно. В любой стране. Да боже. Он не может быть серьезно. Он не может просто прийти и предлагать ей… что? Откуп от собственной совести, раз уж она у него, надо же, осталась? Отмыть себя горсткой галлеонов, которых у него так много, что он и не заметит разницы? Делла не позволила себе даже вдуматься в эту безумную мысль, начать рассуждать, прикидывать, опасаясь пойти вдруг не по той тропе. Нет. Не станет. Блэк изучал её, ожидая ответа, но так и не дождался, потому что все её мысли прерывались потрескиванием злости, пока лишь тлеющей, но способной вспыхнуть в любой момент. Не выдержал: — Что ты думаешь? — Думаю, что ты рехнулся в край. Катись к черту со своими предложениями, ладно? Его глаза раздраженно закатились к небу, но он продолжал: — Айвз, хотя бы вдумайся, — сделал паузу, глядя на неё своим расплавленным серебром глаз — кипело сейчас вокруг радужки, явно намереваясь Деллу просто прожечь. — Поубавь эту гриффиндорскую гордость и подумай. Какой толк отказываться? Ты представляешь, насколько тебе здесь небезопасно? Я физически не могу вернуть всего, что отнял. Но это единственное, что я могу предложить. Единственное, что сделать. Регулус же вовсе мог бы ничего не предлагать. Мог бы наплевать на всё, послать этот тошнотный голос вины, дерущий изнутри, просто забыть, оставить позади, оставить Айвз в прошлом. Он не обязан, он и так оставил ей жизнь, непростительно подставившись перед Лордом. Не обязан делать что-либо ещё. Что-либо исправлять. Мог бы просто… Нет, ладно, Мерлин… кого он обманывал? Конечно, не мог. Голос не утихнет. Это нельзя просто оставить, с каждым днем эта тяжесть на плечах только обрастает и обрастает чугуном, давя на кости так, что должна бы раскрошить их уже давным-давно. Делла смотрела на него, пытаясь понять, почему её жизнь снова обращается в какой-то нелепый сюрреализм. Гордость, он сказал? Гриффиндорская гордость? Умом тронулся? Он правда полагает, что жизнь в доме, купленном им, покажется ей сказкой? Чуть приблизилась к нему под его пристальным взглядом. — Единственное? — спокойно переспросила она. — Единственное, что ты и вправду можешь сделать — пойти в Министерство. Сдаться аврорам. И благополучно сгнить в Азкабане. — Блэк, не сводя с неё глаз, дернул краем губ. Делла усмехнулась. — Думаю, уж тогда твои грехи точно искупятся сполна. Вы только посмотрите. Удивительно, насколько безрассудной Айвз становилась, когда поблизости нет её матери. Что, больше не трясется от его вида? Не опасается за каждое свое слово? Полагает, раз Регулус предпринял попытку что-то изменить, зачем-то показал, что его это грызет, он вмиг перестал быть опасен? И тут же, от своих же мыслей — отвращение, скользкое, поползло по позвонкам. От понимания, что он просто зол. Что эти мысли — плод её ядовитых слов и ядовитого темного взгляда. Понимания, что его просто, чертпобери, так гадко и унизительно задело. Не оттого, что именно она сказала. Оттого, что и сам думал. Порой. Когда невидимые фантомы умерших затягивали ему на шее петлю склизкой змеей, кольцами сжимающей горло, смотрели на него из непроглядной темноты. Когда сознание снова и снова подбрасывало ему во снах обрывки из памяти, освежая её, будто он мог бы забыть хоть на секунду. Когда просыпался посреди ночи, и его лихорадило так сильно, что кости должны были истереться друг о друга или разодрать мясо. И долго не приходил в себя. И сидел в темноте до рассвета, ощущая, как холодит разгоряченную кожу этот воздух его родного дома, пропитанный насквозь темной магией, так сильно, что на стенах могла бы оседать черной влагой ядовитая роса. Да. В такие моменты — бывало. Думал о том, чтобы прекратить это умопомешательство. Скинуть с плеч. Явить миру себя. Не отправиться в Азкабан, но поведать всем, а после — сразу в петлю. Думал слишком часто. И вот она. Одна из его жертв, но живая, не призраком, стоит, смотрит на него своими почти черными глазами и прямым текстом говорит, напоминает об этом и, сама того не ведая, почти подталкивает. Даже не на эмоциях. Голос лишен злобы, надтреснутый и слабый, но не прожженный яростью. Айвз просто искренне желала, чтобы он сгнил в Азкабане. Только и всего. — Но, так как мы оба знаем, что твоей совести недостаточно, чтобы пойти на такое… — продолжала она. — Хочешь что-то сделать — исчезни. Всё, что ты можешь для меня сделать — оставить меня в покое. Честно, вариант не многим лучше, чем предыдущий. Регулус чувствовал, как пощипывает под слоем кожи злость. Непонятно на что, на кого и почему. Закусил щеку так сильно, что мог бы попросту оторвать зубами слизистую. Только бы не вспылить. Не показывать эмоций — ей. Взывал к хладнокровию, взращиваемому в себе годами и покатившемуся в пасть пропасти в этом году. — Я не могу. Так спокойно и ровно. Просто не могу. — Почему? — походило на скулеж. Истекающий таким бессилием, что Регулус сам чуть не заскулил, и всё хладнокровье — в пекло. — Да Мерлин, Айвз, ты одна, одна не втянута в долбаный культ! — загреб воздуха в легкие, пытаясь удавить этот повышенный тон, но тщетно: — Ещё немного, и я просто свихнусь в этом кровавом круговороте, и если не останется никого, кто… Осекся, как будто она перебила его, ещё прежде чем она успела что-либо сказать. Словно заранее прочел следующую её фразу, в её стылом взгляде, уничтожающем его по кускам, в этих на секунду плотно сжатых губах. Заранее слышал эту фразу у себя в голове. И вот, её невыразительным, полуживым голосом, добивая: — Мне какое дело? Я не собираюсь тебя спасать. Регулус усмехнулся, хотя не было смешно. Ему давно не весело. Его режет и ломает, а он усмехается, сам не понимая чему. Сам факт её существования и так спасал. Каким-то нелепейшим образом. И спасение, и отрава. Панацея и сильнейший яд. Губительный и непозволительный. Это не поддавалось никакой логике, ни единому разумному объяснению. Узнай Регулус о подобном положении вещей полгода назад — посмеялся бы, как над хорошей иронической шуткой, а после сдал бы будущего себя в дурку, где ему, посмотрим правде в глаза, и место. Регулус не понимал, почему так. Почему видел в ней какое-то лекарство, ведь должно бы наоборот. Айвз — ходячее напоминание о том, что он сделал. По её тусклому взгляду, полумертвому цвету лица и этой просто невыносимой зашуганности можно целую книгу расписать, что именно и как именно сотворил Регулус Блэк. И вся эта книга — в её голове, в её мыслях, Айвз знает всё, почти все подробности. Собственной персоной заполняет половину этой истории. Регулусу должно быть тошно хотя бы просто думать о ней, ему стоило бы отгородиться от факта её существования всеми возможными способами. Но нет, это почему-то отрезвляло. Помогало. Глушило ненависть, пожирающую его, как стая паразитов. Будто своим существованием, тем, что жива, демонстрировала ему, что он ещё не достиг самого дна, с которого подняться было бы нельзя. Но Айвз и это намеревалась отнять. Намеревалась вырезать свое существование из его жизни. Даже и не удивился, когда она снова к этому вернулась. Куда спокойнее, чем говорила прежде. И он сам — удивительно, просто до тошноты, удивительно спокоен, вся та временная, шпарящая вспышками злоба гасла всё больше, оставляя внутри только чуть теплое пепелище. — Если у тебя правда еще остались какие-то отголоски совести, как ты пытаешься показать… — говорила она. — Оставь меня. — Уже говорила ему это не раз. Но сейчас — иначе. Всё было иначе, потому что, блядство… потому что: — Я прошу тебя. Ты не можешь… просто не можешь так со мной поступать. Не можешь появляться, когда тебе заблагорассудится. Ты не можешь. Блэк, пожалуйста. Блэк не может упрекать её в гриффиндорской гордости, потому что сейчас Делла опустилась ниже дна, перейдя на просьбы. На эту почти-мольбу. Жалкую, просто ущербную в каждом своем слове. Но она не может. так. больше. Делла не может просыпаться каждое утро, думая, не объявится ли снова серийный убийца, ищущий, оказывается, искупления в её лице. Не увидит ли холодные серые глаза, которые и так видит всё время. Каждую ночь. Забываясь в беспамятстве, пряча крик бессилия в подушках, расчесывая ночами себе руки в кровь, чтобы отвлечь на физическую боль рой жужжащих и больно жалящих мыслей. Чтобы что? Чтобы потом снова встретить его, во плоти, и болтать с ним, как ни в чем не бывало? Её существование и так было скомканным, разваренным, простым набором пятен и тусклой рутины, Делла различала дни только из-за графика подработки. И Блэк это отягощал, в несколько сотен раз. Из-за его появления будни окончательно блекли. Все эмоции сосредотачивались клубком в одном дне, в одной встрече, оставляя всё, что было до этого, всё, что будет после, пустым и не имеющим значение. Раньше Делла существовала будущим. Строила планы, грезила достигнуть всего, что накидала себе целым претенциозным списком. Теперь, когда вместо будущего — рваная дыра, Делла могла жить только прошлым. Никакого настоящего. Её не существовало в настоящих днях. Пока тело по инерции работало, говорило, жила Делла только в своих мыслях. В воспоминаниях. В прошлом. Когда появлялся Блэк, теперь уже во второй раз — будто нажимали на кнопку, включая Деллу, возвращая её к более реальному существованию, потому что Блэк — угроза. Потому что ей жизненно необходимо существовать в этот момент в реальности. В настоящем. Но затем, когда он исчезает, всё возвращается на круги своя, в ту серость, в то болото. А этот пройденный вечер, этот разговор с ним, откладывается в памяти, аккуратно ложится на верхушку всей этой стопки воспоминаний, которую Делла против своей воли проживает снова, и снова, и снова… Делла никогда не вернется к прежней себе, не придет в норму, если это не прекратится, если он просто продолжит раз в месяц врываться в её жизнь, сводя весь месяц попыток оправиться в убогое ничто. Это, черт возьми, просто жутко, это отвратительно по своей сути, и это рвет в клочья. Блэк долго ей не отвечал. Думал о чем-то. Ещё один его тихий смешок. Задумчивый, обращенный в себя взгляд, и приподнятый уголок губ. И этот невозмутимый облик Делле почему-то казался всесторонне фальшивым, как ни посмотри. Блэк показался ей — только сейчас, в эту секунду, ни разу до этого — бесцветным и помятым, как тусклый лист бумаги, который давно скомкали и отчаянно пытались распрямить, но линии всё равно остались — демонстрируя. Всю безнадежность. Не разгладить. — Как тебе угодно, Айвз. Делла дрогнула. Эта фраза, сказанная тихим, с усталой хрипотцой голосом, вдруг сталась будто единственным звуком на целые мили этого засыпающего леса. Ни ветра, ни далекого шума машин. Только замершее в голове эхо голоса. Как тебе угодно. Как в тот майский вечер, когда он просто развернулся и пошел прочь. Как в чертовом классе, когда она выпросила у него ещё час своей жизни. Роковое «ладно», источающее сплошное бессилие, такой громадный уровень усталости, что у него уже просто нет сил спорить, говорить, что-то делать. Лишь ещё несколько секунд. Молчания и взглядов — с расстоянием в несколько ярдов, но как будто глаза в глаза. Отсюда, при таком свете, её карие глаза Регулусу показались чистейше черными, почти как бездна, в которой они оба безнадежно застряли. Бездны разные, но суть одна. Ему из бездны уже не выбраться, но ей? Пусть пытается. Айвз права. И Айвз просит. Делла вздохнула, как будто хотела что-то ещё сказать, но голова была совершенно, безнадежно пуста. Блэк взглянул на неё устало в последний раз, отворачиваясь, позволяя цепляться за эту ровную спину взглядом, но только взглядом, потому что, когда он сделал шаг от неё, она, разумеется, не шагнула следом. Не было того желания, как в мае, окликнуть. Теперь это было бы совсем нелепо и, наверное, жестоко. Делла сама. Попросила сама. Уйти. С этим глухим хлопком трансгрессии, после которого Блэк исчез, будто его и не было, — как что-то надорвалось. Будто удар по солнечному сплетению, с лязгом разбивающий оковы, которые позволяли не впасть в очередную истерику. Всё, что накопилось. Весь этот недолгий, но переполненный до краев разговор. И трудно дышать. Взгляд на тетрадь. Мысль, что он сделал. С тем, что было для неё так сильно важно половину её и без того на редкость гадостной жизни. И следом — мысль об Итане. Мысль, что, даже напиши она ему письмо, он не послушает, он и так знает, чем чревато его бестолковое геройство, и всё равно — всё равно подставляет шею. Мысль, что Блэк спас его. Чтобы заглушить отвратный крик совести в голове? Потому что не такое чудовище? И так очевидно. Будь он абсолютным чудовищем, убил бы и её давным-давно. Убивал бы и глазом не моргнув. Не желал бы выбраться из кровавого круговорота, упивался бы им и своим превосходством. Нет. Не чудовище. Не чудовище, но подонок, как минимум, и ей не жаль. Не жалела ни об едином своем слове. Мысли, мысли, мысли… и слезы — сперва пыталась сдержать, закрыла рот рукой, давя всхлип и задыхаясь от этой тянущей боли в груди, но быстро сдалась. Позволила. Позволила им стекать вниз и рассекать холодными полосами лицо, позволила себе сесть прямо на траву, у дерева. Всё держала в руках проклятую, испорченную, оскверненную тетрадь, сидя спиной к стволу. Сидела, пока совсем не стемнеет. Сидела, пока не продрогнет так сильно, что заныли от напряжения и дрожи мышцы. Сидела, пока со слезами не закончились мысли, а после, совершенно истощенная, — побрела домой. Чудом переборола желание оставить тетрадь в лесу. Забрала с собой и бросила в ящик стола. С твердым себе обещанием — к этому больше не прикасаться.