Инквизитор

Ночь выдалась утомительной и беспокойной. За окнами гремела гроза, несильно сотрясая стекла, коридоры налились безмолвным ожиданием, даже картины задремали, только изредка вздрагивая от раскатов грома. Регулус ждал. Не мог сомкнуть глаз, пока Кикимер не вернется. Мучил себя заведомо скверными мыслями и съедался дурным предчувствием, как будто что-то обязательно должно было случиться, но он даже не мог представить, что. Кикимера не было слишком долго. Должен ли он вернуться вовсе? Регулус бродил по заснувшему дому, стараясь не слишком громко скрипеть половицами и не будить портреты и родителей. Выпил чашку кофе на кухне, умыл измотанное лицо холодной водой, прошелся до гостиной, где стоял рояль, подумывая отвлечь игрой голову, но это было бы слишком громко, и вместо этого он в миллионный раз взглянул на исшитый серебряными нитками гобелен, на изящные ветви с выжженными именами. Часто сюда приходил. Часто смотрел. Именно на выжженное. Если бы его мать узнала обо всем, что связывало её сына с какой-то грязнокровкой, выжгла бы его так же? Беспощадно и без сожалений? Иногда Регулус задумывался… что, если бы он сбежал, как Сириус. На тот момент ему это казалось такой нелепой дикостью, просто непозволительной и оскорбительной, но теперь. Дезертировать из рядов Пожирателей. Оборвать этот кровавый хаос в своей жизни. Уйти от войны так далеко, насколько возможно. Но он не мог бросить семью. Не опустится до того же уровня, что и старший братец, со всей праздностью наплевавший на всё. Регулус рассудил не уходить сейчас в эти размышления. Отогнал эту слякоть, копящуюся под сплетением вен, и продолжил ждать. Пытался занять голову чтением, но сознанию не удавалось уцепиться за слова, проскальзывало сквозь буквы и абзацы, не углубляясь. Кикимер же не мог ослушаться приказа? Регулус приказал ему. Выполнять все приказы Лорда, как приказы своего Хозяина, а после — вернуться домой. Обязательно. Не выполнить это домовой эльф не мог по своей сути. Если он не вернется, это будет значить одно, и Регулус не хотел бы даже просто вдумываться в эту мысль. Родители горевать точно не будут — в доме ещё есть эльфы, а Кикимер, пусть и наиболее верный, и так уже постепенно начинал стареть. Но Регулус привык к нему. Всего лишь слуга, простой эльф, но был с Регулусом с самого его детства. Неотъемлемая часть жизни, которую нельзя просто взять, выкинуть и забыть. Заменить новым домовиком. Наконец, раздался гулкий хлопок, потревоживший кромешную тишину дома. — Кикимер? Регулус прошелся вдоль длинного коридора, пытаясь распознать, откуда был звук. Коморка. Приоткрытая дверь вела в полумрак. Скрипнула, когда Регулус вошел внутрь, и домовик, испуганно подскочив, повернулся, тотчас низко поклонился, защебетал что-то маловнятное про то, что полагал, что достопочтенные хозяева уже спят. Почему беспокойство не исчезало? Должно было. Кикимер дома. Всё в порядке. Но то предчувствие, сжавшее комом внутренности, не пропадало. Что-то здесь было не так, Регулус не мог понять, что именно. В кладовой царствовала темнота, нарушаемая только отблеском свечей из коридора, но даже через её толщу уставшие глаза подмечали что-то странное. Кикимер будто трясся. Нервно подергивался. — Люмос. Свет разогнал остатки полумрака по углам тесного пространства. Высветлил привычную одежду Кикимера — кусок ткани, который сейчас был грязным и… насквозь мокрым? Вода падала редкими каплями прямо на пол, и, казалось, домовика не слишком это волновало. Сам Кикимер выглядел чуть потерянным, но изо всех сил держащимся в колее слуги. Продрогший, действительно трясся и казался ещё более помятым и сморщенным, чем обычно, кренился к полу и низко держал голову. Мерлин милостивый... Узел беспокойства затянулся до такого предела, что внутренности почти скрипели от напряжения, как перетянутая веревка. — Что Лорд приказал тебе сделать? — Хозяин Регулус… — морщины эльфа углубились от хмурой, граничащей со страхом неуверенности. — Кикимеру не ведано, может ли Кикимер рассказывать хозяину Регулусу… — Это приказ. — Голос обернулся в несвойственную Регулусу сталь. Чаще его тон звучал расслабленно, небрежно, почти лениво, и, может, холодно, но не отдавал свинцом. Теперь нужно. Узнать. Кикимер ещё больше сгорбился, как будто опасался, не явится ли откуда-нибудь из темноты Лорд, чтобы наказать его за непослушание, или, может, это тяжесть узнанного давила ему на хлипкие плечи. Но не повиноваться не мог: — Слушаюсь, хозяин Регулус… И начал свой рассказ. Загустевающий темными красками с каждым словом. Регулус слушал молча, не перебивая и не задавая преждевременных вопросов, хотя скапливалось их по мере повествования всё больше и больше, в один сплошной путаный клубок. Регулуса будто вовсе парализовало, как ввели в транс, длящийся весь этот долгий, насыщенный подробностями рассказ, и он всё падал в непроглядную глубь своих мыслей с каждым словом. Туда, где холодно, где темно и сыро, падал в мысли, как в зыбучие пески, из которых выбраться бы теперь… Выбрался. Всего на пару мгновений. Чтобы, когда воцарилась тишина, сесть на корточки рядом с Кикимером и сказать так спокойно, насколько нашлись силы: — Ты молодец, Кикимер. — Домовик расцвел, большие глаза, обрамленные складками, залились благодарными слезами. — Ты очень смелый домовик. Спасибо, что вернулся ко мне. Удивительно, как нашел силы и эти слова. Как их произнес, хотя язык почти не слушался и норовил приклеиться к нёбу. Регулуса потряхивало, и всё, чего он хотел — скрыться от всего этого кошмара, но его не отпускало, держало в цепях в этом состоянии, тянуло — дальше. В самое нутро. Узнать, докопаться. Понять. — Хозяин Регулус приказал… и Кикимер вернулся… — бормотал осчастливленный домовик, но Регулус уже не слушал. Думал в первую очередь, что делать с Кикимером. Лорд не должен знать, что Кикимер выжил и смог всё передать. В этом доме его видеть не должны, а скоро здесь, как назло, намечается очередной званый вечер, значит, кто угодно может заметить и, пусть вряд ли станет рассказывать, ведь никто ничего не знает, лучше бы ему держаться отсюда подальше. Чтобы никаких рисков. Пока что он просто приказал Кикимеру не показываться — даже родителям. На всякий случай. Пусть считают, что не вернулся. Наверное, не слишком расстроятся. Тем временем пытался думать. Придумать. Осмыслить. Влетел в свою комнату, зажег раздраженным взмахом палочки все свечи, подсветившие все те вырезки из газет, которые собирал годами и которые последний год всё порывался содрать, лишившись былой увлеченности и превеликой любви к своему вдохновителю. Бесцветные пятна газет крутились перед глазами, расплывались и двигались образами и картинами. Регулус пытался разложить всё в голове по полкам, развязать по нити этот клубок, но мысли метались и бились о черепную коробку с жутчайшим упорством. Его почти лихорадило. Бросало в жар и холод, знобило и щемило виски тяжестью. По порядку… нужен порядок, но голова шла кругом. Что мог хранить Лорд в той пещере? Для чего подобные меры предосторожности? Какой-то медальон… по не слишком внятному описанию Кикимера — схожий со слизеринским, но нужно знать наверняка. Он чувствовал, что упускал нечто важное, но так же чувствовал, так сильно и болезненно, что вполне может уловить связь, понять, дойти до этого, стоит только протянуть руку. Что будет, если он протянет? Если поймет? *** Последующие несколько суток были совершенно безумными. Из целой кипы мыслей касаемо Кикимера Регулус вычленил только одну наиболее разумную и рассудил отослать эльфа. Чем дальше, тем лучше — быть может, затем, если когда всё уляжется, прикажет Кикимеру вернуться обратно, но пока пусть будет там. На западе Франции. Дядя Альфард когда-то подарил Регулусу дом, но затем этого человека с родословной просто выжгли, а матушка, разумеется, предпочитала не принимать для сына подарки от предателя крови. Дядя Альфард забирать подарок обратно не намеревался. Все Блэки — гордецы. Дом пустовал годами, до этого момента, и там никого искать точно не станут. Может, эльфу и будет там, в одиночестве и вдалеке, тяжко и боязливо, но сейчас явно были проблемы поважнее. Перед тем, как спрятать его там, Регулус приказал Кикимеру показать пещеру — нужно было взглянуть. Увидеть сперва своими глазами. Когда он только оказался в кромешной мгле, чувствуя только твердую гладь под ногами, в нос ударил запах морской соли и водорослей. Негромкий «Люмос» — и он разглядел, что стоит в окружении массивных каменных стен. Вдали, где-то за толщей этих камней, шумно плескалась вода. Здесь, внутри, только жуткое безмолвное озеро, и Регулус — в самом его центре. Только он, домовик и чаша, прямо перед ним. Кикимер говорил, что Лорду, чтобы добраться сюда, пришлось использовать лодку. Выходит, не ведал, на что способны домовые эльфы, для которых большинство защитных чар магов — пустой звук. Его чувство превосходства граничило с откровенной глупостью. Если бы он всего лишь снизошел до того, чтобы подробнее узнать о способностях каких-то там эльфов… Эта рискованная вылазка в пещеру всё равно оказалась бессмысленной, потому что в каменной чаше, полной жидкости, нельзя было разглядеть, что лежит на дне. Регулус долго ходил вокруг чаши, пытаясь найти способы опустошить её, не выпивая, или хотя бы просто взглянуть через эту мутноватую толщу. Изучал чашу, жидкость, пещеру, стараясь не приближаться к воде — доверия она не внушала. Так ничего и не обнаружил. Яд придется выпить, когда Регулус вернется вновь. Притом только в том случае, если Регулус, по описанию Кикимера, понял правильно, и на дне действительно должен лежать медальон Салазара. Оставалось понять, что именно это всё значило. Медальон, теперь очевидно, имел огромнейшее значение для Лорда, но пока не было ни единой идеи, что могло за этим крыться. А нужно, просто катастрофически. Узнать. Докопаться. И несколько последующих суток — без перерыва. Почти не спал и не ел. Не мог думать ни о чем больше, разум вцепился клещами намертво в идею разгадать, понять, использовать. Постепенно, час за часом, картина начинала складываться, хотя Регулус до последнего противился осознанию. Чувства относительно этой догадки метались между ужасом и брезгливостью, ударяясь в крайности. От Лорда следовало ожидать чего угодно, но мысль, что он правда… В первую очередь дойти до этого помогла его же былая фанатичность, подпитывающая его энтузиазм все те годы. Вырезки, надписи, фотографии. В совсем раннем юношестве Регулус даже посещал лавку Олливандера, чтобы разузнать о палочке Тома Реддла, а после проводил целые часы за чтением книг по материалу волшебных палочек, чтобы разведать больше про изнанку своего кумира, про его скрытые черты, характер, который всегда был тесно связан с орудием волшебника. По легенде, тис наделял своего обладателя властью над жизнью и смертью. Тогда он лишь восхитился этим вдохновляющим фактом, не воспринимая его слишком серьезно. Конечно, эта легкая метафоричность тогда не имела особого значения. Но теперь прокладывала тропу к пониманию всего ужаса ситуации. Тома Реддла всегда тянуло к темной магии, сильной, древней, способной разрезать пространство, как кусок масла, крутить природой так, как было угодно магу. Такого великого волшебника определенно влекла бы мысль о бессмертии, которое подарило бы всесилие, совершенную непобедимость. Если Регулус прав, если все те часы, что он просидел над древними фолиантами, не прошли впустую — Реддл оторвал кусок от своей души и заключил в описанный Кикимером медальон. По крайней мере, это вполне объяснило бы его жуткий облик, прежде не поддававшийся объяснению. От одной только этой мысли Регулуса передергивало. Он знал цену темной магии. Он знал цену убийству — чувствовал, как сгнивала его душа. С каждой жертвой. Гниль текла по безукоризненно чистым венам. Но оторвать кусок души? Извлечь из себя? Поместить в иной объект? О крестражах не было принято говорить в обществе, Регулусу приходилось пользоваться старинной библиотекой их родового дома и несколькими экземплярами из Лютного переулка. Там не было сведений о том, как создаются крестражи — и слава Мерлину, — однако хотя бы краткая теория была изложена. Крестражи отвращали людей. Пугали и отталкивали. Это было нечто, что никто и никогда не стал бы оправдывать. Однако Темный Лорд, выходит, не побрезговал. Неизвестно, было ли вовсе что-либо, что остановило бы его на пути к всемогуществу. Только теперь — не спавший двое суток, истощенный, с гудящей от мыслей головой — Регулус ясно видел цельную картину. И прежде делал шаги к принятию этого осознания, но теперь любые сомнения отпали. Эта война никогда не была о благой цели. Это война о могуществе и о целях его достижения. О бессмертии, всевластии и непобедимости. И у Регулуса были на руках все карты, чтобы остановить это безумие. Не просто самому выпутаться из этого тошнотворного болота, не просто дезертировать от нежелания убивать, а прекратить. Для всех. Регулус с самого начала этого исследования понимал, что, что бы Реддл ни прятал в пещере под такой прочной защитой, уничтожение этого выбьет почву у него из-под ног, пошатнет устоявшийся фундамент. Но не представлял, что настолько. Быть может, это не будет победой для магического мира в полной мере. Не сразу. Но определенно — первый к ней шаг. Главнейший и необходимый. Неважно, какой ценой. *** Этим вечером дом на площади Гриммо — обычной тихий — открыл скрипучие двери для нескромного празднества. Музыка растекалась шлейфом по всем этажам, пробиралась в самые темные углы и трещины, не оставляя шансов тишине. Изобилие хрусталя и серебра блестело под мягким светом многочисленных свечей. Пестрели дорогие наряды, лились разговоры, под неисчерпаемые реки шампанского, сидра, вина и куда более крепких напитков. И не скажешь, что за этими стенами который год идет война. Контраст слепил. Регулус смотрел на эту картину и вспоминал иные — грязь, гноящиеся тела и кровь. Вспышки заклятий в дюймах от тебя. Разорванные на части трупы. Животный блеск в глазах тех, чью сторону он занимает. Тех, кто и здесь сейчас был тоже. До чего же занимательна двойственность натуры человека. Ты вполне можешь развлечения ради свежевать маглов и грязнокровок утром, а вечером ловко сливаться с толпой несведущих людей, которые могут лишь догадываться, кто из присутствующих мог бы оказаться Пожирателем Смерти. — А вот и именинник, — сперва появился только голос, и сразу за голосом — сам он. Ухмыляющийся, с бокалом, полным медового цвета жидкости. — Чего такой пасмурный? Старость не прельщает? — Да, Барти. Убиваюсь по уходящей молодости. Барти только посмеялся, глотнул алкоголя, продолжая блестящими глазами шарить по заполоненному людьми и шумом пространству. — Умеет же твоя семья в размах. — Это даже не предел их возможностей, — сумрачно хмыкнул Регулус. — Всё могло быть ещё хуже. Притащились бы и родственнички из штатов. Не только из Франции, Ирландии, Венгрии и еще дракл знает каких стран. Притом на его семнадцатилетие родители и впрямь хотели собрать как можно больше людей, ещё больше, чем сейчас, но в том году Регулус был категоричен. Слишком занят подготовкой к своему заданию. Сейчас ему тоже не особо-то хотелось шума, однако для родителей больше не было явных причин, по которым не следовало бы устраивать этот парад лицемерия. Ничего из того, что можно было бы им рассказать. — «Хуже»? — возмущенно переспросил Барт. — Ты в своем уме? Или тебя уже так сильно за твою старческую жизнь разбаловали? — он чуть приблизился и заговорщически понизил тон: — Ты вообще видел, как на тебя посматривают все те прелестные дамы? Да это должно быть лучшим днем твоей жизни. Да, видел. И беседовал. Знакомился. Со всей вежливостью, по этикету, целовал руки. Позволял себе отвечать на легкий флирт. Всё, чтобы угодить матери, которая потому, по большей части, и пригласила такое множество различных лиц — лишь бы подыскать сыну наконец подходящую партию, ведь годы идут, школа давно позади. Самое время. «Последняя надежда этого рода»… Регулус как можно сильнее гнал все мысли о том, что, может, не будет уже никакого рода. Его самого. Будущего. Всё свелось к пещере, которая начинала ему уже сниться, и это крайне дурной знак, потому что эти сны вытеснили даже кошмары с жертвами. Пещера этими снами как будто влекла к себе. Намекала. Что не будет больше ничего после пещеры, это будет последней, финальной точкой. Феерическим завершением. В каменных стенах могло произойти что угодно, и Регулус готовился к худшему. Но сегодня он предпочитал просто забыться. Не думать. Просто наслаждался музыкой, просто терпел уже ставшие привычными совершенно пустые разговоры со старшим поколением, просто выпивал. Много. Сперва вишневый сидр, затем по классике шампанское, теперь — виски, с подачи Барти, который легкий алкоголь вовсе не терпел. — Серьезно, Реджи, ещё немного, и я подумаю, что тебя вообще девушки не привлекают… — говорил он, когда вновь выловил Регулуса из круга родственников по отцовской линии, в которой он проводил последние тяжкие тридцать минут. И хорошо, что выловил, потому что у Регулуса уже непозволительно начинал чуть заплетаться язык, и это почти не было заметно со стороны, но Регулус чувствовал, и изо всех сил проглатывал усмешку от строгого взгляда матери, которая явно подобные детали подмечала, пока неусыпно бдила за именинником-сыном. Но и плохо, что выловил, потому что началась заново та же пластика. — Нет, ну правда, у вон той вот корни вейлы, ты вообще представляешь? — Учитывая, что я сам тебе об этом же и сказал… как давно?.. сорок минут назад? Да, представляю. Барти фыркнул. — Ты погляди, — кивнул он в другую сторону, делая глоток. — Неужели совершенно тебе не нравится? Регулус, держа руки в карманах, нехотя проследил за его взглядом, посмотрел на девушку, болтающую с Лестрейнджами и Крэббами. Кажется, она была дочерью друзей семьи деверя его троюродной тети… у Регулуса легко вырисовывались связующие линии, ум уже наточен на проецирование в голове родословных, но, честно, он не имел ни малейшего понятия, как её зовут, хотя точно помнил, что сегодня они уже беседовали. Мозг попросту отсеивал неинтересную ему информацию. Но девушка была красивой, нельзя не признать — вроде бы ирландкой и, соответственно, обладательницей копны впечатляющих рыжих волос, которые сейчас были уложены в какую-то замысловатую прическу. С выразительными глазами, как топазами, которые как раз в этот момент были устремлены в сторону Регулуса. Встретившись с его взглядом, улыбнулась и вернулась к разговору. — Ну? — поддел его локтем Барти. Регулус едва заметно скривил губы, качнул головой. — Да охренеть просто, Рег, кто тебе тогда нужен? Вейла во плоти? — Ты угомонишься, нет? Дело не во внешности. — А в чем? Выбрать тебе кого-то нужно, твои предки от тебя не отстанут. И предлагают тебе ну очень выдающиеся варианты. Что тебе не нравится? — Именно это не нравится. Знаешь, мне не слишком нравится, когда мой выбор ограничивают. — Разве у вас в семье не всегда так? — нахмурился Барт. — Неужели надеялся отыскать себе сам любовь всей жизни и жить, как в сказке? — когда Регулус ничего не ответил, тон чуть изменился, сказал тише и почти даже деликатнее: — Я думал, ты привык к тому, что за тебя все распланировали. Привык. На самом деле, да. Никогда не представлял себе иной перспективы, с самого детства ему объяснили, как всё будет. Что, если у него и будет выбор, то в рамках предложений родителей, не более того. Но сейчас, когда перевернулось так много, всё приобрело более тошнотворный оттенок. По большей части из-за своей бессмысленности, ведь, опять же, какой толк сейчас кого-то выбирать и давать кому-то надежды, если все равно… Регулус оборвал этот поток вернувшихся к своей мрачности мыслей и взял с подноса ещё один бокал. Забыться. Всё, что ему нужно — забыться. И так уже пространство чуть подрагивало, а вкус спиртного перестал жечь вкусовые рецепторы и глотку, как будто уже впитался в слизистую, но он продолжал. До беспамятства. Чтобы не думать. Не представлять будущее, не вспоминать прошлое. Не думать. Регулус обнаружил в себе ранее неизведанную способность напиться и притом продолжать вести беседы, как ни в чем не бывало, разве что потом напрочь, уже через пару минут после завершения, забывать всё, о чем только что шла речь, за ненадобностью. Помнил, что звучали тосты в его честь, в честь Блэков, сам говорил тост в честь собравшихся, в честь родителей, помнил этот вечный звон чокающихся бокалов и голоса. Калейдоскоп пятен и шума. Помнил, как предпочитал прятаться от матери — благо, масштаб дома тому только способствовал, — потому что она крайне не одобряла злоупотребление алкоголем, зато отец, наоборот, единожды шепнул ему, что только этому рад — на сыне всё-таки весь год не было лица, а последние дни и тем более. Сегодня же Регулус позволял себе почти искренне смеяться над чужими несмешными остротами. Это пьяное состояние напомнило ему плотный кокон, утягивающий внутрь, и не оставляющий шансов оставить вторую половину этого вечера в своей памяти. Это же именно то, чего он хотел? Не помнить. Забыть. Забыться. И Регулус совершенно не помнил, как уже оказался в тесном затемненном пространстве, и почему именно с ней. Помнил только местами. Как будто выныривал из черноты на несколько секунд, чтобы запомнить лишь пару кадров, как колдографии, и погрузиться в бессознательность обратно. Помнил рыжие волосы в своих пальцах и губы на чужих губах. Помнил запах дорогих духов, вкус помады и текстуру ткани платья под его изучающими чужое тело ладонями, пока чужие ладони исследовали его рубашку. Помнил эту пустоту в груди. Ничего не отзывалось. Притаилось, молчало, как последняя сволочь, когда ему так яро нужно было хоть что-то. Что-то почувствовать, чем-то расщепить, разодрать засевшее внутри. Нет. Мертвенная тишина. В какой-то момент разве что почувствовал, как зашевелилось внутри чувство тошноты, но так и не мог понять, это от перепитого или от этого совершенно ненужного ему поцелуя. А что нужно? Пойти бросить Непростительным себе в висок. И перестать мучить себя, других — всех. Регулус с шумным вздохом оторвался от чужих губ и откинулся затылком к стене за своей спиной. Но ирландка продолжала. Поцелуем прочертила линию от его губ до челюсти, от челюсти до шеи, мягко втягивая губами кожу около вены. Регулус всё ещё пытался хотя бы вспомнить её имя. Потому изначально и не хотел. Всего этого двуличия. Давать кому-то какие-то надежды, зная — абсолютно ничего из того, что от него ожидают, он дать не может. Сперва думал, что его отторжение вызвано только этим. Теперь, почувствовав на губах вкус других губ, понял. Всё было так просто. Ему просто нужна не она. Ирландка вернулась к его губам, и ему совершенно не хотелось продолжать. Слишком мягкий, слишком обыденный поцелуй. Ему хотелось другого. Хотелось — вытравливая из себя бесконечную горечь. Хотелось, чтобы под ребрами невыносимо щемило, чтобы без воздуха и с головокружением. Хотелось поцелуя как пытку. Свою и её. Зная, как больно обоим. Ирландке не было больно, она так нежно ластилась, играла с его волосами и пуговицами, улыбалась через поцелуй. Салазар, Регулус, серьезно, был уже на голову ебнутым, просто неизлечимо больным, но ему было нужно. Чтобы паршиво было не только ему. Чтобы обоим. Чтобы боль и злость перетекала отравой из легких в легкие с каждым рваным вдохом, каждым прикосновением и даже всхлипом. Как будто за сломленностью крылось что-то более важное, что-то глубокое и полное, и всё, что этому описанию не подходило, казалось пустым и блеклым, поверхностным просто до безумия, и он, конечно, понимал, какая это несусветная глупость… Но, Мерлин, как же хотелось. Чтобы что-то связывало, оплетало ядовитыми путами — прошлое. Злое и ненавистное. Злость, кипящая и правильная. Этого сейчас не было, ничего не было. Просто пусто. Он не мог. — Прости, — выдохнул он в чужие, со смазанной из-за поцелуя помадой губы. Она чуть отстранилась. — Не уверен, что вовсе помню, как тебя зовут. Конечно, по щелчку всё переменилось. Занавес. Всё. Ирландка ошарашенно отпрянула, на губах стала стремительно угасать тень улыбки. Девушка вглядывалась в него в недоумении, ища ответы, пыталась понять, не показалось ли ей. Она и правда была красива, да, Регулус признавал. Просто не та. Аристократически бледна, но далеко не болезненно. Цвет волос слишком яркий и насыщенный, куда темнее того светлого оттенка. Глаза слишком, почти наивно и по-детски, голубые, ни капли темного оттенка в радужке. Запястья недостаточно хрупкие, и запах дорогих духов не шел в сравнение с теми отвратными мятными сигаретами. Когда на девушку стало опускаться осознание ущербности этого положения, глаза заслезились, и, блядство, даже слезы. Слезы — не те. Регулус окончательно и бесповоротно помешался. Это уже далеко от любой адекватности, так далеко, что почти другая галактика. Ни намека на здравый смысл. После всего, что произошло, он мог искать и видеть красоту лишь в разбитости. В сломленности и отравленности. Так неправильно, но так нужно, и единственная, кто мог это дать, дать любые чувства, кроме этой пустоты и слякоти, ненавидела его так сильно, что, наверное, предпочла бы выпить яд, чем снова позволила бы ему прикоснуться к ней. Ирландка уже ушла, и он, погруженный в свои мысли, даже не сразу заметил. Разве что слышал, как она напоследок как-то безыскусно его оскорбила — наверное, что-то вроде «урод» или «сволочь», — и всё. Регулус один. С поганым осадком в груди и опустошенностью. Так много горечи на языке, что хотелось сплюнуть вязкую, пропитанную уже насквозь алкоголем слюну, но он так и стоял у стены, упираясь в неё спиной и затылком, и пытался убедить свои мысли просто заглохнуть к чертям, потому что невозможно. Осточертело. Думать о ней. Хотел забыться, а сделал только хуже. Но зависимость, которую он уже давным-давно, скрепя сердце, себе признал, преодолеть не так просто, и его ломало. Весь этот паршивый месяц. Швыряло из одного желания в другое — прийти, увидеть её, или же никогда больше. Как и обещал. Не приближаться и не видеть. Ему оставалось перетерпеть совсем немного. Пара последних рывков, и он в потенциальной могиле. Долгожданный покой. И Айвз будет только рада — никакого больше маньяка в её жизни. Все счастливы. Потрясающий финал. Регулус не помнил, как преодолел пару коридоров, снова оказавшись в гуще людей. Снова стекло бокала в руке и снова навязчивый шум, давящий на череп. Барти любил появляться из ниоткуда: — Я, конечно, мог предположить, что любовник из тебя не очень, но чтоб аж до слез? Усмешка на пропитанных виски губах и головная боль. Регулус помял рукой шею, ноющую от усталости — этот вечер, казалось, никогда не закончится, — что-то ответил, Барти что-то пошутил в ответ, снова про девчачьи слезы. В шутку пытался пристыдить, но Регулус даже в шутку не мог оскорбиться. Из всех его проступков довести какую-то полузнакомую девушку до слез — ну, скажем, вполне безобидно. Вечер грозил снова исполосоваться на жалкие обрывки, как пожеванные рваные колдографии, но последующий разговор разделил вечер на до и после. Это Регулус помнил в деталях. Не с самого начала, но в какой-то момент случайно уловил нить, и недоуменно уцепился за неё, почти в секунду протрезвев. — …только пока не знаем, когда. Может, завтра, а может — нет. Противопохмельные зелья, конечно, спасают, но всё-таки лучше на свежую голову. Ты с нами? Регулус с легкостью узнал этот тон, окативший ушатом студеной воды. Как когда-то. Тот же, что и "так убей её". Рассеянно моргнул, уставился на Барти и попытался прокрутить в голове только что прослушанное, собирая по частям и сам заполняя пробелы. Они планировали очередную вылазку под масками Пожирателей. С тех пор, как Барти, после окончания школы, принял Метку, вылазки стали настоящей его страстью, наверное, ничто не приносило ему столько восторга, как возможность упиться своей властью. Регулуса это откровенно пугало, потому что с Барти они были друзьями с первых курсов, но поделать ничего не мог. Только не участвовать вместе с ним, там, где это возможно. — Он в курсе? — Не-а, но ты же знаешь, что он дает нам на всё волю. Главное не подставляться и ничего не испортить, и тогда делаем, что хотим, когда хотим и сколько хотим. Регулус хотел бы сделать ещё пару глотков виски, чтобы смочить слегка пересохшее горло, но не стал. Его тошнило. — Уже выбрали место? Здесь, в Лондоне? — Нет, думаю, выберемся куда-нибудь подальше. А то, знаешь, всё здесь да здесь, другие города уже чувствуют свою неприкосновенность. Регулус холодел. С каждым словом, с самого начала, как уцепился за эту нить разговора. От алкоголя было душно, кровь, пропитанная виски, кипела, а ему вдруг стало просто до одури холодно, так, что прокатилась по телу волной внутренняя дрожь. Но Барти продолжал: — Наверное, Челмсфорд или Харлоу, двинем куда-нибудь туда. Выбирать заранее не будем, на чей дом набредем, ну, тому не повезло, — совершенно безмятежно пожал плечами. Регулус не выказал облегчения, да и вовсе не понимал, должен ли его чувствовать. Кивнул, переваривая эту информацию. Пускай двинуться они планируют на северо-восток, а не на запад, все-таки мысль, что они выбирают себе жертв абсолютно спонтанно, не особо прельщала. — Так что? Ты за? — Пожалуй, пас. — Да брось, Реджи, — поморщился Барт. — Серьезно, ты заколебал. — Чуть понизил тон: — Если бы я не знал, что ты делал последний год, подумал бы, что ты вдруг всем сердцем проникся к грязнокровкам. — Я говорил тебе, родители не особо поощряют мое блуждание по домам магловского отродья. — Подумал, что этой причины мало, небрежно дополнил: — Я бы и сам лучше поготовился к собеседованию, чем снова приблизился к выродкам. Пока он опять не прикажет — серьезно, я пас. Отец обещал через связи пристроить Регулуса хотя бы на какой-нибудь пост среднего уровня в Министерстве. Состояния Блэков вполне достаточно, чтобы не работать вовсе, хоть до конца жизни, но ни отцу, ни матери не нравилось, что помимо пожирательской деятельности у их сына нет ничего больше. Но министерский пост — такая же, мерлин побери, бессмыслица… — Ой, ладно, — фыркнул Барти, закатив глаза. — Как я вообще с таким маменьким сынком общаюсь, скажи? Не укололо, абсолютно, да и мыслями Регулус был уже далеко не здесь. Холод, одолевший внутренности, не спадал, крепко обхватывал все позвонки и нервные ткани. Мысли всё тянулись тошнотной бесформенной рекой, не давая вникнуть в разговоры, и он только, когда нужно, что-то односложно отвечал, и, когда нужно, ухмылялся в ответ шуткам. Не стал уходить сразу. Пробыл в компании Барти и присоединившихся приятелей из Дурмстранга ещё немного, прежде чем сослаться на то, что перепил, и это, по сути, было недалеко от правды. Пропустив мимо ушей пару плоских шуток про объятия с тазом, именинник был милосердно отпущен в покой своей спальни. Заперся. Набрал воздуха полные легкие, пытаясь прийти в себя. Пространство всё ещё слишком плывущее, и тело передвигалось не совсем уж исправно, но сознание стало трезвым, как стекло, пускай и расколотое давным-давно на трещины. И этот разговор — очередная трещина, новый скол. В своей ванной Регулус умыл лицо ледяной водой несколько раз, пытаясь соскоблить это ощущение песка — от усталости — из-под кожи, уперся руками в раковину, вглядываясь в свое подрагивающее из-за нетрезвости отражение, в слегка остекленелые глаза. Проклятье… Желание Барти выбираться теперь за пределы Лондона — очень, очень паршиво. Почему эта идиотка просто не могла принять помощь и свалить из Британии на все четыре стороны? Чаши весов бешено колебались, падая то в одну сторону, то в другую. На одной — мысль просто забить, забыть, ничего не делать, раз она так яро не желала его больше видеть, это не его дело и не на его совести, если выбор однажды случайно уронят на её унылую обитель, у него есть проблемы куда серьезнее. На другой — мысль что-то сделать. Без целостного, оформленного «что». Что именно. Просто что-то. Через долгое время путаных, неясных раздумий, Регулус тихо прошелся до кладовки с коллекцией зелий. Выпил отрезвляющее, избавившись наконец от неприятных ощущений. Проклял себя за это никчемное безрассудство и внезапное отсутствие присущей ему хладнокровности и выдержки. Наложил на себя уже давно знакомое дезиллюминационное, надежно запер свою комнату, чтобы никто не пошел проведать пьяного именинника, и покинул полный празднества дом. *** Делла не считала себя человеком наивным, но всё-таки ей казалось, что, стоит исключить из жизни главный тревожащий фактор, и всё постепенно должно наладиться, но по итогу её встретил не прогресс, а жутчайший регресс. Её предупреждали весной, когда она сидела в приторно милом, светлом кабинете психотерапевта, что от депрессии не избавляются разом, она может приходить и уходить, накатывать волнами, и своеобразного рецидива стоит ожидать. Делла, по правде сказать, не ожидала. Не потому что слепо верила в лучшее, а потому что просто об этом не думала. Но дни шли. Делла ежедневно колдовала или пыталась. Выходило всё так же отвратительно, пихая Деллу в ощущение собственной никчемности. Мысли всё так же вились вокруг одного и того же подонка. Всё так же пестрели алым цветом картинки прошлого. Моменты паники в коридорах — чаще где-то на подработках, потому что её дом был слишком мал для такой чертовщины — учащались. Кошмары и вовсе никогда не пропадали, это было уже классикой, на которую Делла почти не реагировала. В конце концов просто накатило очередное бессилие. Тяжелое, размером со всю Британию. Придавило Деллу к полу, запрещая двигаться, жить и дышать. Оставалось только существовать в тревожных мыслях и воспоминаниях, как и прежде. Ещё один вымученный поход к психотерапевту. Назначение других антидепрессантов. Всё по новой. Эти круги ада когда-нибудь оборвутся? Или Делла так и будет жить по этой проржавевшей спирали, то улучшая свое состояние, то разваливаясь и оседая обломками на дно? Темное время суток, конечно, всё ещё оставалось наиболее тяжким. Делла даже сейчас лежала в постели со включенным прикроватным светильником. Как капризный ребенок, боящийся чудовищ, выползающих из шкафа, стоит выключить свет. Делла тоже опасалась чудовища. Инквизитор всё так же жил в её сознании безликим монстром, сливающимся со мраком. Не человеком, способным ровно так же умереть, кровоточить, слабеть, разумно мыслить и адекватно говорить, и неспособным причинить ей вред. А именно монстром — нечеловеческим, фантомным, живущим в темноте. Сколько бы ни пыталась вдолбить себе истину в голову… Лежала, не смыкая глаз, без сил, жгла утомленным взглядом то потолок, то окно, разглядывая через приоткрытую форточку месяц, выглядывающий из-за туч, и верхушки пролеска неподалеку. Постепенно начинало клонить в сон. Пока этот пейзаж вдруг не начал рябеть. Как провели ладонью по спокойной глади воды — такая же рябь. Делла чуть нахмурилась. Показалось? Или, может, галлюцинации. Хрен поймешь, какие побочные от этих антидепрессантов еще могут быть. Зажмурилась на секунду, пальцами надавила на веки, пытаясь прогнать этот недо-сон, недо-явь. Но пространство колыхнулось снова. И опять. Рябило, и теперь Делла узнавала. Потрепанный мозг со скрежетом заработал, подкидывая ей понимание. Это магия. Чертова магия, которой в магловском городке быть не должно, если только не от рук самой Деллы. Деллу должно было бросить в панику, но она почувствовала только несильно жалящий укол тревоги, заставивший её стянуть одеяло, подняться, подойти к окну и осторожно, неуверенно взглянуть. С тяжелым вздохом прикрыть глаза. Понадеяться, что это всё-таки галлюцинация, но, конечно, нет. Конечно, около её дома и правда был Блэк, который… что? Возился с какими-то чарами? Господи… Оставалось только неспешно переодеться, проверить маму, выглянуть снова в окно, но теперь уже на первом этаже, и бесшумно выбраться на улицу. Блэк будто был слишком увлечен то ли своими действиями, то ли своими мыслями, но он и не заметил даже. Продолжал орудовать волшебной палочкой, нашептывать заклинания, которые полупрозрачной дымкой распространялись по округе, чтобы выстроить тонкий, едва заметный купол. Делла даже не знала, стоит ли его прерывать. Как ей реагировать. Стояла около одного из фонарей, опершись на него плечом в усталой позе и скрестив руки на груди. Может, ей стоило разозлиться. Может, ей стоило испугаться за маму, которая сейчас спала спокойным несведущим сном там, за не самыми безопасными стенами магловского домишки. Может, испугаться хотя бы из-за того, что Блэк проводил какие-то магические манипуляции с её домом. Нет. Ничего. Надо признать, новые успокоительные были чересчур действенными. Как будто израненный рассудок протолкнули насильно в куб льда, оставив его там охлаждаться. Ни злости, ни горечи, ни паники. Наверное, только легкие укусы раздражения и немалая степень недоумения. Как и у него, когда он наконец заметил её присутствие — просто, продолжая колдовать, шагнул в сторону, чтобы всесторонне укрепить чары, и натолкнулся взглядом на неё, тут же замерев, словно едва не оступился. Секунды тишины. Его вздох. Губы шевельнулись в ругательстве, которое Делла не расслышала, но подумала, что для своего положения аристократа он зачастил с подобным красноречием. С чего Блэку удивляться? Как будто это не он притащился к её дому. Ожидал увидеть кого-то другого? — Надо же, — издал он смешок. — И ты даже не кинула в меня проклятье? Что-то новое. — Ты был так увлечен, рука не поднялась тебя потревожить. Что ты делал, позволь узнать? — А на что похоже? — Блэк невозмутимо вернулся к своему занятию, проверяя действенность наложенных заклятий. — Приношу глубочайшие извинения, что снова потревожил твой драгоценный покой. — Его голос казался таким утомленным, что очевидная ирония едва-едва считывалась. — Закончу и уйду. И никаких объяснений. Ни единой толковой причины, зачем ему вдруг посреди ночи являться к ней домой после месяца затишья, чтобы установить защитные чары. Конечно, Делла понимала, что это защитные, да и сложно представить, чем вообще это могло ещё быть, кроме них. Знала их, но не накладывала сама. Её магических сил бы попросту не хватило. У него — вполне. И он действительно притащился сейчас, чтобы проделать всё это? В непонятном одеянии. Без мантии, хотя ночь выдалась не самой жаркой — наоборот, весь день по Дорчестеру били ливни, то прекращались, то возобновлялись, и сейчас был редкий перерыв между стенами дождя, но влажности и холода воздух не лишился, — в брюках, рубашке, у которой были небрежно расстегнуты две верхние пуговицы, как будто ему было душно, и жилетке. Галстук с той же небрежностью висел на плечах незавязанным. Рукава чуть закатаны, и, если присмотреться, можно даже разглядеть на бледной коже пасть черной змеи, чуть выглядывающей из-под рукава, но Делла присматриваться не хотела. — К чему такая нарядность? — поинтересовалась она, склонив голову вбок. — Ко мне как на праздник? — Разумеется. Ещё пара движений палочкой — притом обыкновенной, не инквизиторской, и он с тихим смешком покачал головой каким-то своим мыслям. Делла вопросительно приподняла брови. — У меня, в общем-то, день рождения, — негромко и отчужденно объяснил он. Но затем взглянул на изящные, скорее всего дорогущие, наручные часы и цокнул языком. — Был. Пару часов назад. Её недоумение всё возрастало и возрастало, грозясь достичь необъятных размеров. Блэк притащился, хотя условился больше не появляться. В свой день рождения, прямо с какого-нибудь очередного тошнотворного светского вечера. Чтобы установить чары. — В качестве подарка могу предложить разве что выпить яд. — Я бы с удовольствием, однако сильно сомневаюсь, что он у тебя и вправду в наличии. Хотя Айвз, конечно, выглядела как человек, который вполне мог бы хранить дома целую коллекцию ядов — исключительно на всякий случай. Это же Айвз. И всё же в её тоне не звучало и капли серьезности. — Ножи точно найдутся, — повела она плечами. — Предлагаешь вспомнить старые добрые времена? Ладно, эта игра в невозмутимость, словно они давние любящие попререкаться друзья, начинала переходить черту. Ветхая дверь в прошлое, учуяв знакомую тему, стала открываться, демонстрируя снова во всей красе один из наиболее запоминающихся вечеров её жизни. Дремлющий замок, первое свидание с Инквизитором — прогулка по коридорам, занимательная беседа и блеск ножа в руке. — Надеюсь, это было хотя бы достаточно больно, — сказала тихо, по большей части для себя, стараясь игнорировать то, как поползли по коже мурашки, и не ожидая ответа. Но ответ был, и ответ, застающий врасплох: — Более чем. — Я вот чего не понимаю… — тут же потянула она за нить этого разговора, подумав, что раз всё равно он здесь, можно заполнить очередной пролом на целостной картине. — Понятно, что рану ты скрыл дезиллюминационным. И в лазарет затем пришел за бадьяном — вряд ли исключительно для того, чтобы меня добить. Но если рана была «более чем» болезненная, как ты не выключился на полпути? Блэк закончил наконец с чарами, подошел ближе, и Делла невольно напряглась, как будто до этого говорила лишь с его проекцией, галлюцинацией или призраком, но теперь, когда он оказался ближе, вникла в мысль, что он действительно здесь. Снова. Стоят в ночи, разговаривают. Обсуждают былое. Как ни в чем не бывало. Снова. — Зашил, — равнодушный ответ, ещё больше сбивающий с толку. — Откуда у такого белоручки нитки? — видимо, "белоручка" его повеселило, и уголки его губ изогнулись. — Взял у тебя. Так просто. Признавался в этом. Как в пустяке, сущей мелочи. Делла втянула воздух, отвела дрогнувший взгляд, чувствуя, как снова воспаляются нервы. Давно стоило понять, что, если не хочешь получать пугающие ответы, стоило бы перестать задавать вопросы. Она спросила — он ответил. Зато теперь Делла хотя бы знает, что последующие после той декабрьской встречи сутки у Блэка были не менее паршивыми. Безумная картина того, как он сидит и сам себе зашивает магловскими нитками рану, нанесенную Деллой, хотя бы отчасти растушевывала особо острые углы всей той паршивой до ужаса ситуации. Надо бы наконец признать, что Блэку в целом, наверное, приходилось несладко. Приходилось и приходится, всё ещё. Однако подобные размышления — слишком скользкая дорожка. И уже не в первый раз за этот месяц Делла на нее против воли ступает. Когда снова начался этот мрачный затяжной период спада и Делла перешла на новые антидепрессанты, рассудок решил сыграть с ней жуткую, несмешную шутку. Как будто изнуренный мозг перепрограммировался. Принялся за рационализацию. Непозволительную в таких обстоятельствах и чреватую последствиями. Чувства притуплялись, затухали, и на передний план выдвигались мысли. Много мыслей, более сухих и холодных, отстраненных, как если бы Делла сталась третьим лицом в своей истории. И ненужная, нелепая попытка взглянуть с разных ракурсов. Представить. Прийти к отвратительному выводу, что, будь Блэк таким ублюдком, всё было бы совершенно иначе. Будь у него желание мучить, пытать и в целом убивать, картина была бы вырисована совершенно другими оттенками. Это всегда лежало на поверхности, но было блеклым фактом, а не полноценным рассудительным принятием. Блэк — орудие. Перекладывать всю вину на него — всё равно что перекладывать всю вину на револьвер в руках безумца. Истинным злом был, разумеется, Тот-кого-нельзя-называть, но Делле всё ещё было сложно с этим свыкнуться. Ненавидеть кого-то, кроме Инквизитора. Ведь это не некто иной преследовал её в коридорах, убил её подругу и других, носил маски и играл в притворство. Он. Только он. Но, да, вынужденно. Не из-за личных целей или личных счетов. Просто выполнял… работу. И всё-таки все эти мысли — тошно противоречивые, мечущиеся из крайности в крайность — не лишали Деллу травм и страха. Не залечивали кровоточащие, вечно воспаленные рубцы. Не возвращали её к жизни. Что бы он ни делал сейчас, как бы сильно ни противился тому, что когда-то сотворил, это ничто не исправит. Её не исправит. — Что это за подвид защитных чар? — перевела она тему, понимая, чем чревато уходить сейчас снова на дно всех этих рассуждений. Не выплывет. Тишина и без того уже затянулась. Вопрос был важен, потому что Делла не хотела бы сидеть дома как в бункере. Не хотела бы, чтобы мама была изолирована от внешнего мира, закутанная в магический кокон. — Преимущественно отводящие. Чтобы на твой дом нельзя было набрести случайно. Только прийти целенаправленно, то есть знать адрес. Наверное, вполне разумно. Было бы куда лучше, если бы он сперва предупредил и обговорил, прежде чем подвергать дом Деллы воздействию магии без её ведома, — хотя, конечно, был риск, что Делла снова просто пошлет его куда подальше, — но глупо было бы сейчас устраивать очередную ссору, притом, что эти чары ей были действительно до ужаса необходимы. Делла слишком устала. Истощена. Для размышлений, для конфликтов, для всякой гордости. Поэтому ей ничего не стоило сейчас, прежде чем уйти, бросить безразличное: — Спасибо. Отлипнуть от фонарного столба, развернуться и пойти к дому. Чтобы забыть эту встречу, как сон. Приснилось. Привиделось. Блэк не приходил. Регулус так и стоял, смотря ей вслед. Факт, что она не стала снова разбрасываться проклятьями, вполне можно списать на то, что она наконец поняла бессмыслие этого. Но остальное объяснению не поддавалось. Айвз снова казалась потухшей. Регулус был уверен, что, стоит ему только сделать над собой усилие и больше не появляться, и тогда всё пойдет к налаживанию. Но пока он видел противоположное. Никакого яростного огня в глазах, как в мае. Никакого пламенного яда, как в июне. Те же глаза, что были у неё все те месяцы до того, как он впервые здесь появился. Совершенно неживые, пустые. Обреченные и будто смиренные. — Думаю, война в скором времени закончится, — бросил он вслед её отдаляющейся в ночном полумраке фигуре. Сам не представляя зачем. Замерла. Обернулась через плечо, губы дрогнули, будто что-то сказать, но она помедлила, качнула головой, пыталась осмыслить. Неуверенно: — У Ордена всё настолько плохо? — Не у Ордена. Так и застыла в непонимании. Пожиратели Смерти с каждым месяцем всё сильнее и сильнее крошат устоявшийся в Британии фундамент, земля без устали впитывала литры крови и хранила в себе тела тысяч умерших. Террор не ведал конца. И преимущество не за ними? Делла даже не задумывалась, чем закончится война и закончится ли. Казалось, все они застряли в этом периоде без конца и края. Если и прекратится, всё в тот же момент начнется сначала, как замкнутый круг. Глубокий вдох. Попытка прояснить мысли. Тщетная. Она была верна своему обещанию держаться от войны подальше, поэтому больше не станет задавать вопросов, да и не была уверена, что получит ответ. Но поняла вдруг, что и домой возвращаться не может. Стоит ей сейчас окунуться снова в эту серую тишину, в одиночество, и разум снова станет поедать её изнутри по кускам, пытаясь осмыслить очередную встречу с Блэком, всё услышанное и всю свою проклятую жизнь. Раз уж и так весь этот адский месяц впустую… Делла прошла чуть в сторону, стянула со скамьи влажный от дождей чехол, которым они укрывают садовую мебель на период ливней, и непринужденно разместилась на ней, устало откинувшись к спинке. Чувствовала на себе взгляд, но не поворачивала голову, смотрела туда же, куда и пока лежала в постели — на месяц, глядящий из-под тяжелых, почти черных туч, и на верхушки деревьев вдалеке. Звезд видно не было. Не смотрела на Блэка даже когда он сам неспешно приблизился. И сел рядом. Регулус совершенно не имел желания возвращаться сейчас на Гриммо, но его тревожило, снедало это непонимание того, что творится в её голове. То почти умоляла его уйти и не возвращаться, то вот так, спокойно... Порой хотелось, до безумия хотелось проникнуть ей в черепную коробку, лишь бы хоть что-то понять, однако в легилименции, в отличие от окклюменции, он не был силен абсолютно. Да и, казалось, даже если бы он хоть мельком заглянул в её мысли, он бы оттуда попросту не выпутался. Затерялся бы там и сгнил заживо. Тишина. Почему-то не неловкая, но все равно дикая, если вдуматься. Инквизитор и несостоявшаяся жертва. Сидят. Молчат. Обоим от этого почти нормально. — Ты говорил, что Крауч не причастен, — нарушила она молчание первой, и Регулус насторожился. — Но на следующий день после нападения он брал в библиотеке книгу с целебными заклятиями. Он знал, что ты Инквизитор. Последняя фраза лавировала между вопросом и утверждением, и Регулус не знал, что на это отвечать. Нужно ли вовсе. Как эта грязнокровка вечно умудрялась ставить его в тупик? — Он знал, но ни в чем не участвовал, — ответил он всё же. — В тот момент я тебе не солгал. Делла поджала губы. Исчерпывающе. Всё равно рассказать аврорату даже это не сможет. Клятва не даст. Делла совершенно бессильна. Подумала, что спросить дальше, но не находила больше вопросов. Неужели закончились? Была некогда целая стопка. Запылилась, потому что к ней толком больше не прикасались. Делла считала, что Блэк в её жизни больше не появится. Он сам решил проблему воцарившегося снова молчания. — Где твой отец? Кольнуло. Тонкой длинной иглой под ребра. Делла скривилась: — Ты повторяешься. — Не повторялся бы, если бы ты отвечала честно. Вернее, Регулус вполне мог представить, что её родители развелись, но он чувствовал, что крылось здесь нечто ещё. Если бы просто не сошлись характером, Айвз бы так не реагировала. Под плотным, непролазным слоем крылось что-то ещё, и Регулус сам не ведал, почему чувствовал необходимость узнать. Его настораживало отсутствие у неё отца. Может, слишком привык к целостности чистокровных семей, в которых муж с женой могут друг друга ненавидеть, но скорее загрызут друг друга, чем просто разведутся. Или, может, его смущал факт, что её элементарно некому защитить, пока страну буквально пожирает смерть. Не то чтобы какой-то беспомощный магл справился бы с защитой семьи куда лучше, чем ведьма, и всё-таки… — В психиатрической больнице, — негромко ответила она, когда ответа уже ждать не приходилось. — На принудительном лечении. Делла почувствовала на себе его недоумение, могла представить его взгляд, но в ответ не посмотрела. Задумчиво разглаживала едва заметную складку на одежде, только бы хоть что-то. Хоть как-то отвлечься. От мысли, что правда это произнесла. Никому, никогда. Была уверена, что не скажет. Итан не знал. Черт возьми, даже Итан, но сейчас Делла почувствовала такую острую необходимость это произнести, что язык и губы складывали непривычные слова сами, без участия мозга. Делла и так хранит слишком много тайн. Обсудить с кем-либо тайну Инквизитора, кроме его самого, не могла физически. Могла бы с кем угодно обсудить произошедшее в детстве, но никогда этого не делала, а теперь, когда в голове время от времени мучительно ворочалась такая мысль — быть может, если элементарно выговориться, горечь её хотя бы отчасти отпустит? — рядом был только он. Воплощение её вечного ужаса, сидящее рядом на скамье. И Делла продолжила. Блэк ничего не спрашивал, она сама ответила на этот застывший в прохладном воздухе вопрос. — За покушение на свою дочь. Честно, Регулус предполагал совершенно не такого формата историю. Цепенел всё больше, вникая в эти слова. У Айвз вся жизнь — непрекращающаяся трагедия? Целостная картина постепенно складывалась, и Регулус осторожно, негромко, будто опасаясь спровоцировать этим вопросом в ней эмоции, из-за которых она просто встанет и уйдет, спросил: — Он пытался задушить тебя? — Не совсем, — ответила на выдохе, со смешком, горьким и совершенно невеселым: — Там всё интереснее. Господи, Делла в полной мере осознает, в каком она непревзойденном пиздеце, когда чувствует, что уже начинает привыкать к этому вечному сюрреализму. Сидеть и рассказывать одному монстру историю другого монстра... Рассказывать о виновнике её первого сокрушительного страха, поселившегося в ней еще задолго до появления нынешних. Проложившего путь к хрупкой психике, чтобы теперь эти страхи множились и множились от любой чертовщины, кишели в черепе неубиваемыми паразитами. — Он был пьян? — Регулус продолжал, непонимающе, но не настойчиво. Просто полагал, что без вопросов не получит ответы, что Айвз не станет продолжать, если не спрашивать. Но она продолжила, куда более развернуто, чем он мог ожидать: — Нет... нет, он вовсе не пил. Не пил, не курил, даже не матерился никогда. Святой человек — буквально. Глубоко верующий. Образованный, адекватный, обычный верующий человек. Да он даже насекомых никогда не трогал. Считал каждого ничтожного жучка ценностью, существующей для какой-либо цели, не просто так. И Делла, в его понимании, видимо, тоже существовала не просто так. — Но мои всплески магии он счел проявлением дьявольского умысла. Делла бы посмеялась, но смех застрял в глотке, беззвучный, хотя губы изогнулись. Может, нервное. Может, ей правда смешно. — Знаешь, как топят ненужных котят? Меня, конечно, без какого-нибудь там мешка — просто руками. И котята, наверное, вовсе не понимают, что происходит. — Она поджала пересохшие губы. — А девятилетнему ребенку нужно очень постараться, чтобы не понять. В девять, а не раньше, потому что отец не сразу дошел до этой, крайней, степени помешательства. Вероятно, просто не мог решиться, трусил. Черт его знает, что творилось в его голове. До этих всплесков магии он в ней души не чаял. Мечтал о дочери, и, когда Делла родилась, проводил с ней всё свое свободное время. Рисовалось просто прекрасное, чудесное детство. Только первые несколько лет, которые Делла даже просто не помнит, потому что такой ранний возраст запомнить невозможно. А затем уже началось. То, что Делла хотя бы частично помнила, по мере взросления. С каждой паранормальщиной отец мрачнел всё больше. Относился с чрезмерной настороженностью, как если бы Делла была порождением тьмы, опаснейшим и губительным для каждого, кто к нему приближается. Зачастую предпочитал попросту игнорировать её существование. Довольно больно для ребенка, который, как и любой другой, хотел бы просто быть любимым. Но вполне терпимо, если сравнивать с тем, что произошло потом. Конечно, когда-то это должно было достигнуть своего пика. Однажды, за пару лет до письма из Хогвартса, отец позвал её гулять на речку, искупаться — лето же. Деллу ничто не насторожило. Подумала, что он просто оттаял, и была просто на седьмом небе. Пасмурная, дождливая погода её тоже не слишком смутила — вся эта детская непосредственность… Всё-таки Делла не всегда была законченным пессимистом и жутким параноиком. — Как ты выжила? Боже, да это, наверное, даже не просто уже вопрос, а девиз её жизни. Сквозной, проходящий через её существование одной безотрывной нитью. «Как ты выжила?» — Мама. — Делла проглотила ком в горле. Скривилась от горечи на языке. — Вовремя заметила, что нас с отцом нет дома. Они с отцом не раз ссорились с ним на тему такого отношения к дочери, хотя мама и сама была напугана этой сверхъестественной бесовщиной, но у неё и мыслей не было причинить своему ребенку вред. В остальном же, не считая этих разногласий, они были по-настоящему любящей парой, просто удивительно прекрасной, такой, которую видишь в мелодрамах с приторно-счастливыми концами. Это, видимо, было своего рода уроком. Ничего идеального не бывает. Подвох обязательно себя однажды явит. Наверное, поэтому, из-за всей этой почти радужной картины, мама не подавала на развод, даже после всех тех ссор, даже видя годами это категорически скептичное отношение мужа к их дочери. Всё-таки она никогда и представить не могла, что Роб, её муж, мог бы действительно однажды сотворить такое. Любила его, и любовь по классике застилала глаза. Но в тот день что-то у нее в голове переклинило, и дурное предчувствие справедливо ей нашептало, что ничем хорошим отсутствие мужа и дочери не сулит. Отправилась их искать. Благо, речка была не так далеко. По итогу... жуткий вечер для девятилетней Деллы. Для Эммелин — тоже. Господи, в особенности для Эммелин, такое ведь даже просто представить страшно. Жуткий вечер для всей этой семьи Айвзов, которые тогда были Рейнами, но Эммелин после этого была категорична. Никаких связей с прошлым. Развод, девичья фамилия. Ни единой фотографии некогда любимого мужа в доме. Мрачный период жизни, хрупкая психика и слабое сердце. А через пару лет появляется на пороге профессор Макгонагалл, вручает письмо и невозмутимо заявляет о том, что Делла — волшебница. Не порождение зла и не дьявольское отродье, оказывается. — Почему в одиннадцать?.. — прошептала Айвз тихо и отстраненно, без какой-либо связи с прошлой своей фразой. Регулус вопросительно приподнял брови. Весь этот разговор просто бесповоротно затягивал его в сплошную густую растерянность и непонимание, как себя вести. Делла поднялась на ноги, уже неспособная просто сидеть. Злость наконец стала просыпаться, потягивалась, готовила почву для целой тирады, накаляясь под толщами успокаивающего действа гребаных антидепрессантов. И кто бы мог подумать, что сейчас, рядом с настолько ненавистным Инквизитором, злиться Делла будет не на него? Переключилась. Заново погрузилась в ту ненависть, в которой барахталась ещё задолго до седьмого курса. — Я понимаю, ладно, да, это понятно… ваше общество же отторгает маглорожденных, поэтому никто особо и не печется об этом. Главное, что хоть как-то приняли, и хорошо. Но это жестоко, Блэк. Просто оставлять маглорожденных детей в неизвестности вплоть до одиннадцати. Блэк просто слушал её. Ничего не говорил. Сидел, уперевшись локтями в колени, пальцы сцепив в замок, и смотрел. Наблюдал, как будто свидетельствовал занятному спектаклю. По абсолютно несуразному обстоятельству — единственный зритель её кошмарного прошлого. Судорожный её вздох, наполняющий легкие, чтобы продолжить: — Почему в одиннадцать? Не когда случаются первые всплески магии. Когда могло произойти уже что угодно. И всех правда это устраивает? Никого не смущает эта откровенно бредовая система? — говорила это относительно размеренно, слово тянулось за словом с умеренностью, но затем уже речь ускорилась, расщепляя воздух в легких сплошным полотном фраз, почти на одном дыхании: — Что угодно может произойти. Может, ребенок уже выдал свои магические способности перед магловскими детьми. Или причинил кому-нибудь вред. Или, наоборот, это магловские дети за его странность забросали его камнями. Или, может, как меня, его, пытался утопить родной отец, посчитав дьявольским отродьем. — Снова смешок. Её единственная реакция на всю ту абсурдную чертовщину. — Нет, всем глубоко плевать. Разбирайтесь сами. Это что, какой-то чертов естественный отбор? Потрясающе. Пыталась восполнить запас воздуха, но на грудь давило так, будто Делла пробежала несколько миль. Должно было стать легче, что хоть как-то, хоть кому-то выговорилась, но ни-хе-ра. Абсолютно. Просто не тому человеку. Ей вовсе не стоило... Ему ведь нет и не должно быть дела до магловской драмы, Делла, он просто утолял интерес, любопытство, понимаешь? Понимаешь, насколько бессмысленны твои монологи? — Ты хотела в Отдел Правопорядка, чтобы это исправить. Теперь уже его фраза звучала чем-то промежуточным между вопросом и утверждением. Откуда ему вообще это помнить? — Да. Планировала. Много планов, много целей... — губы изогнулись в кривой усмешке: — Претенциозная идиотка... — Но война скоро закончится, Айвз. Должна закончиться. Ты можешь попытаться. — Ты издеваешься? — Делла впивалась в него сухим взглядом, не веря. — Меня даже просто от магии воротит. Господи, когда-то аж создавала свои чары, а сейчас не справляюсь с уже давно придуманными. — Всё-таки рассмеялась, сдавленно, но вполне громко. С комом в глотке и болью в груди. — Похоже на человека, способного что-то менять? Блэк думал о чем-то. Тоже поднялся на ноги. Думал и думал. Какого черта? Почему он вообще об этом размышляет? Продолжает этот разговор? Почему Делла, господибоже, выговаривается, говорит это всё — ему? — У тебя и до этого успехи с созданием чар были не велики, — неожиданно заявил он. Если это попытка поддержать, то откровенно хреновая, но, справедливости ради, он вовсе не обязан и не должен её никак поддерживать. Делла хотела только ядовито фыркнуть: — О, спасибо больш… Но споткнулась на полуслове. Когда почувствовала крупную каплю, упавшую с неба и разбившуюся о голову. Уколола холодом и скрылась в прядях волос. Затем — следом, ещё и ещё. Капли зашелестели в листьях деревьев и забарабанили по лавке, разгоняя ритм своей отвратительной симфонии. — Да блять, — выдохнула Делла беззвучно, содрогнувшись, повторила: — Блять, — пытаясь совладать с дрожью, с эмоциями. Ну почему всегда, всегда так не вовремя? Холод шпарил кожу каплями и дорожками, а Делла стояла. Как парализованная, словно с неба сыпал долбанный Петрификус, и её трясло, её едва не выворачивало наизнанку, а она не могла взять себя в руки и просто вытащить палочку, чтобы наколдовать зонт. А смогла бы? Магия, эта сволочь своенравная, послушалась бы? Сейчас же эмоций сполна! Льются ручьями, текут, сочатся, полнят воздух, хоть греби ведрами, пей, делай что хочешь, но даже этого, блядство, даже этого может не хватить для одного гребаного заклинания! Потому что Делла не может! Не может! Делла — не Делла уже, а ущербное, ни на что не годное подобие прежней себя. Дождь всё силился её разломить, с упоением и злорадством обесценивал все те моменты, когда она безрассудно ныряла в пруд, надеясь, что это поможет, но, конечно, не помогло, ничто не помогало. Боги, как её от этого тошнило. Тошнило от самой себя так сильно, что содрала бы ногтями с себя шкуру, лишь бы этого не чувствовать, своей ущербности, не быть больше тем, чем была сейчас. Волосы утяжелялись, липли мокрыми прядями к коже, и сердце, бешеное и испуганное, било в такт уколам дождя. Дождь затекал за шиворот, проникал в одежду, и капал, капал, капал… А всё, что она может делать, — это ныть. Либо ныть самой себе, не оформляя в слова, не вслух, просто разгрызая себе психику вечным самобичеванием, либо ныть, сейчас вот, ему. Единственному, кому не стоило бы, и единственному, которому могла. Потому что связана клятвой с одной стороны и связана обещанием самой себе с другой — ни единой душе не рассказывать про тот спектакль ужаса прямиком из детства. Обещала себе, и рассказала ему в итоге, ему, второму монстру её жизни, подсыпавшему ей ещё больше травм, а он, главное, слушал, с таким вниманием, как будто ему не все равно, но ведь должно быть, должно быть плевать, должно… Стало сухо. Внезапно, и поток мыслей от этой же внезапности просто заглох. Сперва просто прекратились уколы капель, затем, почти в то же мгновение, высохла успевшая намокнуть одежда. Делла стояла с закрытыми глазами, пыталась совладать с судорожным дыханием, вернуть себе жестоко отнятое самообладание. Обнаружила, что, оказывается, отвернулась от Блэка, как будто в бессознательной попытке не показывать этой слабости. Обнимала себя руками, вцепившись немеющими от сырого холода пальцами в плечи чуть выше локтей. Посмотрела над собой — тонкий слой магии, поблескивающий от света фонаря неподалеку, защищал от дождя, что всё стучал и не прекращался, но теперь до своей жертвы добраться не мог. Регулус даже не предполагал, что так на неё мог действовать обычный дождь. Удушье — понятно, объяснимо. Ещё какое-нибудь погружение в воду и прочее. Но даже дождь… Каково ей жилось шесть лет в гостиной, расположенной под Черным озером? Куда более ублюдский, но важный вопрос — каково ей было узнать, что убивают грязнокровок удушающим. Каково это было, когда он кинул в нее удушающее в коридоре. Каково было узнать, что он создал удушающее за счет её латинских записей. Теперь, зная подробности её истории… Регулус не знал, что с этим всем делать. С этой информацией. Это не его проблемы, не его дело, есть проблемы куда серьезнее и страшнее, но сейчас, видя, как её выкинуло из реальности из-за простого дождя, он был на грани очередного холодного ужаса — этот ужас шевелился тихо внутри, но Регулус не выказывал. Просто наблюдал. За этой хрупкой, слабой, с опущенными плечами фигурой, такой уязвимой, что, казалось, этот дождь её сейчас просто растворит, она растечется, поплавится, как восковая статуэтка, и всё. Не будет больше. И хотелось, просто до ужаса хотелось к ней прикоснуться, но понимал, что разломит её этим ещё сильнее. Мерлин, учась с ней шесть лет в одной школе, на одном курсе, в одной гостиной, Регулус и представить не мог, что у какой-то грязнокровки столько скелетов в шкафу. У кого-то, кого он видит ежедневно. Она же никогда и не показывала. Не то чтобы Регулус вообще обращал на нее внимание... но она не казалась уязвимой. Слабой. Переломанной. Скрывала. Сейчас? Регулус почти не узнавал в ней ту Айвз, которую знал до седьмого курса. А крупные капли всё ударяли по нему, отяжеляя — пряди волос, одежду, всё тело, будто тянущееся к земле. Делла чуть повернулась к нему, не полностью, только чтобы взглянуть. Недоумевающе. Себе он чары от дождя не наколдовал. Белая рубашка усеяна чуть темными пятнами от капель, черные пряди промокали, и по задумчивому лицу, огибая острые черты, стекали дорожки. Почему? Почему себе не наколдовал? Так и стояли. Айвз — в сухом, защищенном от дождя пространстве, и Регулус, всего в нескольких шагах от неё, но уже почти насквозь промокший. Сам захотел. Это отрезвляло, помогало прояснить, освежить голову. Совершенная противоположность того, что давал дождь ей. Но он надеялся, что она уже достаточно пришла в себя, чтобы вникнуть в то, что он собирался сказать. Либо же она просто кинет в него проклятье, что более вероятно. — Ты открывала тетрадь? — спросил и оттянул недолгую паузу, давая время на осмысление вопроса, следя за реакцией, но никакой реакции не было. — Там много моих исправлений. У тебя был неверный подход. Если ты прочтешь… — Нет, — сухое, бесцветное, но твердое. Отсекла строго, даже не давая себе время на подумать. — Айвз. — Регулус изо всех сил боролся с раздражением. — Хотя бы вдумайся. — Нет, Блэк, не собираюсь. Я не собираюсь даже просто к ней прикасаться. За весь этот месяц — ни разу. Похоронила в ящике стола и не желала этот склеп вскрывать. — Скажи мне, какая практическая польза в твоей принципиальности? Конечно, ты можешь и дальше вариться в своем состоянии, но сомневаюсь, что это правда то, чего ты хотела бы. Её взгляд, всё тот же пустой, когда она подняла на него глаза — вспарывал. Правда, как сразу несколькими проклятиями, режущими или жалящими. Глаза отдавали холодом, но этот холод не жег, просто стыл в темной радужке, стыл тяжелой, неподъемной льдиной. Пустотой и темнотой. Хотела бы, — повторила она его слова в мыслях и усмехнулась. Обрывки фраз крутились в голове. Польза. Практическая польза. А от использования тетради какая? Какая польза? Что это даст? Вдохнет в нее жизнь? По щелчку вернет ту Деллу, которой ей так, черт возьми, не хватало? Господи, Делла готова была скулить оттого, как тосковала по прежней себе. Просто до невозможности. До невозможности больно. Её не вернуть уже. — Иногда задумываюсь, не было бы нам обоим лучше, если бы ты просто меня убил в январе. Голос безжизненный и монотонный, и Делла сама еле вдумывалась в то, что и правда сама это произнесла. Эти слова даже в голове едва сформировались, но сознание выцепило их и излило во влажный воздух монотонной, отстраненной речью. Регулус сперва подумал, что ослышался. Смотрел на неё, не моргая, пока какое-то чувство, ему непонятное — он ничего уже не понимал, — раздалбливало ему ребра. Вдохнул, шумно и тяжко, покачал головой своим мыслям. За все эти месяцы в его голове металось немало рассуждений, альтернатив, представлений, но ни разу, ни разу он не жалел о том, как в итоге поступил. Айвз просто не в себе. — Я приду завтра, — заявил на выдохе. Дождь, кажется, начинал угасать, так же стремительно, как появился. — Если тебе так принципиально не прикасаться к тетради, я просто перескажу тебе. — С чего ты взял, что говорить с тобой мне хотелось бы куда больше? — А сейчас ты, видимо, со столбом фонарным говорила. — Он фыркнул. — И в прошлый раз. И прежде. Айвз, у тебя всегда был выбор просто меня послать. Но Делла ведь посылала. Посылала и просила. Да, не сразу. Сперва искала ответы на миллионы вопросов. Сама раздирала незажившие раны, безрассудно потакая интересу. Но в итоге — просила. Оставить её в покое. Дождь наконец в полной мере притих. Перетормошил Делле в очередной раз рассудок, всласть помучил и с выполненным долгом просто отступил, как будто и не было. Блэк снял заклинание, ограждавшее Деллу от дождя. Одним легким взмахом палочкой высушил собственную одежду. Взглянул на наручные часы. — Приду вечером. — Не предложение. Простая констатация факта. — Нет, — качнула она головой. — Если придешь, только зря потратишь свое время. Я не собираюсь… — Посмотрим, — оборвал её. Не было уже ни сил, ни нервов на пустые пререкания. У Айвз будет ещё остаток ночи и полдня на обдумывание. Она обдумает, должна. Может, останется так же категорична, Регулус не мог знать, но сейчас с ней говорить просто бессмысленно. Её реакции не дожидался — пошел прочь. И без того задержался, не рассчитывал на продолжительную беседу, вовсе не рассчитывал её увидеть и с ней говорить. Может быть, ему с самого начала стоило оставаться под дезиллюминационным, пока накладывал чары. И, наверное, если бы он действительно хотел лишить себя любого риска быть обнаруженным, остался бы. Но что сделано, то сделано. Трансгрессировал из Дорчестера не сразу, брел вдоль тихой, пустой, сырой после дождя улицы, давая себе время на то, чтобы улеглись все мечущиеся беспорядочным вихрем мысли. Регулус планировал закончить со всем примерно через полторы недели. Определил второе посещение пещеры — то, что перевернет всё, — на первые дни августа. Не сейчас. Чтобы разобраться с медальоном — приобрести точный дубликат, который заменит крестраж. Чтобы осторожно убедить родителей улучшить защитные чары на доме. Их и так было немало, но нужно больше, как можно больше, потому что неизвестно, как скоро Реддл узнает о том, что именно произошло, и не явится ли он на порог к семье Блэков, когда прочтет записку, которую Регулус намеревался оставить в дубликате. Чтобы приготовиться ко всему, что могло его ожидать. Морально. Настроиться. Смириться в полной мере. Однако теперь в этот унылый список дел втиснулся ещё один пункт. Увесистый, важный чрезвычайно. Прежде чем сделать всё, что задумал, прежде чем уйти, Регулус хотя бы попытается починить то, что сломал.