Инквизитор

Удушливая чернота плескалась. Шумела, как секущие удары океанских волн, швыряя сознание словно о скалы, но на деле — о стенки черепной коробки. Тянуло на дно, и некуда плыть — поверхности не существовало. Ни поверхности, ни света, сплошной буйствовавший мрак, душащий, заползающий в легкие, держащий в перманентном, не угасающем, а лишь нарастающем состоянии паники. Делла слышала через эту черную толщу звуки, но не понимала, откуда они доносились. Куда плыть и есть ли этому мраку конец. Но внезапно. Выдернуло — из ледяной темноты выдернуло чужое прикосновение. Пальцы, осторожно касающиеся волос. Если немыслимо постараться, можно различить постель под изнеможённым телом, сухой воздух пространства, чужое присутствие. Тяжелые веки открыться не смогли, но яркий свет их не прорезал — значит, темно. Здесь тоже темно. Из одной темноты в другую. Делла чуть повернула голову, будто чугунную, как если бы пыталась избавиться от чужой руки, отпрянуть от прикосновения. Которое мгновенно после этого исчезло, и она задумалась, было ли оно вовсе или она так и не выпуталась из полузабытья. Задумалась, где она и что происходит. Что происходило. Сквозь толщь черноты потянулась к памяти, к воспоминаниям. Тотчас об этом пожалела, поморщившись от горечи на языке. Пересохшие губы еле разлепились, чтобы вытолкнуть из легких жалкий клочок воздуха: — Где? — пара мгновений на то, чтобы набраться сил и попробовать со следующим словом: — Она?.. — Жива. В безопасности. Тело, до этого напрягшееся в мучительной неизвестности, снова обмякло. Делла снова проваливалась вниз, в беспамятство, снова начинала слышать плеск черных волн, забирающих её отливом в бездну. Но услышала тихий шорох: звук шага, чей-то шаг — от постели. Вцепилась за этот звук, как за якорь. Не отдавая себе ни в чем отчета, неосознанно выбросила в ту сторону руку, будто пытаясь поймать звук, ухватиться за спасательный круг. В сухой пустоте воздуха невольно коснулась чужой руки и сцепила на ней немощные пальцы, едва ли способные согнуться. Кто-то, кто намеревался уходить, замер. Больше ни единого шороха. Ни единого шага. Только хриплый голос Деллы: — Не уходи. Делла боялась возвращаться в недра черноты, из которых с таким трудом вынырнула. Цеплялась за реальность так отчаянно, бессильно, умоляя, чтобы не пойти снова ко дну. — Айвз… — его голос казался не менее утомленным, чем её. — Это я. Блэк. Он думает, что Делла бредит. Делла бредит?.. — Я знаю. Так тихо и обессиленно. Силы стремительно иссякали, сгорали с каждой секундой, и по венам уже катится не кровь, пепел. Делла вовсе не была уверена, сказала ли это вслух, издался ли звук, или она просто бесшумно шевельнула сухими, потрескавшимися губами. Не была уверена, услышал ли он. Не услышала ничего в ответ. Лишь всё ту же плотную тишину, или, быть может, это её уже стало закутывать в кокон беспросветное покрывало черноты. Никакого ответа так и не последовало, когда Делла уже снова падала в глухое беспамятство. *** Бьющие волны ледяного шторма сжижались, превращались в густую топь, и вместе с тем чернота растворялась, меняла свой облик, обретала мутноватые, зеленоватые оттенки. Речная трясина… рябящая от дождя гладь, руки, не дающие подняться, вдохнуть. Делла брыкалась, пытаясь подняться на поверхность, но её держали, держали, держали… В какой-то момент Делла, внезапно, прекратила. Бороться. Просто остановилась. Устала. Господи, как она устала. Это бессмысленно. Не было никакого смысла, никогда не было. Река в воспоминании была не настолько глубокой, но сейчас — не ведала конца. Всё ниже и ниже… Чужие руки больше не держали. Отдалялись, размываясь вместе с каплями дождя на поверхности. Исчезали, пока Делла всё опускалась и опускалась, обессиленная, ниже, ко дну, которого не было вовсе. Не было? Обо что-то Делла столкнулась. Спину вдруг встретила гладь. И в ту же секунду — глубокий, испуганный вздох. Легкие жадно вобрали глоток воздуха. Делла вздрогнула всем телом. Глаза панически забегали по пространству, но не могли ни за что уцепиться: всё ещё царила густая темнота, давила на неё, будто потолок и стены сдвинулись, придавливая к постели. И тишина. То ли пропал слух, то ли действительно было так кошмарно тихо — как окунули в вакуум. Но она слышала — свое шумное, хрипловатое дыхание. Слышала чужое. Пришлось переключиться с бесполезных попыток вслушаться и вглядеться к попытке осязать. Это не было трудно. Чужая рука. Делла не понимала, кто кого держит, просто чувствовала прикосновение кожи к коже, рука к руке. Попытка напрячь зрение так ни к чему и не привела, темнота слишком густая для непривыкших глаз. Различались лишь смазанные очертания. Очертания Блэка, сидящего подле кровати. Задремавшего, очевидно. Прямо на полу — не стал ложиться рядом на постель, либо потому что та была слишком узкой для двоих, либо… черт знает. На постели разместил только руки — одну согнул в локте, подложив себе под голову, вторая — почти прямая. Держится за её руку. Выходит, так и не отпрянул, не отцепил её пальцы с того момента, как она бездумно схватилась за него. Ещё один её тяжелый вдох. Тело казалось совсем сдувшимся, истощенным и переломанным. Тяжелым, тянущимся вниз, как если бы постель намеревалась поглотить её, спрятать в себе от этой всепоглощающей темноты вокруг. Измученная голова изламывалась кусками, но глаза уже не норовили закрыться, напротив, иссушенные и воспаленные, держались отчужденно открытыми без желания даже моргать. Всё тело, как и глаза, иссушено. Точно осенний омертвевший лист. Жажда достигала такой невозможной степени, словно горло и губы не ведали ни капли воды уже недели или месяцы. Делла попыталась сглотнуть, но от этого только запротестовала болью сорванная глотка. Каждая секунда тянулась вязкой смолью, Делла всё больше теряла ощущение времени, не имела ни малейшего представления, какое сейчас время суток, сколько уже прошло, сколько она сейчас так уже пролежала, но постепенно глаза начинали привыкать, выхватывая случайные контуры комнаты. Незнакомой — от и до. Постель под ней незнакомая, потолок незнакомый, окно неподалеку, завешанное плотными шторами, — незнакомое. Из знакомого только он. Делла снова повернула к нему голову. Он сам уже чуть изменил положение — если до этого упирался лбом в локоть, пряча таким образом лицо и являя в темноте только пятно черных волос, то теперь на локте расположился висок. Черты лица слабо различались во мраке, но немного Делла видела — всё такие же напряженные, как всегда. Быть может, совсем чуть-чуть разглаженные из-за глубокой дремы, но отнюдь не безмятежные, как должно быть во сне. Следом за головой Делла перевернулась набок. Это затребовало сил, немалых, граничащих с невозможностью. Ключицы и нога ответили острой болью, но пришлось, почти беззвучно втянув сквозь сжатые зубы воздух, просто проигнорировать. Теперь Делла более внимательно вглядывалась в напряженные черты. В их слабо сцепленные руки. Ей следовало бы отпустить. Отодвинуться. И можно бы оправдать себя тем, что ей не хотелось шевелиться, и ей правда, правда катастрофически не хотелось, но в итоге, вопреки этому, она подняла другую руку. Медленно протянула, наблюдая за своей же рукой так, будто это и не она вовсе, будто всего лишь марионетка, водимая кем-то другим, до нелепого сумасбродным. Угольные волосы — удивительно мягкие. Делла осторожно убрала темную прядку, падающую на глаза, нарочно задевая кончиками пальцев кожу на виске. Чтобы почувствовать, как когда-то, не так давно. Что вот он. Живой. Не воплощение тьмы. Но после случившегося — когда?.. это было вчера? несколько часов назад? дней? — это было ещё сложнее. Достигло степени неосуществимого. Воплощение тьмы. Воплощение Смерти. Инквизитор, убивший горстку Пожирателей всего за несколько сумасшедших мгновений. Ради неё. И это так чудовищно, но так правдоподобно, что это воплощение смерти притягивает. Взгляд, намертво. Руку — разжигает желание коснуться и не отпускать. Всматриваться, до бесконечности, в черты чего-то настолько противоестественного. Особенно — ресницы, такие же смольные, как цвет волос, сейчас совсем немного подрагивающие во сне, и длинные — сама невинность. Делла прежде не вглядывалась. Не хотела вглядываться и видеть в нем хоть что-то красивое, и по-прежнему — не хотела, прокляла бы себя сейчас, приговорила бы к смертной казни за все эти мысли, и всё равно не убирала руку, которой совсем легонько, едва-едва, прикасалась к его чертам. Все эти мысли были тяжелыми. Выматывающими. О неправильности и невыносимости его существования. О непростительной привлекательности самой Смерти. Силы истощались с каждой секундой. Дыхание давалось всё тяжелее, держать веки открытыми — тяжелее. Делла уронила слишком тяжелую руку обратно на постель. Скривила губы, не желая снова пропадать в этом невозможном болоте. Но против воли закрыла вновь глаза. И вновь пропала. *** Доносились звуки, опять. Теперь — чье-то неразборчивое бормотание. Веки разлепились с таким трудом, будто были сшиты. Во рту всё ещё гадостно сухо, и хотелось воды, до безумства. Такие же сухие глаза зашарили по потолку. Теперь уже было куда светлее, но потолок всё ещё незнаком и не наводил ни на одну мысль, где она могла бы находиться. Где она? Где мама? Что стало с их домом и теми телами? Где Крауч? В прошлые разы её мозг принципиально отказывался думать, но теперь густая масса из вопросов тянулась под черепной коробкой с особо жестоким упорством. И ни единого ответа. Тело всё такое же тяжелое, неповоротливое. Как будто заперта в чужой, сопротивляющейся любому движению шкуре. Но она всё равно — почувствовала. Неестественно крохотные руки, задевающие кожу где-то около бедра. Делла тут же повернула голову. И подскочила, дернулась к стене, пытаясь как можно сильнее отодвинуться, вопреки возмущению запекшихся от температуры и боли мышц. Сердце заколотилось испуганно, пока глаза бешено метались по жуткому существу, скрюченному и маленькому, с такими же крохотными злыми глазами, длинными тонкими руками, большими ушами и морщинистым… лицом? — Грязнокровка боится Кикимера… — бормотал он почти со злорадством в мутноватых, наполовину скрытых складками морщин глазах. — Видела бы это моя дорогая госпожа… если бы только знала, что молодой господин заставляет делать бедного Кикимера… Это что? Существо, очевидно, возилось с её телом, пока Делла была без сознания: её бедро перетягивал бинт, но не был завязан до конца, оставались лишь последние штрихи, когда Делла очнулась и отпрянула. Воспоминания стелились в её сознании постепенно, одно за одним, нанизывались на разбитый вдребезги рассудок тяжелыми звеньями. Игнорируя оскорбительный бубнеж существа, Делла обратно размотала бинт, чтобы взглянуть. Открытой, мерзкого виды раны уже не было, затянулась, став розоватым шрамом, словно заживала уже неделями, и на ней поблескивала густая полупрозрачная мазь. Следом рука взметнулась к затылку, перебирая пряди, чтобы коснуться кожи, которая притупленно горела — оттого, видимо, как часто её таскали за волосы. Но на месте, из которого недавно сочилась кровь от удара об стену, была теперь лишь некоторая неровность. Кожа совсем нежная, тонкая, едва-едва успевшая образоваться. Мозг включался постепенно, и лишь через нескольких порций оскорблений Делла взглянула на существо осознанно, улавливая в нем чрезмерно отдаленное сходство с домовым эльфом. Прежде она видела домовиков только в школе, и то, куда чаще лишь на последнем курсе, когда ей приносили еду в Северную гостиную, но в тот период она была точно не в том состоянии, чтобы их разглядывать. В богатых поместьях она никогда не бывала, своего домовика не имела тем более. Но домовики ей всегда казались внешне куда более безобидными, чем… как он себя называл? — Кикимер. Взгляд тут же метнулся к источнику звука — голос со стороны дверного проема. Домовик подскочил, торопливо обернувшись. Блэк стоял на пороге, и нужно сильно постараться, даже в этом жутчайшем болезненном состоянии, чтобы не различить в его холодных глазах неодобрение. — Я говорил тебе выполнять работу молча. — Да, хозяин Регулус… — спешно забормотало существо и почтительно поклонилось. — Кикимер виноват, господин Регулус… — Иди вниз, закончишь потом. Дай ей время. — Как прикажете, господин… — ещё один суетливый низкий поклон, и домовик поплелся к двери, протиснулся в проеме, чтобы незамедлительно исчезнуть в коридоре. Только теперь Делла осмотрелась. Лишь потому что не хотела встречаться взглядом с Блэком, который, проследив за удалившимся Кикимером, вернул глаза к ней. Шторы на окнах раздвинуты, но за ними не разглядеть ничего, кроме пошатывающихся от несильного ветра деревьев. Комната залита сероватым, сумрачным светом, но не выглядела особо мрачно, может, по большей части потому что более яркий свет из коридора собой разбавлял густую серость, граничащую с теменью. Немало свободного — но как-то чуть пыльного, — пространства. Изящная мебель и светлые обои. Делла в какой-то рубашке. Явно не своей. Взгляд снова прошелся по удивительным образом зажившей ране на неприкрытой ноге. — Как долго я не просыпалась? — спросила она и едва не поморщилась: горло неприятно резануло. — Не так много. Меньше суток. Тебе следует отдохнуть еще. И прежде чем она успела возразить — с чем она протормозила, потому что мозг работал с перебоями, — обвел её внимательным взглядом и тихо покинул комнату, прикрыв дверь и погрузив помещение в полумрак. Оставив наедине с миллионом вопросов, теснящихся под ломящим черепом. Весь мозг — сплошной извилистый знак вопроса. Это его дом? Если только судить по тому, что здесь у него домовик… но Делла, честно, представляла его дом как сплошной склеп. А здесь слишком светло для того склепа из её представлений. И не стал бы он притаскивать её к своей семье, чтобы потом тысячу лет выпутываться из клубка вопросов, который бы на него обрушился. Нет. Это не может быть его домом. Голова решительно шла кругом. Делла поднялась с постели, хотя полагала, что у неё не выйдет этого сделать ещё как несколько месяцев минимум. Гадостное чувство тошноты только усилилось. Состояние отвратное. Чем-то отдаленно напоминало похмелье, помноженное на число с несколькими нулями. Все связки и мышцы твердо не желали исправно работать, но с натяжкой, с натяжкой как-то работали. На языке въедливый вкус лекарственных зелий. Её чем-то поили, пока она была без сознания — либо домовик, либо, собственно, сам Блэк. Не хотелось думать ни о том, ни о другом. Мысль, почему он просто не подкинул её куда-нибудь в Святое Мунго, была слишком сложной, чтобы в неё погружаться. Нога болела, но, в сравнении с тем, что было раньше, — терпимо. Ходить можно, и даже почти не прихрамывала. Неподалеку на стуле стопкой сложена одежда. Её одежда. Лишь крайне малая часть, но всё равно возникал предсказуемый вопрос, откуда взялась хотя бы она. У неё так мало ответов… Вся эта ситуация — сплошной распухший ком непонимания. Делла ни черта не знает. Ни черта не понимает. В такой колоссальной потерянности она ещё, кажется, не бывала, хотя пережила она за свои восемнадцать вроде как немало. Воздух с трудом протолкнулся в скомканные мехи легких, пытаясь их расправить и наполнить до конца. Делла провела руками по лицу, словно чтобы стереть усталость — будто липкую. Пытаешься стереть, а она только липнет всё больше, и в итоге в сокрушительном чувстве беспомощности, крайнего измождения, уже и руки, и ноги, и рассудок — всё. Взгляд, снова прошедшийся по комнате, остановился на зеркале. Конечно, она к нему приблизилась. Делла даже не обращала внимание на бледно-зеленоватый цвет кожи, почти белые от обескровленности губы и прочие черты всё равно что живого трупа, сразу отодвинула ворот рубашки, открывая ключицы. Весомое звено обрывочных воспоминаний. На ключицах — слова. Даже если бы она попыталась прочесть перевернутое отражение, всё равно бы не смогла — раны воспаленные, чуть расплывшиеся, сливались в единое непонятное месиво. Очевидно, в какую-то надпись, и выступающие ключицы служили этой неровной надписи строчками. На ранах всё та же скользкая лечебная мазь. Делла отпустила ворот, закрывая вид. Держать спину и так давалось тяжело, но сейчас плечи опустились ещё сильнее. Ей нужны ответы. Хоть один ответ на любой из миллиарда вопросов. В стопке на стуле она отыскала свои штаны, натянула их, с большим трудом. Следом — свои кожаные ботинки, стоявшие у постели. С уже потемневшими, засохшими на них разводами крови — как штрих, садистски напоминающий о том, что произошло. Делла огляделась на случай, не лежат ли где-то остатки её платья, но, вероятно, платье куда проще было выбросить. Передвигать ватными ногами тяжело, особенно в ботинках, но было нужно. Покинуть комнату. За её пределами Делла уже привычно опустила глаза в пол, как делала всегда, стоило оказаться в коридорах, только бы не дать своим страхам вгрызться ей в глотку. Не смотреть и быстро миновать пугающее пространство. Но сейчас Делла вдруг с этим не торопилась. Замерла. Несколько бесконечно долгих мгновений держала пустой взгляд на одной точке, прежде чем внезапно поднять глаза и отрешенно осмотреться. И не почувствовать привычные укусы страха. Никакой паники. Взгляд чрезмерно спокойно очерчивал пространство. Стены. Настенные бра со свечами, отдающие чем-то схожим с коридорами Хогвартса. И ничего. Даже сердце не осеклось, не оступилось ни на шаг своего ровного ритма. Настолько истощено? Настолько тело опустело? Дом Деллы был слишком мал, чтобы тонуть в панике от коридоров. Этот дом — где бы она ни была, — с этим его длинным коридором, картинами и свечами на стенах, вполне себе должен стать причиной для очередной панической атаки. Нет. Ни-че-го. Абсолютно. Брови слегка приподнялись, будто всего лишь в легком недоумении, хотя недоумение было огромно. Делла чуть прошлась вдоль коридора, рассматривая тусклые пейзажи на картинах в изысканных рамах и бледные узоры на обоях. Поблуждала, не сразу направившись к лестнице. Просто чтобы удостовериться. Даже у поворотов — даже у поворотов, у которых Делла всегда задерживала дыхание, прислушивалась и давала себе секунды на то, чтобы взглянуть за угол, будто там может ждать Инквизитор… Делла ничего не чувствовала. Сердце молчало, не екнуло, когда она спокойно завернула за угол, увидев всё такой же коридор. И в голове только сухое: пиздец. Просто немыслимо. Её настолько переломало? Измельчило в какое-то жалкое месиво? Пропустили через мясорубку, раздробили и процедили через сито. Ничего не осталось. Весь возможный ужас достиг своего пика и просто заглох. Организм испытал жутчайший передоз страхом и просто наскоро вывел его из тела, как токсины. Это напоминало электрошоковую терапию в какой-нибудь ненормальной психиатрической лечебнице. Вместо электрического тока — заряды Круциатусом. Импульсами невыносимой боли прямо в мозг. Делла повторила в мыслях: пиздец. Ещё несколько минут блужданий по коридорам, чтобы убедиться в абсолютно неправдоподобном отсутствии любого страха… Дом казался необычным. Никак не сочетающимся с семидесятыми годами. Будто прямиком из начала века или раньше, то, что видишь в фильмах или представляешь в книгах, читая какую-нибудь там Джейн Остин. Ни намека на технический прогресс, присущий второй половине двадцатого столетия. И Делла сюда, кажется, совершенно не вписывалась. Наконец, она завернула к лестнице, которая привела её в небольшое пространство на первом этаже. Выразительные арки в стенах открывали путь либо к прохожей и входным дверям в ней, либо к просторной гостиной. Там, в гостиной, Блэк стоял около стола, ко входу спиной. — Где мама? Первый вопрос. Единственно важный. Блэк бросил на неё взгляд через плечо, не повернувшись. — Наверху. Долго не хотела уходить спать, поэтому я бы попросил тебя не беспокоить её сейчас. К его хрипловатому, катастрофически уставшему голосу почему-то хотелось прислушаться. Просто потому что на любые возражения требовались силы, а ни у кого из них, очевидно, нет и крупицы энергии. Делла снова посмотрела на убранство дома. Вышитая узорами обивка кричаще дорогой мебели, гладкий каменный пол, роскошный камин, в котором сейчас потрескивали поленья, единственным звуком во всем доме нарушая некомфортную тишину… Как декорации для фильма. Серьезно. Какой-нибудь мелодрамы в духе прошлого века. Жизнь Деллы прошлась уже будто бы по всем жанрам: семейная драма, ужасы, детектив, триллер, теперь, вот, это. Когда уже придет время для повседневности? Может, старый добрый ситком?.. Пожалуйста?.. Блэк окинул её изучающим взглядом. — Надеюсь, я взял те вещи, которые правда нужны. Многое унести не мог, что-то и вовсе не уцелело. Придется разбираться с этим уже потом. Делла только кивнула. Он мог бы и вовсе ничего не брать. В тех обстоятельствах вряд ли это было его первостепенной проблемой. Узнать бы ещё, где они сейчас вообще… Но Делла почему-то не спешила с вопросами. Во рту сухо, голова всё ещё отвратно гудела. Тело совсем вялое, истощенное, Делла даже под действием особо сильных антидепрессантов не чувствовала себя так амебно. Приходилось бороться за реальность, только бы не пропадать в недавних событиях, не провалиться в тину, из которой не выпутается. Блэк подошел ближе. Под его внимательным взглядом некомфортно, до крайности, но ещё терпимо — лишь до той секунды, пока он, чуть помедлив, не потянул к ней руку. Чтобы осторожно коснуться её головы, там, где была рана. Делла дрогнула. Смотрела на него, не моргая, следя за каждым мельчайшим движением. Понимала — его жест лишен всякого подтекста, он просто, как и она совсем недавно, перебрал пару прядей, чтобы коснуться поджившей раны, проверить, всё ли зажило должным образом. Но волну мурашек это всё равно спровоцировало, чудом не вынудив дернуться и стремительно отпрянуть. — Как ты себя чувствуешь? — голос такой же бесцветный, как это прикосновение, которое исчезло так же скоро, как и возникло. Блэк просто опустил руку. — Сносно. Не было похоже, что он ей поверил, но никак не прокомментировал. Лишь приступил, наконец, к освещению хотя бы части произошедшего, издалека: — Я не был уверен, что тебе можно трансгрессировать, — говорил он, снова, к счастью, увеличивая между ними расстояние на пару шагов, и дышать стало на мизерную долю проще. — Как бы я ни пытался тебя излечить, сомневался, что ты выдержишь. Но, полагаю, если бы тебе это действительно навредило, клятва бы просто не позволила мне тебя переместить. Делла порой вообще забывала, что клятва действует в обе стороны, и только такие редкие моменты служили тому напоминанием. Не получалось понять, как на это всё реагировать. Что делать с фактом, как много различных манипуляций он проделал с её бессознательным телом — излечить, переместить… черт знает что ещё. Во всяком случае, это не было катастрофой. В сравнении, всё это вообще не имело никакого значения. Имело другое: — Где мы? — Ренн. — Делла чуть сощурилась, пытаясь припомнить, но память предательски молчала, не отвечая. Блэк ей помог: — Запад Франции. Делла рассеянно заморгала, хотя веки противились, отдавая болью в будто засыпанные песком глаза, как если бы она не спала сутками. Запад Франции, — повторилось тусклым эхом в её сознании. Черт её побери, Франции. Блэк окинул безразличным взглядом убранство, как будто сам ещё не успел привыкнуть к нему. Так оно и выглядело, на самом деле, дом ни капли не казался обжитым. Всё те же плоские декорации или только-только выставленная на продажу недвижимость. Немного пыльно. Пустовато. Не мебелью, а чем-то именно на эмоциональном уровне. В этих стенах ещё не было никакой жизни. — Давний подарок от моего дяди. — Наверное, это что-то да объясняло. — Долгая история, но, так или иначе, искать здесь не станут. Делла была мыслями не в этом, хотя стоило бы — озаботиться тем, в каком она положении. Вместо этого плутала всё ещё в дебрях самого факта. Делла в Ренне. В другой стране. Блэк переместил её, в бессознательном состоянии, через целый Ла-Манш и часть Франции. Перемещался через пролив, очевидно, далеко не единожды, чтобы забрать её маму, забрать вещи. По нему заметно. Адски истощенный, непонятно как держащийся в сознании и относительно здравом уме. Выглядящий, возможно, чем-то даже хуже, чем Делла, потерявшая немало крови. Под глазами залегли тени, куда темнее обычного, и черты заострились так, будто скульптор, выводивший его профиль, решил лишний раз пройтись грубой шлифовкой, окончательно лишая лицо любого намека на мягкость. Но было что-то ещё. Не просто кричащая, бросающаяся в глаза изможденность. Взгляд. Да, это читалось и во всех его чертах в совокупности, но взгляд, взгляд — как проводник. Чего-то темного, тинистого, густого, как отражение бездонного ледяного омута. Как будто смотришь в глаза Инквизитора, в глаза, которые обычно не разглядеть в черных прорезях маски. Сейчас маски никакой не было, просто Блэк, уставший до невозможности Блэк, но маска ощущалась. Он её давно снял, но она, надетая спустя столько времени, теперь оставила неиссякаемый след, тень, которую просто так не снять. Вплелась в его черты, срослась, два лика слились, те два образа, что никак не желали в её подсознании окончательно скрепляться. В тот день Делла задавалась вопросом, что будет, когда Блэк снимет маску и осознает, что именно он натворил и кого убил. Вероятно, он попросту рассудил не снимать. Не выбираться из защитной оболочки. И это жутко. Пускай и спас её, по сути, именно Инквизитор, это было просто, черт возьми, жутко, и Делла лишь через немалую силу сумела отвлечься от этих мыслей. Продолжала тянуть за смысловую нить, вытаскивая всё больше и больше вопросов, которые на фоне всего этого кошмара казались просто нелепостью. Спрашивала, как ни в чем не бывало: — Ты сказал, что забрал мои вещи. Какие-нибудь документы?.. — Нет, я не смог найти. — Но, значит, искал. Там царил немыслимый хаос, а Блэк озаботился тем, чтобы Делла не осталась без документов. — Не исключено, что сгорели. В груди нарастала отвратная тяжесть, но Делла только снова кивнула. Значит, только одежда. Ничего больше. Ничего?.. — А… — начала она неуверенно, но ей не потребовалось озвучивать, он сам прекрасно понимал, какой вопрос её озадачит сразу после этого. Достал её волшебную палочку из кармана мантии. Протянул ей. Облегченный вздох выдался совсем слабым. Делла протянула руку, чтобы забрать, сомкнула пальцы на древке. Но Блэк отдал не сразу. Не отпустил. Спросил сперва: — Это тис? Её взгляд растерянно дрогнул. — Тис, — подтвердила. — Как и первая. Которую ты сломал. Что бы он ни делал, Делла не намерена забывать ни один из его поступков, но и озвучивать сейчас было бы просто смешно. Почти по-детски, все эти пустые пререкания. Он и так знает. И так всё помнит. И все-таки прозвучавший вдруг его смешок ввергал в тотальное недоумение. — Символ… — начал он, но Делла закончила за него: — Жизни и смерти. Теперь она понимала, да. Причину его мрачного веселья. Сама когда-то — сидя в лазарете, в котором, как в итоге оказалось, был и сам Блэк, под дезиллюминационным, — задумывалась об этой жестокой иронии. Жизнь отлично над ней посмеялась. На самом деле, Регулуса действительно искренне поражало это совпадение. У Реддла тоже тисовая палочка. И он так сильно гонится за своим бессмертием… создал крестраж. Наращивает могущество год за годом. Всё, лишь бы не столкнуться со смертью. И вот она, перед Регулусом, — совсем обычная, объективно не самая сильная волшебница. Маглорожденная. Уже невесть в какой раз выживает просто потому что. Без единой разумной причины. Каждый раз это просто громадное, едва ли реалистичное стечение обстоятельств. Жизнь, должно быть, действительно её любит. Крайне к ней немилосердна, но любит, какой-то своей нездоровой любовью. Наконец, он отпустил её палочку, позволив взяться за неё обеими руками. Делла уже и не надеялась, что ещё хоть раз возьмет её в руки, раз даже документы не уцелели, а уж палочка, находившаяся в эпицентре… — Что с телами? — внезапно для себя спросила она, когда он повернулся к ней спиной, возвращаясь глубже в гостиную, к небольшому столу. — От них ничего не осталось, — ответил он так странно, просто немыслимо, спокойно. Невозмутимо и расслабленно. Разве что сделал глоток кофе из чашки, как если бы ему понадобилось просто прочистить горло. — Избавиться от них целиком позволило бы разве что Адское пламя, но, очевидно, это не лучшая идея. Пришлось использовать заклятие разложения. Они мгновенно сгнили. — Заклятие разложения? — Делла попыталась быстро переворошить память, но, разумеется, ничего. Пусто. В школе такому не обучают, и в темной магии она несведуща от слова совсем. — Такое существует? — Не знаю. Во всяком случае, теперь точно. Делла вскинула брови, пытаясь вдуматься в эту фразу, вдуматься, правильно ли она её поняла. Блэк создал его? Просто взял и создал? — Как выяснилось, в экстренных ситуациях процесс сотворения заклинания происходит несколько быстрее, — ответил он на её немое недоумение. Ладно. Да, ладно, это объяснение звучало вполне себе логично, но сам факт того, что ему понадобилось так ничтожно мало времени, чтобы создать целое заклинание, притом, очевидно, немалой мощи… корежило. Это всё корежило, с самого начала, с того момента, как Делла вообще узнала о сотворении им удушающего. Пришлось через силу заткнуть все мысли, не имеющие сейчас значения. Делла перешла к следующему звену цепочки вопросов. — Где Крауч? Глаза, пустые и отчужденные, застыли на одной точке. По лицу промелькнула тень, будто та невидимая маска всё же на мгновение треснула, пропуская через трещины яд, просачивающийся внутрь, наружу, отравляя его самого и отравляя воздух. Это молчание болезненно давило прессом на ребра, потому что Делле нужно знать. Где единственный человек, способный вывернуть её наизнанку — далеко не метафорически. Где тот, кто пытками вырезал из неё прежнюю травму, окончательно утопив в ужасе. Где тот, кто точно не оставит всё, как есть. Прошла по меньшей мере вечность, прежде чем последовал искусственно равнодушный ответ: — Полагаю, на данный момент в Визенгамоте. В груди что-то напряженно сжалось, как будто опасливо, в ожидании и предчувствии, громаднейшем непонимании. Ей казалось, она сойдет с ума в эти невозможно долгие секунды тишины, за которые Блэк неспешно подошел к креслам, взял с кофейного столика в руку какую-то газету, которую Делла до этого не замечала, потому что та будто сливалась с интерьером, являясь скорее декорацией, привычным элементом атмосферы любой гостиной. Блэк протягивал газету ей. — Пророк всегда славился скорым выходом вестей. Делла почти поверила, что его голос звучал скучающе. Почти. Её всё ещё слабые, лишенные любых сил руки едва не затряслись, когда она принимала шуршащий пергамент. Вглядываясь потерянным взглядом в первую полосу. Страницу рассекали две колдографии. Одна — обломки её дома. Пламя колышется в разбитых окнах, в стенах черными дырами распростерлись пробоины. Сплошные руины, над которыми разверзла свою пасть змея, выплывающая из черепа и вспарывающая зеленым цветом серое небо. Темная метка прямо над её домом. На другой колдографии — Крауч, судя по всему, в министерстве. В руках авроров. Даже не пытался вырваться, пребывал в такого масштаба потерянности, что в любой другой ситуации, не зная его и всей мерзости, что он сотворил, сердце могло бы даже отозваться тенью жалости. Совсем блеклой. Заголовок гласил, что Бартемиус Крауч-младший, сын небезызвестного Главы Отдела Правопорядка, оказался Пожирателем Смерти и обвинялся в нападении на семью маглорожденной. Недоумевающий взгляд вперился в непроницаемое лицо Блэка. В ответ, чрезвычайно простое: — Я не смог его убить. Очевидный вердикт. Всколыхнувший тишину сдержанной, тщательно скрываемой, но все равно проползающей через все эти трещины в стенах льда — болью. — Следовало. Не смог. — Шумный вздох. Блэк устало коснулся пальцами переносицы. Продолжил: — Стер ему память. Обо всем, что там произошло. И выпустил его палочкой в небо Метку, чтобы привлечь внимание авроров. Делла не понимала. Почему так странно, попросту противоестественно и неправильно съеживалось сердце, будто бы в страхе — страхе чего? чего? чужих эмоций, для неё тошных и невыносимых, — почему её вообще всё это должно волновать... — Я оставил его там без сознания. Если бы он просто успел очнуться до прибытия авроров… по всей видимости, не успел. — Почему ты не отпустил его? — спустя тяжкое мгновение неуверенно подала она голос через пространство плотной тишины. — Если ты стер память. — Чтобы он продолжал вырезать магловские семьи? Делла едва ощутимо качнула головой, уверенная, что это точно не может быть причиной. Вряд ли Блэка настолько волнуют магловские семьи. — Я видел, во что он превращается. Уже превратился. Я всё это видел, уже давным-давно, своими глазами. Сам бы он это не прекратил, и всё становилось бы всё хуже и хуже, и я... — черты ожесточились ещё больше, когда он на секунды сжал челюсть. — Я не мог допустить. Чтобы это продолжалось. И он всё равно что убил его. Эти слова, стылые, как глыбы льда, неподъемные, слишком тяжелые, чтобы сказать, не прозвучали, но они оба понимали. Да, он не сделал это своими руками, да — не режущим и не удушающим. Но он всё равно что убил его. Азкабан хуже смерти. Если бы её жизнь однажды завернула куда-то в степь, где пришлось бы выбирать между смертью и Азкабаном, Делла бы не задумываясь — даже со всей своей тягой к жизни, или, скорей уж, выживанию, — выбрала бы смерть. Крауч как никто другой заслуживал отправиться в Азкабан. Заслуживал поочередно пройти каждый круг дантовского Ада и задержаться подольше на тех, где варят в кипящих жидкостях — смоли, крови… Это объективная, беспристрастная истина: Крауч — кровожадный ублюдок, заслуживший то, что с ним произошло, и он бы, верно, ни за что не остановился, если бы его не остановил кто-то извне. Но Блэку он просто немыслимым образом был другом. С курса второго. На год его младше, каким-то чистым бедламом ворвался в жизнь Блэка, который на первом курсе был так пугающе глубоко в себе, по собственной воле отделен от многолюдных компаний, хотя многие, очень многие хотели пропихнуть его в свой круг. Но он не хотел. Лишь прилежно учился. Беспрестанно высматривал старшего братца в коридорах, думая, наверное, что это незаметно. Много читал, слишком много читал для одиннадцатилетки, пускай и всё равно что голубых кровей. А потом… да, потом появился Крауч. Непонятно как его встряхнув. Разнообразив школьные будни. Блэк не стал сильно живее, но немного, немного ожил, стал тем обычным высокомерным слизеринцем, в меру общительным, не держащимся так необычайно отстраненно. Делла даже не представляла, что теперь, после случившегося, могло твориться у него в голове. Всегда его мысли были для неё опасным дремучим лесом, но теперь от него веяло губительной, разрушительной безнадегой за милю. Такой, что только ступишь на шаг в эту трясину, и сгниешь в секунды. Сердце по непонятным причинам от всей этой ситуации всё саднило, не замолкая, хотя Делла хотела. Чтобы заткнулось к чертям, ну правда. Пожалуйста. Делла должна бы чувствовать гигантское моральное удовлетворение оттого, что Крауч наконец наказан, но её на это попросту не хватало. Никаких эмоций, с момента её пробуждения. Ни страха, ни удовлетворения. Только если… да, стоит признать — чувство облегчения, неслабое. И вот эта вот непонятная тяжесть в груди. Почему она просто не может вдоволь позлорадствовать? Насладиться мыслью об отмщении? Это не её проблемы. Не её горе. Делла никогда особым глубоким сочувствием не отличалась даже к приятелям, а уж к нему... Но Делла понятия не имела, как ей вообще сейчас реагировать. Что делать. Что сказать. Если какие-то слова и лежали бесформенной массой на языке, Делла их проглотила, понимая, что ничего уместного не найдется. Вместо этих слов, сама не особо понимая, что делает, протянула руку. Коснувшись его плеча. Блэк окаменел, на бесконечно долгий миг. Затем — слегка дернул плечом, будто пытаясь скинуть с себя это прикосновение. — Тебе меня жаль, Айвз? Голос подобен замерзшему сколу. Кольнул заостренным углом меж ребер. Делла обессиленно уронила руку. — Теперь уже жалеешь? Куда делась твоя ненависть? Как насчет того, чтобы сказать, что я всё это заслужил? Делла не знала. Не понимала. Не имела ни малейшего представления. Голова — болезненно пуста. Колючая пустота, скребущая шипами стенки черепа. Его скула дернулась, как если бы он хотел усмехнуться, но это совершенно не было похоже на ухмылку. — Это я сказал им твой адрес. Помнишь? Или в тот момент уже была не в себе? Я спустил на тебя Пожирателей. Делла не шевелилась, смотрела на него и, казалось, даже не моргала, усиленно пытаясь подобрать любую правдоподобную причину, самой ответить на банальный вопрос — зачем. Зачем. — Учитывая, что потом ты убил почти всех, причина должна быть по меньшей мере значительной. Этот злющий, горький смешок резал любые оставшиеся в целостности нервы. Его челюсти сжались, и можно бы с легкостью различить желваки на его бледных скулах. Блэк долго смотрел в одну точку, словно формируя мысль, скрупулезно отбирая то, что дозволено ей знать и что нет. — Ты буквально стала отвлекающим маневром. Похолодело, внутри, так омерзительно похолодело: промозгло и сыро. Делла хотела бы оставаться непоколебимой и спокойно встретить любую причину, но почему-то это — садануло. По вискам и по груди. Вынудило незаметно дрогнуть. Блэк продолжил: — Я говорил тебе, что война может скоро закончиться. Всё зависело от меня, но Лорд, конечно, что-то заподозрил. Заглянул мне в голову. Я показал ему тебя, чтобы отвлечь. Холодом по коже растекалось желание спрятаться. От этого. Всего, что прозвучало. Нежелание — вдумываться. Темный Лорд, бесчеловечный психопат, главная угроза Магической Британии, видел её через призму воспоминаний Блэка. Знает о её существовании. Отправил по её душу кучку уродов. И хотел, судя по всему, чтобы её убил именно Блэк, чтобы тот доказал свою преданность или что-нибудь в этом духе. Невообразимая его оплошность. На самом деле, какая-то крохотная, жалко сжавшаяся, затаенная часть внутри неё настойчиво твердила, что Блэк ведь мог просто пустить всё на самотек. Не рисковать своей жизнью, оставить Деллу на растерзание кровожадных псов, спасти собственную шкуру. Но он предпочел иное. Он пришел. За ней. Ей следует быть благодарной? Что, серьезно, поблагодарить его? Всё это — такой величины абсурд, что даже на кошмар в лихорадочном бреду не похоже. Особенно: — То есть, я правильно понимаю, что Тот-кого-нельзя-называть, темнейший маг своего времени… видел, как мы?.. — Мерлина ради, Айвз. Серьезно? Тебя из всего только это и смущает? Её должно это не смущать? Он серьезно? Это какой-то особый сорт сюрреализма. Делла коснулась руками висков, пытаясь хотя бы размыто представить, сопоставить детали паршивой мозаики. Главный тиран Магической Британии прошерстил воспоминания подростка, выискивая наиболее личные кадры и, главное, сам всё просматривая, наверняка так тщательно штудируя, всё до единого… Воспоминания о ком-то с грязной кровью, от которой его так воротит. Он точно таким образом намеревался помучить именно Блэка? Крайне походило на акт садомазохизма, где преобладал, в общем-то, именно мазохизм. Но Делла даже и думать не хотела, каково было самому Блэку в тот момент, не хотела приближаться к этой зыбучести. Каково было смотреть на это всё заново, понимая, что допускает к просмотру своих воспоминаний кого-то настолько… настолько. Понимая, что этим разрушает себе всё. Блэк подставил себя не меньше, чем Деллу. Больше. В разы. У Деллы и так толком ничего не осталось, она и так хотела убраться из Британии, просто, всё же, несколько другим способом. Но Блэк? У Блэка было если не всё, то многое. Ещё достаточно для адекватного существования. А он пошел против. Против Лорда, против Пожирателей Смерти. Против семьи, вероятно, тоже. Против всего. Чтобы сохранить нетронутым в памяти нечто, ради чего стоило пожертвовать всем. Ради чего? Делла подняла на него глаза. Как будто впервые за очень долгое время — в полной мере осознанно. Наивно пытаясь проникнуть в самую суть. И голос, совсем потерянный: — Во что ты ввязался? Его взгляд тяжелый, весом со всю Британию. Мир. Преисподнюю. Делла готова поклясться, что, если присмотреться, в черных зрачках можно разглядеть очертания адских рвов, в которых он уже давно заведомо горел. — Нечто, во что я уж точно не планировал втягивать тебя, но теперь уже всё ставится под сомнение. Делла не понимала. Всё то же состояние безвылазного недоумения, но Блэк, похоже, не собирался объясняться, развивать эту мысль. Неожиданно издал очередной смешок. Провел ладонями по лицу. — Подумать только… всего лишь хотел в кои-то веки поступить правильно. В итоге? Конечно, всё в итоге просто полетело в пекло. Когда это вообще работало иначе? Что на подобное вообще можно ответить? Снова накатывало отвратное чувство бессилия, Делла чувствовала себя совершенно, совершенно бессильной. Бесполезной. В глобальнейшем неведении, стояла посреди чужой гостиной, выслушивала разломленный голос демонов в душе Блэка, и не знала, уже в сотый раз за этот относительно недолгий разговор, что сказать. Проблему решил негромкий звук наверху. Делла рефлекторно подняла голову, будто могла бы видеть через пол. Блэк тоже, взглянул, следом. Должно быть… должно быть, мама. — Вероятно, это Кикимер, — спустя секунду молчания разрушил Блэк её и без того робкую надежду на возможность поговорить с матерью, раз та, видимо, проснулась. Или нет. Не разрушил. Потому что боковым зрением Делла выцепила движение и обнаружила домовика, копошащегося в коридоре. На первом этаже. Её с Блэком взгляды пересеклись. — Айвз, подожди. Делла уже направлялась к лестнице. От этого «подожди», брошенного вслед, внутренности почему-то тревожно стянуло, но Делла предпочла мысленно от этого отмахнуться. Поднималась по лестнице, игнорируя и мысли, и тупую боль в ноге. Выше. По ступеням, к маме. Не знала, что скажет, не знала, как себя вести, но хотелось — хотя бы просто увидеть. Убедиться, что она в порядке. Обнять. Черт побери, как же хотелось. Наконец хотя бы немного тепла, чьего-то объятия. Мамы — рядом. Не знала даже, где она находится, откуда именно были звуки, и приходилось заглядывать в комнаты, большинство из которых были откровенно заброшенными. Дверь за дверью, шаг за шагом. Пока наконец не наткнулась на нужную спальню, за стенами которой отчетливо слышались шаги. Ладонь легла на ручку, но на миг застыла. Что вообще можно сказать? Как объяснить произошедшее? Блэк уже пытался? Дверь нерешительно и чертовски медленно, будто спрашивая разрешения вместо положенного стука, открылась, и Делла заглянула в полумрак комнаты. Пространство освещала только пара канделябров, люстра под потолком не зажжена. Сперва взволнованный взгляд бросился к постели, но она пустовала, лишь смятые простыни и одеяло свидетельствовали о том, что некто здесь недавно был. Сама же мама стояла у комода, спиной к двери. Наливала воды из графина в один из стаканов. — Мам? Почему-то внутри что-то неприятно всколыхнулось оттого, как мама вздрогнула. Отставила стакан. Неспешно обернулась. Взгляд Деллы тут же зашарил в поисках ран, ведь память заботливо подкидывала картины окровавленного, полуживого тела, но никаких ран не было — уже залечили. Просто истощенная, уставшая, но мама. Её глаза исследовали Деллу в ответ. Но что-то в них было не так, и Делла, как бы ни пыталась, не могла уловить, что. В том, как мамин взгляд её внимательно ощупывал, и вполне можно предположить, что тоже из-за беспокойства, всего лишь на наличие ран… И всё же. Всё же. Мама на секунду зажмурилась. Покачала головой. — Какой всё-таки абсурд… — чрезвычайно тихо, почти беззвучно, но Делла всё равно считала по губам, чудом расслышала, впитала эту дикую, неправильную фразу. Пальцы Деллы напряженно сжимали дверной косяк, словно в любой момент ноги могли ей отказать, и мозг заранее предугадывал, что сейчас что-то будет. Что-то, отчего она в лучшем случае пошатнется. — Мам, ты в порядке? — такой пустой вопрос, явно не охватывающий всей сути. Но Делла хотела — спросить, хоть что-нибудь. Лишь бы не молчать. Мамин взгляд дрогнул. — Тот юноша… Регулус… тебе не рассказал? — голос, полный непонятной растерянности и странных ноток сочувствия вкупе с собственной горечью. Одна фраза, а целая палитра, эмоций, бьющих по Делле разрядом, где-то в груди. Не рассказал что? — Не успел, — другой голос, его голос, позади неё. Теперь уже вздрогнула Делла. Повернулась к нему с такой громадной мольбой в глазах — лишь бы опроверг. Пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста… Лишь бы сказал, что всё в порядке, что это всё несмешная шутка и что Делла категорически неправильно трактует это почти осязаемое напряжение в комнате. — Мы отойдем, — его пальцы сцепились на её локте и выволокли прежде, чем Делла успела бы хотя бы наскрести воздуха в грудную клетку, чтобы задать всю сотню вопросов, жалящую разум. Дверь закрылась, снова отделяя Деллу от матери. Блэк отвел её по коридору дальше. Будто зачем-то подпитывая гарантию того, что её мать их не услышит. Но даже когда они оказались вдалеке от двери и остановились, даже когда хватка на её руке исчезла, Блэк не начинал. Запрокинул голову, возведя глаза к потолку, с беззвучной тяжестью глотая воздух. Не объяснял. Словно не мог — решиться. И это было так паршиво, что, господи, не передать, просто не передать словами. Что могло случиться, чтобы это так выбивало Блэка из колеи? Что? Регулус действительно всего-навсего не мог подобрать слов. Так жалко и ничтожно. Столько времени пытался их прокрутить в голове, слепить из всей этой отвратительной ситуации хоть что-то толковое, как можно мягче и осторожнее. Не мог. Об этом стоило, чертово блядство, рассказать с самого начала, о таком, черт возьми, не молчат, но не мог. Как? Как вообще можно бы?.. — Дело в том, что, — всё же предпринял он осторожную попытку. — Насколько я понимаю, Непростительные куда сильнее действует на магловскую психику, чем на магическую. Нет. Нет, какая-то бессмыслица. Что он пытается сказать? Делла не хотела думать. А внутри холодеет. Холодеет. Делла не хотела спрашивать. Зачем-то — попыталась: — Она… — вдох. Нечем дышать. Господи, нечем дышать. Как заевший клапан, перекрывает воздух. — Потеряла… рассудок?.. — Не совсем. Делла смотрела в одну точку, пытаясь осмыслить. Понять то, чего понимать не хотелось, но мозг уже работал. С лязганьем и скрипом, заранее твердя то, что Блэк теперь объяснял: — Очевидно, психика всегда пытается огородить человека от наиболее травмирующих событий. У твоей матери, насколько я могу судить, их было по меньшей мере два. — Он помедлил, щадяще давая ей время обдумать. Травмирующие события? — Её мозг попросту стер их. Сердце сжалось до упора, как пружина, ещё до того, как он сказал последующие слова. Но Делла уже понимала. Конечно, она понимала. — И всё, что было между. Добивающее. Как финальный выстрел — в голову. Навылет. — Всё, что было между, — отрешенно повторила она, надломленным шепотом, одними губами. Отрешенно, безжизненно и даже без кома в горле, хотя хотелось — плакать. Плакать, плакать и плакать, лучше — кричать. Делла только стояла. Как будто, секунда за секундой, всё больше превращалась в хрустальную статуэтку, которую тронешь — и она разойдется трещинами, рассыплется, в одно мгновение превратится в горстку пыли. И так уже шла. Трескалась. Треск, вот этот вот неслышимый треск в её голове сейчас, в голове, в груди, в легких — это разламывался весь жалкий мирок. Сносился раскатистым громом, разрушительным, уничтожающим всё на своем пути — громом «всё, что было между». Этого стоило ожидать, правда? Всё не могло закончиться благополучно. Это нереалистично — чтобы нападение целого отряда Пожирателей Смерти прошло бесследно. И — не считая разрушенного дома, череды Непростительного, полного отсутствия документов, вынужденной теперь жизни в стране, языка которой категорически не знаешь — должен был быть какой-то подвох. Регулус не знал, что следует говорить в таких обстоятельствах. Что вообще можно было бы… Это его вина. Всё произошедшее — его вина. Снова и снова, раз за разом он рушил ей жизнь. Регулус разрушает всё, к чему прикасается. В руинах лежала его собственная жизнь, возможно, теперь жизнь родителей. Айвз. Черт возьми. Особенно — Айвз. Если так подумать, Айвз ни на день не переставала быть его жертвой. Как бы он этому ни противился, как бы ни хотел всё исправить, Айвз была и остается его седьмой жертвой, но в отличие от всех умерших — для неё это всё никак не закончится. Бесконечные, не знающие конца страдания. Он сломал её. Сломал, наивно попытался починить и сломал снова. Это походило на попытку излечить сломанную кость: вот она только-только стала срастаться, постепенно идти к выздоровлению, но совсем ещё слабая и хрупкая, ненадежная. Её нельзя трогать. К ней нельзя прикасаться. Её нужно просто оставить, блядство, в покое. Оставить до полного выздоровления, а лучше и вовсе больше никогда не тревожить. На всякий случай. Просто оставить. Одно неосторожное действие — и вот, снова, оглушительный хруст. Всё напрасно. Всё — хуже, ещё хуже, чем было. Так она и выглядела, правда, Регулус готов был поклясться, что, если прислушаться, можно услышать треск всех её костей до единой. Разрыв всех тканей одновременно. Невольно он шагнул к ней, как будто мог бы хоть как-то утешить, но она только потерянно отпрянула, отшатнулась, как от удара. — Я… — почти неслышно, ломко, — я хочу побыть одна. Такая банальная фраза. Господи. Сперва она хотела просто сказать ему уйти, но в нынешних реалиях — куда? Куда уходить? Это его дом. Это Делла не на своем месте. Это Делла попала в непостижимую западню, в какой-то капкан зависимости от человека, которого ещё вроде бы совсем недавно ненавидела до такой степени, что вспорола бы ему глотку. А теперь? Теперь? Блэк виноват в произошедшем. Блэк выдал адрес. Блэк сделал Деллу и её маму «отвлекающим маневром». Из-за него всё снова покатилось в пропасть. Но почему тогда?.. Почему ни искры злости в жилах? Потухло всё. Никакого пламени, шипящего в венах. Только невыносимого уровня бессилие, всё больше и больше отнимающее любые чувства, оставляя только перегнивать в клапанах сердца прах того, что было. — Мне в любом случае нужно ненадолго уйти, — тихо, неуверенно сообщил он, предупредил: — Я вернусь через пару часов. Делла вроде бы в ответ кивнула, показывая, что услышала, — на деле, совсем уже ничего не осознавала, — и даже толком не заметила, когда он исчез из поля зрения, оставляя её одну в коридоре. Помнила только, как отшатнулась назад, будто разом выкачали все силы, и столкнулась со стеной. Легчайше, но воздух всё равно выбросило из груди, рот приоткрылся в бессмысленной попытке сделать хотя бы крохотный вдох, но, конечно. Ни глотка больше воздуха. Такое опустошение, что ноги даже не держали, но Делла не стремилась сползти по стене и опуститься на пол. Понимала: не встанет. Стояла, подпираемая стеной, вжимаясь в неё почти до боли, чувствуя каждым позвонком и начинающими ныть лопатками. Затылок тоже — вжимался в стену, и зажившая рана протестовала, но, господи, плевать. Осмыслить в полной мере всё ещё не удавалось. Совершенно. Слез не было. Казалось, что вот-вот, ведь щипало уже глаза, резало уже болью горло, но пелены слез не было, кома не было. Просто необъятная горечь, расползающаяся по телу, как черная дыра. Набухающая и пульсирующая, пожирающая всё, любые эмоции, что попадались на пути. Мозг как будто решил приправить картину — перед глазами метались последние годы. Воспоминания. То, что есть у Деллы, и то, чего, видимо, нет больше у её матери. Вырван с корнем громадный кусок, длиной в целую жизнь. Почти вся осознанная жизнь Деллы. Рука взметнулась к лицу, прикрыла рот, как будто Делла и правда готовилась закричать, попросту выкричать, вышвырнуть всю эту неиссякаемую боль, засевшую уже невыводимой известью на стенках органов. Не издала ни звука. Ни всхлипа. Время тянулось бесконечностью и иссчитывалось ничтожными секундами. Делла не знала. Сколько прошло, сколько так простояла. В какой-то момент её всё же согнуло, она уперлась руками в ноги, как будто пробежала несколько миль и теперь отчаянно пыталась выровнять дыхание. И ведь правда, правда пыталась — задышать ровно, без осечек. Пожалуйста. Хоть один чертов вдох… Ощущалось как удар в живот, в грудную клетку, в голову — всё разом, целой дробью. Парализующе. Как подступь панической атаки, вселенской истерики, но Делла лавировала где-то на самом ее краю, норовя утонуть в вязкой черноте, и что-то всё же не давало, что-то держало на поверхности, не позволяя захлебнуться в рыданиях. Вздох. Глубокий, почти судорожный. Дыши, дыши, дыши. Не плачь, только не плачь, нужно поговорить. Узнать. Взглянуть ей в глаза. Хотя бы, для начала. Это ведь не главное, да? Главное, мама жива. Они обе живы. Не видеть маминых страданий, отключиться и умереть без мук было большим, на что Делла вообще могла надеяться, лежа в луже собственной крови, поэтому то, что они в итоге выжили — это огромное, огромное везение, и она должна, господи, должна, наверное, просто принять… Делла так отчаянно пыталась втолкнуть себе в голову эту гребаную, всецело безрадостную мысль, но от этого только черепная коробка скрипела в возмущении, как будто отторгала, не принимала подобного рода взгляд, абсолютно. Пришлось немало побродить по коридору в жалкой попытке прийти в себя, прояснить голову — Делла смотрела в окна на незнакомые угрюмые пейзажи, считала размеренные вдохи, сжимала и разжимала кулаки. Когда она снова оказалась перед дверью, в этот раз не находя силы решиться, её, удивительно, почти больше не трясло. Вроде бы вполне ровно дышала. В этот раз — постучала. В этот раз ощущение, будто стучишь в дверь незнакомцу. Мама уже сидела в кресле, с задумчивостью смотря в окно. Увидев, что в комнату вошли, повернула голову. Родные светло-карие глаза снова принялись изучать. Теперь Делла понимала, что значил тот взгляд совсем недавно. Ещё несколько невозможно долгих секунд тягучей тишины, прежде чем она на секунду прикусила щеку до боли — слизистая и так была вся в мелких язвах, Делла, кажется, чрезмерно часто сжимала ее зубами во время пыток, — отвела глаза и спросила: — Как ты? Вопрос, наверное, всё равно глуп. Бессмыслен, но теперь уже не пуст, как было недавно. Теперь Делла осознавала масштаб. Того, насколько всё теперь, черт побери, не в порядке. Даже ведь не прозвучало привычное утешение, все маски сбросились, теперь только голое, не факт что полностью честное, но всё равно куда честнее: — Вполне… сносно. Делле взвыть захотелось — от этого тона. Нет, он не был холодным, каким-нибудь нарочито отстраненным, совсем нет, это всё тот же мамин голос, это всё та же мама, но читалось в ней всё же что-то, едва уловимое, скорее интуитивное. По одной лишь короткой фразе, уже ощущалось: не было той глубокой, мягкой теплоты, которую ты, привыкнув, никогда не замечаешь, но потеряв — ещё как. Ещё как. Для мамы Делла буквально чужой человек сейчас. Последнее её воспоминание включает в себя маленькую, далеко ещё не погасшую девочку, учащуюся в начальной школе и наивно пытающуюся завоевать отцовскую любовь. Целый… кусок… жизни — в никуда. Стерто и забыто. Взросление Деллы, её подростковые проблемы, все совместные посиделки и прогулки в свободное время, обсуждение личного, да даже нелепые перепалки и смешные недопонимания. Всё, всё в мусор. Чтобы защитить психику от того, что та уже не выдержала бы. Защитить от Деллы. Горечь в горле такая едкая, что хотелось бы разодрать глотку напрочь и сплюнуть кровь. Делла прошла глубже в комнату, не осматриваясь даже — по периферии всё размывалось, — просто увидела всё тот же графин на комоде и несколько неиспользованных стаканов. Возможность промочить горло и проглотить ком, что так несвоевременно встал там камнем. — Как ты себя чувствуешь? — неожиданно спросила мама, пока Делла наливала себе воды, стоя к ней спиной. Не хотелось оборачиваться, даже когда стакан уже был полон. Оборачиваться, смотреть на маму. Та продолжала: — Насколько я понимаю, тебе досталось куда больше, чем мне. — С этим можно бы поспорить, но мама только задумчиво и тихо дополнила: — Что бы там ни произошло. — Как много ты уже знаешь? — этот вопрос дался только после глотка воды, проталкивающего проклятый ком ниже по глотке. — Не так много. Особо не было времени на расписывание... всего. — Мама повела плечами, будто пытаясь избавиться от напряжения, так густо стоящего в воздухе. — Про магию. Про «магическую» войну, и мы с тобой, судя по всему, попали под огонь?.. Всё это кажется таким абсурдом, если быть честной… я имею в виду — эльфы? — тихий ломкий смешок выдался неприкрыто нервным. — Волшебные палочки? Телепортация? Господи… Сперва я подумала, что сошла с ума. Казалось бы, всё в её голосе как прежде. Открытость, подкупающая честность. Вежливость и мягкость. Но Деллу едва не трясло сейчас от того, что все эти определения обычно подходят тому, как мама обращается к другим. К любым приятелям, знакомым. С Деллой у них в разговорах была какая-то своя, необъяснимая словами связь, и сейчас её не отыскать, как бы она ни шарила отчаянно в поисках. Обрубили. В горло уже не лезла вода, но Делла не опускала стакан, задумчиво держа его около губ. Пыталась перебрать совсем старые воспоминания. Чтобы понимать, о чем вообще можно сейчас говорить, как подойти ближе ко всему этому безумию. Последний, опустошающий глоток, чтобы заполнить чем-то омертвевшую сухость в сдавленной груди, и отставила стакан на комод. — У меня и до этого были намеки на что-то такое, — так и не смотря на маму, напомнила Делла. — Помнишь? — Помню, разумеется… — недлинная, тягостная пауза. — Выходит, многое встало на свои места. Уже как девять лет. Девять лет. Пришлось кивнуть — с большущим трудом. Подтверждая. Какой же, господибоже, пиздец… — Довольно… необычно, — горько, едва ли слышно усмехнулась мама. — Как будто переместилась в будущее. Будто только-только был семидесятый год. А сейчас?.. Семьдесят девятый? — Да, — единственный ответ, на который её хватило. Да, маму выбросило в будущее. Деллу, получается, — прямиком в прошлое. Это словно говорить с прежней версией человека. Злоупотребить каким-нибудь там маховиком времени и оказаться вдруг лицом к лицу с человеком, которого знаешь в своем настоящем, но в итоге вот он, перед тобой, тебя не знающий и ещё совсем не ведущий, что грядет. И ведь так, должно быть, занятно поболтать! Окунуться в атмосферу прошлого. Вдоволь побеседовать и вернуться в настоящее. Всё. Наигралась, можно домой. Но вернуться ведь нельзя. Настоящую «версию» не восстановить. Безвозвратный сброс до заводских настроек. — Как это всё произошло? — спросила Делла, лишь бы вырваться из силков своих мыслей. — Ты очнулась… а дальше? Что ты помнишь? — Просто… сильную головную боль. Я была уверена, что я в Дартфорде, но попыталась вспомнить хотя бы вчерашний день… и ничего. Ни вчера, ни неделю назад. Месяц. Год… Я была в панике, стоит сказать. Сильной. — Делла прикрыла глаза, пытаясь совладать с эмоциями, но её бросило в паршивейший холод от одних только размытых представлений, как это страшно. Проснуться и не помнить. Ничего. — Я понимала, что мне сейчас точно не тридцать, понимала, что с того времени что-то было. Но что именно… ничего после своих тридцати. Совсем. Не помню. Разве что что-то интуитивно или какие-нибудь совсем незначительные отрывки… но по большей части это просто рутина. И в этой рутине… прости, мне очень жаль, в этой рутине я никак не могу вспомнить тебя. Ни одного воспоминания. Не с тобой взрослой. У Деллы унизительно задрожала губа, и она прикусила её, впилась зубами так сильно, что кожа могла бы разорваться. Делла не знала, как работает амнезия. Не имела ни малейшего представления. Что человек помнит и помнит ли вообще хоть что-нибудь из того, что просто вырезали. Наверное, мама могла бы припомнить кого-нибудь из своих знакомых или свою работу. Мозг должен был что-то оставить, что-то, чтобы это не было голой пустотой, дырой, сверхъестественным пропуском времени по щелчку. Но это было так очевидно и так, господи, больно — что Деллу мама не вспомнит. Если это защитный механизм, то всё очевидно. Кристально ясно. Все мамины проблемы всегда были от Деллы. Всё вертелось на том, что Делла просто родилась не той, кем надо бы, просто попадает вечно в немыслимые неприятности, в которых непонятно каким чудом выживает и потом дарит месяцы невыносимого существования — не только себе ведь. Маме. В первую очередь маме. Делла, именно волшебница-Делла, — главный пункт из того, что разуму пришлось вычеркнуть, чтобы не разойтись по швам. — Если честно, сначала я, конечно, не поверила ему… тому юноше, — продолжала мама. Делла с трудом слушала, едва ли хоть что-то понимала, слишком глубоко плавала в своем личном кипящем котле. — Такое безумие. Всё просто свалилось на голову сплошной неправдоподобной путаницей. Но, в конце концов, сложно не узнать в тебе Деллу. Ту Деллу. Пришлось вынырнуть из своего котла. Из своих мыслей. Вынырнула, чтобы её этими словами ударило так сильно и так жестоко по грудной клетке. Ну почему? Почему так больно? Как будто в груди прорастают шипастые дьявольские силки, смещают ребра, вспарывают мясо и кожу, и каждое мамино слово — всё новый и новый росток, новый шип, новый стебель, змеей обвивающий клетку ребер до разломов. — Только я вот чего не понимаю… где Роб? — в голосе заскрипела тревога. Нерешительная. — Он… погиб? Губы дрогнули в нервной усмешке, и лишь тончайшая грань отделяла её от истерического смеха. Лучше бы погиб. Делле не стыдно за эти мысли, да, она была бы очень не против, если бы всей той истории с отцом просто не было. Не разрушив никому жизнь, не потянув никого на дно вместе с собой. Но Делла вдруг задумалась, и странно, что никогда не задумывалась прежде. Если бы они с мамой не развелись, если отец не оказался бы вдруг таким фанатичным монстром и дождался бы толкового объяснения паранормальщине, как бы он вел себя сейчас? В этом сплошном магическом аду? — Нет, — мотнула Делла головой. — Нет, вы просто развелись. Делла на нее не смотрела, но знала, что её брови вопросительно приподнялись, эта картинка отчетливо прорисовалась перед глазами. Делла знала — маму — от и до. Даже эту «версию» из прошлого, с памятью той другой Эммелин, девятилетней давности. И как же, господи-боже, паршиво, что теперь это… это односторонне. — Развелись… — повторила она отрешенно. — Что же… это объясняет, почему тот юноша назвал меня по имени. — Ты просила его так тебя называть. — С секунду Делла подумала, уточнила: — Всех всегда просишь, в общем-то. Так дико это всё объяснять. Так дико не смотреть на неё. Так дико существовать в этом посыпавшемся мирке и пытаться думать, что будет дальше. Как они вообще будут… — Этот юноша… Регулус… — его имя из её уст отдавало какой-то неопределенной ноткой, как будто мама ещё не до конца распробовала, не до конца привыкла к произнесению необычного, несвойственного маглам имени. — Мы были хорошо с ним знакомы? Кто он? — В некотором роде… друг семьи. Внутренние демоны оторвались от беспощадного поедания её самообладания, от неутолимого её изничтожения — нерв за нервом, кость за костью, — и расхохотались. Друг семьи. Боже. Но как? Как ещё объяснить, почему Блэк так вовлечен в помощь им обеим? Мам, он серийный убийца, да, он убил мою подругу и моего давнего друга, которых ты даже не помнишь, он дважды пытался убить меня, разрушил мне жизнь, но оказался слишком мною нездорово увлечен и преследовал меня месяцами, чтобы по итогу помочь мне с возвращением магии, а после снова всё разрушить, вынужденно натравив своего лучшего друга-психопата, который пытал меня, пытал тебя — до потери памяти, и затем этот наш «друг семьи» убил почти всех тех ублюдков в нашем доме, чтобы нас защитить. И притащил нас в свой заграничный дом. Чтобы помочь. Спасти. Спрятать. Превосходная история. Великолепная. Мама чуть помолчала, обдумывая мизерную порцию новой информации. Видимо, про Блэка рассудила отложить пока в дальний угол, проницательно подметив, что Делла не готова расписывать сейчас в красках все нюансы их взаимоотношений. Вернулась к прежней, не лучшей теме: — Значит, развелись… — повторила она, отчужденно смотря в окно. И Делла использовала этот момент, чтобы посмотреть всё же на нее. Неуверенно взглянуть на родные черты, чувствуя, как протяжно и мучительно сжимаются все органы до единого. В этих чертах ведь ничего не изменилось, изменилось только внутри, и Делла даже думать не хотела, каково сейчас ей: с памятью прошлой себя, в теле новой. Проснуться и нащупать в памяти целую пропасть. Стоит признать, она очень и очень стойко держалась. Просто немыслимо. Беседовала со своей внезапно повзрослевшей дочерью как ни в чем не бывало, не тонула в бесконтрольных чувствах и истерике. Да, это было на неё похоже, мама никогда не давала волю разрушительным эмоциям, но в таких обстоятельствах… Когда мама вернула к Делле глаза, та не успела отвести свои. И ударило. Взглядом — смотрящим куда-то вглубь, будто в желании зачерпнуть что-то с самого дна. Ударило. Вопросом: — Роб что-то тебе сделал? Громкий звук — это, вроде бы, стакан. Лопнул. Этому звуку предшествовал другой, более тихий, просто скрип стекла, но затем — это, этот взрыв. Рассыпающиеся по комоду осколки. Делла к стакану даже не прикасалась, но в ту долю секунды успела почувствовать, как вместе с осечкой сердцебиения в груди бьет магия, чтобы в итоге разбить. Стекло, как разбитое давным-давно сердце. Значит, всплески магии не иссякли… Скверная новость, но это также означало, что хотя бы не исчезла сама магия. Делла даже не дрогнула от этого звука, но мама — да. Конечно, да. Дернулась, отпрянула к спинке кресла. — Да, мам, — голос совсем сухой, лишенный красок. — Что-то сделал. Может быть, не стоило добивать её этим «мам», ведь, очевидно, слух маме это должно резать жестоко. Очевидно. Делла ничего не могла с собой поделать. Взмахнула палочкой, убирая разлетевшиеся по комоду осколки. Удивительно, как палочка покорно слушалась, благоразумно запихнув свое своенравие куда подальше. Делла неспешно, будто бы даже расслабленно, невозмутимо убирала стекло, стараясь игнорировать то, с какой неприкрытой настороженностью мама наблюдает за этой необъяснимой магической чертовщиной. Ей придется привыкать. Долго и мучительно. Заново. — Я расскажу тебе однажды, — заявила Делла, отвернувшись полностью к комоду, как будто продолжала возиться со стеклом, хотя на деле просто до ужаса боялась смотреть маме в глаза. Потому что уже постепенно начинала принимать: нет. Нет, Делла не скажет. — Думаю, стоит быть с этим осторожнее… Не выдавать тебе всё сразу. Мама ничего не ответила. Делла понимала. В такой ситуации, наверное, в первую очередь хочешь узнать всё, что у тебя отняли, восполнить все дыры, и неважно, насколько сокрушительной окажется эта внезапность. Целой лавиной. — Прости, — ничего не услышав в ответ, вымученно выдохнула Делла и опустила плечи, как будто сдулась, выпустила этим выдохом все силы. Так и не поворачивалась. — Понимаю, тебе нелегко... в такой неизвестности... но лучше не будет, если я просто обрушу на тебя всё. Я обязательно расскажу. Чуть позже. Непростительная, мерзкая и горькая на вкус ложь. Определенно, что-то Делла расскажет, по-другому не выйдет, но с каждой секундой она убеждалась всё больше и больше, что не стоит, всё рассказывать точно не стоит. Быть может, это неправильно. Аморально и чудовищно. Необдуманно. Быть может, Делла вообще не имеет на это права, не имеет права распоряжаться чужой памятью. Но это буквально как второй шанс. Не дать маме пережить снова эти отвратительные девять лет. Ужасающую картину девятилетней давности, последующие разборки с разводом, судом и психиатрической больницей, затем лишь недолгое затишье, после которого — то школьное безумие. Невыносимое беспокойство за свою дочь, незнание, вернется ли она. И ведь вернулась. Что-то, совсем отдаленно похожее на неё. Скорбь. Это было, наверное, буквально как скорбь — весь последний год. Скорбь по неумершей, живой дочери. По прежней версии близкого тебе человека. Теперь пришел черед Деллы скорбеть. Стоило хотя бы попробовать. Чтобы хотя бы мама начала с чистого листа. Для Деллы всё происходящее — катастрофа. Просто вселенского масштаба, давила на и без того крошащиеся плечи всей тяжестью мира. Знать, что её попросту не помнят. Знать, что теперь Делла и не даст вспомнить, точно не всё. Будет хранить сама, как хранила чертову клятву, запечатает в себе. И ни слова. Не проронит и слова о том, что пришлось пережить за последний год. Достаточно уже ужаса. Хватило. Пусть хотя бы кто-то будет жить в относительном спокойствии. Выстроенном на лжи, но лучше, наверное, существовать с внушительной прорехой в памяти, чем с целой несправедливой, незаслуженной преисподней за спиной. *** По мере того, как Делла отходила от разъедающих и сносящих любые мысли чувств, словно ещё не до конца очнулась от той затяжной отключки, стопка вопросов всё пополнялась и пополнялась. Сверху ложились целыми пластами вопросы, которые она не задала раньше, а Блэк всё не появлялся, будто бы давал время сперва повариться во всех этих мыслях самой. Итак. Делла во Франции. Без документов, без денег, без хотя бы базового знания языка. В чужом доме, и непонятно, что с этим домом будет дальше. Та фраза — «здесь не станут искать» — подразумевала, что Делла останется здесь? Надолго? Или, быть может, ей стоило бы вернуться в Британию, под крыло аврората? В Британии Делла хотя бы кого-то знает, к кому-нибудь может обратиться. Во Франции же никого. Только Блэк, и это было просто невыносимо, целиком и полностью зависеть от него. Всё её существование свелось в одну точку, держалось на последней нити, название которой Инквизитор. Но возвращаться в Британию опасно, как бы Делла ни противилась существованию здесь. Крауч в Визенгамоте, от других Пожирателей не осталось даже костей, но Лорд всё помнит. Знает теперь — её. Почти что лично. То, как она осквернила своим существованием благодетель его верного слуги и посмела выжить, когда он захотел ее смерти. Если он вообще считает её живой. В аврорате её наверняка считают мертвой, из-за разрушенного дома и вполне себе красноречивой метки над ним, и если это дело просто закроется, сделав её гибель официальной, если это дойдет до Лорда, это будет ей только на руку. Безопаснее. Делле нельзя возвращаться. С этим придется просто смириться, и этот процесс должен проходить не слишком долго и тяжело, ведь она и так хотела сбежать. Просто иначе. Совершенно, черт возьми, иначе. Не с таким разрушительным сломом, не с такой степенью разрухи, в которой от прежней жизни не осталось почти ничего. Прошли какие-то жалкие часы, и за это время к дому не привыкнешь, но Делла пыталась. Бродила по коридорам, всё ещё не в полной мере веря отсутствию страха. Заглядывала в комнаты, рассматривала старые пыльные портреты. Двигающиеся. Дом, пускай и заброшен на многие годы, дышал магией. И Делла до безумия отвыкла от такой концентрации волшебства. Кикимер приготовил еды, и Делла заставила себя поесть — не помнила, когда последний раз наполняла чем-то иссушенный болью желудок. Всё ещё не могла понять, сколько точно времени прошло с происшествия, но не потому что не было возможности узнать. Наверное, просто не пыталась. Не хотела. Этому способствовала и пасмурная погода, потому что Делле казалось, что темно всегда. Темень просто не спадала. Непроглядная ночь, держащаяся сутками и не собирающаяся исчезать. Вкус еды она все равно толком не чувствовала, как будто пытки выключили в ней все чувства, кроме боли. Разве что Делла сильно удивилась, что еда вдруг не оказалась отравлена — наверняка домовику запретил Блэк, иначе это никак не объяснить, ведь, судя по вечному невыносимому бормотанию эльфа, смерть «грязнокровного отродья» была бы для него сладчайшим утешением в разлуке с дражайшей госпожой Блэк. Делла надеялась, что подобное вынужденное соседство временное, и ни ей, ни домовику, не придется долго терпеть существование друг друга. Также она просто чрезвычайно надеялась, что Блэк не объяснил её маме значение слова «магл» и что большая часть всех мерзких эльфовых фраз не доходит до мамы ввиду их непонятности. Саму Деллу все эти слова не задевали — сложно отыскать оскорбления, действительно способные задеть её за живое, учитывая, что всё живое в груди теперь перемололо в ошметки, — но ещё несколько подобные реплик в мамину сторону, и, серьезно, Делла просто обезглавит это страховидное чучело, как во всех тех жутких слухах про семью Блэков. Пока что она держалась. Пока отвлекала себя мыслями, другими, не менее паршивыми. Одна из них — что всё снова так стремительно затянулось трясиной. Приходила на ум параллель с оттенками: к примеру, в Хогвартсе существование ей казалось всепоглощающе черным, таким, что не разглядеть через эту толщу ничего. Вполне предсказуемо, ведь даже флаги в Большом Зале вечно были отмечены знаком траура. Затем целые полгода — сплошная серость. Плотная, как кокон. Как пребывание в нескончаемых сумерках или тоскливом немом кино. Но последняя неделя… серость как будто разбавили, сделали мутной настолько, что через нее как будто бы даже стали проступать другие оттенки. Теперь всё вернулось к серости, ещё большей, загустевшей до крайности, опасно граничащей с черным, хотя не было больше того страха, что шел с ней рука об руку в том черном существовании в стенах школы. Коридоры действительно её больше не пугали, хотя Делла опасалась, что это было временным явлением, как если бы она просто не отошла от метафорического наркоза, и всё вернется на круги своя уже через пару часов. В итоге — оказалось, нет, вроде бы не временное. Пока не вернулось. Возникла робкая мысль, а не распространялось ли это на… нет, разумеется, нет, Делла проверила и ожидаемо обожглась о свою самонадеянность. Попробовала принять ванну, хотя всегда принимала исключительно душ и даже это всегда было своего рода пыткой. Но подумала, почему нет. Почему бы не попробовать теперь. Вода, конечно, всё ещё её не принимала, вопреки тому сну или болезненному бреду, когда она прекратила бороться с удушьем. Делла выдержала в теплой воде лишь несколько неимоверно долгих секунд — даже головой не опустилась, разместилась лишь по плечи, — прежде чем её лихорадочно затрясло, и она панически выбралась в сухость, тут же принявшись стирать с кожи воду. Терла так сильно, что почти больно, как наждачкой. Видимо, это уже часть её, слишком давно страх впустил свои корни. Не отрубить, не выкинуть. Будет с ней всегда. Делла дала себе около получаса, или больше, на то, чтобы прийти в себя, после чего приняла хотя бы душ — обязательно горячий, чуть ли не до ожогов, — только бы хоть как-то смыть с себя множество мазей и разогреть уставшие в вечном напряжении мышцы. Вода распарила кожу, и раны на ключицах, ещё более покрасневшие, размылись пуще прежнего. Стоя в комнате, в которой очнулась — язык не поворачивался назвать это своей комнатой, — прямо перед своим отражением, Делла могла различить лишь что это было два слова. Значит, классический вариант «грязнокровка» отпадает. Фраза, высеченная на её коже, определенно длиннее. Когда Делла увидела чужой силуэт в отражении, на удивление, даже не вздрогнула, хотя совсем недавно до ужаса боялась хотя бы просто повернуться к нему спиной. Осторожно проводя пальцами по саднящим ключицам, спросила: — Что здесь написано? Блэк стоял в дверном проеме, расслабленно прислонившись плечом к косяку. Руки в карманах. На секунду опустил голову, будто размышляя, говорить ли. Медлил. Не был уверен. Делла сама уверена, что хочет знать? — «Ошибка природы». Мгновение тишины — Делла ничего не отвечала. Замерла, подобно статуе, всё так же касаясь пальцами ключиц и смотря в отражение, и постепенно, теперь уже зная, стала улавливать в некоторых перевернутых ранах кривые очертания знакомых букв. Уголок губ потянуло в сторону в подобии насквозь искусственной усмешки. — Банальщина, — попыталась сказать она спокойно, но голос-предатель едва различимо дрогнул. Чуть прокашлялась, будто всего лишь было сухо в глотке. Нервно оправила волосы, этим частично перекрывая ключицы. На Блэка не смотрела. Никаких комментариев с его стороны не последовало. И слава всем богам, потому что Делла бы не выдержала. Непонятно, с чего бы её это вообще должно задевать. Так, что дыхание почему-то стыло в легких, стремительно отвердевало, как камень, и не могло ни подняться, ни опуститься. Делла слышала одно и то же из года в год, буквально на каждом курсе каждый считал своей обязанностью ткнуть её в факт, насколько противоестественно, противно природе само её существование. Маглорожденная слизеринка. Ошибка природы. Должна была привыкнуть. И привыкла же. Давным-давно. Видимо, вырезанные на твоей коже слова чувствуются несколько иначе, чем тысячу раз произнесенные вслух. — Как ты побеседовала с матерью? — неожиданно произнес Блэк, и сложно различить, спросил ли он, может, это нарочно, чтобы сменить тему, но, так или иначе, Делла слабо дернула плечом, пытаясь скинуть с себя лишний ненужный груз мыслей и углубиться в то, что действительно важно: — Неплохо, — ответила она, отвернувшись наконец от зеркала. — Я подумываю опустить некоторые детали. Рассказать ей не всё. Делла ожидала упрека, но не услышала. Вместо этого: — Думаю, это вполне разумно. Вполне разумно. Ей казалось, понятие разумности уже давным-давно должно было убраться из лексикона — их обоих — ко всем чертям. Один только факт этого разговора, неестественно спокойного, словно они действительно, по меньшей мере, приятели — что там Делла ляпнула недавно? «друг семьи»? — уже граничит с помешательством. Если же тянуть за всю эту прогнившую нить, связывающую все эти безумные события, можно бы и вовсе попрощаться с рассудком. Пока она пыталась не потонуть в этой бессмыслице, Блэк отчего-то внимательно её рассматривал. Чтобы, будто сделав какие-то выводы, внезапно произнести: — Я понимаю, тебе может казаться, будто ты перестала быть для нее той, кем была. Но это не так, Айвз, ты не перестала. Пока ты была без сознания, Эммелин места себе не находила. Ну, ничего себе. Неожиданная речь. Правда. Делла сейчас едва не уверилась в том, что Блэк каким-то образом заглянул ей в голову, ведь непонятно, как иначе он мог так точно идентифицировать её главную, просто непереносимую тревогу. Но в голове не укладывалось. Тот далекий от родного мамин голос… — Конечно, она не находила себе места, — почти шепотом ответила Делла, — у неё буквально пропал девятилетний кусок памяти. Тяжелый вздох Блэка источал неприкрытое раздражение. Голова расслабленно прислонилась к дверному косяку, как будто он устал держать её сам, и всё не сводил глаз с Деллы, и, честно, от этого взгляда было, как минимум, просто не по себе. — Да, спасибо, Айвз. Лестно слышать, что я, оказывается, не способен определить, отчего взволнован человек. — Недолгая пауза, чтобы затем заключить: — Я знаю, что я видел. Она действительно переживала о многом, но в том числе — за тебя. Хорошо. Хорошо, пусть будет так. Делла не хотела возвращаться сейчас ко всем этим саморазрушающим мыслям и тем более пререкаться с Блэком. Но эту фразу, так странно звучащую из его уст — она переживала за тебя, — Делла всё равно бережно сохранила в непострадавших уголках сознания. Подумает об этом потом. — Как твоя магия? — милосердно сменил тему Блэк, когда комната снова очутилась в неприятной колючей тишине. — Ты можешь колдовать? Делла набрала немного воздуха для ответа, но тот не сформировался в звук, оборвавшись о другую мысль. Несколько секунд нерешительности и промедлений, и Делла достала из кармана палочку. Если у неё не выйдет, она просто убьется об стену или выйдет из окна, наплевав на то, что это всего лишь второй этаж и под окнами густая рассада зелени. Разумеется, вместо того, чтобы пойти по наиболее простому пути, по проторенной тропинке, Делла снова решила ступить в пугающую, неизведанную трясину. Но магия у неё не исчезла, это она уже знала. Хотелось проверить иное. — Левикаденикс. Нужное движение. Нужный образ перед глазами — именно то ненормальное переплетение, что дало пинок её магии в прошлый раз. С каждой секундой, что температура воздуха не падала, сердце громко и с явной ленцой било в груди. Цинично твердя — ни черта. Не получится. Делла успела безнадежно опустить плечи, зажать зубами саднящую слизистую щеки, чтобы переключиться на физическую боль. Не думать. Когда вдруг — знакомое падение температуры, холодок, текущий сперва по воздуху, затем по коже. Взгляд тут же взметнулся вверх, мельком мазнув по Блэку — он и не отпускал глаз все эти секунды. С момента произнесения заклинания смотрел на потолок, как будто ждал, до последнего. И увидел первым — как прямо под горизонтальной гладью из ниоткуда образовываются хлопья. Небольшие, поблескивающие от свечей, медленно, будто сонно опускаясь вниз. Никакого снежного вальса — просто мерное, плавное падение. Делла толком и не смотрела на свое творение. Ей было достаточно факта. Смотрела на Блэка, чьи глаза будто бы завороженно — или он просто пребывал в глубочайшей задумчивости — наблюдали за магическим снегом, пока его губы изогнулись в слабой, до невозможности изможденной, но словно, впервые, искренней улыбке. Пришла вдруг странная, непонятная каким привкусом отдающая мысль, что Делла, кажется, никогда прежде и не видела даже намека на его улыбку. Всегда только ухмылка, усмешка или неприкрытая фальшь. Одна из миллиона масок. Когда его взгляд опустился ниже, перекрещиваясь с её, внутри что-то странно, протяжно пошевелилось. — Прекрасно, Айвз. Делла привыкла к похвале, правда. Всегда в школе была способной ученицей. И похвала — от него тем более — не должна бы производить никакого эффекта, но Делла сейчас как никогда чувствовала себя просто маленькой, беспомощной девочкой, чудовищно нуждающейся. В чем-то, что уж точно не должно навевать вечно жуткие образы и от одной только мысли отдавать металлическим привкусом, но вот они здесь. Блэк отвел глаза, и с каждой секундой погружался куда-то невообразимо вглубь себя, взгляд покрывался серой, тоскливой пеленой, и пусть уголок губ всё ещё был чуть приподнят, от любой искренности не осталось и следа, как будто просто, увлекшись мыслями, позабыл снять очередную свою маску. — Мне нужно уйти. Ей не удалось различить, почему в этой его простой, совершенно обычной фразе мелькнули странно терпкие ноты. — Снова?.. — единственное, что пришло в голову спросить. — Надолго? Осознание — суть этой едва уловимой горечи — начало решительно охватывать рассудок только после этих пустых вопросов, на которые ответа всё равно не будет. Блэк не ответит. Видит, по её взгляду: она и сама уже всё понимает. Снег всё опускается и опускается с потолка. Мягко ложится на плечи. Мгновенно тает, оставляя лишь тускло поблескивающие капли. Тает, тает, тает… — Ты не планируешь оставаться, — заключает она тихо, всматриваясь в его до ужаса утомленное лицо в поисках любого намека на то, что она попросту совершенно неверно истолковала… — Не планирую, — сухое подтверждение. Он не смотрел ей в глаза, отвечал будто бы равнодушно, но край его губ уже знакомо дернулся от тика, походя на мрачную усмешку. — Я пришел попрощаться. Такое чуждое слово. Попрощаться. Кто они друг другу для подобного рода прощаний? И почему сердце так неправильно-неприятно сжимается, если всё это время она так яро желала никогда его больше не видеть? — Не терпится «поступить правильно»? — бессмысленное уточнение со слабым, тихим, невеселым смешком. Только бы хоть чем-то заполнить тяжкую тишину. — Да, наверное, можно считать и так. От воцарившейся тишины почти что усилилась и без того невыносимая головная боль. Давила на виски и сковывала тело. Делла только продолжала сжимать в руках древко, которое по итогу убрала обратно в карман за ненадобностью. — Я бы не хотел оставлять тебя так, во всей этой неразберихе, но я и так откладывал слишком долго. Ты бы вовсе не пострадала, если бы я не тянул с тем, что нужно было сделать давным-давно. Снова мысли пусты, снова сплошное колючее перекати-поле. Ни одного варианта, что ответить. Блэку, наверное, и не требовался никакой ответ, он просто продолжал объяснять: — В местном министерстве есть отдел помощи британским беженцам. Я уже написал им письмо от вашего имени — вам должны помочь. Всем, что может понадобиться. Документы, средства на первое время, работа. Жилье… — он бросил взгляд куда-то в сторону. — Что ж, дом в твоем распоряжении. На секунду даже дыхание перехватило, совсем немного, но всё-таки ощутимо. Он же несерьезно? Этот дом? Который ей даже в грезах не виделся никогда, потому что это попросту чересчур? В её распоряжении? Блэк, отклеившись от дверного косяка, всё дополнял постепенно складывающуюся дикую картину: — Кикимера мне придется ненадолго забрать, но он скоро вернется. Будет присматривать за вами. О, нет. — Это вовсе не обязательно. — Это скорее ради него, чем ради вас. — Он расслабленно прохаживался по комнате. — Ему нужна любая работа, он не умеет бесцельно существовать. — Почему ты не вернешь его к своей семье? — Он слишком много знает. Им этого знать не следует. Делла не понимала, откуда взялся последующий вопрос. Прежде она сама намеренно отказывалась узнавать, у неё всегда была возможность спросить, но она этого не делала, а теперь — её раздирало. От непонимания. Просто глобальнейшего непонимания того, что происходит. Из-за чего прекратится война. Как в этом замешан Блэк. Что он планирует делать и неужели Делла действительно с ним просто попрощается… что, навсегда? — Со мной не поделишься? — Ты узнаешь, — как-то чрезмерно бесстрастно, серо сообщает он, задумчиво проводя пальцами по глади стола неподалеку от неё. — Чуть позже. Делла вопросительно приподняла брови, но он явно не был намерен объясняться. Его отчужденный взгляд так и застрял в одной точке, в ловушке бездонной задумчивости. Делла хотела бы понимать, что это значит, что в его голове, но всегда — всегда он нечитаем. Его поведение, его взгляд, его слова — не расшифровать, как ни пытайся. Если люди — книги, открытые или нет, то он, мерлин его побери, написан на мертвом языке, мертвее любых ей известных. И Делла не понимала, как истолковывать очередное его действие: он, всё так же находясь где-то глубоко в себе, коснулся пальцами едва заметной цепочки, которую Делла уже научилась просто не замечать. Как часть его самого. Помедлил лишь ещё совсем немного, подцепил и потянул, отчего кулон вынырнул из-под ворота одежды, заблестев серебром под мягким светом люстры. Неприятное ощущение непонимания разбухало всё сильнее. Делла только стояла, наблюдая, как он молча расстегивает застежку на цепочке и подходит. Неторопливо. С каждым неспешным шагом сердце всё хуже сжималось болезненной пружиной. И вот — совсем рядом. Сердце по неясной причине зашлось куда быстрее, тревожнее. Ни единого слова от него. Просто приподнял кулон, заводя края цепочки Делле за шею, и по спине разбрелись холодным скопом мурашки, когда его пальцы слегка задели кожу шеи. Почти беззвучно щелкая застежкой. Кулон практически невесомый, но от его тяжести хочется согнуться пополам. Как стальные цепи — были всегда, с того момента, как прозвучала клятва, но их носила не Делла, на ней невидимые. Теперь — обрели очертания. Клеймо на её грудной клетке, так противоестественно на ней выглядящее. Но до неё не доходит простая мысль. Не доходит, потому что голова пуста, от всего этого кошмара, от того, как близко он стоит к ней — и Делла ощущает его взгляд, ощущает всё, но голову не поднимает, прочерчивая глазами каждый изгиб своеобразного кулона, — а стоило бы. Понять. Это уже не цепь. Блэк отдает его ей, вручает в руки клятву. Потому что она уже не имеет значения, этот фиал вскоре должен стать простой серебряной безделушкой. Да. До Деллы не доходит. Только взяла в руку кулон, рассматривая, как будто прежде не видела. Видела по сути всего лишь дважды — в день создания и в мае. Когда даже держала в руках, но всё это было теперь уже так бессмысленно и казалось каким-то далеким театром абсурда. У неё не хватает сил спросить. Озвучить свое недоумение. Делла лишь мелко вздрагивает, когда её подбородка невесомо касаются его пальцы. Так невесомо, почти неощутимо, легчайше, как будто и не прикоснулся вовсе, какое-то совершенно призрачное прикосновение, но этого хватило, чтобы Делла подняла голову, столкнувшись с его глазами. Снова — снова мурашки. Жесточайший холод по коже. И сердце грохочет, хотя впору ему бы уже давным-давно отмереть. Не откликаться. Ей хотелось бы попросту отпрянуть, но она этого не сделала. Ноги как приварило в полу, чтобы стоять, совсем рядом. С ним. Всё ещё не понимать. Но она видит метания в его глазах, которые он на долгие секунды отвел в сторону. Видит почти осязаемое, потрескивающее напряжение. Метания в его негромком выдохе, походящем на задумчивую, непонятную усмешку. Конечно, Делла видела. И, когда он всё же приблизился, подтверждая её опасения, чуть отвернула голову. — Блэк. — Бесцветное и сухое. Вместо сотни слов, возмущений, аргументов, почему это, черт его побери, бред. Почему просто не нужно. Нельзя. — Айвз… Блэк оставлял расстояние лишь в пару дюймов от её лица, и Делла чувствовала — его дыхание, своим виском, и неуместный жар горячими волнами размазывало по венам. И ей плохо. До невозможности плохо от этого, так, что сжаться бы всем телом и зарыдать. Но лишь болезненно прикусила губу, пытаясь отвлечь себя этой болью. Видела краем глаза, как едва заметно дернулась его глотка, когда он сглотнул, и в груди что-то непозволительно поворочалось, так протяжно и жутко, просто до невозможности. Её едва не пошатнуло, и это не то, что следовало бы ей чувствовать. Абсолютно не то, даже близко нет. Куда делся страх? Злость? Почему она не пошлет его куда подальше или хотя бы не отойдет? Делла уже не знала, как ей следует реагировать. Блэк снова перевернул всё с ног на голову, всё её существование и любые принципы, если таковые вообще были. В разлагающихся руинах существования очень, очень сложно мыслить здраво. Блэк на секунду прикрыл глаза, как будто боролся со смертельной усталостью или невыносимой болью. Регулус понимал, что не заслуживал этого. Не заслуживал Айвз. Но, Мерлин… — Я обещаю тебе, — его голос тихий, чуть хрипловатый, всё ещё близко, — ты никогда меня больше не увидишь. Я прошу тебя. Напоминало укол, надрез, удар — по сплетению нервов, всверливалось между костями. Он просит. Он. Просит. Её не трогали его просьбы, не должны трогать. В любой другой ситуации она бы просто наплевала, отмахнулась, съязвила. Не стала бы мучить саму себя ради чьих-то просьб, тем более ради него — человека, уже в сотый, чертвозьми, раз разрушивший ей жизнь. Не стала бы. Если бы её саму, саму не тянуло. Так неправильно, безбожно, неприемлемо. И в будущем она проклянет себя тысячи раз, может, однажды в будущем попытается отыскать хоть одну реалистичную причину, почему, зачем, но сейчас… Ты никогда меня больше не увидишь. Делла не понимала в полной мере — потянулась она сама или просто позволила, ему. Просто почувствовала, и ради этого ей пришлось наглухо, будто механически, насильно, отключить голову, выкрутить звук мыслей до минимума, все мысли, которые всё кричали, кричали, кричали... Кажется, он до последнего не верил, что она правда позволит, потому что его дыхание, рассеявшееся теплом по её губам, сквозило сдержанным удивлением. Делла же не дышала вовсе. Ни вдоха, ни выдоха, даже сердце, казалось, заглохло, когда губы прижались к губам. От бесполезной попытки вздохнуть её рот приоткрылся, позволяя этому и так недопустимому поцелую углубиться: его язык тронул нижнюю губу, вырывая этим из легких оставшуюся ничтожную долю воздуха. Так осторожно, ненастойчиво, как если бы он опасался разбить её на куски, но Делла и так чувствовала, как внутренности стремительно леденеют и расходятся паутинами мелких, многочисленных трещин. Его пальцы, почти ледяные, скользнули по линии её челюсти, обхватывая лицо, кончиками зарываясь в волосы, большим пальцем мягко очерчивая скулу. Делла едва не всхлипнула, вцепилась рукой в его плечо, прижавшись к нему ещё ближе — то ли сама, потому что ноги подкашивало, то ли притянул он: вторая его рука крепко держала её талию, будто чтобы не дать отстраниться. Если бы вдруг Делла захотела. Но Делла и так была в ловушке, не в ловушке его рук и этого обманчивого жара, а в своей собственной, в капкане своих мыслей и безнравственного, недопустимо циничного желания. Прикусила его губу, надеясь, что больно, чувствуя его рваный вдох и последовавшую после этого большую напористость, пугающе граничащую с ожесточенностью. Ещё больше забываясь в чувствах, темных, болезненных, горьких и едких, как щелочь, расщепляющая любой намек на здравомыслие, и всё это было настоящей, просто наистрашнейшей пыткой. Ожогами четвертой степени по воспаленным нервам, до необратимости, сплошного некроза. Всегда настолько, настолько по-разному. В первый раз, отдаленно походящий на этот, Делла даже не подозревала в полной мере, что он такое. Во время второго он и вовсе буквально крылся под чужим ликом, во время третьего, в тот же час, она лишь пыталась безнадежно спастись и была тотально не в себе. Нельзя сказать, что сейчас она в здравом уме. Это смешно. Абсолютно точно нет, далеко нет. Но теперь она отчетливо осознавала, чувствовала, каков он — вкус самой смерти на губах. Делла уже успела пожить с осознанием всего, что он совершил, настоять этот факт до наивысшего градуса, выпить до дна, хранить эту пламенно-ледяную горечь в легких. Чувствовать теперь в полной мере, своими же губами, своим языком — вкус всех произнесенных им смертельных заклинаний. Вкус крови, пепла, выворачивающей наизнанку обреченности. Смирение и глухая злость. Он злился сейчас — на что-то, на кого-то, но так приглушенно, почти незаметно, что Делла не могла различить, почему. Из-за чего. Оба так невыносимо напряжены, воздух накален, наэлектризован, тронешь — заискрится. Потому что понимали, оба, насколько это неадекватно, недопустимо аномально, понимали, что ни в одной из вселенных убийца не должен целовать свою жертву и жертва, в общем-то, не должна подобного допускать. В этом не было ни капли смысла и тем более вшивой романтики. Это страшно, извращенно, паршиво до одури, так гадко, что хоть вой, но они не прекращали. Мучили, друг друга. Делла уже не следила за собственными руками, кажется, они успели скользнуть по его шее, скулам. Запутаться в мягкости волос и сжать, так сильно и наверняка больно, почти до боли в собственных пальцах, и в ответ услышать, поймать губами, приглушенный, гортанный звук, полувдох-полустон, и от этой пленительной непозволительности ноги окончательно начинали ей отказывать — если бы не крепко держащая её талию рука Блэка, Делла бы давно осела на пол, но вместо этого только сильнее прижалась. Ей холодно и ей жарко. Так, что уже едва не продрогла до костей, и так, что кожа едва не плавится. Его руки кошмарно холодные, поцелуй кошмарно холодный, в комнате всё ещё стыли остатки морозности, того снега, но дыхание — их обоих, — горячее, сносит адским пламенем все крупицы рассудка к чертям. Так отчаянно… она так отчаянно нуждалась, в этом пекле, сжигающем дочерна. Потому что давало — хоть что-то, хоть какое-то тепло, и Делла готова бесконечно гореть в аду, только бы не чувствовать всю ту промерзлую слякоть в груди. И кто бы мог подумать? Что это ей вдруг даст тот, от кого веет холодом за тысячи миль? Из-за кого и покрылась ледяной коркой вся её гребаная жизнь? Но он отстранился. В какой-то момент. Просто отстранился, первым оборвал эту бессмыслицу, и в легкие судорожно хлынул воздух, до этого её предательски покинувший. Стены перед глазами заплыли, и дыхание неровное, изорванное, срывалось с её чуть приоткрытых губ в такт тяжело вздымающей грудной клетке. Руку от её лица он так и не убрал, напротив — переместил и вторую, заключая её лицо в ладони, такие холодные, и этот контраст продолжал пытать, пока Делла безнадежно пыталась перевести дыхание, прийти в себя — заведомо тщетно и бессмысленно. Её едва не трясло. Особенно когда он осторожно, мягко, будто она была хрустальной, будто могла разломиться от любого неудачного прикосновения… коснулся губами её лба. Это хуже, ещё хуже, чем всё предыдущее, выпотрошило из неё — любой дух, любые мысли, оставляя абсолютно пустой и умирающей. Делла умирала, от всего, на что только что собственноручно давала негласное разрешение, от всего, что не должна была позволять, но позволила. А сердце всё саднит, саднит, кровоточит, откровенно истекает кровью, и не понять, отчего именно — как будто всё это помешательство разом вспороло все так отчаянно пытавшиеся затянуться рубцы. — Мне жаль… мне безумно жаль, Айвз, — его шепот оглушителен. Сокрушителен, подобно грому, отзывающемуся дрожью в костях. — За всё. Впервые. Кажется, он произнес это впервые. Эти слова, вся эта суть — конечно, всё это и так читалось в его поступках, в том, как он себя вел, как пытался искупить. Прямое олицетворение аcta non verba. И Делла даже была, наверное, всегда признательна, что вслух он этого не говорил, потому что слова — пусты, они не имеют значения, они ничего не возвращают и никого не воскрешают. Но сейчас — почему-то. Почему-то это ударило по ней особо сильно, как добивающий выстрел в голову, после которого — падение в вырытую заведомо яму. Персональную могилу. Делла неосознанно положила свои руки поверх его запястий, как будто, вопреки здравому смыслу, не желала отпускать, но уже понимала. Да, безусловно, она понимала. Придется. Блэк опустил руки, обрывая прикосновение к её лицу, отстранился, шагнул назад. Одной рукой Делла всё еще держала его запястье. Ещё один его шаг. Делла даже не смотрела ему в глаза, только на свои пальцы, так неправильно и ненужно держащие его за запястье. На это последнее прикосновение, прежде чем ей всё же пришлось отпуститься после следующего его шага к двери. Блэк помедлил всего пару мгновений, ещё несколько мгновений его мучительно тяжелого взгляда, и затем — отвернулся, миновал оставшееся расстояние. Не оглядываясь. Покинул комнату, будто его и не было. Снег в комнате уже давно растаял, холод постепенно начинал иссякать, растворяться в возвращающемся в свои владения тепле. Её разум полностью в тумане. Ни единой мысли. Только смотрела отрешенным взглядом на дверной проем, в котором исчез Блэк, и не допускала цельное осознание того, что это было в последний раз. Делла видела его сейчас, по его словам, в последний раз, и она не понимала, почему так давит — на грудную клетку, что-то, свинцовое, неподъемное. Почти до хруста костей. Делла совершенно не отдавала себе отчет в том, что делает, когда сперва шагнула вперед, будто запоздало пытаясь ухватиться за него, вцепиться в ускользающий фантом его присутствия, а после — подорвалась с места. Пересекла расстояние до двери, оттуда — по коридору, спешно, озираясь, как будто он мог бы быть еще где-то здесь. И вниз — вниз, по лестнице. Вниз, на самое дно. В пропасть. Ступени будто нарочно не иссякали. У Деллы успела появиться легкая одышка, когда она наконец миновала последнюю и заглянула сперва в прихожую, затем направилась в гостиную, через нее — в столовую. Металась в тщетных поисках. В столовой, за длинным столом, только мама. Пьет чай. Такая странная, будто никак не вписывающаяся картина. После всего безумия просто видеть маму. Просто пьющую чай. — Он уже ушел? — голос будто и не Деллы вовсе. Из столовой видно гостиную, а из гостиной — лестницу, и Делла надеялась, так неправильно надеялась, может, мама видела… — Регулус? — рассеянно уточнила она, поспешно вынырнув из своих мыслей. — Да. Да, только что. Забрал эльфа и куда-то исчез. Исчез. Куда-то исчез. Что-то надорвалось — сердце ничтожно дрогнуло. — А что? — отправила мама такой простой, беззаботный вопрос следом за своим ответом, почему-то показавшимся удушающим. Напрочь. Воздуха — нет. Слова не складывались. Делла только мотнула головой, показывая, что ничего. Нет. Неважно. Не имеет значения. Не имеет? Делла чуть запрокинула голову, часто моргая, как будто прогоняла несуществующие слезы. Слез не было, как и кома в горле. Ей незачем. Это же Блэк. Делла месяцами мечтала, чтобы он просто исчез. Человек, разрушивший ей жизнь. Неоднократно. И всё равно. Всё равно рука почему-то взметнулась вверх, нащупывая пальцами так неестественно и непривычно лежащий на груди кулон. Всё равно дышать легче не стало. Всё та же тяжесть. Всё та же вернувшаяся на свое место густая, серая слякоть. *** Как назло, грянул ливень. Безумно вовремя. Прескверная погода накрыла незнакомый, чужой Делле город, который она едва ли могла рассмотреть хотя бы издалека, хотя бы в общих чертах, находясь, видимо, на самой его окраине, вдали от городского шума. Делла сидела на веранде, под крышей, и дождь её не достигал, но всё равно сыро — приходилось ежиться, подтянув к себе колени. Да, она могла бы укрыться в стенах дома, в тепле, и всё же что-то её оставляло здесь, в отвратительности барабанящих по крыше капель, навевающих наисквернейшие чувства прошлого, что всё не могли её оставить. Просто какое-то извращенное подобие мазохизма, который и так сам по себе был извращением, но Делла била любые рекорды. В руках — кулон. На шее он чувствовался совсем неуместно, чуждо, та мысль, что Блэк носил его месяцами, наверное, не снимая, почему-то сильно жгла, и пришлось снять. Просто сидеть с ним в руках, просто задумчиво рассматривать, хотя Делла успела уже запомнить каждый дюйм странного сосуда, в котором едва заметно поблескивала серебром их клятва. Ещё пару месяцев назад, попади ей в руки этот проклятый предмет, она бы уже строила планы, складывала бы стопками идеи — как использовать, как снять долбанную клятву, как избавиться от поганых цепей и внутреннего клейма соучастницы. Теперь уровень её наплевательства достигал таких размеров, что её просто вытолкнуло — к опасному краю смирения. Придавило усталостью и равнодушием. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Голова раскалывалась, и в груди — неприятное, покалывающее опустошение. Делла осталась одна. В чужой стране. Безусловно, да, у неё есть мама. Которая её не особо помнит. И лишь у Деллы одной — притом по её воле, но менять решение она не планировала — за спиной гнетущий, мучительный груз. Делла чувствовала себя закованной в кандалы куда тяжелее прежних, и в то же время… боже, в то же время она чувствовала себя освобожденной от них. Больше никаких разговоров о случившемся, попыток копнуть Делле в голову, никакого чувства вины от того, что Делла — не та дочь, какой стоило быть. Да, будут, конечно, ещё будут разговоры, не лучше предыдущих, точно будут, но они будут другими, и почему-то это так болезненно и так нужно чувствовалось — как глоток свежего воздуха. Это всё равно не уменьшало невыносимую тяжесть ответственности. За память мамы, за их жизни, за любые переговоры с министерством, которое должно вскоре ответить на письмо и, наверное, как-то связаться, чтобы договориться об обеспечении помощи. Ей понадобится немало времени, чтобы привыкнуть к концепции жизни здесь, в блэковском доме, если только министерство всё же не предоставит ей вдруг другое, более официальное жилье. Может, что-то поменьше. Не такое вычурное. Делла была бы очень не против чего-то менее вычурного и громоздкого, если честно. Делла вообще не хотела этого всего. Разбираться со всем, что навалилось. Хотелось лечь на пол и не вставать, никогда в жизни больше. Делла до смерти устала. И у неё всё же слезились глаза. Недостаточно, чтобы разрыдаться, просто неприятное пощипывание и тонкая пелена. Коснулась пальцами, надавливая на уголки глаз, будто этим можно было бы заглушить, прекратить, запихнуть их обратно. Ей не нужны слезы. Они лишь отнимают силы и от них разрастается боль в голове, ещё больше, чем обычно. И — как вишенка на торте. По ноющему черепу особо сильно ударил хлопок трансгрессии. Выбивающий разом все мысли. Где-то в доме. Делла не дернулась, наоборот — просто окаменела на недопустимо долгие секунды. Отложила кулон в сторону и взялась за палочку — въевшаяся уже привычка. Но любой намек на напряжение и тревогу спал в тот же момент, когда она разглядела очертания появившегося в доме домовика уже через стеклянные дверцы, ведущие из веранды внутрь. Открыла их, проходя наконец в тепло и сухость. И снова, снова застыла. Хуже. Хуже прежнего. Домовик сотрясался всем своим хрупким тельцем. В его впалых, обтянутых морщинами глазах поблескивали густые слои слез. В крепко сжатом кулачке он зажимал цепочку, и всё трясся, отчего медальон швыряло в стороны. Он уже что-то бормотал, совсем невнятно и глухо, как будто самому себе, но, увидев Деллу, сделался громче, явно вознамерился сотворить из своего бормотания что-то членораздельное: — Хозяин Регулус приказал Кикимеру… приказал Кикимеру передать грязнокровке… передать и объяснить грязнокровке… Его и без того не всегда разборчивый голос сейчас дрожал до невозможности. Фразы обрывались на половине, речь швыряло из предложения в предложение. Делла не понимала, но в груди расцветало заведомо скверное, просто отвратительное чувство, гадко напоминающее червя, поедающего плоть дюйм за дюймом. Предчувствие. — Где твой хозяин, Кикимер? — ровный, настороженный вопрос. Ответом был лишь всё тот же бессвязный комок надтреснутых, дребезжащих фраз, брошенный будто бы в пустоту, без реальной цели действительно донести, поведать: — Хозяин Регулус… хозяина утащили… Кикимер не успел… ничего… Кикимер ничего не сделал… Хозяин Регулус в… в озере… Делле с трудом удавалось хоть как-то распутывать этот неразборчивый комок, пытаться разобраться, вникнуть, понять. Нет, Делла не могла. Не могла понять. Попросту не хотела. Её объяло холодом, парализовало, всю её, тело, мозг — всё, абсолютно. Но последнюю его фразу, когда домовик поднял на неё полный ужаса, заплаканный взгляд, не различить нельзя. Как ни противься, всё равно. Различишь. Услышишь: — Мертвые, мертвые утащили… Хозяина Регулуса утащили мертвые.