Johnny I Hardly Knew Ye

Intro Мёрдок не умеет делать журавлей и рассуждать о стрессе и психологических травмах. Бумага осталась в Ньютаунардсе, но мелки находятся в рюкзаке. К коричневым и алым кляксам теперь добавляется серо-синяя, Мёрдока она бесит. До зубовного скрежета. Лиам плачет и молчит, Мёрдок злится и молчит тоже. Кирк был прав, хуже – всегда может быть. Полгода полной изоляции и жизни впроголодь, сна вполглаза и страха хоть на секунду поверить ещё хотя бы одному человеку. Но через полгода становится очевидным, что надо либо лечь и сдохнуть, либо идти дальше. Патронов нет, стены пестрят синими пятнами, Мёрдок готов сойти с ума, по А20, на запад. К Белфасту. *** Первый кого он встречает в Белфасте – Стиви, трескучий долбоеб. Год назад перебрался из-под Даунпатрика. На Мёрдоке уже второй долг, Стиви поручился за него перед командиром. Теперь можно выдохнуть, можно спать, можно не бояться. Три района Белфаста, спасибо стенам, защищены лучше, чем что-либо и где-либо. Их отряд зачищает четвертый. Мёрдок ловит в прицел голову мертвяка и нажимает на спусковой крючок, не так как год назад, равнодушно. Тупые твари, и только. Люди - куда более жестокие суки, Мёрдок знает. Теперь. Стиви ни о чем не спрашивает, Мёрдок за это благодарен. Было два ребенка – теперь один, бывает, все бывает. Каморка три на три, две койки и стол. Их с Лиамом новое убежище. Жесткий матрас, без постельного белья и вязкие как деготь сны. Ему не снится Кирк, ни живой, ни мертвый, никакой. Дурацких мятых птиц из рюкзака Мёрдок сжёг ещё там, в сторожке лесника, вместе с затрепанным Хоббитом и Оруэллом. Помнить не хочется. Стиви забивает эфир, отвлекает от мрачных мыслей, треплется о сексе, эта тема занимает его больше других. Один гондон в награду, в месяц, нет даже смысла искать подходящую девку. Ради одной-то ночи. Хотя девки есть и свою «дозу резинового счастья» Мёрдок тратит по назначению и не чувствует ничего, кроме чувства облегчения, когда разрядка всё же приходит. Ни-хре-на. Стиви считает, что нужно время, Мёрдок бухает и соглашается. Плюс еще один гондон за отбитую улицу и плюс еще одна ночь с сисястой Мэри из санчасти. Куда удачнее. А между ежемесячными премиальными дрочка в две руки или идти в пидарасы. Мёрдоку похуй как проводят время другие, но сам – нет. Может быть это только пока, секс все же отличный способ забить эмоции, физиология и пустой мозг после оргазма, никаких мыслей. Подъем – завтрак – служба – проверка в медчасти – ужин – дрочка и сон. Вязкие как болото дни и такая же каша в голове. На обед суп и жидкий как моча чай, от январского ветра стынут руки и Мёрдок греет их о жестяную кружку. Вот и вся радость от чая – горячий. Стиви курит и смотрит сочувственно. Мёрдоку снова хочется ему въебать. Со всей страстью. Мёрдок ненавидит жалость, ненавидит гребаное сочувствие, качание головами, жалостливые взгляды и эти сраные вопросы «как же так». Никак, блядь, никак, просто никак… Стиви – хренов пидарас, липнет, тянет, обнимает, Мёрдоку и душно в его заботе, и хочется хоть здесь на время снять эту гору с плеч, дать потаскать ее другому. Но каждое утро Мёрдок снова взваливает на себя этот груз и идет: стрелять, убивать, умирать, все равно. Он видит Лиама лишь спящим утром и спящим вечером, наверно, он хреновый брат, наверно, Арин была бы недовольна, а отец бы хмурился. Но как изменить вот эту данную им реальность, в которой жизнь дерьмо, а родители мертвы, Мёрдок не знает. Оставляет на подушке Лиама батончик «Марс», выданный в пайке, и уходит: стрелять, убивать, умирать… В феврале Мёрдока кроет. Он тонет в сраном дегте ночных кошмаров и бесконечно падает вниз. Просыпаясь, бродит по ледяным коридорам базы и курит одну за другой. Стиви мрачнеет, Лиам вздрагивает, когда встречается с ним взглядом, и от этого особенно тошно. Он не помнит и не хочет помнить, как он оказался в комнате Стиви. Почему так кружатся стены и какого хрена ему так хорошо. Стены хороводят вокруг него, кружатся в бешеном танго, а язык Стиви выписывает бесконечность на животе Мёрдока. И ему хорошо. От горячего рта на члене, от сильных рук везде и всюду. Завтра он спишет всё на тоску, кошмары и алкоголь, а сегодня похуй. Мёрдок глушит ощущения новой дозой спирта и кончает от гребаного языка в собственной заднице. Со Стиви он не разговаривает неделю, тот понимающе улыбается. И не лезет, в пару Мёрдоку ставят другого наводчика. А через семь дней и семь ночей бесконечной бездны, он с бутылкой виски оказывается на пороге комнаты Стиви. И ему снова похуй... Работать он продолжает с новым напарником, испытывая неловкость и мутный стыд за эти ночи. - Ты так сопьешься. Мёрдок скрипит зубами. - Может, попробуешь на трезвую голову? - Мне и так хорошо. Мёрдоку хочется закончить этот разговор, но он не может просто уйти или послать. Потому что февраль еще здесь, с кошмарами, ждет ночи. Стиви хмыкает. - А то я не вижу. Мёрдок пожимает плечами, он приходит не за удовольствием, а за спокойствием. Разница очевидна. - И все-таки... Стиви уходит, вместе с навязчивой заботой, Мёрдок чувствует – это третий долг. Отдавать до конца жизни. Мёрдок ненавидит долги. И выплачивает проценты – приходит трезвым, не зная, куда деть взгляд и собственные руки. Когда Стиви молча встает на четвереньки, Мёрдок знает, это четвертый, пятый и шестой заодно. Мёрдок не особо умелый любовник, от обжиманий с одноклассницами до постели с мужиком всего года два. Но он старается. А потом входит во вкус. В голове пустота и легкость, Мёрдок курит в потолок и ему больше не хочется думать, страдать, подыхать. Он не мог спасти родителей – и Мёрдок прощается и отпускает их. Отца, Арин, тетю Сивиллу, и семью О'Райли тоже. Последним, он отпускает Кирка. Не пытаясь больше безнадежно дотянуться до руки, принимая, что мелкого больше нет. И не будет. Откладывает воспоминания в дальний угол памяти, потому что хочет помнить. И только. Утром нет ни стыда, ни чувства гадливости, ничего, чистое спокойствие. К Стиви он больше не ходит, кажется, тот искренне огорчается. Лиам перестает прятаться, ходит в местную школу, пять человек и три стола, снова начал читать книжки и разговаривать. Мёрдок не может перестать беспокоиться, приглядывать и опекать. Но лучше так, чем очередная порция вязких кошмаров и пьяных визитов. Лиам, кажется, принимает это как должное, снова становится самим собой, почти таким же каким был когда-то в Сентфилде. Ложный стыд и всю эту шелуху про «мужчина не должен» Мёрдок выкидывает за ненадобностью. Быть снизу не его, а так, почему бы и нет. Польза очевидна, как и для всякого девятнадцатилетнего парня у которого сперма из ушей хлещет, приправленная чувством вины и громадным напряжением к тому же. Недостаток гондонов погубит мир, но мужские задницы его спасут. Женские, впрочем, тоже. Жизнь приходит в норму, весьма относительную и колченогую, но все же. Секс, выпивка и пострелять, скудный набор развлечений молодежи апокалиптичного мира. Мёрдок скучает, тащит в свою берлогу найденные при рейдах книги, притаскивает затрепанные карты и учит Лиама покеру. Мелочь удивительно талантливо блефует. На желания, Мёрдок, проигравший всю шоколадную пайку, больше не соглашается. Из здоровущей, найденной в одном из домов, книжки с репродукциями, Мёрдок выдирает листы с какой-то разноцветной мазней, вешает на серую стену. Книга сообщает, что это абстрактный экспрессионизм. Марк Ротко, Пит Мондриан, Барнет Ньюмен, Мёрдок заучивает рычащие имена и фамилии. На всякий случай. - Нихуево они там устраивались, а? Мёрдок машет рукой в сторону цветных пятен. - Размазал краску и уже картина. Не портрет какой или там яблоки в вазе, а вот абстрактный экспрессионизм, так-то. - Херня какая-то. Стиви картины не одобряет, но это лучше чем голые серые стены и крохотное окошко под потолком. - Если бы у меня был свой дом, я бы сделал его из стекла. Чтобы было много света. Мёрдок жмурится, представляя. - И понавешал бы этих вот, абстрактных. - Нахера? - А пусть будут. Не яблоки же вешать. Серые стены, яркие пятна, быстрый перепих между сменами, табачный дым и алкоголь – темные углы жизни Мёрдока МакАлистера. Какое уныние.