Великолепная война

      Мерджан проснулся с рассветом, как и всегда в Эндеруне. Годы, проведенные там, выработали привычку просыпаться в одно и то же время, независимо от того, насколько выспался и отдохнул. По-началу к этому было нелегко привыкнуть: их будили очень рано, отправляя умываться, одеваться, совершать намаз и завтракать; затем они занимались той черной работой, что присуща каждому дворцу, потом следовала учеба, занятия на улице, молитва, снова учеба, отдельные поручения старших, и заканчивалось все вечерним намазом, ужином и подготовкой ко сну. И в первое время Мерджан засыпал сразу, едва его голова касалась подушки, и спал крепко, пока с утра их не будил очень громкий и назойливый голос Миннияра-аги. Но прошло всего несколько месяцев, это стало чем-то привычным, и Мерджан засыпал уже не сразу, оставаясь на какое-то время наедине со своими мыслями, подводя своего рода итоги дня.       Мерджан открыл глаза, но все вокруг еще спали. Такой же мирный сон встретил его и когда он вернулся через полчаса, бодрый, собранный, готовый к новому дню, вознесший молитву Аллаху и благодарение султану. И это было уже чем-то удивительным. В Эндеруне их готовили служить династии в каком-либо качестве, и к тому, что тем, кому доведется попасть во дворец, особенно, во дворец султана, в сравнении с настоящей службой, Эндерун покажется раем. Для Мерджана, которого вчера освободили от любой работы, день казался сущим наказанием, а Эндерун и вправду раем, потому что от безделья он просто изнывал, но у него были надежды на сегодняшний день. Он полагал, что госпожа великодушно дала ему возможность отдохнуть и привыкнуть, понимая, что на следующий день его будет ждать слишком много всего, но утро пока нещадно разочаровывало. Мерджан направился на кухню, полагая, что там застанет старшего слугу, и по крайней мере сможет получить от него какое-то поручение, но подходя к кухне слышал лишь женский голос, и невольно замедлил шаг.       — Госпожа такой шум подняла, говорила, что какое ей дело до этого.       — До чего? — говорившую перебил незнакомый Мерджану глубокий мужской голос.       — Не знаю, меня же там не было. Но я думаю, что речь про новенького. Зейнеп вчера сказала, что он приехал с каким-то поручением к Лютфи-паше, но Шах-Султан сначала оставила его себе прислуживать за завтраком, а после велела Киразу поселить его во дворце.       — И что паша?       — Хм, ничего. Наверное, согласился с этим, раз оставался у госпожи, а Шах-Султан после просила свой полынный настой, — Мерджан вошел на кухню в тот момент, когда Гюльсерен — одна из личных служанок Шах-Султан — договорила, пожав плечами. Он не узнал ее по голосу, но сейчас, когда увидел ее, сразу вспомнил. Она ничуть не выглядела смущенной, хотя сам Мерджан ощущал некоторую неловкость, оттого, что стал свидетелем значимой части разговора. У него в мыслях не было подслушивать, но ходил он очень тихо, как их и учили, а потому о своем присутствии смог дать знать лишь в дверях, негромко постучав, хотя и не обязан был этого делать.       — Мерджан-ага, ты рано. Не спится на новом месте? — Гюльсерен встретила его дружелюбной улыбкой, оставшись сидеть на прежнем месте.       — Разве не полагается вставать в это время и приниматься за дела?       Его слова встретили таким дружным и искренним смехом, словно он рассказал очень смешную шутку. Но Мерджан оставался серьезен, и ждал пояснений, ничуть не изменившись в лице.       — Эти слова ты сказал Шах-Султан, что она решила тебя оставить? — вопрос задал худощавый мужчина, который ловко разделывал птицу, когда Мерджан только вошел.       — Это Шукран-ага, наш главный повар, — Гюльсерен поспешила представить говорившего, но в ее голосе все еще звучал смех, — Да, она была бы рада, если бы мы работали от рассвета до заката. Но Лютфи-паша проснется только через три часа, а Шах-Султан и того позже, поэтому и нам нужды вставать так рано нет.       Мерджан мнение Гюльсерен о нецелесообразности ранних подъемов не разделил, и очень быстро с вопросов о том, как обычно проходит завтрак госпожи, перешел к практической подготовке, и в какой-то момент пожалел, что не озаботился всем этим еще вчера, но ему и в голову не пришло, что все может быть настолько запущено. Шукран-ага охотно рассказывал о предпочтениях Шах-Султан, и о том, что он будет готовить для нее сегодня, пока Мерджан подбирал подходящую для этого посуду. Это, конечно, не должно было бы отнять много времени, но состояние многих вещей Мерджана коробило, и он отбраковывал тарелки со сколами или трещинами, счищал черноту с серебряных кувшинов и подносов, натирал до зеркального блеска бокалы, подбирал скатерть, которая бы гармонировала цветом с тем, что будет подано, и искал полотенца из более мягкой и впитывающей влагу ткани. И если первые два часа прошли лишь под снисходительные улыбки Гюльсерн и беззлобные шутки главного повара, позже, с момента, когда слуги начали просыпаться и неторопливо приступать к делам, любопытных и непонимающих взглядов стало слишком много. Их стало меньше лишь, когда Мерджан отправился в покои, где планировалось накрывать стол для Шах-Султан, но лишь потому, что в комнату мало кто заглядывал.       — Ты словно к приезду падишаха готовишься, — Зейнеп была второй личной служанкой госпожи, и оказалась единственной, кто составлял Мерджану компанию, хотя она совсем не рвалась к тому, чтобы, как и он, приводить помещение в какое-то идеальное состояние. По ее мнению все и так было в порядке, и она, как и Гюльсерен, лишь с улыбкой наблюдала за тем, как новенький старательно отмывает окна, заменяет чехлы больших подушек и пуфов, — зачем полировать стол, если он все равно будет накрыт скатертью?       — Шах-Султан — член династии, в ее окружении все должно быть так, словно в покоях падишаха, — с момента приезда в столицу, Мерджан только это и слышал, и впитал это утверждение как прописную истину, нерушимый постулат, но в этом дворце, кроме повара, похоже, его никто не разделял. Впрочем, для Мерджана это значения не имело, и его взгляда никак не меняло, он продолжал делать то, что считал правильным, хотя и в одиночку.       К собственному удивлению, Шах впервые спускалась к столу с некоторым замиранием сердца. Нельзя было сказать, что она нервничает, но доля смятения в ней была. Она так категорично отстаивала свое право оставить слугу при себе, что теперь задумывалась о том, а не погорячилась ли она, не переоценила ли его значимость. Да, он слишком хорошо навевал воспоминания о Манисе и тех временах, когда она была по-настоящему членом династии, но что это меняет? Она по-прежнему здесь, в этом дворце, и один слуга, даже очень способный, не в состоянии что-либо изменить, он сам подчинится негласным заведенным порядкам, и все, что ей будет напоминать о прошлом, это разве что его речь, которая едва ли изменится на просторечную со временем. И сейчас, спускаясь по лестнице, Шах-Хубан хмурилась, пытаясь понять, что это на нее вчера вдруг нашло. Лютфи говорил ей о том, что этого человека прислал султан Сулейман специально в помощь в рабочих делах, и юношу после этого ждет что-то более перспективное. Паша полагал, что через несколько лет его помощник вернется в столицу, сделается младшим советником и непременно вспомнит своего наставника. Шах так не думала. Любой, кто вернется в столицу, разом забудет всех тех, кто остался позади. А еще ей на самом деле было наплевать на все эти возможные перспективы. У нее было одно желание: оставить этого слугу при себе и снова ощущать себя частью династии. Но сейчас она сомневалась, что ощутит хоть что-то подобное. Она погорячилась, слишком была удивлена вчера, и пошла на поводу собственных эмоций, о чем теперь жалела. А ее сожаления почти всегда выражались в плохом настроении и срывах.       — Доброго утра, госпожа, — Мерджан встретил ее внизу у лестницы поклоном, а Шах-Хубан лишь смерила его презрительным взглядом и, недовольно поджав губы, прошла в комнату, но на пороге на несколько мгновений задержалась, обводя ее взглядом. Он вновь смог ее удивить. Никаких глобальных перемен не было, все было на тех же местах, что и всегда, но все это было иным, безупречным. Подавив удовлетворенную улыбку, госпожа проследовала к своему месту, и, опустившись на мягкие подушки, с изумлением задержала ладонь на ткани бархата. Все эти подушки и пуфы всегда были бархатными, но она отчетливо чувствовала разницу: сейчас эта ткань была приятнее на ощупь, что-то в ней было иным, но она не могла понять, что именно. Точно так же она бы никогда не подумала, что дело в том, что вымыты окна, но она явственно ощущала, что сегодня именно тот свет, что ей нравится, исчезла прежняя тусклость, которую она не могла объяснить, но которая ее безумно раздражала. Исчезла привычная брезгливость, и Шах кончиками пальцев прошлась по кромке скатерти, ободку тарелки, ножке бокала. Ее считали взбалмошной, изнеженной и капризной, она это прекрасна знала, но ей было наплевать на то, что о ней думают слуги. Их удел — служить, а не думать. И только сейчас, когда у нее и в самом деле не было замечаний, она сама для себя уяснила одну простую вещь: она не была капризной и требовательной, она лишь хотела, чтобы ее окружало то, что ей положено по статусу, и никак не меньше.       — Госпожа? Что-то не так? — его тихий голос вывел ее из задумчивости, и она подняла на него удивленный взгляд, а когда поняла, что уже какое-то время просто сидела, разглядывая приготовленный стол, мыслями находясь далеко в собственном прошлом, смущенно улыбнулась и отвела взгляд.       — Все так, — взгляд она на него больше не подняла, но протянула для омовения руки. Он снова вернул ее к ощущению того, кто она, и мысли о том, что она оставила его напрасно, разом испарились, хотя в душе все еще оставалось некоторое смятение. Словно в какой-то момент ее лишили статуса и сослали на край света на многие годы, а теперь вновь вернули ей привилегии, и это вызывало чувство скорби и триумфа одновременно.       Зейнеп-хатун вернулась в комнату с подносом горячего, который она принесла еще четверть часа назад, но Мерджан вернул ее на кухню вместе с подносом, возразив тем, что к моменту, когда Шах-Султан сядет за стол, все уже остынет. Зейнеп от этого осталось не в восторге, но, ограничившись тем, что высказала все, что об этом думает, все же вернула все на кухню, подчеркнув и то, что Шукрану-аге это понравится еще меньше, чем ей. Мерджан шагнул к ней, чтобы забрать у нее вновь принесенное горячее, но, взяв в руки поднос, едва его не выронил, ощутив, как в него что-то влетело.       — Ой! — Эсмахан спешила к столу, и завидев пышные бедра Зейнеп-хатун, собиралась обогнуть ее и усесться за стол раньше, чем та дойдет до него, чтобы не считалось опозданием, но за служанкой оказалось иное препятствие, которое девочка просто не ожидала встретить, потому что во время еды всегда прислуживал кто-то один. Эсмахан подняла взгляд и ей пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть на того, в кого она врезалась, и хотя слуга тут же склонился в почтительном поклоне, с такого близкого расстояния незнакомец казался таким невероятно высоким, что девочка даже потеряла дар речи и забыла, что она вообще здесь делает.       — Эсмахан, почему ты опаздываешь к столу? — наверное, она бы еще долго стояла, разглядывая нового слугу, если бы не голос матери. — Простите, мама, — убедительного оправдания у нее не было, поэтому маленькая султанша сложила перед собой руки и, виновато опустив взгляд, проследовала к столу, занимая свое место.       — Почему ты не сказала, что есть еще маленькая госпожа? — Мерджан ощущал жгучую досаду от того, что он это никак не предусмотрел, и что никто даже ни разу не заикнулся об этом, поэтому сейчас с негодованием, хоть и шепотом, выпалил свой вопрос Зейнеп.       — Ну. а какая разница? Это же всего лишь ребенок.       Для Мерджана этот ребенок был в первую очередь членом династии, а в Эндеруне приучили к тому, что династия — это почти святыня, и все в империи обязаны служить в первую очередь ей. Едва ли он мог это объяснить Зейнеп, тем более сейчас, поэтому, лишь отправил ее за дополнительными приборами для маленькой госпожи, благо, что подготовил он их на всякий случай с запасом, а сам вернулся к столу и свои прямым обязанностям. Эсмахан с охотой вновь рассказывала о вчерашнем дне, но во время омовения рук перевела немного настороженный взгляд на нового слугу. В том, что он новенький, Эсмахан была уверенна, потому что в отличие от матери знала каждого в этом дворце, исключая разве что бостанжи и поваров. И этот новенький оставлял невнятное впечатление: он был слишком высоким, пугающе мрачным и не таким, как все те, к кому она привыкла.       Эсмахан нахмурилась, когда ей стали вытирать руки. Она была уже достаточно взрослой, чтобы делать это самостоятельно, и всегда и делала, а сейчас было впечатление, что ее считают слишком маленькой для этого, но возмущаться в присутствии матери она не решилась. Вскоре перед ней поставили пустую тарелку, и она тут же перестала думать о том, что ее считают маленькой, потому что до этого именно с этими словами Зейнеп, Ханде или Гюльсерен подавали ей одно блюдце, а сейчас ей дали настоящую большую тарелку, да еще и точно такую же как у мамы. А после того, как мрачный слуга обратился к ней как к госпоже, Эсмахан и вовсе зарделась румянцем и расцвела в улыбке. Госпожой называли ее мать, а ее только Эсмахан-Султан или в лучшем случае маленькой султаншей. Ее настроение кардинально изменилось, и даже перспектива того, что после завтрака ей придется идти к учителю и заниматься несколько часов кряду, уже не омрачала, хотя до этого она всеми силами пыталась отсрочить этот момент, потому и на завтрак пришла позже, надеясь, что тогда и занятия начнутся хоть немного, но позже. Но настоящей госпоже ведь не пристало отлынивать от учебы, поэтому сейчас эта перспектива уже не казалась такой плохой, и когда трапеза подошла к концу, Эсмахан довольно бодро направилась к учителю, оставляя мать одну.       — Подготовьте мне карету, — голос Шах-Султан звучал, как и всегда требовательно, но перед тем, как покинуть комнату после завтарка, она задержалась возле слуги, склонившего в поклоне голову, и, помедлив добавила, — будешь меня сопровождать. После этих слов она отправилась к себе собираться. Ещё утром у нее не было никаких мыслей о том, чтобы взять этого слугу с собой, но он смог ее вновь приятно удивить, и теперь ей вовсе не хотелось отпускать его от себя, тем более, что сопровождающий ей необходим, и это могло стать неплохой проверкой других его качеств.       — Пойдем со мной, — карета остановилась там же, где останавливалась всегда, и с этого момента Шах-и-Хубан дальше шла одна, вопреки всем правилам, но до сегодняшнего дня это было единственным способом сохранить тайну того, с кем будет ее встреча. Хотелось верить, что новый слуга умеет держать язык за зубами, хотя, конечно, просить об этом она его не станет, а лишь посмотрит на результат. В случае, если Лютфи-паше станет известно об этой встрече, у нее есть убедительное объяснение всему, да и в этот раз не будет звучать ничего такого, поэтому она планировала оставить сопровождение при себе даже на время разговора.       — Госпожа, — Мерджан немного замешкался, потому что Шах-Султан уверенно удалялась от кареты, но никто не шагнул за ней следом, и он поспешил догнать ее, — стоит взять с собой охрану.       — Я беру с собой тебя, — по ее губам скользнула лёгкая усмешка, и она перевела короткий взгляд на слугу, — уверена, что ты сделаешь все, чтобы я была в безопасности.       — Несомненно, госпожа, — нахмурившись, он умолк, смирившись сразу с ее решением после этой лёгкой шпильки, хотя и не считал, что ей стоит ходить без надёжной охраны. Безусловно, он сделает все, что в его силах, чтобы защитить ее от любой возможной опасности, но он не хотел бы даже допускать вероятность того, что может что-то случиться, да и не вполне был уверен в собственных силах. Одно дело тренировки во дворе Эндеруна, и совсем другое — реальность, где на тебе лежит такая ответственность за именитую особу. Но спорить он не смел, и лишь покорно шел рядом с госпожой.       Шах прятала улыбку под темной вуалью, ей доставило некоторое удовольствие произнести это, но ещё большее удовлетворение было от его ответа. Слуги в Конье имели скверную привычку спорить и перечить ей, а он предпринял попытку соблюсти правила, но умолк после первого же намека на то, что ее решения не стоит оспаривать.       Шах очень по-свойски вошла в хорошо знакомую ей лавку тканей и сразу же поднялась на пустовавший второй этаж. Здесь проходил каждый ее разговор с Шахизаром-пашой, который держал ее в курсе дел в столице. Шах бдительно следила за всем, что происходило, терпеливо выжидая удобного момента, хоть порой ее и окутывало отчаянье, шептавшее, что ей никогда не покинуть этой провинции, никогда не вернуться к прежней жизни.       — Достопочтенная госпожа, иншалла, Вы в добром здравии? — паша явился немногим позже и с некоторым удивлением обнаружил, что в этот раз султанша была со слугой, впрочем, о его существовании он забыл практически сразу, потому что тот был совершенно неподвижен и никак не выдавал своего присутствия, отступив к стене в тень.       — Не нужно долгих речей паша, рассказывай о делах, — воспоминание о том, что собственный муж не смог воспользоваться благоприятным расположением падишаха, все ещё вызывало внутри гнев, поэтому слушать слова вежливости никакого желания не было, важны были лишь дела.       — Все по-прежнему, госпожа, никаких глобальных перемен нет, кроме того, что Повелитель планирует новый подход на восток после подписания мирного договора с австрийским герцогом, — паша довольно лаконично обрисовал ситуацию, но для Шах этого было вполне достаточно, она знала положение дел, как внутри империи, так и за ее пределами. И то, что брат планирует такой масштабный поход, было хорошей новостью. Ей нужно будет лишь вовремя напомнить о себе, написав письмо, чтобы султан Сулейман не забыл взять в этот поход и ее мужа. Она не особенно рассчитывала, что Лютфи-паша сможет обрисовыватькак-то отличиться и проявить себя, но в случае успешного завершения похода, будет хороший повод появиться в столице и тогда, вероятно, самой похлопотать о том, чтобы их семья там задержалась. Но неплохим вариантом будет и если паша не вернётся из похода, это полностью снимет оковы с ее рук, и откроет ей заветные двери свободы. Улыбаясь этим мыслям, Шах покидала место встречи, но, оказавшись на улице, остановилась.       — Как тебя зовут? — она редко задавала такой вопрос слугам, потому что их имена не имели для нее значения, но, наверное, стоило все же запомнить имя того, на кого возлагала некоторые надежды, и кто обошёлся ей некоторых усилий, чтобы оставить его при себе.       — Мерджан, госпожа.       — Мерджан, ты должен сделать для меня одну вещь.       — Ты теперь личный слуга Шах-Султан? Может, мне теперь стоит поселить тебя в комнате с Гюльсерен и Зейнеп? — Кираз-ага произнес это желчно, не скрывая язвительной улыбки, пряча за ней собственные тревоги, не дающие покоя весь последний месяц.       — Если ты сам не в состоянии решить, как тебе лучше поступить, обратись с этим вопросом к госпоже, — Мерджан предпочитал не вступать в перепалки, да и в разговоры в принципе, но некоторые выпады все же не мог игнорировать, понимая, что иначе это будет звучать вновь и вновь, и старший слуга не из тех, кому быстро надоедают однообразные шуточки и поддевки. Но продолжать дискуссию он не собирался, и с этими словами, мысленно воздав молитву Аллаху, покинул общий стол, закончив на этом ужин.       Мерджан появился во дворце случайно, но за месяц с небольшим умудрился каким-то образом заслужить расположение хозяйки дворца. Его положение было не вполне понятным: он исполнял личные поручения Шах-Султан, прислуживал ей во время трапез и вроде как не был в подчинении Кираза, хотя и от поручений при этом не отлынивал. И старшего слугу это вполне бы устраивало, хоть и настораживал сам факт того, что кто-то сумел получить благосклонность капризной и взбалмошной госпожи. Но было кое-что, что неизменно заставляло Кираз-агу нервничать: новенький слишком многое менял. Он не смел делать кому-либо замечаний о том, кто как должен работать, но сам слишком рьяно относился к своей службе, меняя или приводя в какой-то немыслимый и зачастую только ему и заметный идеальный порядок все то, что должно было попасть в руки или на глаза султанши. Более того, таково было его отношение и к Эсмахан и даже к Лютфи-паше, хотя последний никогда ни к чему не придирался и вообще ничего сверхъестественного не требовал, а Мерджан своими действиями негласно повышал планку для всех остальных и, конечно, это раздражало многих, и Кираза больше всех. Он совсем не горел желанием потерять свое место, а новенький по его мнению, явно подсиживал, только этим можно было объяснить такое ненормальное рвение к работе. По счастью, Мерджан не был душой компании, он был угрюм и молчалив, говорил в основном по делу, и дружбу вроде как ни с кем не водил. Разве что с Шукраном нашел общий язык. Да на первых порах обратил на себя внимание девушек, наперебой обсуждавших то, что он приехал из столицы из самого дворца падишаха, и должен был стать кем-то видным на службе у Лютфи-паши. Но вместо этого этот шайтан каким-то неведомым образом и по непонятной причине остался во дворце на службе у султанши. И какое-то время он оставался для девушек особенным, не таким, как все. Но Мерджан держался очень отстранёно от всех, поэтому интерес к нему вскоре пропал, оставшись у единиц, которые ещё рассчитывали на то, что тот обратит на них свое внимание. И это в большой степени развязывало Киразу руки. В последнюю неделю он старательно пытался насолить слишком прилежному слуге, то отправляя подготовленную посуду куда подальше, то заменяя приготовленные полотенца, но подобные мелкие пакости не имели почти никакого эффекта, потому что этот жуткий ифрит слишком хорошо уже освоился, у него всегда имелись какие-то запасные варианты, и навлечь на него гнев Шах-Султан так ни разу и не удалось. Не получилось даже вызвать какое-то ее видимое или слышимое неудовольствие. Напротив, она все больше и больше давала каких-то личных поручений и все реже отпускала Мерджана от себя. Стоило с ним покончить ещё раньше, но подумал об этом Кираз не сразу. Хотя какое-то время он пытался Мерджана отравить. Это было бы удобно, никто бы ничего и не заподозрил, потому что попал новенький во дворец слишком спонтанно, и стандартного осмотра лекарем не проходил, потому что какое-то время все полагали, что он тут очень ненадолго, а потом сам Кираз уже этого не допустил, чтобы отравление выглядело как болезнь, с которой к всеобщей досаде новенький приехал в этот дворец, вероятно, сам того не ведая. Но этот план не сработал: оказалось, что подмешать что-то в еду и питье задача не из простых, потому что Мерджан, в отличие от почти всех в этом дворце, питался строго дважды за сутки вместе со всеми за общим столом и ни разу не был замечен за какими-то неположенными перекусами. Пришлось идти на хитрость и действовать чужими руками. С ненавязчивой подачи Афият-хатун должна была угостить неугодного лукумом, который Кираз щедро сдобрил ядом. Но уловка сработала лишь на третий раз, да и то в итоге угощение этот проныра отдал Амине-хатун, так некстати появившейся рядом и встрявшей, куда не следовало. За это Аллах и лишил ее жизни, хотя, по мнению Кираза, все же таких мучений та не заслуживала, но считал это грехом на душе Мерджана, а не на своей. И все же Мерджан был угрозой не только для старшего слуги, а для всего дворца, для каждого, кто тут работал. Он был чужаком, которого нужно было если не изгнать, то устранить, и Кираз полагал, что пришло время радикальных методов. С последствиями он потом как-нибудь разберётся, но нужно было угрозу устранить сейчас, пока ещё не поздно, поэтому то, что Мерджан сбежал после ужина так скоро, было очень кстати, словно сам Аллах помогал Киразу сегодня.       Кираз-ага уже достаточное время наблюдал за новеньким, чтобы изучить некоторые его привычки. К большой удаче, этот человек был из тех, кто в свободное от поручений время имел некоторое расписание и крайне редко без серьезных причин менял последовательность действий, а значит, был предсказуем. Мерджан ушел с ужина раньше остальных, а это означало лишь то, что Киразу не придется его долго караулить, и вероятность того, что он попадется в это время кому-то на глаза была ничтожно мала. Весь план, родившийся в голове старшего слуги, был довольно прост и надежен, поэтом он даже почти не нервничал, направляясь в сторону своей комнаты. Все складывалось удачно, с ним никто не увязался, никто не видел, куда именно он пошел, и коридор был пуст, поэтому Кираз очень спокойно шагнул в темную нишу в стене дожидаться, когда его недруг покинет хамам. И долго ждать тоже не пришлось. Едва рослый слуга вышел из дверей, Кираз-ага шагнул из тени, и только сейчас сообразил, что идея подкрасться со спины и перерезать горло была хороша, но он не учел разницу в росте свою и этого исполина. Но это не было поводом остановиться, и на смену этой мысли пришла другая, даже более удачная, и Кираз был намерен довести дело до конца, поэтому он даже не остановился, когда то ли услышав его шаги, то ли почувствовав присутствие, Мерджан остановился и стал оборачиваться. Кираз только ускорился, сократив рывком разделявшее их небольшое расстояние и всадив нож куда-то не то в бок, не то в живот. Он собирался ударить еще несколько раз, но в дальнем конце коридора за поворотом послышались приближающиеся женские голоса. Не долго думая, Кираз схватил стоявшую рядом в качестве украшения каменную чашу, и огрел ей Мерджана по голове, чтобы тот не успел издать никаких привлекающих ненужное внимание звуков. Подхватив под руки разом обмякшее тело, Кираз спешно потащил его в направлении той темной ниши, откуда он вышел минутой ранее, и там замер. Как раз вовремя, потому что через несколько мгновений в коридор вышли довольно громко переговаривающиеся и хихикающие девушки. Они были увлечены своим разговором и прошли мимо, сворачивая к своей комнате. Когда шаги и звуки стихли, Кираз-ага вновь взял тело под руки и поволок в сторону черной лестницы, которой почти не пользовались, мысленно проклиная ту тяжесть, которую приходится тащить.       — Упокой Аллах твою душу, — тяжело выдохнув, Кираз немного отдышался, после чего, приложив еще одно финальное усилие, толкнул бессознательное тело лететь вниз по крутой лестнице. Пожалуй, если бы не нож в боку, можно было бы списать все на несчастный случай, но у Кираза уже был готов план того, кого и как он накажет, когда Шах-Султан потребует с него ответа за то, что ее любимчик покинул этот мир.