Поезд увозил людей всё дальше от Хогвартса.
Гарри сидел в пустом купе и безразлично смотрел в окно, не задерживая своё внимание на пейзажах, не следя за уже давно знакомым маршрутом.
Перед его взором мелькали поля и зелёные луга, но он не мог заставить себя сосредоточиться на всём этом. Глаза, уставшие и опухшие, уже давно перестали фокусироваться, и теперь даже в очках Поттер видел плохо.
Единственное, что он чувствовал — это боль. Из головы всё никак не выходил лающий смех и громкий немного хриплый, словно вечно простуженный — впрочем, возможно, так и было — голос.
Чувствовался призрачный запах алкоголя и табака, будто он всё ещё здесь — только руку протяни и наткнёшься на дорогую ткань его старинной одежды.
Перед глазами, перекрывая все красивые пейзажи Англии, стояла одна из немногих картин, которые он до сих пор мог видеть чётко — последняя улыбка уже улетающего в арку крёстного.
Погода, словно в насмешку, стояла солнечная. Она как будто смеясь над ним протягивала смесью слащавых, слишком знакомых, чтобы быть просто выдумкой уставшего разума, голосами: «Всем плевать».
Лучи летнего солнца мягко падали на всё вокруг него: на свободные места, на пустующий стол и на него самого. Они не оставляли ни одного хоть немного тёмного участка в купе. Не оставляли того, что ему действительно могло пусть чуть-чуть, но помочь. Свет свободно проникал сквозь незанавешенные окна и слепил глаза.
Тёплый, наверное, ветер бил в стекло, заставляя то слабо дребезжать, издавать такой ненужный сейчас для Гарри шум.
Смотри, Сохатик,
вот здесь было моё имя
Он не запомнил как выходил из поезда. Не запомнил как вытаскивал из вагона тяжёлый и неудобный сундук. Не запомнил, как и куда убрал мешающие и больше не помогающие очки. Не запомнил, как умудрился ни с кем не столкнуться. Он словно просто моргнул и очнулся уже возле выхода на маггловский вокзал.
На платформе Девять и три четверти было многолюдно. Толпа создавала гул и гам — люди кричали и бегали; и взрослые и дети искали своих, искали знакомые лица; одни тащили тяжёлые чемоданы и сундуки по неровному каменном полу, другие произносили заклинания и поднимали вещи в воздух.
Звуки накладывались одни на другие, и неизбежный шум бил по ушам. Он заставлял людей торопиться и шуметь ещё больше.
Звон, который всегда появлялся после слишком громких звуков, усиливался и постепенно начал полностью перекрывать все звуки.
Больше не было слышно ни смеха детей, радующихся долгожданной встрече с родителями, ни дребезжания багажа, ни низких голосов взрослых, тоже довольных, но зачем-то пытающихся держать себя в руках. Только звон, высокий, неприятный, но одинокий. Его ничего не прерывало. Его можно было, не соврав, назвать «полной тишиной».
Звон, ставший «тишиной» уже не был неприятным. Звон, ставший «тишиной» будто был его другом. Он помогал, он отрезал ненужное и противное, оставляя только себя, только «тишину».
Вернон, как и всегда, наверное, недовольно ворчал. Он, наверное, снова говорил о плохой родословной, снова сравнив его и магов с собаками, но Гарри не слышал ни единого слова. Звон перекрывал всё. Лишь лай и громкий смех из его воспоминаний звучали где-то на периферии сознания, не позволяя «тишине» окончательно и бесповоротно завладеть сознанием.
Браво, Джеймс!
Он не запомнил, как и когда сел в машину. Но юноша точно знал, что звон не прекращался ни на секунду. Он лишь немного утих, словно отойдя на пару шагов.
Вернон ехал быстро и как-то резко. Не как обычно. Обычно, когда они куда-то ехали, он вёл аккуратно. Петунии — а не в этом ли дело? — никогда не нравились ни опасная езда, ни что-либо ещё, что может быть хоть немного опасным.
«И разве не поэтому, — его и так не громкий голос, казался почти неслышным на фоне оглушающего звона в его сознании. —
Разве не поэтому её сейчас здесь нет?»
Машина внезапно затормозила. Не было слышно ни скрипа колёс, ни ругательств дяди — ничего. «Тишина» господствовала в его голове, делясь местом только с его тихим контральто и с практически беззвучным баритоном крёстного.
Представь,
как будет хорошо нам жить
вместе, только вдвоём
Серые пятна обивки передних сидений и асфальта за окном сливались в единое целое. Крохотное красное пятно на светофоре и размытые цвета мчавшихся мимо на огромной скорости машин сливались в сплошную серо-коричневую грязь, которая прекрасно подходила к его состоянию и дополняла звон «тишины».
На чистом, как и всё — кроме него самого, конечно — в семье Дурслей, стекле отражались воспалённый шрам и уставшие покрасневшие и сливающиеся с шоссе глаза. Его отражение мешало. Оно перекрывало вид улицы, на котором Гарри мог хоть как-нибудь сосредоточиться, отрешаясь от всего, что могло принести боль, и сосредотачиваясь на сером и звонящем мире.
Мире, в котором не было ненужных вещей. Там были только невероятно размытые, но необычайно радостные воспоминания из далёкого детства. Там звучали тихие голоса: мама пела колыбельную, а папа с Сириусом о чём-то почти неслышно спорили.
Мире, в котором не было ненужных ему людей. Не было Рона, говорящего с ним только о Квиддиче, как будто другого юноша недостоин. Не было Гермионы, всегда приносящей слишком много информации, из которой можно было спокойно выбрасывать половину. Не было профессоров Хогвартса, тех самых, что должны были их защищать, а в итоге прятались за его спиной, словно Лорд и пожиратели мешали спокойно жить только ему. Там не было никого, кроме его семьи.
Блохи достали!
Вернон снова со всей силы нажал на газ. Почему он двигается так резко? Разве ему не нужно быть аккуратным, чтобы ничего не случилось с Дадли? А, точно. Тут только Гарри, а он не тот, кого нельзя ранить, не тот, о ком нужно волноваться.
«А почему? — в глазах медленно темнело. —
Неужели я ничего не стою?»
Серый ранее мир постепенно потухал и становился чёрным, как мантии пожирателей. Покрасневшая и воспалённая кожа в отражении расплывалась, соединяясь с темнеющими миром и сознанием. Больше она не мешала наслаждаться его тёплым, наверное, миром в подсознании.
«Тишина» никуда не уходила. Будто лучший друг — единственный, кто навестил его после министерства. Звон заглушал все ненужные звуки. Он заглушал голоса незнакомцев, заставлял рёв моторов и визг тормозов проходить мимо него, не задевая мысли.
Голоса его семьи звучали всё неразборчивее. Он, наверное, просто засыпал.
«Я устал?»
Машина круто повернула, и Гарри упал на бок, с уже закрытыми не совсем по его воле глазами. Звон наконец-то начал затихать, всё ещё заглушая все ненужные и неприятные звуки, но больше не заставляя смех крёстного удаляться.
«Сон звучит хорошо».
На Тисовой улице за почти год ничего не изменилось. Его жизнь словно перевернулась, а в Суррее всё осталось таким же.
Всё те же домохозяйки всё о том же сплетничали и судачили. Всё так же ровно рос газон, одинаковый на всех лужайках. Всё так же тихо шипели и копошились маленькие змеи где-то в кустах, так горячо любимых Петунией роз.
А вот тут твоё имя, видишь?
Вернон снова ворчал. Его лицо раскраснелось, а усы встопорщились. Он, возможно, даже кричал, использовал всю мощь лёгких и голоса. «Тишина» не позволяла Гарри его слышать. Она больше не была непроницаемой, но всё ещё помогала.
— Выметайся! — дядя наверняка кричал, но до юноши доносится лишь шёпот. — И вещи свои ненормальные не забудь в чулане запереть!
Слабый, еле уловимый, кивок, по-видимому, ознаменовал конец всех разговоров до конца как минимум июля. Чувствовалось лето. Не хватало только шелеста листвы и топота кузена.
«Они скоро будут, — палочка привычно легла в руку и так же привычно спряталась в рукав рубашки. — Когда «тишина» уйдёт».
Когда всё, кроме отцовской мантии и альбома было убрано в его бывшую комнату, ему было сказано подниматься наверх и сидеть там. По крайней мере он так думал, ведь в голове всё ещё звенело, а эти слова говорили ему всегда.
Жизнь скучна без риска, Сохатик
Родственники ещё что-то говорили. Они пытались его то ли остановить, то ли поторопить. До него доносились неразборчивые звуки, на которые Гарри не обращал внимания. Начались обычные летние каникулы.
Петуния, наверное, снова, как и всегда, стала хлопотать на кухне, чтобы накормить своих любимых мужа и сына. Дадли, наверное, снова выпросить что-то перекусить до обеда. А Вернон, скорее всего, тихо бурча будет смотреть новости.
Словно только он один из всего Суррея изменился за год.
