Сожжённый мирт

Лето проходило мимо него.

Погода была слишком, до тошноты, хорошей. Ничего не было, кроме солнца и слабого-слабого, почти даже не ощущающегося ветра. Дневная, самая близкая к нему, звезда каждый день поднималась в зенит и вновь опускалась за горизонт. Она ярко светила и грела, даже жарила, заставляя леса за городом гореть, но всё равно не приносила нужного ему тепла, заставляя его тереть плечи и обнимать себя, пытаясь согреться. Горячие потоки воздуха надували только лишь жару и заставляли все облака немедленно уплывать, не позволяя им пролить и капли так сильно необходимого ему и засохшей уже земле дождя. Люди проходили мимо чужого для него дома или проходили к его двери, не обращая на него даже малейшего внимания. Они останавливались, когда разговаривали с дядей, тётей или кузеном — смотря к кому они пришли — и исчезали из поля зрения как минимум на день. Гарри почти всё прошедшее лето провел в саду. Он безмолвно сидел или лежал на траве, слушая тихие перешёптывания листвы над ним. Деревья словно на грани слышимости обсуждали что-то известное лишь им самим. «Хотя, возможно, — не раз думал он за прошедшие почти два месяца. — Я просто схожу с ума.» Изредка к нему подползали маленькие — вряд ли опасные, учитывая его второй курс — змейки. Они тихонько шипели, не нуждаясь в ответе или собеседнике, а просто так — разговаривая сами с собой. — Разсслеглисссь тут всссякиес, — вот и сейчас, крохотный полосатый змеёныш проползал мимо его головы, жалуясь горячему воздуху и какому-то змеиному Богу на свою тяжёлую жизнь. — А намсс их опползссай. Желания отвечать и в принципе говорить не было. Оно не появлялось уже давно. Гарри просто не видел смысла открывать рот, пытаться выдавить из себя какие-либо звуки. «Зачем? — спрашивал он самого себя не один раз. — Зачем, если меня всё равно не услышат?» Его не услышат, как не слышали в Хогвартсе, когда он просил о помощи. Его не услышат, как иногда он не слышит ничего сейчас, когда звенящая колоколами и болью «тишина» возвращается. Поттер встал с колючей, подстриженной им же яркой зелёной травы. Его волосы наверняка были всклокоченными и походили больше на гнездо, чем на адекватную причёску. Впрочем, Гарри, давно уже не смотревшемуся в зеркало, было глубоко всё равно, как он выглядит. Дверь, как обычно, тихо скрипнула. В обычные дни она бы привлекла к нему внимание родственников, но сегодня, когда его наконец оставили одного, она лишь несильно ударила звуком по его ушам, заставив парня поморщиться. «Тишина» постепенно снова возвращалась к нему, отвоёвывая своё законное пространство в его подсознании. Она забирала место у его не весёлых мыслей, успокаивая. Она понижала громкость контральто, успокаивая. Она, как и всегда, когда появлялась, приносила с собой голос крёстного, успокаивая вдвойне. «Тишина» стала за два месяца привычной частью жизни Гарри. Она привычно действовала, привычно неожиданно появлялась, привычно неожиданно исчезала. Она была частью привычной стабильности, окутавшей всю его жизнь. Тёплая вода, будто плевком, тонкими струями полилась из душа, шипя на него, словно змея из его прошлогодних кошмаров. Она билась об кафельную плитку, которой были выстланы все стены и пол. Мелкие прозрачные капли били по рукам, по лицу и шее. Они щекотали носоглотку, когда Гарри поднимал голову им навстречу. Они заставляли отросшие и оттого раздражающие волосы мокнуть и прилипать ко лбу, делая единственную хорошую вещь — закрывая ненавистную ему молнию. Грязная одежда неопрятной кучей лежала на кафельном полу ванной, но бинты, в некоторых местах пропитавшиеся кровью всё ещё были на нём, поддерживая его. Удерживая его тело от неминуемого без них разлёта по частям в разные стороны, словно от взрыва где-то внутри него. Они туго опоясывали его торс, скрывая отметины наказаний дяди и его сестры на спине, привычно сдавливая его грудь и привычно натирая подмышками. Они покрывали собой натёртые во время работы и письма пальцы, саднящие из-за отметок от отросших ногтей ладони и сбитые о серые бетонные стены его пустой комнаты костяшки. Они поднимались от запястий вверх к локтями, скрывая под собой тонкие, аккуратные, ничего не значащие для него и в принципе незначительные порезы. Они удерживали голеностоп, недавно непонятно как и где подвёрнутый, и теперь опухший и болящий. Снимать бинты под душем было больно, но не так сильно, как делать это насухую. Под действием воды коричневая корочка размокала, отпуская ткань и кожу, позволяя не отдирать повязки с мясом и кровью, а осторожно их снимать. Розовая вода стекала в слив, унося с собой грязь, но почему-то не забирая усталость Гарри. Он медленно моргал, помогая воде очистить его хотя бы снаружи мыльной рукой. Резкий неприятный запах давно уже стал для него привычным, и давно уже воспринимался им спокойно. «За пятнадцать лет, — он раздражённо убрал волосы всё ещё мыльными руками и сглотнул пропавшую в рот грязную, отвратительно пахнувшую жидкость, которую даже водой уже было сложно назвать. — Можно привыкнуть к чему угодно». Тонкие дрожащие пальцы на автомате потянулись к чужой полке. Привычными движениями Гарри достал нужную ему вещь и сжал в пальцах. Привычные алые капли скопились на кончиках отросших ногтей и невероятно тонком крае металлического лезвия. Изначально белые новые бинты серели из-за воды и краснели из-за свежей крови. Он уверенными, ставшими привычными, движениями обматывал ими нуждающиеся в лечении руки и опухшую ногу, прятал под ними спину, а вместе с ней грудь и живот. Кажущееся почему-то тёмным зеркало приковывало взгляд, но Гарри не мог заставить себя поднять глаза и посмотреть на себя. «Да и на что там смотреть, — успокаивал он сам себя. — Обычный подросток». Серебристая поверхность манила, заставляя его отвлекаться от мыслей, от «тишины» и низкого голоса Сириуса. Гарри наблюдал за замершим вслед за ним расплывчатым из-за его плохого зрения отражением. Оно не радовало. Тёмное гнездо волос небрежно и не аккуратно лежало на голове, занимая бóльшую часть ограниченного рамой зеркала поля зрения. Чёрные пакли зельевара казались на фоне этого безобразия укладкой от лучшего стилиста как минимум Лондона. Светлая кожа шеи и видимых частей лица и рук была покрыта бинтами. А если она оказывалась свободна от белой ткани, то на ней виднелись похожие на привычный, но в то же время причудливый узор расплывчатые пятна расцветших словно цветы в клумбах тёти синяков. Голос крёстного зазвучал громче, перекрывая контральто. Он заставлял что-то в груди вибрировать, будто сливаясь с хриплым баритоном. Сириус смеялся, его смех отдавался болью в руках и тихими, на грани слышимости мыслями, твердящими, что это всё вина Гарри, и сразу же заглушаемыми «тишиной». Голос крёстного звучал уверенно. Лучший друг его отца, тот, кто мог бы заменить ему отца, негромко говорил: «Все проблемы нужно встречать с гордо поднятой головой!» Он был похож на дедушку, который читал лекцию нерадивому внуку. «Вот только, — промелькнула тихая мысль в его голове. — Он даже до собственных детей не дожил, — внутренний голос, голос Гарри заглушался «тишиной», но всё равно продолжал давить на своего хозяина. — Не то что до внуков». Когда-то бывшее светло-голубым полотенце уже давно не было таким. Грязно-серая, не отстирывающаяся уже ткань, теперь к тому же промокшая, больше не напоминала яркое летнее небо, став похожей на замараный непонятно чем асфальт. Асфальт, словно вышедший из того июньского сна. Зеркало продолжало манить к себе, подкрепляя свой зов фразой Сириуса, призывающего своего крестника оторваться от созерцания махрового, но уже жёсткого и не пушистого полотенца и поднять наконец взгляд, посмотрев на своё лицо, взглянув в отражение собственных глаз. Фиолетовые и жёлтые, синие и зелёные пятна покрывали плечи и ключицы, заходили под повязки и скрывались на задней части шеи. Тонкие белёсые полосы заживших царапин сеткой покрывали кадык, напоминая Гарри о кошмарах, в которых он не мог дышать: в которых он задыхался от оставшегося после смерти Квиррелла пепла, в которых его душила Нагайна, в которых из-за крика в его лёгких заканчивался весь воздух. Потрескавшиеся из-за жары и отсутствия хоть какой-нибудь влаги, кроме душа, губы привычно саднили, кровоточили и щипали от воды и мыла. Щёки почему-то казались впалыми, словно он давно нормально не ел. Хотя, возможно, так и было — Гарри не помнил. Тёмные синяки под глазами выделялись на светлой коже, будто говорили ему пойти спать. Гарри знал, что давно уже нормально не спал, но это было слишком привычно, чтобы волноваться о такой мелочи. Посветлевшие и потерявший цвет глаза были непривычно безразличны. Они глядели на него постоянно меняющим размер и не желающим фокусироваться зрачком. Обычно яркие и словно искрящиеся от магии — что не раз говорили ему крестный, Ремус и другие взрослые — радужки, теперь стали светлым пыльным тротуаром. «Ладно, — подумал он, опустив голову, предпочитая смотреть на белую сверкающую раковину и грязно-серое полотенце, а не на себя. — Вряд ли так выглядят обычные подростки».