Сожжённый мирт

Они были одни, сколько себя помнили.

До их знакомства у них не было никого, кому можно было бы довериться, на кого можно было бы положиться. Люди обходили их стороной, и лишь они сами обращали внимание друг на друга не для того, чтобы использовать. Только одна военная из подразделения COMSUBIN, куда его перевели, узнав о том, что у него есть пламя, говорила со своим учеником как с человеком, а не как со странным, неправильно работающим оружием. Только один новичок в её отряде, быстро выросший и дослужившийся сначала до Tenente, затем до Maggiore, а потом и вовсе до Colonnello, видел в ней не военную машину, которая может только сражаться и убивать, а девушку и друга. Только один человек, являющийся убийцей из далёкой-далёкой Италии, до которой и добраться-то было почти невозможно, не называл его неправильным и противным, никому не нужным ветром. Только в его голосе слышались уважение и к его силе, и к личности. Они были рады, когда их наконец хоть кто-то признал. И именно поэтому они были так счастливы, когда их назвали сильнейшим, что с лёгкостью, практически не задумываясь, согласились на встречу и последовавший за ней контракт. Они были рады увидеть на той, самой первой встрече не просто знакомые, а приятно-знакомые лица. Они, умело скрывая свои мысли и чувства за барьером улыбок и серьёзности, с довольством представляли одних своих знакомых другим. Полковник, которого, по идее, там быть не должно было, рассказывал о невероятном каскадёре, выполняющем смертельные трюки. Девушка-командир знакомила всех с самим полковником и со странным человеком в капюшоне, описывая их достижения и неудачи, заставляя объекты разговора вскрикивать от раздражения. Наёмный убийца представил им всем сильного боевика, который — он говорил, что видел это сам — мог голыми руками, даже не используя пламя, уничтожить целую семью, вооружённую пистолетами, ружьями и пулемётами. Фигура с головы до ног, закутанная в свой плащ в свою очередь, лишь один раз пожаловавшись, что ей за это не заплатили, рассказывала о действительно гениальном учёном, который уже успел изобрести много чего интересного. Тот же, где-то в глубине души наслаждаясь встречей, несмотря на показную скуку, представлял новым знакомым сумасшедшего киллера, который мог, если его разозлить, убить любого, кто попадёт под горячую руку. Они были слишком спокойны, слишком беспечны. Они слишком расслабились рядом друг с другом, думая, что они наконец-то были не одни. Они были слишком глупы. Девушка, опоздавшая и пришедшая позже всех, им не нравилась. Она тоже пряталась за улыбкой, как и некоторые из них, но она не понимала их. Она не понимала никого из них. Она, смеясь, называла убийцу параноиком, как будто у него не было причин не доверять незнакомым людям. Она с жалостью обзывала каскадёра слабым гражданским, как будто он не был достоин хоть какого-то уважения. Она удивлённо переспрашивала тип пламени боевика, а потом сочувственно улыбалась и больше с ним не говорила, как будто он был просто ошибкой генетики и мог заразить остальных чем-нибудь. Она говорила, что они должны научиться работать все вместе, то ли не замечая, то ли игнорируя тот факт, что они уже умели это делать. Она говорила, что является их боссом, их Небом, заставляя их двигаться поближе друг к другу, поближе к знакомым чувствам и подальше от странной девушки. Она была единственной, с кем общался шаман, и потому только она знала, куда идти в тот, последний раз. И она отвела их туда. Она знала, что там будет. Она знала о том, зачем они были нужны шаману. Она знала всё, но не посчитала важным им хоть о чём-нибудь сообщить. Они могли бы сказать, что она предала их. Могли бы, но не стали. В конце концов, они никогда не доверяли ей. Ведь они всегда были одни, сколько себя помнили, и доверяли лишь себе и остальным, таким похожим на них самих. «А если нет доверия, — горько думал каждый из них, глядя на свои крохотные ручки и пустышку, у каждого своего цвета, намертво прикреплённую к шее. — То и предательство невозможно». — Ты хочешь сдохнуть?! — кричал на неё снайпер из COMSUBIN, теперь уже, видимо, бывший. Он кричал не просто так, и остальные, поддерживающие его и тоже начинающие ругаться и кричать, подтверждали это. Они злились на неё не за то, что она привела их к проклятию, вернее не только за это. Она беззастенчиво подошла к девушке-командиру, которую закрыл собой полковник, и пожалела её, ведь она, по её словам, стала «дефектным образцом». — Я всего лишь сказала правду, — тянула она, прячась за прозрачными слезами. — Что в этом плохого? Она вела себя слишком спокойно, как будто ничего не произошло, как будто они не превратились только что в крошечных младенцев. Она вела себя слишком вызывающе, как будто считала, что ни в чём не виновата, или знала, что они ничего не смогут ей сделать. — Вы не имеете права убивать друг друга, — подтверждал их мысли шаман, заставляя их рычать на их так называемое небо, которое никогда им не было, тоненькими детскими голосами. — Отныне вы аркобалено, — он казался одновременно уставшим и безразличным, вызывая диссонанс. — Хранители равновесия тринисетте. Девушка, которая, единственная из всех, не стала младенцем, зачем-то пыталась поговорить с шаманом. Она жаловалась на них, словно надеясь, что он, как нечто среднее между её отцом и принцем на белом коне, спасёт её от них. Зря надеялась — он просто проигнорировал все её слова, молча исчезнув в тумане. Он не спас её тогда так же, как не спас её от смерти немногим позже, так же, как не спас её дочь с ещё не рождённой внучкой. Он не спас её так же, как никогда не спасал никого из них. Он был беспристрастен, и именно поэтому они не злились на него, не ненавидели его. Он был беспристрастен, и именно поэтому они понимали, что проклятие не было просто его прихотью. Он был беспристрастен, и именно поэтому они сейчас, сидя на надгробиях тихого и пустого кладбища, спокойно слушали его. Пустышка, которая должна была быть оранжевой, в его руках была серой. Она не светилась, как те, что принадлежали им, и в целом выглядела мёртвой. Они не понимали, как можно оживить то, что уже умерло, но шаман говорил, что это возможно. — Где-то появилось небо, подходящее под проклятие лучше, — его голос как и тогда был уставшим, но казался менее безразличным. — И Равновесие избрало его вместо Арии, из-за чего она и умерла. Они молчали и переглядывались. Они ни за чем не прятались, находясь рядом с шаманом — просто не видели в этом смысла — а потому с лёгкостью могли видеть похожие, почти одинаковые чувства и эмоции, мелькающие на лицах. На их лицах появлялись удивление и даже лёгкий шок, за ними следовали раздражение и злость и, наконец, смирение. Они знали, что просто нет смысла пытаться спорить ни с Шахматноголовым, ни с, тем более, Равновесием, которое однажды уже выбрало Колонелло, вместо Лар. Они уже давно смирились со своей судьбой быть «одной из трёх ножек стола», и не пытались спорить и отбрыкиваться от своих обязанностей. — Сколько у нас есть времени? — глаз Реборна не было видно из-за тени, отбрасываемой полями его любимой федоры. — Не больше полугода, — шаман умело крутанул трость в руке и с негромким стуком поставил её на пол. — Система может продержаться без Неба аркобалено максимум, — он откинул назад голову, неслышно устало вздыхая. — До новолуния, переходящего из козерога в водолея. Они снова переглянулись. Шахматноголовый часто говорил странные фразы тогда, ещё до проклятия, но обычно он сразу же, словно проснувшись, пояснял свои слова. Сейчас же он молчал. — Двадцатое января, — тихий писклявый голос Вайпера звучал как и всегда после проклятия безучастно и устало. — Времени не так уж и мало, — начал он, протягивая руку, требуя плату за пояснение. — Но не факт, что достаточно, — продолжил за него Верде, протирая халатом стёкла очков. — У вас просто нет выбора, — шаман перекатывал трость на коленях, то ли пытаясь хоть немного расслабиться, то ли действуя вообще не задумываясь. — Даже я не знаю, что произойдёт, когда отведённое время закончится, — он резко выдохнул и поднялся с могильного камня, на котором сидел. — Я бы с удовольствием вам помог, — он будто бы сочувствующе взглянул на каждого из них. — Но мне нельзя надолго отвлекаться от Равновесия, иначе времени может стать ещё меньше. Они закрыли глаза и медленно дышали, успокаивая себя и своё бушующее от противоречивых эмоций пламя. Они снова и снова проносили в голове одну и ту же мысль, пытаясь дать себе хотя бы каплю, хотя бы искру надежды. «Может быть, — думали они, открыв глаза и посмотрев друг на друга, передавая взглядом и пламенем всю возможную поддержку. — Небо будет понимать нас».