Сожжённый мирт

Они ощущали то почти забытое чувство.

Оно посещало аркобалено каждый раз, когда они знакомились друг с другом, каждый раз, когда они впервые говорили друг с другом. Оно было их собственным довольно странным эквивалентом любви с первого взгляда — эдакой привязанностью с самого первого сказанного слова. Верде, как и всем сильнейшим нравилось это односмысленное и понятное с первого раза — хотя он и не знал, почему — ощущение. Оно означало, что перед кем-то из «I prescelti sette» члены семьи. Не больше и не меньше. Странное чувство, так нравившееся всем им, не появлялось уже очень долго. Последний раз «привязанность с первого слова» появилась почти сорок лет назад на первом собрании будущих аркобалено, и с тех самых пор никто из них больше не ощущал странное, но всё же приятное чувство. Гроза видел, что проклятые не совсем понимали, что именно думали по этому поводу. Его собственные чувства двоились, и он никак не мог в них разобраться, будучи не слишком социально адаптированным, если говорить мягко. С одной стороны, ему было несколько грустно — хотя, возможно, это слово не совсем подходило — оттого, что они были только всемером в этом огромном мире и только всемером стояли против этого самого мира. С другой — аркобалено был рад, что больше никого, кроме знакомых ему — родных, прикипевших уже друг к другу — людей в их небольшой семье не было. Голос неба, вызвавшего это практически забытое ощущение, сочился усталостью и едкой горечью. Микан то говорил ровно, показывая им всем одну из причин, почему никто никогда не сомневался в его исключительности. То срывался в какие-то дебри подробностей, ощущений и своих мыслей, напоминая своим слушателям о своём возрасте. Восьмой член Избранной семёрки рассказал о другом мире — третьем уже после гражданского и подпольного, о которых Второй да Винчи уже знал — в котором ему «посчастливилось» очутиться. Он вкратце объяснил особенности этого мира — как наверняка сделали Фонг и Вайпер, когда рассказывали о мафии — и ушёл в личную историю. — Я знаю, что это глупо, — пояснил подросток, увидев, видимо, недоумевающие взгляды своих хранителей. — Но я не могу не доверять вам. — Почему? — не удержался от вопроса Реборн. Он всё ещё выглядел недоверчиво, несмотря на знакомое чувство, и всё ещё казался слегка взбудораженным, как будто до сих пор не отошёл от образования связи или того, что произошло в тот момент, когда он посмотрел в чужие глаза. — Во-первых, из-за связи, — улыбнулся Микан, накручивая цепочку от пустышки на палец. — Во-вторых, мне вас предсказали, — он что-то задумчиво промычал, заметив отвращение сильнейших, и продолжил. — А в-третьих, из-за странного чувства, которое говорит, что вы семья. Учёный нахмурился, не понимая, что сейчас чувствует. Небо, которому он — да, вопреки самому себе; да, несмотря на ощущение семьи — не до конца ещё доверял, казалось, чувствовал то же, что и они. Подросток улыбался, говоря о том, что делил со старшими членами «I prescelti sette». А его пламя мягко сияло в комнате, прогревало узы и в очередной раз просило: «Доверьтесь», — в очередной раз твердило: «Вам никто не навредит». Янтарное тепло в очередной раз удивлялось, сочувственно проводя горячей рукой по зелёным волосам Верде — и, скорее всего, касаясь остальных — и спрашивало, не требуя ответа: «Что же с вами произошло, что вы не верите никому, кроме друг друга?» Поттер — как представился новый аркобалено — рассказывал о завязке своей странной истории. Биография Микан была безумной даже для проклятых, привыкших к ненормальности мафии; и даже для Волшебного мира, который после короткого объяснения стал синонимом странности. «Джеймс, Лили, их маленький ребёнок, война… — подвёл итог куска рассказа Верде. — А тут ещё и пророчество это, — он тяжело вздохнул, потирая переносицу. — Уже звучит, как начало какого-то плохого фэнтези». Небо рассказывало своим хранителям фантастическую сложновообразимую сказку, основой которой были магия и насилие, в которой присутствовало много политики и просто несметное количество пренебрежения и манипуляций. Эта история была настолько отвратительной и настолько не подходила подростку, которому не было даже семнадцати, что и рассказчик и все его слушатели изредка немного нервно смеялись. — Подожди-подожди, кора, — вмешался Колонелло в какой-то момент. — Тебя укусил василиск? — Рептилия, которая убивает одним взглядом, — подхватил ураган, как знаток мифологий. — И, по-видимому, обладает очень сильным ядом? — Ну да, — кивнул Поттер и показал на едва заметное на фоне многочисленных шрамов светлое округлое пятно. — Вот сюда. — И тебя даже к медику не отправили? — спросила Лар, и её вера в людей, похоже, пробила очередное дно. — А всех остальных детей оставили в больничном крыле? — Ну да, — Микан спохватился и едва не подпрыгнул. — Но сразу после укуса феникс поплакал на мою рану — попытался он успокоить проклятых. — Слезы феникса — одно из самых мощных целебных средств в Волшебном мире, — небо усмехнулось немного горько, но всё же весело. — Я называю это удачей Поттера. Сильнейшие слушали внимательно, впитывая новую информацию, как губки, понимая, что она им определённо понадобится. Они задавали вопросы насчёт терминов, или ситуаций, причины и последствия которых подросток не пояснял, забываясь иногда и ограничиваясь только коротким: «Ну, вы поняли». Верде задавался вопросом, не так ли чувствовали себя нормальные — не такие, какими в детстве были они — гражданские, когда сталкивались с мафиозной культурой. Не так ли чувствовал себя сам Микан, когда ему объясняли, куда он случайно вляпался лишь из-за того, что в нём появился ярко-оранжевый огонь? Голос неба звучал невероятно устало, но он не прерывался ни на минуту, словно желая наконец-то рассказать хоть кому-нибудь какой ужас творился в его жизни, и в какой кошмар она в итоге превратилась. Ему, казалось, было плевать на то, чем его слушатели зарабатывали себе на жизнь. Ему, казалось, было всё равно на то, что «кто-нибудь», которым он решился рассказать обо всём — заядлые преступники. Объяснение подростка было похоже на ускоренный курс по волшебству для незнавших о нём или забывших из-за отсутствия напоминаний. Он говорил простым языком, старался пояснять всё, что было непонятно членам «I prescelti sette», и — гроза был в этом практически уверен — ничего не скрывал. Поттер рассказал своим хранителям о школьных годах; о том, как его, совсем юного, унижали, сравнивая с убийцей его родителей, и превозносили, называя Избранным; о том, как ставки росли, а опасность для его жизни неуклонно возрастала. Первый курс, второй, третий — история жизни Микан развивалась и приобретала всё более тёмные и всё более печальные оттенки. Точно в краску — изначально красивую и светлую — добавляли всё больше и больше чёрного. Только три человека: Луна, Джордж и Фред, являлись неизменно яркими пятнами в этой не особенно приятной истории. В последнее время же только эти трое и домашние эльфы — это было даже смешно — оставались рядом с небом. — Вот такая вот история, — закончил свой рассказ подросток. — Вы верите мне? — Моё небо, — взяли слово Мармон, как одни из самых адекватных и спокойных в семье. — Конечно, мы тебе верим. — Ты же поверил нам, — усмехнулся Скалл, сняв на секунду громкую и блестящую маску. — Когда мы рассказали про пламя. — Да и, — подхватил Второй да Винчи, взъерошив свои волосы. — Тебе попросту нет смысла врать нам. Поттер ярко улыбнулся. Его глаза словно по велению волшебства — хотя, скорее всего, так и было — свернули янтарём и стали изумрудными. Он на секунду неуверенно нахмурился, но, встряхнув головой, будто набрался храбрости. — Я могу позвать моих эльфов, — Микан вопросительно посмотрел на своих хранителей и по-птичьи наклонил голову. — Чтобы переместиться домой? — Было бы неплохо увидеть кого-то из твоих близких, — улыбнулся ураган и кивнул. — Только подожди пару минут, — он спрятал ладони в рукавах и прошествовал к двери. — Я разберусь с документами. Пустышки ярко светились и едва уловимо, на грани жужжали. Они подстраивались под пульс своих хозяев, синхронизировались друг с другом и вели себя так, словно были почти живыми. Пламя, витающее в комнате, радостно урчало, смешиваясь и создавая невидимую глазам, но прекрасно ощущаемую радугу, в которой было два синих, и в которой царило тепло. — Я могу? — спросило небо через четыре минуты, когда Око Бури вернулся в палату. — Да, Моё небо. — Кричер, — твёрдо произнёс подросток, и в воздухе прозвучал негромкий хлопок. — Добби, — продолжил он, и вновь хлопок. — Винки, — Поттер улыбнулся, когда третий хлопок раздался в комнате.