В одном из самых надёжно укрытых залов великого государства народа Дурина, да-да, речь пойдёт именно о Одинокой горе, на жесткой деревянной лавке с трубкой в руках, нервно оглядываясь по сторонам, восседал волшебник. Оглядывался он нервно, ибо находился в библиотеке, а место это, мягко говоря, не располагает к раскуриванию табака и щелчкам огнива, а грубо говоря, в великом вместилище книг просто напросто запрещено было курить, и старый хитрец знал об этом, вот и нервничал, явно не желая быть пойманным с поличным, но и от трубки отказаться не мог: слишком явственно сердце старца предчувствовало беду.
Да и сидел наш маг вовсе не просто так, бока просиживая, — Гэндальф занимался тем, что любил делать превыше всего, а именно: думал и наблюдал, наблюдал и думал, а потом думал ещё раз — чтобы наверняка. И не спешил с кем-либо делиться своими мыслями, коих, надо признать, в голове волшебника было, что книжных страниц в этой самой библиотеке.
Вот уже неделя прошла с того первого дня, когда Трор проводил своего нежданного гостя в святую святых Эребора. Признаться честно, как только волшебник зашёл в огромную пещеру, он не смог удержать восхищенного возгласа. Потрясающая зала с высокими сводчатыми потолками, где температуру и влажность легко можно было контролировать была просто идеальным местом для хранения старинных фолиантов. Вся сплошь испещрённая высокими каменными стеллажами, вытесанными казалось прямо в момент создания зала из его недр, пещера была разделена на два уровня: на первом хранились многочисленные полки с книгами. Количество их было столь велико, что имей даже эльфийскую бесконечно долгую жизнь, вряд ли сможешь все перечесть. Над этим огромным комплексом вздымались воздушные аркады и горбатые мостики, соединённые между собой небольшими островками, на которых возвышались многоярусные стеллажи, заваленные разнообразными свитками и письменами. Снизу островки подпирались массивными резными колоннами, на каждой из которых значилась гномья руна, обозначающая название секции.
Освещалось все это великолепие множеством факелов, а также довольно причудливой системой огромных зеркал, которые регулируясь и подстраиваясь, отражали друг от друга лучи света, проникающие сюда через воздушную шахту, вывод которой был почти у самой вершины Одинокой горы.
Стены зала были украшены многочисленными огромными гобеленами. Гендальф успел хорошенько рассмотреть лишь один, когда был окликнут спешно семенящим в сторону главного библиотекаря подгорным королём, и на нем было изображено прекрасное древо почти во всю высоту зала, корнями своими уходящее к имени Дурина Бессмертного, а ветвистую крону венчали имена Трора и Траина с одной стороны, и Грора с Наром — с другой. Верхняя часть гобелена была не завершена: все ещё оставаясь на тканной раме последний ряд ниток был зажат, а петли не закрыты, что говорило о том, что полотно из поколения в поколение дополняется новыми именами потомков величайшего из всех гномов Арды. В общем все в этом огромном помещение как нельзя лучше отражало характер гномов: сдержанность и монументальность.
Несмотря на многочисленность хранящихся здесь знаний, очень быстро волшебника проводили к секциям, содержащим информацию о древних проклятиях. И на протяжении последней недели маг основательно в ней закопался. Он выходил из библиотеки только чтобы отобедать, поспать или проведать подгорную королеву, но и этого было достаточно, чтобы собрать немало наблюдений, которые как раз в данную минуту и обдумывал маг, затягиваясь своей любимой трубкой и выпуская ртом дымовые колечки.
Пожалуй, первое, что бросилось Гэндальфу в глаза практически сразу по прибытию в Эребор, это явные холодность и отстранённость, царившие между венценосными супругами, несмотря на столь деликатное положение королевы. Пожалуй, каждый в Средиземье знал, что в рядах кхазад женщин было значительно меньше, чем мужчин, а посему берегли их пуще любых сокровищ и почитали, подобно великим божествам. Всякий женатый гном считался априори счастливчиком, так как гномок просто напросто на всех не хватало, а смешанные отношения между гномами и представителями других расс, чаще всего с родом людским, не поощрялись и редко заканчивались чем-либо более серьезным, нежели кратковременные интрижки. Поэтому столь удивительным показалось волшебнику то безразличное спокойствие по отношению к супруге, что улавливалось периодически в глазах Трора. Последний раз Гэндальф бывал в Эреборе во времена помолвки наследника престола, Траина, не долее трех лет назад, и тогда между супругами царили любовь и благоговейный трепет. Что же могло послужить причиной охлаждения между однолюбами-кхазад? И бывало ли вообще в истории гномов нечто подобное: на своём веку маг не мог припомнить ни одного случая разрыва у данного народа, помимо как смерти одного из супругов, и то, в подобных случаях, второй, как правило, оставался вдовым до конца своих дней. И тут такое! Судя по тому, что Гуда была на шестом месяце, ещё пол года тому, между королём и королевой все было в порядке. Что могло измениться за это столь непродолжительное время, а главное, не замешана ли во всей этой ситуации одна хорошо известная волшебнику остроухая красавица? Сердце Гэндальфа чувствовало, что здесь явно не обошлось без неё. Это, к сожалению, подтверждал и тот искрящийся неподдельным интересом взгляд, проскальзывающий на лице Короля-под-горой всякий раз, стоило зайти речи о эллет.
Второе, но не по значению, наблюдение мага тоже было не особенно приятным: периодически он замечал за Трором довольно странную и совершенно не свойственную королю задумчивость. Он словно бы вёл в своей голове многочисленные диалоги, иногда погружаясь в свои мысли настолько глубоко, что выпадал из реальности и не отзывался на оклики. Помимо этого, до пленения громогласный и лёгкий на подъем да любящий хмельные пирушки гном словно бы переродился, аки феникс, возрождающийся из пепла: Трор перестал устраивать шумные посиделки, не проявлял былого интереса к охоте, не злоупотреблял крепкими напитками и явно предпочитал некогда весёлым компаниям спокойствие и уединение. Ну и нельзя было не заметить, что в свободное от государственных дел время гнома почти всегда можно было обнаружить в Авен Арман, что тоже наводило на определенные мыслишки касательно причин возникновения той пропасти, что разделяла царственных супругов.
Все эти подозрительные перемены, сколько бы маг ни ломал над ними голову, наводили его только на одну думу: а не могло ли случиться так, что разум короля помутился, или, того хуже-был порабощен? И если это все-таки случилось, то кто стал первопричиной и с какими намерениями?
Могла ли Сириэн случайно коснуться гнома и не заметить этого? Предположение сие казалось безумным, ибо за месяц совместного проживания бок о бок, уж наверняка она сама или Беорн заметили бы неладное. Хотя, не было никакой достоверной информации о том, как влияет проклятье желанной девы на кхазад, на других народах оно оставляло тонкую примесь, подобно темному шлейфу, преследующую своих жертв, не заметить которую опытному глазу волшебника было невозможно, а за Трором ничего подобного не витало. Но и отметать подобный вариант вот так однозначно было нельзя. А уж о том, чтобы эллет специально поработила гномьего короля и речи быть не могло, уж что-что, а за это Гэндальф был готов ручаться да хоть своим посохом.
Было у мага еще одно предположение касательно возможного вредителя, даже более ужасное, чем первое: могло ли случиться так, что некромант из Дол Гулдура просочился в разум Трора? Насколько силён был этот темный маг и что скрывалось за его личиной: был ли он заигравшимся с темной магией человеком, или возможно кто-то из бессмертных детей Илуватара ступил на скользкий путь кромешного мрака? А главное, какие цели мог преследовать колдун? На все эти вопросы у Гэндальфа ответов не было.
Поэтому сидя в своём укромном убежище волшебник все больше хмурил брови да глубже затягивался из трубки. Было ещё кое-что, что заставляло сердце мага содрогаться от нехорошего предчувствия: Гэндальф столько лет мечтал заполучить доступ к великим знаниям, хранящимся у гномов, что совсем позабыл одну простую инстину: меньше знаешь — крепче спишь. И как раз это выражение как нельзя хорошо отражало все душевные метания старца. Нет, на своем веку он поведал более чем достаточно таких вещей, от которых в жилах стыла кровь, и уже порядком надеялся, что удивить его дальше просто некуда, однако, нет предела совершенству.
В попытке найти ответы на многочисленные вопросы о сущности желанных дев, он книга за книгой изучал темномагические трактаты, восходящие ещё к тем временам, когда Моргот Бауглир исказил из своей гордыни и эгоизма замысел Эру. И те вещи, что он находил там, заставляли шевелиться длинные седые пряди на голове старого мага. Пару раз у Гэндальфа даже мелькала мысль о том, чтобы уничтожить некоторые трактаты: слишком великое и опасное знание они хранили.
Однако поиски его не были бесплодными: первое упоминание желанных дев относилось ко временам Первой эпохи.
Первой несчастной, обреченной на эту ужасную участь, была прекрасная эллет по имени Кэрридвен. Говорят, дева эта была настолько красива, что за всю историю Арды уступала разве что самой великой Лютиэн. И так уж видимо было написано на роду красавицы, что одна случайная встреча роковым образом изменила всю ее дальнейшую жизнь. Конкретно не упоминалось при каких обстоятельствах, но ее повстречал Моргот и жажда обладания так возгорелась в нем, что не раздумывая он похитил деву из отчего дома. Веками пытался добиться ее расположения великий Валар, но все было тщетно: дева желала любви, которой не было места в его чёрном сердце. В попытке доказать глубину своих чувств Моргот, несмотря на все ее протесты, пообещал ей выкрась сильмарили и сделал это. Но чистая душой дева не польстилась на добытый кровопролитием дар и попросила в качестве доказательств его чувств отпустить ее на свободу. Обиженный на судьбу за второй отказ избранной им спутницы (первой была великая Валар Варда Элентари) Моргот согласился с предложением Кэрридвен, но уже тогда разум его был извращен настолько, что отпуская, он наложил на деву проклятье: быть такой же желанной каждому мужчине, что коснётся ее, насколько желанна она для него. Чтобы не знала покоя она на свободе ни днём, ни ночью, чтобы оковы проклятья стали для неё страшнее той высокой башни, в которую он некогда заточил ее. Раз она не пожелала принять его чувства таковыми, какие они были, то не видать ей никаких иных, кроме как наглого и грязного вожделения, изворачивающего наизнанку не только ее душу, но и души несчастных, что падут ее жертвами. Чтобы предложенное им, Морготом, чувство показалось деве настоящим даром в сравнении с тем, что окружало ее вокруг. А чтобы дева не могла ускользнуть от него даже после смерти, пытаясь скрыться в чертогах Мандоса, Моргот извратил всю ее сущность — он проклял саму ее смерть, чтобы в случае таковой дева стала бесплотным подобием умертвия, призраком, подвластным его темной воле. «
Совсем как назгулы, мелькнуло понимание в глазах Гэндальфа».
Ужаснувшийся такому вероломству и извращенному деянию Мандос рассказал о жестоком вмешательстве в сущность Перворождённой другим Валар. Вместе они пытались снять с Кэрридвен проклятье, но ничего не вышло. И тогда Валар постарались противопоставить на чашу весов в пользу девы великий дар укрощения стихии огня, надеясь, что он поможет ей в страшной борьбе с Морготом за свободу.
К сожалению, о дальнейшей судьбе Кэрридвен ничего не говорилось. Было только небольшое примечание, что ещё одну желанную деву создал Ангмарский король-колдун, но ни имени, ни обстоятельств ее жизни известно не было. Говорилось лишь, что и ее Валар одарили своей милостью, предоставив ей контроль над ветрами. «
Уж не наша ли это Сириэн, думалось волшебнику, однако Гэндальф никогда не замечал за эллет способности управлять воздушными потоками, если только она не скрывала таковой дар даже от него».
Более, к сожалению, ничего путного по интересующему его вопросу в разделе проклятий волшебник для себя не нашёл, о чем, однако, не торопился сообщать Трору: уж очень хотелось продолжать свои изыскания. Поэтому день за днём, незаметно для окружающих, Гэндальф отдалялся от выданных ему в вотчину стеллажей и полок, пока взгляд его не задержался на древних дневниках великих эльфийских владык. Здесь были и летописи, к которым приложили свою длань Элу Тингол, Олвэ, Эльмо и даже личные записи Лутиэн. Без сомнения, эти великие манускрипты попали в руки кхазад в результате разорения Дориата. Но было среди них ещё кое-что: как раз в тот момент, когда волшебник уже собирался было взять обширный томик с именем Элу Тингола, как из него выпала небольшая обитая сиреневой, местами истлевшей от времени тканью, книжица, на которой красивым, украшенным многочисленными вензелями почерком серебряными чернилами было выведено «Мелиан».
Гэндальф впервые за свою долгую жизнь не поверил своим глазам: неужели это действительно та самая великая майа, супруга короля Элу Тингола? Искушение хотя бы коснуться рукой предмета, что ранее держала она, было столь велико для волшебника, что противиться ему было выше его сил. И хотя, сначала старец переживал, насколько он достоен заглянуть в столь личные письмена, мысли эти быстро были перекрыты убеждением, мол «
это исключительно научный интерес во благо Средиземья» и «
вряд ли некто столь одаренный и могущественный, как она, стал бы писать о чем-то несущественном». Да и в конце концов он всегда мог прервать чтение и вернуть дневник на место.
И вот уж где волшебник совершенно не ожидал найти ответы на свои многочисленные вопросы, так это в сей тоненькой книжице. Судя по всему, великая майа не только видела, но и была весьма близко знакома с одной из желанных дев. Из ее записей он узнал, что все бедняжки вместе с проклятьем приобретали ярко-желтые глаза, которые с количеством пережитых душевных мучений становились темнее, переходя сначала к ореховому, затем к коричневому и затем к чёрному цвету. И чем темнее становился цвет глаз, тем большую ментальную связь получал колдун с девой, умасливая сладкими речами и уговаривая ее вернуться к нему. Если же боль и ужас в душе несчастной переходили все мыслимые и немыслимые границы, дух ее покидал тело и навеки становился рабом темной воли хозяина. Пожалуй, в этом была единственная хорошая новость для Гэндальфа: глаза Сириэн были скорее цвета янтаря, ближе к ореховому дереву, нежели темно-коричневые или чёрные, а значит у него было в запасе ещё достаточно времени, чтобы вмешаться в ее судьбу.
Также в мемуарах упоминалось о некоем состоянии под названием «
жатва», описывалось оно как высшая мера отчаяния, до которой была доведена дева. Так как связь с тёмным волшебником была двусторонней, несчастная могла на не указанное по продолжительности время позаимствовать часть его силы, что делало деву практически неуязвимой. Однако, лишало всех чувств, эмоций и памяти, в результате чего дева могла навредить в своём приступе даже родным и близким, попадись они под ее горячую руку.
Жатва была очень опасна не только для окружающих, но и для самой девы: чем чаще она прибегала к данной связи, тем прочнее становились ее узы с колдуном, истончая ее телесную оболочку и приближая момент становления призраком. Отличить данное состояние можно было полностью поглощенными чернотой глазами.
Помимо всей перечисленной информации Гэндальф также узнал, что все желанные девы принадлежали к перворождённым: ни людские, ни гномьи женщины не удостаивались подобной «чести». Однако сути это не меняло. Волшебник и раньше, видя, какую непосильную ношу несла на своих плечах Сириэн, считал ее участь самой ужасной темной меткой в Арде, но то, о чем он уже прочитал, заставляло видавшего виды мага содрогнуться от ужаса, а ведь он ещё даже не дочитал дневник до конца, временно отложив его, чтобы устроить себе небольшой перекур.
Впервые в жизни Гэндальф Серый сталкивался с такой необычной проблемой: перед ним лежала книга, хранящая ответы на многие из его вопросов, вот только читать ее дальше маг откровенно говоря побаивался: слишком много тьмы было описано этим прекрасным почерком на древних ветхих страницах. И стоило только волшебнику допускать свои последние спасительные колечки, убрать трубку, да приступить к дальнейшему изучению рукописи, как он был бесцеремонно прерван появлением Трора:
-
Таркун, ты сидишь тут уже почти неделю, да все помалкиваешь! Скажи, удалось ли тебе найти хоть какую-то полезную информацию по интересному нам обоим вопросу?
Не спрашивая позволения, король уселся на другой конец лавки даже будто и не замечая, что отвлек волшебника от чтения. Гэндальф откашлялся, прочищая горло, размял затёкшую за время сидения спину и неспешно молвил:
-
Нашёл я много чего, но по существу все это сводится к двум, нет, даже к трём вещам, о которых мы пусть только частично, но догадывались: во-первых, снять проклятье с Сириэн мы не сможем. Уж если это в своё время не удалось сделать Великим Валар с другой желанной девой, то мы с тобой, Подгорный владыка, совершенно бессильны. Во-вторых, нам нельзя допустить, чтобы эллет погибла, не важно от чьей руки, насильственно или нет, но путь в чертоги Мандоса для неё закрыт — проклятье уготовило ей жизнь подобия умертвию: бесконечное бытие бесплотным духом на службе у своего колдуна. Ну а, в-третьих, здесь говорится только о якобы владениями каждой желанной девой одной из четырех стихий мира: воздухом, огнём, вероятнее всего водой и землей — Гэндальф подмигнул правой кустистой бровью и добавил —
про последние два элемента я уж додумал, доподлинно известно лишь про огонь и воздух. А это значит, что дар целителя, который мы оба имели честь наблюдать за Сириэн, принадлежит ей самой и границы этого дара мы сможем узнать только когда она появится, опытным путём. Точнее, если появится. Слишком сильно она задерживается, чувствует беду мое сердце.
В то время как Гэндальф, завершив свой рассказ, чуть было не потянулся за спрятанной во внутреннем кармане мантии трубкой, однако вовремя опомнившись, сделал вид, что почесывает живот, Трор сидел мрачнее тучи. Волшебник мог разве что догадываться о причинах такой перемены в настроении венценосного гнома и уже было похвалил себя за то, что не стал вдаваться во все подробности полученной им информации, когда поток его размышлений прервал вопрос:
-
Скажи, Таркун, тебе известно конкретное место, куда отправилась Сириэн? Может, можно как-то отследить ее перемещения? Мы могли бы отправить ей на встречу отряд.
Брови волшебника в удивлении взметнулись вверх, но он попытался как можно скорее скрыть свои настоящие чувства. «
С каких это пор король гномов готов рискнуть жизнью отряда ради эльфийки?». Вслух же он озвучил только:
-
К сожалению, Сириэн относится к одной из тех немногих, живущих в Арде, чья магия блокирует все мои поисковые заклинания. Однако, сейчас я читаю книгу, которая очень на многое в жизни желанных дев проливает свет, и, если ваше величество позволит мне продолжить ее изучение, вероятно, я смогу найти что-либо, позволяющее решить эту проблему.
Трор прекрасно понял столь «прозрачный» намёк волшебника и уже поднялся с места, чтобы уйти, как вдруг заметил, что секция, в которой они находятся, не имеет совершенно никакого отношения к древним проклятиям, а значит, маг хитрит и что-то недоговаривает.
-
Украдкой, как бы между делом, взгляни и запомни: в каком месте на стеллаже не хватает книги. Позже ты сможешь вернуться сюда и изучить все самостоятельно. Не стоит доверять майа, они служат только себе, прочие для них лишь разменная монета в достижении личных целей. — неожиданно проснулся голосок в голове Трора.
Сделав вид, словно оправляет складки на камзоле, Трор исподлобья огляделся, отметил для себя необходимое ему в будущем местечко и чинно удалился восвояси.
Гэндальф же, в свою очередь, выдохнул с облегчением и погрузился в дальнейшее чтение.
***
Дни незаметно потекли один за другим, пропуская мимо ещё одну неделю. Гэндальф уже порядком устал: мало того, что дневник Мелиан был написан на прилично подзабытом волшебником квенья, так ещё и смысл написанного стал настолько глубоким и затрагивал столь тонкие материи, что попытки разобраться в них занимали у мага иногда дни и даже ночи. Из полученных знаний он смог точно вынести ещё несколько вещей.
Во-первых, все желанные девы после нанесения проклятья стали, скажем так, миниатюрного роста, но с чем это было связано и почему, маг так и не понял: слишком уж сложно было описано все это великой майа, и волшебник всерьёз подумывал показать найденный им дневник Белому совету.
Во-вторых, Мелиан описывала некое высвобождение великой силы, могущественный дар, который разово получал каждый, кто сумеет овладеть желанной девой. Но ни какой это конкретно дар, ни как им можно было воспользоваться указано не было. И вот на этом моменте маг решил, что, напротив, показывать дневник он, пожалуй, не будет больше никому. Иначе за Сириэн начнётся самая настоящая охота.
А, в-третьих, уже на последних страницах рукописи Гэндальф обнаружил два странные короткие то ли стиха, то ли песни. Первая была записана все тем же аккуратным почерком и помечена словом «призыв». Вероятнее всего, майа каким-то образом нашла возможность если не призвать к себе желанную деву, то хотя бы связаться с ней или определить ее место нахождения. Вторая же была записана явно в спешке и никаких пометок не имела. Разбирая слова второй песни, у мага возникло предположение касательно того, что это могло быть, но для большей уверенности он хотел показать текст владыке Имладриса, Лорду Элронду, в надежде, что тот сможет пролить больше света в понимании данного вопроса.
Также волшебника смущало, что из дневника были явно вырваны несколько страниц. Кто и зачем это сделал- оставалось загадкой, как и то, что же именно там было написано. Такое же вероломство было обнаружено им и в рукописях Элу Тингола, но страниц было вырвано значительно больше. Все вместе это порождало в голове Гэндальфа все больше вопросов, но сейчас у него уже не было времени на раздумья.
Получив возможность разузнать о месте положения Сириэн, волшебник, предварительно оглянувшись, припрятал дневник Мэлиан во внутренний карман своей мантии, а рукопись Элу Тингола водрузил на отведённое ей в книжных полках место, и стремительной походкой направился в сторону Авен Арман.
***
Как и ожидал Гэндальф, Трора он нашёл именно здесь, стоящим на прекрасной террасе с устремлённым к горизонту взглядом.
-
Я нашёл его! Заклинание призыва желанной девы! Ну, почти уверен, что это именно оно… У тебя есть что-либо принадлежащее Сириэн?
Трор удивлённо приподнял одну бровь и ненадолго задумался.
-
К сожалению, у меня нет ничего, что могло бы помочь. Я прибыл в гору налегке, так сказать, никакого скарба, помимо привезённой мне меховой накидки и доспехов для обратного пути, даже одежда и та была пошита ее рукой.
-
А одежда эта сохранилась, не уверен, что этого хватит, но попробовать все равно стоит. — не унимался волшебник.
Коротко кивнув, подгорный король ненадолго оставил мага на террасе, но очень быстро вернулся, держа в руках свёрток, завёрнутый в шелестящую коричневую бумагу.
-
Вот держи, Таркун, я схоронил его, мало ли для чего ещё пригодится — и протянул костюм Гэндальфу
Молча взяв вещи, волшебник распаковал их, водрузил пальцы левой руки в мягкую бежевую ткань, а правой покрепче ухватился за посох, устремив свой встревоженный взгляд на горизонт, где уже начинало садиться жаркое летнее солнце.
Гэндальф не знал наверняка, каким образом подействует магия, а потому опасался результатов, но ещё больше он опасался того, что может узнать, особенно после того, как прочёл подробности проклятия Сириэн. Но деваться было некуда, посему припоминая витиеватые строки, Гэндальф закрыл глаза и громогласным голосом произнёс:
-
Voluntas recolligo Huic commodo locus mihi vestri vox.Elementum ego unda dico vos.
Voluntas Pluit es est meus nos sic vadum is exsisto — затем с силой ударил посохом по мраморному полу террасы.
В один миг свет словно померк в глазах волшебника и его будто поглотилась мгла, от чего Гэндальф вздрогнул и чуть не отшатнулся. Затем его ослепила яркая вспышка, медленно угасающая и приобретающая очертания леса. И прямо перед глазами проявилась могучая шея чёрного жеребца со стремительно развевающейся гривой, яростно вздымающаяся и опадающая от бешеной скачки. И только теперь маг увидел за лесом очертания Одинокой горы. «
Значит Сириэн уже совсем близко и я вижу все ее глазами, однако где Дэйл и почему вид на Эребор такой непривычный?» — подумал было волшебник. Однако в этот момент эллет, вероятно, обернулась, и Гэндальф почувствовал, как его внутренности сжались от ужаса в тугой комок: прямо за девой нёсся гигантский разъярённый медведь. Его челюсти были покрыты вспененной слюной и безжалостно клацали огромными острыми клыками, глаза были переполнены яростью, а мощные лапы делали огромные рывки в попытке нагнать свою убегающую жертву.
В это мгновение виденье померкло и Гэндальф обнаружил себя сидящим на полу террасы, в то время как перепуганный Трор тряс его за плечи и окликал. Быстро подскочив на ноги, волшебник ринулся в сторону выхода, на хожу только бросив:
-
Она здесь! Прикажи срочно открыть главные ворота и ни в коем случае не стреляйте по медведю!
Ошеломлённый Трор замешкался буквально на секунду, затем побежал выполнять данные поручения. Никаких объяснений ему не требовалось: испуганный вид волшебника говорил сам за себя — Сириэн в опасности!
