Друг

Тома пил горячий травяной чай и отчаянно не понимал, как Альберих из тощего запуганного мальчишки превратился в… Это. Да он же больше Дилюка, который владеет клеймором! Он, правда, и себя не осознает взрослым мужчиной, который умеет сражаться получше многих. — Так что случилось? — Мы… — мужчина замялся и опустил голову. — повздорили. — Давно? Кэйа не хотел отвечать, ой как не хотел. Но Тома же не отстанет, да и он сам привел его сюда. Нужно, Альберих. — Несколько лет назад. Крепус погиб, и… — Капитан шумно выдыхает, — оно тебе надо? — Ну я же здесь. — блондин тепло улыбается. Архонты, сколько же Кэйа не видел эту улыбку. Как же боялся, что ее никто больше не сможет увидеть. Жаль, что общаться придется не об этом. — В общем, Дилюк был разбит и я… Очень некрасиво поступил. Он вызвал меня на дуэль, — горький смешок, — чуть не убил. С тех пор у меня есть эта штука. — он небрежно дергает Глаз Бога. — И нет брата. Он ушел в поход на три или четыре года. Сначала я считал дни, но потом сбился и попытался построить жизнь без него. У меня не было ни дома, ни близких. Спасибо Джин, которая мне тогда очень помогла. Тома внимательно слушает, кивает, не перебивая. Когда рассказчик шумно выдыхает и опускает голову, не силах продолжать, не знает что делать. Да, это похоже на Дилюка: он вспыхивает как спичка. Но что же должен был совершить Кэйа, чтобы Дилюк его захотел убить? Они же были неразлучны, самыми родными и близкими друг для друга. Впрочем, наверное, если Кэйа об этом не сказал, то сделал это не просто так. — Вы ведь общаетесь Альберих прыснул. — Ну если это язык повернется назвать общением. Я не могу ему не врать… — мужчина осекся. Почему не можешь, Кэйа? Ну-ка, выложи все человеку, которого в последний раз видел лет десять назад, ну, давай. — Он меня не воспринимает всерьез, знаешь, сплошные шуточки в сторону друг друга да, ну, розыгрыши наверное, в виде виноградного сока вместо вина. Ты, кстати, еще выпить не хочешь? И чего-то я о нас да о себе, я даже не спросил, как ты добрался, расскажешь? — капитан тараторил со скоростью света, надеясь, что собеседник забудется в потоке информации. Конечно, произошло все не так, как ожидал Кэйа, но все равно неплохо. В конце концов, в таких вещах он профессионал. Будь Тома трезв — рыцарь никак бы не отвертелся. Но, на его счастье, гость даже не воспринял слова друга. — Дилюк так поменялся… — Да. Теперь он молчаливый парень со слишком сильной любовью к черному. Мне жаль, что я тоже стал причиной этому. Кэйа ловит себя на том, что почти не соврал. Недоговорил, умолчал, но точно не соврал. А стоило бы. Стоило б вообще молчать, но, черт возьми, сколько еще молчать? Пока один из них не умрет. Ты же сам себе врешь, капитан, ты хочешь поговорить, ты хочешь все наладить, ты не хочешь загнуться от одиночества.

Тот, кто постоянно сосредоточен на чужих слабостях, с легкостью открывает свои.

Его принял только один человек. Розария. Полностью, безоговорочно, но надо же сложиться так, что жизни он не представляет без человека, который был ему братом и никакие вечера и прогулки с сестрой собора не возвращают ему чувство нужности. — Вам третий десяток идет, почему нельзя поговорить друг с другом? — Это не так просто, дружище. Тома не понимал. Что значит не так просто? Что такого, блять, он сделал, что не может поговорить? Еще и выгнать из дома. Да, Дилюк вспыльчив, но ведь не настолько. Однако, выпрашивать ответ все равно бесполезно. Этот даже под пытками не признается. Судя по количеству шрамов у молодого капитана, это как будто даже проверяли. Кэйа, возможно, бывает жестоким или не думает о своих действиях. Наверное, так и было. На несколько минут размышлений домоправителя воцарилась вполне комфортная тишина. — Смешно получается, — Альберих выглядывает в окно и ухмыляется. — Что? — Мы так похожи, а Глаза Бога противоположные. Ты ведь свой получил после смерти старших Камисато. А я свой после смерти Крепуса. Только ты своим молодым господам помог, а я своего добил. — Ты ведь не слуга. Да и если бы я им не помог, они бы точно не пытались меня убить. — Ты все время говорил о том, сколько добра они тебе сделали. Мол, не бросили, позволили стать частью клана. Разве мне Рагнвиндры меньше сделали? — вздох — Я же им никак не отплатил. Только хуже делаю. — чашка со стуком оказывается на подоконнике. Кэйа шипит, — Я совсем их не ценил. — Дилюка ведь ценишь. Точно ценишь, это же видно. — Тома говорит негромко, но его уже не слышат, скрывшись в спальне. Тома прав. Тома всегда прав, если дело касается человеческих чувств. Ценит, любит, и все прочее. И поговорить им просто необходимо. Кэйа понимает, что каждый день для них, а особенно для Дилюка, может оказаться последним. Совсем не хочется, чтобы последним совместным воспоминанием было шипение друг на друга. Разъебать зеркало когда в гости приехал давний друг отвратительная идея, Кэйа. Зачем ты вообще в него глядишь? Знаешь же, что будет хуже. Не может оторвать глаз. Зеркала всегда завораживают, даже когда там такой неблагодарный и лицемерный человек. — Ну почему ты такой, блять? Неужели не можешь быть честнее, идиотина? — мужчина тихо, со злостью выговаривает своему отражению. — Ты такой, потому что нет ни одной причины быть кем-то другим. — гость простодушно пожимает плечами и тепло улыбается. Кэйа поворачивается на голос, озвучивший его очень глубокие, слишком светлые мысли. Как будто снова смотрит на свое отражение.

У тебя все могло бы сложиться так же, Альберих. Если бы ты тогда захлопнул свою пасть.

— Поверь, друг, уж кто-кто, а Дилюк принимал тебя. С самого начала, каким бы ты ни был. Спокойной ночи. — Спокойной ночи, Тома. Буди, если что-то понадобится. У Кэйи впервые складывается впечатление, что Тома не прав.