Танцы в пуантах

Утро началось не слишком приветливо. Погода не радовала теплом, моросил дождь, с мелкими каплями которого отчаянно пытались бороться дворники. Монотонно стучась о лобовое стекло, они только подчеркивали то напряжённое молчание, которое установилось между матерью и сыновьями. Плотно сжатые губы женщины говорили о её крайнем недовольстве, которое она почему-то сегодня решила не озвучивать. Но оба и так понимали — она сочла вчерашнюю их прогулку великой безалаберностью, актом грубого непослушания и лени. Голова болела. Чимин потёр виски. Он и без того страдал в последнее время от головокружений, а тут добавилось ещё и похмелье. Будь он обычным танцором, то пропустил бы занятия, но он не обычный танцор. Он — сын педагога. Пусть мать и не преподавала в их классе, но от строгости её взора ничто не могло ускользнуть. Сонмин явно чувствовал себя лучше, во всяком случае, он был бодрее. Чимин даже не заметил, как тот исчез из виду, стоило им выйти из машины. Они были двойняшками, и Паку иногда казалось, что та жизненная энергия и физическая сила, которая им предназначалась, поделилась между ними не поровну. Он явно остался в меньшинстве. Серость коридоров, застоявшийся запах косметики и пота, холодная неуютность закулисья — вот каков театр изнутри. Скрипучий пол, пахнущие подвальной сыростью стены, танцовщики, группками обсуждающие последние новости, а точнее — грязные сплетни. В артистической уборной было холодно настолько, что приходилось стискивать зубы, чтобы они не стучали. Чимин сел за свой столик, приглаживая растрепавшиеся во время переодевания волосы, и посмотрел задумчиво в зеркало на своё отражение. Коровьи глаза, тёмные и уставшие, из-за бледности лица они, казалось, стали ещё больше. Но в этом месте, где худоба синоним изящества, эта бледность никого не смущала. Разминка. Чимин выучил все эти упражнения ещё до того, как поступил на танцевальное направление. Есть люди, которые становятся танцорами по призванию, а есть те, которые танцорами рождаются. И Чимин с Сонмином были из числа последних. У них просто не было шансов провести свою юность иначе. Знакомство с классикой они прошли ещё в утробе матери, а на театральных подмостках сделали свои первые шаги. Но, несмотря на скуку при выполнении надоевших ему упражнений, он был одним из лучших, может быть, даже самым лучшим. В техничности Чимин превосходил каждого в своём классе, в том числе и брата, но за год до выпуска поотстал. Он старался, как мог, старался даже больше, чем прежде, но было одно обстоятельство, нисколько от него независящее и оттого ещё более жестокое. Чимин не имел «балетной» конституции. Это не мешало ему оставаться отличным танцором, но отличный — это далеко не лучший. Девочки растут быстрее. Чимин помнил, как однажды, вернувшись в школу после летних каникул, с трудом узнал некоторых одноклассниц, а вот мальчики почти не изменились. С парнями всё иначе, есть, конечно, крупные ребята от рождения, но в большинстве случаев они растут медленно и неравномерно. Остаются долго хрупкими и нежными, а потом вдруг природа совершает резкий скачок, и маленький мальчик превращается в несуразного и долговязого подростка, а потом хлоп, и перед тобой уже детина под два метра ростом. Так и случилось с Сонмином. С ним, и ещё много с кем. Чимин мог ещё некоторое время оставаться первым, пока они только учились управлять своими развитыми, возмужавшими телами, но очень скоро уступил. Со школы он тоже немного подрос, но всё равно оставался маленьким и хрупким в сравнении с остальными. Чимин смотрел на себя в зеркало, и ему казалось, что он лёгкий как птичка и может не просто танцевать, а парить над сценой. Однако парить ему не удавалось. У других парней был шире шаг и выше прыжок. И как бы он ни истязал себя тренировками, как бы ни работал над собой, превзойти их он не мог. Иногда это вызывало у него слёзы, вечерами он, бывало, плакал, закрываясь в ванной, но иногда сердце его болело так сильно, что он дожидался момента, когда мог остаться один, и рыдал взахлёб прямо в танцевальном классе. Чимин плакал не от того, что теряется в тени других и даже не от того, что вынужден был топтаться на месте, неудовлетворенность не мучила его, собственные амбиции давно ушли на второй план. Он плакал оттого, что подвёл одного конкретного человека. Самого близкого. Чимин громко хлюпал носом и растирал жгучие слёзы по раскрасневшимся щекам, вспоминая снова и снова очередной разочарованный взгляд матери. — Держи спину, — сказала тихо Пак Дагён, проводя ладонью ему по спине. Чимин кивнул, встречаясь с ней взглядом. Лицо её не выражало абсолютно никаких эмоций, но он знал, она уже сменила гнев на милость, мать вообще не могла на него долго злиться. — Вы что, клофелина все нанюхались?! Ползаете как сонные мухи! — Пак Дагён несколько раз громко хлопнула в ладоши, подгоняя танцоров. — Мальчики, сейчас придёт ваш педагог, посмотрит на вас и оставит все лучшие партии за собой. Что, никто не хочет па-де-де из «Корсара»? — она попятилась и, изящно развернувшись, хлопнула в ладоши у лица Сонмина. Чимин опустил голову, посмотрев на идеальное положение своих стоп. Па-де-де из «Корсара»… Он был лишь артистом второго плана, мальчиком, чья роль — служить фоном, танцевать общий танец, а потом убегать за кулисы, уступая сцену подлинному таланту. Например, Сонмину. День выдался сложным и совсем не плодотворным, даже наоборот, Чимин нелепо плюхнулся, выполняя гран фуэте эффасе в женском классе, чем развеселил всех девчонок, он, конечно, тоже посмеялся, но щиколотка теперь ужасно ныла. Пустой желудок урчал весь вечер, а к концу занятий сжался так, что приходилось сутулиться в раздевалке, чтобы стерпеть эту боль от голодовки. — Может, повторим вчерашнюю посиделку? — заговорщическим тоном прошептал Сонмин, догоняя брата в длинном темном коридоре. — Издеваешься? — усмехнулся Чимин. — Ни в коем случае, — улыбнулся парень, и на щеках его появились ямочки. — Разве ты не хочешь увидеться с той блондинкой, что подсела к нам за столик со своими подружками? Он повёл бровью, прикусывая край нижней губы. Брат его принадлежал к тому типу парней, которые считают своим долгом разбить как можно больше женских сердец. К девушкам он относился потребительски, но очень эффектно маскировал свою животную натуру обаятельными улыбками, ласковыми прикосновениями и хорошо подвешенным языком. Секс стоял у него на третьем месте в списке жизненных ценностей, сразу после семьи, а на первом был балет. Чимин нисколько не сомневался, что порядок был именно таков, и если бы выбор пал между главной партией и им, Сонмин бы отлично сыграл какого-нибудь романтического принца. — Нет, не хочу, — вздохнул устало Чимин. — Да брось, вы так шептались… И я видел, как вы обменялись номерами. — И что? — Тебе точно перепадёт. — Да ты задрал! Секс нужен мне не так уж сильно, как ты думаешь. — Нужен. — Сейчас меня это не слишком волнует. — Волнует. — Но не так, чтобы меня заинтересовала близость с той, чьё лицо я даже не могу вспомнить. — Близость. — Прекрати выдёргивать слова из контекста. И вообще, я не собираюсь обсуждать с тобой секс. — Секс. — Иди к черту, — зашипел Чимин, сбрасывая с плеча руку брата. — Да ладно тебе… Вчера-то что было не так? — Я же говорил, не нужно заставлять меня пить. Мне весь день блевать хочется. — Я просто хотел, чтобы ты расслабился. — Сонмин виновато поджал губы, но потом снова улыбнулся. — А блондинка твоя, кстати, симпатичная была. Расслабился… Сонмин частенько ходил посидеть в баре с друзьями. Но Чимин редко к ним присоединялся. Он чувствовал себя неуверенно в таких местах, даже как-то боязливо. К тому же это всегда приходилось делать втайне от матери, что само по себе его очень угнетало. Друзья заказывали пиво, картошку, жаренную в масле, ели жирное мясо, макая его в не менее жирные соусы, и подбивали его нарушать одно правило за другим. Чимин пил, пробовал вкусную еду и смеялся над их шутками, одновременно мучаясь от абсурдного чувства вины. Будто он не имел права вести обычную жизнь молодого, свободного парня. «Расслабляться и веселиться без причины позволительно только дуракам, ничего не соображающим, или тем, кто уже всего добился. Может, расскажешь мне о своих заслугах, Дорогуша?» — сказала ему однажды мать в ответ на его просьбу отпустить на неделю в школьный летний лагерь. Дурак, — думал Чимин каждый раз, когда испытывал удовольствие. Это мгновенно его стопорило. А потом появлялось чувство страха. Эта неспособность ощущать жизнь нормально вмиг превращала его в самого одинокого на свете человека. — Вообще-то сегодня отличная возможность развеяться, — Сонмин поднял руку вверх и погремел ключами от машины. Этот жест означал, что мама оставляет им машину, и домой они возвращаются вдвоём, поскольку у той нарисовались интересные планы на вечер. Точнее один очень интересный план по имени Джордж. Чимин неосознанно скривился. Из мимолётного увлечения отношения матери и молодого хореографа из Америки очень быстро эволюционировали до служебного романа, что не могло его не огорчать. Пак совсем не был против, чтобы мать их обрела своё женское счастье рядом с сильным, надежным мужчиной, способным сделать её счастливой, но избранник её меньше всего походил, по его мнению, на эту роль. Он был младше её на четырнадцать лет, Чимин не раз замечал, как тот заглядывается на других молоденьких балерин, и был уверен, что эта извечная улыбочка на его смазливой мордашке напрочь лживая, и единственное, что волнует этого лизоблюда — это собственная успешность. Он не первый и не последний, кто пытался добиться карьерного роста через постель. Театр полон таких историй. И почему такая расчётливая, строгая женщина, как Пак Дагён вела себя так неразумно, Чимин понять так и не смог. Неужто в сорок восемь можно так влюбиться? — Никаких нравоучений и нотаций. Так что, подумай над моим предложением, — не сдавался Сонмин. — Я слишком устал, — солгал Чимин, потому что правда требовала ответить: «Я хочу побыть один». Чего Сонмин вряд ли бы понял. Он умел веселиться и расслабляться, не чувствуя себя при этом дураком. Наверное, брал у будущего взаймы. А оно у него предвещало немало больших побед. Красивый, отлично сложенный и техничный, он был просто создан, чтобы блистать на сцене, и его определённо ждала славная жизнь, состоящая из признаний и оваций. Прекрасный сын прекрасной балерины. Уже в этом году он станцует под либретто «Корсара», в этом ни у кого не возникало сомнений. — Я устал, — повторил Чимин, отвернувшись от брата, и пошёл, не оглядываясь, к машине. Дух соперничества в нём угасал пропорционально растущему смирению по отношению к собственной слабости. Танталовы муки. Теперь, когда генетика вынесла свой окончательный приговор, неудачи больше не подбадривали и не заставляли двигаться вперёд, они могли вызвать только одно чувство — зависть. Недостаточно пылкую, чтобы возненавидеть или предать, но достаточно болезненную, чтобы ещё сильнее замкнуться в себе. Раньше, когда Чимина спрашивали о том, как он отреагирует, если Сонмин добьётся большего успеха, он всегда отвечал, что будет только рад. Он и сейчас так ответит. Но правдой это будет только отчасти. И любой подобный ответ из чужих уст вызовет у него лишь усмешку. Всё ложь, — считал Чимин. Всё ложь, все друг друга грызут и завидуют. Так устроен театр. Жалкий мирок, полный ненависти и грубого обмана, — болотная топь — ни потонуть, ни выплыть, бесконечное барахтанье в грязи.

***

Завтрак. Вареное яйцо и ломтик тоста. Чимин ел, откусывая маленькими кусочками, и медленно, очень тщательно пережёвывал, потому что где-то слышал, что если делать тридцать три жевательных движения, то чувство насыщения придёт быстрее и продлится дольше. Сомнительное утверждение не подтвердилось на практике, но Чимин всё равно в него верил. Безысходность вообще может заставить поверить во что угодно. — Доброе утро, — появилась на кухне Пак Дагён. Чимин проснулся раньше будильника, поэтому слышал, как хлопнула поутру дверь. — Доброе, — ответил он. Лицо её было довольным, как у кошки, наевшейся сметаны. Подумав об этом, Чимин скривился, выражение показалось ему несколько двусмысленным в данном случае и оттого не применимым, всё же она была его матерью. — Где Сонмин? — спросила она строго. — Уехал пораньше, наверно, — пожал плечами Пак. Пак Дагён вздохнула и мягкой поступью подошла ближе. Когда она склонилась к нему, он почувствовал запах её духов и неосознанно замер. В старших классах они проводили опыт на уроке биологии: смачивали ватный тампон в аммиаке и подносили к носу кролика. Специальный аппарат фиксировал глубокий рефлекторный вдох, а затем задержку дыхания. Это происходило из-за сильного раздражения слизистой оболочки носа, а ещё потому, что резкие, неприятные запахи воспринимаются в природе как сигнал к опасности, животное замирает на подсознательном уровне, испытывая инстинкт самосохранения. — Дорогуша, ты совсем не умеешь врать. Он опять ночевал у своей… подружки? — она коснулась подушечкой указательного пальца его подбородка. Чимин смотрел на неё не моргая. В свои сорок восемь она была очень даже привлекательна, статная женщина, изящная и красивая, только от взгляда леденело порой сердце. Но холодность, пожалуй, единственный её недостаток. Она вроде бы проявляла и заботу, и ласку, но всё равно оставалась отчужденной. Он привык смотреть на мать, как на некую книжную иллюстрацию, застывший образ роковой женщины: Чимин видел в ней силу и уверенность, но почти совсем не замечал нежности. — Я правда не знаю, мама, — сказал Чимин, осторожным движением отводя её руку в сторону от своего лица. — Но даже если так, к чему этот контроль? Мы ведь уже не маленькие мальчики, нам по двадцать три года. Ты что, хочешь держать нас у своей юбки до нашей пенсии? Она рассмеялась, взгляд её стал каким-то презрительным. Определённо, она сочла его слова глупыми. — Я хочу сделать из вас достойных людей. Вы должны терпеливо работать, сейчас не время отвлекаться, я уже устала это повторять. Настанет час, и судьба наградит вас. Наслаждение рождается из мук, и никак иначе! — повысила голос Пак Дагён и, негодующе хмуря брови, выдернула у него из рук оставшийся кусочек тоста. — И хватит есть углеводы! Чимин молчаливо опустил взгляд. Он только и делал, что сносил муки, поэтому знал уже наверняка: из мучений рождается только несчастье. — Считаешь, я не права? — Я считаю, ты нарушаешь границы. — Не уподобляйся моде, сейчас каждый второй подросток кричит о своих личных границах и том, как они попираются, причём половина вообще не понимает, о чём говорит. — Я не подросток, мама. Я могу отличить свободу от вседозволенности, если ты об этом. — Какая разница, сколько тебе лет, ты всё ещё на моей поруке. Ни ты, ни Сонмин без меня и шагу ступить не можете, — это не было упрёком, но прозвучало несколько высокомерно, при этом выражение её лица оставалось всё таким же презрительным. — Можем, но ты не позволяешь, — вздохнул Чимин. — Вот как? Тогда скажи мне, Дорогуша, почему, как только я перестаю хлестать тебя по рукам за столом и одергивать, ты тут же набираешь вес? Ты недостаточно самостоятелен, чтобы позаботиться о своей диете? Или недостаточно умён, чтобы понять, что при твоём маленьком росте один лишний килограмм выглядит как десять? Чимин резко поник. Внутри всё опустилось. Здесь его мать была права. А это тут же привело его к мысли о том, что он действительно может жить лишь по чужой указке. Как глупое животное. Он почувствовал жалость к самому себе, и это было поистине отвратительное чувство. Пак Дагён смотрела на него невидящим взглядом сквозь задумчивость, вызванную его препираниями. Раньше он с ней спорить не пытался. Наконец она заметила его и отвернулась. Чимин выбросил в мусор остаток своего завтрака, прежде чем уйти. Странно, но после этого он почувствовал себя легче.