Снова серое утро. Тёмный коридор, холодная артистическая и застоявшийся запах табака и грима. Чимин разделся и натянул танцевальную «сбрую», ловя себя на мысли, что делает это через силу. Бандажное нижнее бельё, простая черная футболка, трико, местами уже штопанное и потёртые чешки… Радовало лишь одно — мужчины не носят пуантов. Ну, разве что в редких случаях и для занятий у станка. Но и на обычных разминках, бывало, парни ломали себе пальцы. Чимин благодарил Бога, что мужских пуантов не существует и всякие там «благородные принцы» имеют хорошее сцепление с полом. Потому что одно дело балерина весом в сорок пять килограммов, а другое дело мужчина под семьдесят, а то и больше. При таком весе балет на пуантах неизбежно травмирует ноги, человеческая стопа просто не рассчитана на подобные нагрузки. Чимин хоть и был миниатюрным, и вес его никогда не преодолевал отметку в шестьдесят килограммов, всё равно каждый раз травмировался, поэтому танцы в пуантах представлялись ему пляской на стёклах. В лучшем случае будут просто стертые в кровь ноги.
В танцевальном зале уже собрался народ, кто-то просто блуждал, а кто-то уже усердно работал, Сонмин тоже был там, озирался на мать в предвкушении очередного «серьёзного» разговора. Несмотря на присутствие других танцоров, в огромном зеркале Чимин видел только одну маленькую фигурку — себя. Он стоял посреди зала и никак не мог начать выполнять даже лёгкий экзерсис. Ему не нравилась эта фигурка в черном. Теперь он ясно видел, его мать права: один килограмм равен десяти. Чимин и прежде казался себе слегка полноватым, но сейчас — откровенно толстым.
Он медленно отступил от зеркала дальше и принялся выполнять упражнения, но выполнял их весьма посредственно. Он не справлялся с пируэтами и не смог выполнить фуэте. Присутствие в зале матери, её взгляды и голос действовали на него, словно злое заклинание. Чимин не мог забыть сегодняшний завтрак, за которым она тыкала его носом в собственную несостоятельность, как тычут мордой в дерьмо безропотного котёнка, справившего нужду в неподходящем человеку месте. Его сковало это отвратительное чувство беспомощности, сделало ещё слабее и безвольнее. Уязвлённый и разбитый обидой, он теперь презирал себя за свои глупые претензии и за склонное к полноте тело… Чимин вновь не докрутил фуэте и встретился взглядом с матерью. Безмолвно он обвинял её. Она убивала его любовь к себе, и он за это её порой ненавидел.
— Братья Пак, к директору! — громко сказала вошедшая в танцевальный зал ассистентка.
В кабинет директора вызывали только в двух случаях: за наказанием и за главной ролью. Наказывать их было не за что, а вот «Корсар» был не за горами. Однако Чимин не понимал, зачем он должен идти с Сонмином, чтобы ему ещё раз ткнули пальцем на предмет гордости и подражания? Он уже даже слышал голос Чон Тхэуна в своей голове. «Бери пример!» — восклицал он торжественно.
— Что ж поздравляю, ребята… — протянул директор Чон и, до последнего не отрывая взгляда от бумаг, поднялся.
Чимин почувствовал, как брат напрягся и затаил дыхание, при этом мускул его щеки непроизвольно дрогнул от волнения. Сам же он был спокоен. Не собран, но спокоен. Потому что его это, как он считал, не особо касается.
— Сонмин, ты корсар… — парень неровно выдохнул. — Бирбанто, — закончил неожиданно директор. — Чимин — корсар Конрад.
Чимин решил, что ослышался, но директор смотрел на него так, будто не было в его словах никакой ошибки.
— Что, простите? — полушёпотом спросил Сонмин, непонимающе хмуря брови.
— Ты сыграешь роль Бирбанто, а твой брат Конрада, — невозмутимо повторил Чон Тхэун.
— Вы отдаёте ему главную роль? Почему? — тон Сонмина повысился, он вспыхнул от негодования и сделал полшага навстречу директору. — Почему ему?
До Чимина, наконец, дошла суть происходящего. Он получил главную партию. А ведь не смел об этом и мечтать. Однако реакция брата помешала ему испытать те эмоции, которые должно было вызвать это невероятное событие. Сонмин грозил закатить сцену, весь раскраснелся и, кажется, вообще забыл, что пришёл не один.
— Потому, что я и мои коллеги так решили, — мужчина сложил на груди руки, ему не впервой было слушать в своём кабинете истерики.
— Но он ведь хуже! Он же хуже меня! — выкрикнул Сонмин.
— Вот уж настоящий Бирбанто! А мы ещё спорили, вытянешь или нет… — рассмеялся глухо директор.
Чимин почувствовал, как сжимается его сердце, но продолжал стоять молчаливо и смотреть забито то на брата, то на директора.
— Вытяну ли я? — оскорбился Сонмин. — Вот он точно не вытянет, у него ошибка на ошибке…
— Мне не нужна танцевальная машина. Безупречно выполненные элементы — это просто безупречно выполненные элементы. Мне рассказать тебе, дружок, что такое танец? Рассказать, почему Чимин танцует, а вы выполняете упражнения?
Сонмин шумно выдохнул в потолок и покачал головой.
— И кто будет танцевать партию Медоры? Он же низкий. Медора будет выше корсара?
Низкий…
— Ю Джиён, она подходит ему по росту.
— И что это будет? Балет карликов?
— Директор Чон, спасибо… я очень вам благодарен, но можно мне уйти? — не выдержал Чимин.
Сонмин, словно опомнившись, повернулся резко в его сторону, и выражение его лица стало каким-то испуганным.
— Иди. — Вздохнул директор, бросая на него понимающий взгляд. — Сонмин, ты тоже свободен. Разговор закончен. После обеденного перерыва встречаемся в репетиционном зале.
Они вышли из кабинета. Сонмин шёл немного впереди, его сильный силуэт виделся Чимину как воплощение грубости и жестокости. Когда они ступили на скользкую мраморную лестницу, он вдруг ощутил непреодолимое желание толкнуть его в спину, чтобы услышать, как стон боли сорвётся с его поганых губ. Он протянул к нему руку и коснулся плеча.
— Я вернусь в класс позже, — сказал Чимин и обогнал его на ступенях, осторожно скользя ладонью по предплечью.
В артистической было пусто. Чимин сел за свой столик и, сложив на него руки, уронил на них голову. Всю жизнь он вёл изнурительную борьбу с полнотой и посвящал танцам всё своё время, тренировался каждый свободный час, забыв о боли и усталости. Он так долго топтался на месте, что, казалось, почти догорел, и вот получил долгожданную возможность сделать шаг вперёд. Даже не шаг, сразу прыжок. Но он зароптал.
— Чёрт… — выдохнул Чимин, запуская пальцы в мягкие чёрные пряди.
Он резко поднялся и смахнул проступившие слёзы, быстрым шагом направляясь обратно в зал. Когда он вошёл, некоторые из танцоров захлопали, кто-то коснулся его плеча, шепнув тихое «поздравляю», Чимин только растерянно кивнул в ответ. Мать улыбнулась ему одним уголком губ, но он не улыбнулся в ответ и сделал вид, что не видит идущего к нему Сонмина.
— Извини, — сказал брат ему в спину.
Чимин закрыл глаза, вставая в позицию.
— Извини за то, что наговорил…
Голос брата раздражал. Чимин не хотел его слышать. Он постарался сосредоточиться на звуках оркестра.
— Я не хотел обидеть тебя, просто разозлился…
Адажио.
В памяти вдруг всплыли воспоминания о первых уроках в балетной школе: вырабатывание устойчивости, плавности движений, изучение позиций…
— Не знаю, что нашло на меня, пожалуйста, прости…
Позиции скучны до невозможности, особенно если приходится учить их и в классе и дома…
— Чимин? Чимин…
Аллегро.
Прошлое больше не казалось ему счастливым, он не помнил ничего, кроме скуки, усталости и стертых в кровь ног. Впрочем, оно не слишком-то отличалось от будущего. Говорят, если приобретаешь опыт и умения, дальше жить будет легче. Чушь. Чем сильнее становишься, тем большие трудности приходится преодолевать. Ученику тяжело бить маленькие рекорды, мастеру — большие. Его стажировка в ансамбле заканчивалась, но обучение продолжалось. Обучения теперь будет даже больше. Упражнения, упражнения, упражнения… Бесконечные репетиции, боль в мышцах и костях, усталость и неравный бой со своим телом. А после всего самые близкие люди будут говорить, что он не достоин той или иной победы, будут говорить, что он ничто, потому что прыжок его недостаточно высокий, а бедра толстые. Таков его следующий жизненный этап. И Чимин не видел этому этапу конца. Он понял, что вся его жизнь — это неизбежные страдания. Гран батман жете — страдание, деми-плие релеве — страдание, шанжман де пье — страдание, фуэте эффасе — страдание…
Чимин резко остановился и распахнул глаза. Мать сделала к нему шаг навстречу, тревожно протягивая руки. Только после этого он понял, что стоит в слезах. Она сделала ещё шаг, Чимин в ответ попятился, потом развернулся и вдруг побежал к выходу. По коридору он тоже бежал бегом и по мраморной лестнице. Дверь в кабинет директора была открыта, мужчина увидел его и замер с чашкой кофе в руках.
— Директор Чон, — произнёс Пак, запыхавшись, и вошёл в кабинет.
— Ты чего, Пак Чимин? — директор Чон поставил кофе на стол и в секунду оказался рядом.
— Спасибо, что доверили мне главную партию, я очень-очень это ценю… но я не могу… я не буду её танцевать… Сонмин справится с ней лучше, это правда…
— Тааак… — протянул директор Чон, укладывая ладони ему на плечи. — То есть ты хочешь уступить главную роль брату? Главную! Уступить! Ты в своём уме?! — он легонько тряхнул его. — Мало ли чего он там говорил, ты должен был пропустить всё мимо ушей. Что же ты, Пак Чимин! Ты ведь вырос в театре, тебе ли не знать, что здесь нет ни друзей, ни братьев. Встаёшь спиной — оглядывайся, идёшь — смотри под ноги, обувь проверяй, в сплетни не верь.
Чимин опустил голову, смотря в пространство между ними, на глаза вновь навернулись слёзы.
— Сонмин готов тебе на горло наступить. Думаешь, он оценит твою жертву? — вздохнул директор.
— Мне всё равно. Вы можете отдать эту роль кому угодно, но мы ведь все знаем, что лучше Сонмина её никто не станцует.
Чон Тхэун снова вздохнул и вернулся обратно к столу.
— Что ж, это твоё последнее слово? — спросил он. — Ты уверен?
— Да, — ответил Чимин, поднимая на него кроткий взгляд.
— Ладно, — покачал головой директор. — Ладно, — повторил он тише и расстроено отвёл взгляд.
— Простите, — сказал Чимин, отступая к двери.
Он вернулся в артистическую, чтобы переодеться, и незаметно покинул театр, отправив прежде сообщение матери о том, что возвращается домой. Желание скрыться от посторонних глаз было сильнее желания продолжать поддерживать свой облик несокрушимого артиста балета и доказывать остальным то, что он не сломлен тем, что произошло, к тому же всё это было неправдой. Он зверем выл внутри, и рыдания теснили ему грудь, сбивая дыхание. Ему хотелось спрятаться, и это была вполне естественная потребность. Больное животное всегда стремится скрыться в своей норе, чтобы суметь зализать раны. Или умереть.
***
— Его нет дома? — послышался тихий голос Сонмина, сразу после дверного хлопка.
Щёлкнул выключатель, и под дверью разлилась узкая полоска света. Чимин, затихнув, закрыл глаза. Кто-то заглянул к нему в комнату, он ничем себя не выдал.
— Спит, — сказала Пак Дагён, прикрывая осторожно за собой дверь.
За ужином они что-то долго обсуждали между собой, говорила в основном, как всегда, только мать. Чимин не мог слышать их разговор, но по ее тону понял, что она даёт наставления. Потом Сонмин ушёл к себе в комнату и включил музыку, с кухни доносился шум воды, мать мыла посуду. Через какое-то время всё стихло. Чимин посмотрел на экран телефона. 22:08. Обычный ход повседневности позволял ему знать наверняка: брат его вырубился, едва коснувшись головой подушки, а мать, скорее всего, висит на телефоне с Джорджем и попивает вино в своей спальне.
Прошло ещё около часа, прежде чем дверь в его комнату снова отворилась. Матрас кровати слегка прогнулся, и послышался тихий вздох. Чимин чувствовал на себе её глаза. Они присматривались, оценивали, от этих строгих кошачьих глаз невозможно было спрятаться, они могли разглядеть его даже в самой беспросветной мгле. Он чуть не вздрогнул, когда мать дотронулась до его волос. Она погладила его по голове, коснулась ласково щеки, потом плеча.
В его мире почти единолично правила мать. Каждый день неизменно она присутствовала в его жизни, но при этом никогда не проявляла особых чувств или доброты, только вынуждала беспрекословно выполнять её указы. И эта её внезапная ласка напугала его. Чимин подумал, что если лежать в темноте совсем неподвижно, то можно раствориться в этой мгле, превратиться в ничто. Исчезнуть без боли и без слёз где-то вне времени и пространства. Он зажмурил крепче веки и представил, что в этом доме его больше нет.
***
За завтраком все молчали. Сонмин поглядывал на него время от времени, будто подбирал момент, чтобы что-то сказать, но никак не решался. Чимин взял тост, разломил пополам и положил на одну из половинок кусочек сыра. Сегодня он решил не совершать тридцать три жевательных движения, а проглотил хлеб, почти не жуя, потому что не слишком-то хотелось рассиживаться за столом, над которым витал, хоть и невысказанный, но весьма понятный вопрос. Чимин отхлебнул из кружки чай и взял вторую половинку тоста. Обычно, когда он так делал, мама всегда кричала: «Бога ради, ты правда это съешь?!» Она смотрела осуждающе, мол, тело танцора — это его единственное средство для достижения целей, и он должен работать над ним постоянно. Чимин, по ее мнению, должен был работать усерднее остальных, потому что склонность к полноте — это его слабое место. Иногда она доводила его до ужаса, высказывая свои претензии. И в последнее время ему начало казаться, что это тело ему чуждо, оно не его, ему лишь доверили заботиться о нём. А он в свою очередь с этим не справлялся, поэтому последние дни практически голодал, а когда не голодал, то не мог спокойно проглотить ни кусочка еды. Ему всё чудились осуждающие кошачьи глаза. Чудились, даже если он ел где-то в одиночестве.
Но сейчас она промолчала. Чимин допил чай и уже собирался встать из-за стола, как вдруг Пак Дагён положила свою ладонь ему на руку и спросила:
— Чимин, почему ты отдал свою партию в «Корсаре» Сонмину?
— Я не отдавал её Сонмину, у меня просто нет такой власти — раздавать партии. Директор Чон так решил, при чём тут я, — произнёс Чимин, стараясь при этом ни на кого не смотреть.
— Да брось, и так всем понятно, что я получил её только потому, что ты отказался, — сказал Сонмин, и в словах его чувствовалась обида и вина одновременно. — Зачем ты это сделал?
Чимин поднял голову, посмотрев на брата.
— Затем, что я бездарный танцор, который пытается прыгнуть выше головы.
Сонмин замер, взгляд его потемнел, а на щеках проступил румянец.
— Я ведь извинился. К чему ты разворачиваешь такую драму? — в его голосе появилась хрипотца.
— Чимин, ну правда, мало ли, что он в сердцах наговорил… — вмешалась мать.
— Я не понимаю… — покачал головой Чимин. — Танцую в ансамбле, — он посмотрел на мать, — плохо. Получаю главную партию, — он перевёл взгляд обратно на брата, — тоже плохо. Как мне угодить всем?
— При всей моей любви к вам обоим, с профессиональной точки зрения я скажу тебе, что ты поступил крайне неразумно.
Чимин мысленно усмехнулся от того, как ловко его мать совместила в одном предложении слово «любовь» и слово «профессионализм».
— Как скажешь, мама, — ответил он, вставая из-за стола, потому что давно понял — эта женщина презирает любое другое мнение, отличающееся чем-то от её собственного.
Поэтому Чимин не стал пререкаться. Он послушно поехал вместе с ней в театр, послушно выполнил все необходимые упражнения и послушно посетил репетицию. И в три часа дня направился в артистическую, сказав всем «спасибо» и «до свидания».
— Ты куда это собрался? — зашипела Пак Дагён, хватая его под руку уже в дверях репетиционного зала.
— Согласно графику мой рабочий день закончился сорок минут назад, — сказал Чимин, снимая осторожно с себя её руку.
— То есть, как это? — опешила Пак Дагён.
— А вот так. Я своё отплясал и ухожу. — Он знал, его мать ненавидела слово «плясать».
— И куда ты собрался?
— По личным делам.
— Что ещё за личные дела?
— Личные, мама. Я не должен тебе о них докладывать.
— Вернись немедленно! — повысила она голос, не обращая внимания на чужие оглядки.
— Не хочу, — произнёс твёрдо Пак и, пользуясь её замешательством, ринулся уверенно в артистическую.
Он знал, что дома ему достанется за это самоуправство, и в какой-то момент даже засомневался в правильности своих действий. Его томил страх, что больше он ни на что не годен и мать на самом деле права, говоря об упущенных возможностях из-за его глупого поведения. Но уж очень хотелось попробовать на вкус эту запрещённую свободу выбора.
У него не было конкретного плана. Привыкший жить по указке Чимин судорожно пытался придумать, чем ещё мог бы заняться, кроме балета. Но очень быстро понял, что не способен сделать выбор, по крайней мере сейчас. Однако чувствовал, что должен совершить хоть что-то, хоть какой-то крохотный шажочек вперёд.
Он долго просто брёл по улице, а потом упал устало на скамейку и, обняв свой рюкзак, обреченно опустил на него голову. Мимо него проходили люди, смеялись, болтали. Ничего не изменилось в мире с того момента, как собственная жизнь превратилась для него в нечто невыносимое. Ни одна из повседневных мелочей не стала какой-то другой оттого, что душа его кривилась в страданиях. Всё было как прежде. Бегали дети, прогуливались женщины с йорками, ворковали под навесом крыши голуби. Также они ворковали и вчера, и также будут ворковать завтра. Миру нет никакого дела ни до чьих страданий. Жив человек или мёртв, ничего не меняется, жизнь жестока и неумолима в своём движении вперёд.
Чимин поднял голову и увидел вывеску комиссионного магазина. На окнах висели баннеры с разной техникой. Он понимал, что куда бы ни решил он в итоге приткнуться, везде будут требоваться хоть какие-то минимальные знания дела, а онлайн курсы не такой уж плохой вариант. Но никто не должен знать. Даже Сонмин. А это значило, что он не сможет больше пользоваться общим с ним ноутбуком. Идея пришла к нему неожиданно, и он решительно ринулся в комиссионный магазин.
— Вы ищите что-то конкретное? — спросила девушка, работающая в торговом зале.
— Ноутбук, что-то простое.
Девушка показала ему несколько моделей, в одну из которых он просто ткнул пальцем. Но на кассе его осенило.
— Стойте! — вскрикнул он. — Нет, подождите, я не могу платить картой, она принадлежит моей матери… — девушка нахмурилась, пытаясь разобрать его бормотание. — Есть что-то дешевле?
— Насколько дешевле?
Чимин пересчитал всю наличность в своём кошельке.
— Почти в два раза.
Продавщица задумчиво прикусила губу.
— Вообще-то есть, — произнесла она так, будто это удивило и её саму.
Она ушла на несколько минут, а вернулась, неся в руках «Asus». У Чимина был такой, когда он учился в школе. Сонмин смотрел на нем порно, и он до сих пор считал, что это стало основной причиной того, что тот так скоропостижно ушёл из жизни, моргнув напоследок «экраном смерти».
— Старая модель, но рабочая, — улыбнулась девушка.
Да, весьма староват… — подумал Пак. Впрочем, он не собирался совершать на нём грандиозные дела, а намеревался использовать для учебы.
Придя домой, Чимин вытащил ноутбук из сумки и положил его перед собой. Он открыл крышку и нажал кнопку включения, молясь, чтобы тот послужил ему хоть немного. Ноутбук зашумел, и через несколько секунд на экране появилась картинка — морская волна, смывающая с песчаного берега следы чьих-то босых ног.
Бывший хозяин снёс всё, что можно было, если там, конечно, вообще что-то было. Или это сделали сотрудники магазина, в любом случае о старом владельце не осталось и следа. Хотя один всё же остался… В корзине сохранился текстовый документ. «Спаси себя сам», — прочёл Чимин.
— Что за черт… — усмехнулся Пак, снова и снова перечитывая название файла.
Чимин не знал, знак судьбы это, или совпадение, но любопытство победило, он восстановил удаленный документ. Это была книга или что-то вроде того… Он сдвинул ползунок вниз, прокручивая довольно большое количество страниц. Вообще-то он не любил читать, помимо учебной программы не прочёл ни одной книги. Но эту — решил, что должен непременно прочесть.
— Спаси себя сам… — прошептал он, возвращаясь к первой странице.
