Танцы в пуантах

Сухой воздух царапал горло. Чимин трудно сглотнул, разлепляя медленно веки. Ужасно хотелось пить. Он приподнялся и сел. С кухни снова доносился бас Джорджа. И потягивало сигаретным дымом. Как Чимин себе и представлял, Джордж сидел за столом и курил, пока его мать в своём коротком шелковом халатике варила кофе. — Доброе утро, Чимини, — поднял голову Джордж, замечая его в дверях. Чимин поморщился, посмотрев на него. Он уже несколько раз просил Джорджа не называть его так, но тот продолжал это делать. Нарочно, конечно. — Будешь завтракать? — спросила Пак Дагён. Она смотрела на него так, будто ничего не случилось. Будто он не заваливался вчера домой пьяным, и ей не приходилось укладывать его спать. Он вспомнил, как целовал её руку своими пьяными губами, и стыдливо опустил голову. — Да, — ответил он тихо. Его мутило, но есть всё равно хотелось. — Всё в порядке? — заглянула она ему в лицо. Он поднял на неё извиняющийся взгляд и кивнул. Мама улыбнулась ему едва заметно и провела ладонью по предплечью. И снова её ласка пугала. Какое-то странное ощущение… что-то вроде плохого предчувствия, когда кажется, что беды не миновать. Чимин вдруг подумал, что должен очень хорошо запомнить это мгновение… УЖАСНЫЕ НОВОСТИ. К тому моменту, когда воспитатели собрали всех нас вместе, чтобы сделать важное заявление, я прожил в комнате номер пятнадцать уже семь лет. А сообщили нам следующее: наш интернат на время летних каникул закрывался на капитальный ремонт. Все, кого смогут забрать родители, поедут домой, а тех, кому податься некуда, разбросают по другим казенным учреждениям. Эта новость повергла меня в глубочайший шок. Я чувствовал, что жизнь моя снова должна была перевернуться с ног на голову. И не мог понять, что страшило меня сильнее: вернуться домой или оказаться в другом интернате. Но и в том и другом случае я четко осознавал, что потеряю Хосока, и это ужасало меня сильнее всего. Не просто ужасало, моё сердце буквально замирало, когда я думал об этом. Юнсок сразу сказал, что больше не вернётся, Сеуна и Хосока распределят в другие интернаты. Я же вообще не знал, где окажусь, и что будет со мной дальше. Я запаниковал. — Твоя мать заберёт тебя, не зря же она так рыдает после каждой встречи с тобой, — сказал Хосок, заметив моё нервозное настроение. — Моя мать играет театр одного актера, — ответил я, и вышло несколько жёстче, чем мне бы того хотелось. Хосок пересадил меня с коляски обратно на койку и плюхнулся рядом. — Да заберёт, никуда не денется… — Мы потеряем друг друга! — перебил я его, потому что он интересовал меня куда больше, чем моя мать, как бы прискорбно это не звучало. — Я не знаю, вернусь ли сюда… ты тоже, ведь это твой выпускной класс, мы не сможем найти друг друга… — я понял, что начинаю задыхаться, но уже не мог остановить свою внезапную истерику. — Где ты будешь… где буду я… Я принялся хватать его за руки, он крепко сжал свои руки у меня за спиной, лишая возможности брыкаться. Слёзы затмили мне глаза. Я не плакал так горько уже много лет, и вот снова крупные соленые капли катились по моим щекам и пропитывали футболку моего единственного близкого друга. — Нас же не в одночасье разбросают кого, куда… Нам наверняка будет известно заранее, куда мы поедем. Я буду знать, где ты. Если тебя заберёт мать, то ещё проще, просто оставишь мне свой адрес. И если даже мне не удастся вернуться сюда, я всё равно найду тебя, буду приезжать и навещать, где бы ты ни был. Тебе нужно раздобыть телефон, писать же ты научился, значит, и телефоном пользоваться научишься, тогда мы точно друг друга не потеряем. — Он говорил спокойно, но я слышал, как колотилось его сердце. — Юнги, ты же среди нас самый умный, чего ты себе навыдумывал? Не был я самым умным. Я просто умел читать и считать в восемь лет, как и любой другой обычный ребёнок. Но почему-то все решили, что я умный. Да, страх мой был отчасти глупым, Хосок говорил разумные вещи. Но разум всегда отходит на второе место, когда сознанием овладевает паника. — Боюсь потерять тебя… очень-очень сильно боюсь… у меня кроме тебя никого нет, — признался я, пытаясь сделать хоть один нормальный вдох. Но не выходило, я только ловил ртом воздух и хрипел. — Юнги, Юнги… Смотри на меня! — Хосок насильно отодрал меня от себя и заглянул мне в лицо. — Я сейчас вернусь… сейчас, Юнги… — произнёс он и исчез. У меня закружилась голова. Я слышал, как ухает моё сердце. Хосок вернулся вместе с врачом. Круг Сансары замкнулся. Всё повторилось вновь. К моему лицу прижали кислородную маску, туго стянули жгутом руку, прокалывая вену… Я видел лицо Хосока над собой, и оно отдалялось всё дальше, и дальше… Я снова падал во мглу. ДОМ, НЕМИЛЫЙ ДОМ. После того, как у меня случилась паническая атака, меня дергало и корежило сильнее, чем прежде. Через несколько дней мне стало легче, но я усвоил урок — нужно держать себя в руках, иначе вернусь к тому, с чего начал. Болезнь моя неизлечима, и лучше вряд ли будет, а вот хуже всегда может быть. Я попросил у Хосока прощения, за то что закатил перед ним истерику и напугал его. Он, конечно, сказал, что всё нормально, но это было не так. Порой, когда я вздыхал рядом с ним, он резко оборачивался на меня и смотрел беспокойно мне в лицо, несколько раз он даже неосознанно схватил меня за руку. Я узнал, что моя мать согласилась забрать меня. Не могу сказать, что я обрадовался этому. Йери явно не горела желанием родниться со мной, про отца я вообще ничего не знал, моя мать так упорно молчала о нём, что я стал подумывать, а не умер ли он часом. Однако так ничего о нём и не спросил. Когда мама приехала за мной, Хосок взял у неё номер телефона и адрес. Он проводил меня до машины, и мы обнялись на прощание. — Только не теряй меня, — прошептал я ему на ухо. — Я приеду навестить тебя, обещаю, — ответил он, и сжал меня так, что выбил из лёгких весь воздух. — Давай, делай зарядку, читай книжки и не падай духом, брат. Он отстранился и подмигнул мне. Я заметил, что мать смотрит на меня с обидой, даже с раздражением, ведь её я так никогда не обнимал. Но она не любила и не заботилась обо мне так, как делал это Хосок. Я не чувствовал к ней такой привязанности, и мой мир вряд ли бы рухнул, если бы она снова оставила меня, чего я не мог сказать о своём лучшем друге. Я давно не совершал поездок по городу. В город из интерната я выбирался всего несколько раз: однажды нас возили в цирк и дважды в кино. И то, меня взяли только потому, что Хосок за меня поручился, и ему, бедному, пришлось всюду таскать меня на себе. Потому что всё в этом мире создано для тех, у кого есть ноги. Мы, инвалиды, лишь небольшая погрешность, то самое число после плюс-минуса, на которое обычно никто не обращает внимания. Мама положила свою ладонь мне на бедро и время от времени тихонько похлопывала по нему, как бы пытаясь успокоить меня, но на самом деле успокоиться нужно было ей самой. Раньше мы жили в старом многоквартирном доме в пригороде, практически на границе между Тэгу и Кёнсаном. Теперь моя семья перебралась ближе к центру Тэгу, чему моя мать была несказанно рада. Она без конца рассказывала мне обо всех прелестях своей новой городской жизни, а я думал о том, поможет ли ей водитель вытащить меня из машины. К счастью, моя транспортировка до новой квартиры прошла успешно. Мужчина, что привёз нас, помог мне пересесть в коляску и даже проводил до квартиры, поцеловав мою маму на прощание в щёку. Это почему-то меня не удивило. Я ещё в машине заметил их переглядки и обо всём догадался. Мне выделили отдельную комнату, судя по вещам и мебели, это была спальня Йери, что лишний раз подтверждало, что я здесь на птичьих правах и ненадолго. — Отдыхай, — сказала мне мама и, закрыв дверь, ушла. Мне было не по себе. Я лежал в звенящей тишине, в их новой, красивой квартире и чувствовал себя чужим. Я попытался представить, как проходил их переезд. Куда они дели мои вещи? Они выбросили Джекси в мусорное ведро? Кто это был? Мать? Или отец? Или, может быть, Йери? Дрогнуло ли сердце в этот момент у того, кто это сделал? Мне хотелось вернуться на свою жёсткую интернатскую койку. Я повернулся на бок, закрыл глаза и представил себя в комнате номер пятнадцать, представил, что на соседней койке лежит Хосок. Запах отвлекал меня, он был незнакомым, чужим, но я всё же смог абстрагироваться и уснуть. Но проспал я недолго. Разбудила меня Йери. Она вошла в комнату, громко хлопнув дверью. Я тут же распахнул глаза и первое мгновение был сбит с толку новой обстановкой. — Привет, — сказал я тихо. Сестра искала что-то в шкафу. — Привет, — ответила она, даже не оборачиваясь. Вот и весь разговор. Она так на меня и не посмотрела. Я увидел её только за ужином. Мама помогла мне пересесть на коляску, чтобы я смог присутствовать за столом вместе с ними. Хотя, честно говоря, после такой встречи, я предпочёл бы поесть в отведённой мне комнате в одиночестве. Йери даже внешне больше не походила на ту девчушку, что катала меня в ходунках и хвасталась своими косами. Ей уже исполнилось семнадцать, и она превратилась в настоящую красавицу, во взрослую, прекрасную девушку. Мне даже было сложно поверить, что это действительно моя сестра Йери. Она тоже разглядывала меня. Меня и мои руки, точнее пальцы, которыми я держал палочки. — Ты что, выздоровел? — спросила она вдруг. — Нет, — качнул я головой. Вопрос её показался мне абсурдным. По её мнению, мне просто нравится кататься на коляске, поэтому я в ней сижу? Я понял, что она хоть и красивая, но всё такая же глупая. — Что с папой? Где он? — не выдержал я всё же. Мама отложила в сторону палочки и сложила руки перед собой. — Он больше с нами не живёт. Мы с твоим отцом уже шесть лет как в разводе. У него другая жена и сын… У неё было такое лицо, будто она хотела добавить в конце после слова «сын» слово «нормальный», хотя возможно мне показалось из-за вмиг установившегося между нами напряжения. Я опустил голову и уставился в свою тарелку, в сотый раз пожалев о том, что меня не отправили в другой интернат. Лучше уж лежать на обоссаной койке, чем сидеть за одним столом с людьми, которые изо всех сил терпят твоё присутствие. А что они терпят, я понял сразу. Достаточно было взглянуть на лицо Йери, его брезгливое выражение было весьма говорящим. Ночью я почти не спал, было непривычно тихо и мягкая кровать казалась неудобной. Я ворочался с боку на бок, но к утру всё же уснул. Проснулся я в ещё большей тишине, и понял, что дома один. В комнате был телевизор, но пульта рядом со мной не было, так что, я не мог включить его. На тумбочке у кровати стояла тарелка с кашей, прямо, как для ребёнка. Но мама не оставила мне мои таблетки и не учла одну вещь: есть-то я сам мог, а вот сидеть нет. Мне нужна была опора. Я мог бы усадить себя с помощью рук, но кровать стояла боком к стене, и за её низенькой спинкой ничего не было. После долгих терзаний, я понял, что проще просто сползти на пол и сидеть на полу, прислонившись спиной к краю кровати. Так я и сделал. Шлёпнулся на задницу на пол и, уже сидя на полу, не умывшись и не переодевшись, проглотил остывшую кашу. Холодный чай я пить не стал, потому что с самого момента пробуждения пытался игнорировать другую свою физиологическую потребность — нужду помочиться. С этим я уже ничего сделать не мог. Я старался не смотреть на часы и не думать о времени, чтобы оно шло быстрее, но минуты всё равно тянулись до невозможности долго. Я прислушивался к шуму снаружи. Я хорошо научился различать всё, что делается за окнами и за дверью. У меня не было возможности посмотреть, но был отличный слух. Я вслушивался в чужие шаги на лестнице, и ждал, когда кто-нибудь вставит в дверной замок ключ. Этот звук был для меня сейчас всего важнее. Наконец, это произошло. Я услышал голос Йери в коридоре и чей-то ещё, мужской, незнакомый. Но мне было всё равно, я завопил: — Йери! Йери, подойди ко мне! — Что ты орешь? — зашипела она, заглядывая в комнату. — И почему сидишь на полу? — Йери, пожалуйста, помоги мне. Мне очень-очень нужно в туалет, — взмолился я, радуясь, что спасение уже близко. — Нет, — неожиданно сказала она. — Я не буду этого делать. — Боже… я ведь не прошу тебя снимать с меня трусы, я всё сделаю сам, только помоги мне пересесть в коляску и добраться до туалета. — Всё равно нет, я тебе в няньки не нанималась и таскать тебя не собираюсь, — затрясла она головой и отвернулась, собираясь выйти. — Пожалуйста, Йери! — выкрикнул я. — Да не вопи ты так! Я не одна. Придёт мать и поможет тебе! — прикрикнула она на меня в ответ. Сестра снова взялась за дверную ручку, и я стал отчаянно кричать её имя, тянуть к ней руки, взывая проявить ко мне хоть каплю милосердия. — Что случилось? — в комнату заглянул молодой парень, я вмиг затих. — Это мой брат, я тебе говорила… Он умственно отсталый. Фраза была убийственной. Она заявила о моём дебилизме, совсем ничего обо мне не зная. Но мне уже было плевать на гордость. — Я с утра здесь один, мне очень нужно в туалет, — сказал я, зажмуриваясь. Послышались тяжёлые шаги, а потом кто-то коснулся моих рук. Я открыл глаза и увидел лицо парня прямо перед собой. — Возьми меня за шею, а я тебя подниму, — произнёс он. У него были глаза цвета крепкого чая, блестящие такие и грустные. Он положил мои руки себе на плечи, и я его обнял за шею. Парень поднял меня так легко, словно я вообще ничего не весил. Я ощутил себя в его сильных руках таким маленьким и слабым, что меня пробила дрожь, а из глаз сами собой полились слёзы. — Как тебя зовут? — спросил он, выходя из комнаты. — Юнги, — всхлипнул я. — Я Ванхи. Скажи мне, Юнги, что нужно сделать. — Посади меня, пожалуйста, так, чтобы я опирался спиной на сливной бачок и мог держаться за раковину. Ванхи осторожно опустил меня на стульчак. Он продолжал бережно придерживать меня до тех пор, пока не убедился в том, что моё положение устойчиво. — Мне помочь тебе с… — он кивнул мне на ширинку. — Нет, я сам. — Тогда мне подождать тебя за дверью? Я кивнул и принялся стягивать с себя пижамные штаны вместе с бельём, не дожидаясь уединения. Я справил нужду и ещё с минуту просто сидел, задыхаясь от слез. Боже, ну почему люди так несовершенны? Почему такая простая потребность, как помочиться, может так легко лишить человека всякой воли и гордости? — Ванхи… — позвал я слабо. Ванхи тут же вошёл и снова положил мои руки на свои плечи. Я сразу обнял его и со вздохом прижался к плечу. Мой спаситель! Если Бог есть, то он в таких добрых людях. — Я не умственно отсталый, — шепнул я ему, когда он нёс меня на руках. — Они просто совсем не знают меня… Ванхи промолчал, но я ощутил, как он прижал меня к себе крепче. — Тебя положить или посадить? — голос его дрогнул. — Положить. Он опустил меня на кровать и погладил мою ладонь, прежде чем уйти. Как так неправильно выходит, что чужие люди добрее и отзывчивее к твоему несчастью, чем родные?

***

Остаток дня я проспал. Меня разбудила мама. Был уже вечер, и она позвала меня на ужин. Мы опять собрались за одним столом. Что это ещё за новое правило? Моя мама решила поиграть в дружную в семью? — Как ты, Юнги? Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила она, замечая, очевидно, что сегодня мне не удаётся нормально держать палочки. — Ты забыла оставить мне таблетки. — Правда? — Да, мама. Она посмотрела на меня виновато. — Я думала, что выложила их из сумки… Прости, милый. Занесу тебе их сразу после ужина. Как прошёл твой день? Ну что с неё было взять? И что мог я ей ответить? Моя мама вряд ли понимала, какие трудности я претерпеваю, совершая, казалось бы элементарные действия. Мне не о чем было с ней разговаривать. Она не была настоящей матерью, ей не приходилось выносить за мной судно все эти года. Я отвёл от неё взгляд и посмотрел на Йери, та выглядела так, будто заклинала меня мысленно сдохнуть. — Неплохо, — солгал я, продолжая смотреть на сестру. Отчасти я её понимал. Она девушка и не должна надрываться. Я хоть и был младше, но весил точно больше, потому что сама моя мужская конституция была крупнее и тяжелее. — Только буди меня, пожалуйста, в следующий раз, чтобы я мог умыться и сходить в туалет, пока ты дома. Я не могу терпеть с вечера до вечера. — Я очень занята с утра, Юнги, у меня нет времени на… — мама осеклась и выдохнула шумно в сторону. — Ладно, хорошо… — закивала она, прикрывая глаза. После ужина мама помогла мне помыться. Было неловко, потому что она женщина, а я уже не маленький мальчик. Я старался на неё не смотреть, она на меня тоже. Я надеялся, что может быть, со временем мы немного привыкнем друг к другу и будем стесняться этого меньше, но пока мысли о моих утренних стояках и ночных поллюциях ужасали меня. Но так уж устроены мужчины, чертова эрекция может возникнуть абсолютно непроизвольно и в любой момент, а не только при возбуждении, как думают многие женщины. Благо, приехал я ненадолго и через три месяца должен был отправиться обратно в интернат, где, даже если тебе помогали няньки, не было никакой неловкости, эти женщины могли в день вымыть до ста детских задниц разных возрастов, им было плевать на пубертатного меня, мой член и всё остальное. С одинаково невозмутимыми лицами они меняли нам трусы и кормили из ложки. Я смотрел телевизор, когда в комнату ко мне вошла Йери. Она подошла ко мне и присела рядом с кроватью на корточки. Некоторое время она просто смотрела на меня молча, но я догадывался, что она пришла не спокойной ночи мне пожелать. — Ванхи меня бросил. Сказал, что разочарован… — она скривила губы, продолжая меня рассматривать. — Сказал, я настоящая стерва… Всё потому, что ты выставил меня в таком свете… — Йери, да что с тобой? — произнёс я, и вышло немного надрывно. — Почему ты такая? Я что тебе сделал? — Ты только появился, а уже начинаешь разрушать мне жизнь. Слова её задели меня. Мне захотелось сказать ей, что она сама не дала мне ни единого шанса сблизиться с ней. Это она ведёт себя так, будто ненавидела меня всю жизнь. Но взгляд её оставался таким высокомерным, что мне резко перехотелось перед ней распинаться. — Прости меня, Йери, мне жаль, — сказал я ей в глаза, и это сбило её с толку. — Потерпи меня, пожалуйста, немного. Через пару месяцев я уеду и обещаю, что больше не вернусь. Я отвернулся к телевизору, потому что не мог больше на неё смотреть. Я вносил в их жизнь дисгармонию, не только потому, что был болен, но ещё и потому, что был другим: у меня не было ничего общего, ни с матерью, ни с сестрой. Они не любили меня. И как я — существо, совершенно им чужое, существо никчёмное и бесполезное, мог внушить им добрые чувства? Будь я хотя бы весёлым и задорным, будь я хоть немного схож с ними характером и способностями, пусть и столь же зависимый, уверен они переносили бы меня спокойнее. — Спокойной ночи, Юнги, — сказала она, уходя. Очень мило. Я зажмурился, будто бы это могло как-то унять боль в моём сердце.