***
Мы поехали на реку. В хорошее, тихое место. Я раньше никогда не бывал на реке и вообще на каком-то отдыхе с другими ребятами. Ванхи познакомил меня со своими друзьями: с Арин и Суджином. Все что-то делали, болтая между собой, а я просто сидел, отчего мне было немного неловко. Но когда приготовления закончились, и мы смогли познакомиться поближе, неловкость исчезла. Они разговаривали со мной как с обычным человеком, нормальным. Не спрашивали ничего ни о моем заболевании, ни об интернате. Мы обсуждали интересы друг друга и планы на будущее. Ванхи уже окончил старшую школу в этом году и поступал в колледж информационных технологий. Йери удивила меня, сказав, что тоже хочет быть программистом. Я не был с ней близок, и не знал, как обстоят дела с учебой у неё сейчас, но раньше она совсем не тянула, особенно математику. А я, что? Я мог только говорить, читать, писать и запоминать. Пока я не нашёл себе применение ни в чём, кроме изучения иностранных языков. Поэтому помимо английского пытался освоить ещё немецкий и французский. Особых надежд я на своё будущее не питал, но думал, что, может быть, это принесёт хоть какую-то пользу. Всё же лучше, чем совсем ни к чему не стремиться и полагаться только на судьбу и других. Я знал, что после детского интерната меня ждал психоневрологический диспансер для взрослых, где я, собственно говоря, и должен дожить остаток своей жизни. Нет, нужно было хоть к чему-то стремиться… Ванхи остался со мной, когда остальные пошли купаться на пляж. Он пересадил меня ближе к воде, так чтобы я мог опираться спиной на дерево и мочить ноги в реке, а сам сел на траву рядом. — Ты можешь шевелить пальцами? — заметил он. — Я чувствую ноги, они не слишком подвижны, но я могу ими шевелить. У меня сильная спастика, поэтому опираться на стопы не выходит, видишь, как меня кривит? — Я закрыл глаза, чувствуя, как меняется непроизвольно положение моих ног. — Когда я расстраиваюсь из-за чего-то или по каким-то причинам пропускаю приём таблеток, становится ещё хуже. — А в обратную сторону это работает? — спросил Ванхи, пересаживаясь ко мне лицом. — Ну, то есть, если делать всё что нужно и больше себя радовать, это может помочь? — Нет, не думаю, — улыбнулся я. Ванхи грустно улыбнулся в ответ. Я почувствовал, как он берет меня за руку. Готов поспорить, его тёплое прикосновение оставило на моей коже след, но я не мог отвести взгляда от его глаз и посмотреть. Я вновь почувствовал, как наполняюсь изнутри чем-то тягучим и приятным. Меня тянуло к нему, тянуло так, как не должно было тянуть. Я сам крепче сжал его руку, неосознанно подаваясь навстречу. Его чайные глаза… они меня словно гипнотизировали… — О Боже… — прошептал я ему в губы и обнял за шею свободной рукой. — Боже мой, Ванхи… Он на мгновение замер вместе со мной, не сразу осознав, что произошло. А потом начал громко звать мою сестру. — Смотри, он сел, — сообщил восторженно Ванхи. Йери стояла рядом и молчала. Я заметил, что она смотрит не на меня, а на мою руку, обнимающую Ванхи за шею, но я побоялся сейчас отпускать его, и ладонь его тоже не отпустил. — О да… Герой! Медаль теперь ему вручи! — сказала она, мгновенно вернув меня своим раздражённым тоном с небес на землю. — Вручу, конечно, — ответил радостно Ванхи. — Юнги, нам пора домой, — обратила она всё же на меня внимание. Герой… Да, я герой, это моя участь. Когда ты калека, то ты обречён быть героем, иначе сдохнешь. Я отвернулся от неё и, склонив голову, прижался лбом к плечу Ванхи. Мне захотелось заплакать, но я сдержался. ГОРЬКИЙ РИС. С самого нашего возвращения Йери молчала. Я уже понимал, что нашему хрупкому миру конец. И понимал, почему. Но было что-то ещё в её злом молчании, что-то большее, чем ревность. Она действительно ненавидела меня, а этого я уже понять не мог. — Юнги, как прошла прогулка? Тебе понравились друзья Йери? — спросила за ужином мама. — О да, ему очень понравились мои друзья, — ответила вместо меня Йери, ехидно улыбнувшись. — Особенно один мой друг, да Юнги? Меня пробил озноб. Я почувствовал в горле ком, который невозможно было сглотнуть. — Что сидишь, молчишь, как пришибленный. Расскажи мамочке о своих близких объятиях с моим парнем, — на лице Йери снова появилась злая усмешка. — Я сегодня впервые в жизни сам сел, а тебя волнует только то, как близко я был в этот момент к твоему парню? — Я подумал и добавил, — К твоему бывшему парню. — Ванхи добр к тебе только из жалости, — сказала она, очевидно, пытаясь меня этим задеть. — О чём она говорит, Юнги? — Нахмурилась мама. — Господи Боже! — Вскрикнул я. — Мама, ну хоть ты, услышь меня, пожалуйста! — Я тебя слышу и поэтому хочу знать, о чём она говорит… Нет, она тоже не слышала главного. — О том, что я гей! — перебил я её, чувствуя, что тоже завожусь. — Ерунда какая, — покачала головой мама. — Йери, зачем ты говоришь про него такие ужасные вещи, ему же всего шестнадцать… — Ещё пока пятнадцать, мама. — Тем более! Меня захлестнула волна гнева, лицо вспыхнуло, руки задрожали. Мне стало не хватать воздуха, и я несколько раз шумно вздохнул. — Ну отчего же… — возразил я ей зло. — Она права. Мне нравятся парни. — Я посмотрел на сестру. — Нравится Ванхи. Он так крепко держал меня сегодня за руку и так прижимал к себе, когда нёс на руках домой, что, думаю, я тоже ему нравлюсь. — Долбанный ты педик! — взорвалась мгновенно Йери. Я успел зажмуриться, прежде чем она швырнула в меня своей лапшой. — Ах ты, сука! — крикнул я в ответ. — Ненавижу! Ненавижу тебя! — наконец-то произнесла она вслух и, подскочив ко мне, принялась хватать рукой из чашки рис и просто шляпать мне его в лицо ладонью, размазывая. Я пытался оттолкнуть её от себя и кричал. Кричал ей в лицо отвратительные вещи, орал на неё матом, обзывая самыми паскудными словами. В конце концов, матери всё же удалось разнять нас, она оттащила от меня Йери и принялась громко рыдать, схватившись за сердце. Но мне не было её жаль. Я облизал губы, в рот мне попало несколько рисинок. Я проглотил их вместе с горечью своего разочарования. ШАГ ВПЕРЁД, ДВА НАЗАД. После нашей ругани я чувствовал себя ужасно. Мне было тошно смотреть на мать, о Йери я вообще думать не мог. А мои руки снова меня предали. Сразу же. Спастика скрутила меня в считанные минуты. Я помню, как мама в тот вечер мыла мне голову и больно дергала за волосы, вытаскивая застрявшие в них остатки лапши и рис. Её молчание давило на меня, я чувствовал, что она хочет спросить о чём-то, но не решается. Я тоже хотел кое о чём с ней поговорить, и тоже не знал, как начать. Она закрыла воду и принялась тереть мои отросшие волосы полотенцем. В какой-то момент наши взгляды встретились, и она замерла. — Юнги, тебе правда нравятся мальчики? — спросила мама. — Это так важно для тебя? — спросил я, снова чувствуя в горле больной ком, потому что надеялся, что она всё же спросит о другом. Мама смотрела на меня молча. — Я не знаю, — признался я честно. — Наверное, да. Она весьма красноречиво прикрыла лицо ладонью. — Мам, — позвал я несмело, отваживаясь заговорить с ней о том, о чём думал уже с самого приезда. — Ты можешь вернуть меня обратно в интернат? — Что? — удивилась она, и лицо её резко ожесточилось. — Нет. В твоём интернате ремонт. — Но они ведь могут отправить меня в другой… — Нет. Ты с ума сошёл? — Разве так не будет лучше для всех? — Нет, не будет. И вообще, как ты себе это представляешь? Как я буду людям в глаза смотреть? Да все уже знают, что я забрала тебя на каникулы. Я даже не знал, что мне на это ответить. Да и следовало ли вообще отвечать?***
Следующие два дня были выходными. Я чувствовал себя хуже, поэтому ел в постели, как в старые добрые времена, и выбирался только в туалет. Мама громко стонала, пересаживая меня в коляску, отчего я чувствовал себя ужасно виноватым. Я старался меньше пить, чтобы не проситься в уборную, но как прожить совсем без воды, я не знал. В понедельник, когда меня разбудила мама, я отказался от всех обычных утренних процедур, только проглотил таблетку, запив её двумя глотками воды, и снова лёг спать. В обед ко мне зашла Йери. Впервые после нашей с ней ссоры, она заговорила со мной. — Обед, — сказала она, прямо как нянька в интернате. — Я не хочу есть. — Голодовку объявил? Ты с утра не ел, мать велела мне накормить тебя, так что давай, садись и ешь. Она силком усадила меня, подложив под спину подушку, и поставила на коленки чашку с ложкой. Утренняя каша, но тёплая. Я попытался взяться за ложку, но рука моя дёрнулась, и ложка упала на пол прямо Йери под ноги. — Прости, я не специально, — сказал я, смотря на свои пальцы, что снова почти перестали разгибаться. Сестра раздраженно вздохнула и ушла. Она вернулась через минуту с чистой ложкой и села рядом со мной, чтобы накормить. Йери пихала в меня кашу как робот. Я не успевал глотать, а она всё совала и совала мне в рот ложку за ложкой, определённо нарочно, проливая мимо. Каша была жидкой, она стекала по моему подбородку и шее вниз и затекала за воротник. Я знал, что сестра не поможет мне потом умыться, и я буду лежать с этим противным ощущением, грязной, липкой кожи до самого вечера. — Не надо так, Йери! — сказал я надрывно. Она замерла с ложкой в руках. Несколько секунд мы просто смотрели друг на друга. — За что ты так ненавидишь меня? — спросил я шёпотом, первым нарушая паузу. Йери не ответила. Она вдруг начала протирать мне лицо и шею салфетками. Осторожно, но тщательно, вытерла даже под воротником. — Йери… — позвал я, пытаясь дотронуться до её руки. — Я не ненавижу тебя! — произнесла она, кривясь так, будто собиралась заплакать. — Просто… просто… Йери стала тереть глаза. Она прятала от меня свой взгляд и комкала в руках салфетку, кусая губы. — Я понимаю, что не должна так на тебя злиться, но не могу этого не делать, потому что ты всё разрушил. Ты стал для нас испытанием, с которым мы не справились. Может быть, прозвучит очень эгоистично, но только после того, как тебя отправили в интернат, мы начали жить и нормально дышать. Только с твоим отсутствием я поняла, чего была лишена всё это время. Ты был маленький, тебя нужно было лечить. Думаешь, это было просто? Отец работал на двух работах, а денег мы вообще не видели, одни твои таблетки стоили, как его месячная зарплата, а ещё всякие процедуры и занятия… А потом оказалось, что всё бесполезно! За тобой нужно было постоянно следить, ты подчинил себе наши жизни, и чем дальше, тем становилось сложнее. Знаешь, почему отец завёл себе любовницу? Потому что он просто не мог больше возвращаться ко всему этому ежедневному кошмару. Даже после того, как ты перестал с нами жить, и нам стало легче, мы всё равно понимали, что ты продолжаешь подчинять себе наши жизни, продолжаешь стоять между матерью и отцом. Мы все старательно делали вид, что нам хорошо и свободно, что мы продолжаем жить дальше, но ход нашей жизни был уже слишком нарушен, наша семья развалилась. Была несчастная мать, разрывающийся между двумя женщинами отец, несчастный ты, и всеми забытая я. Только и разговоров было о тебе, а что же я? Я же тоже была! Знаешь, что, Юнги, ты сам как болезнь… болезнь, оставившая на всех нас ужасные шрамы. — Она замолчала, переводя дыхание, и приложила руку к груди. — Ну не могу я любить тебя, прости… — Я не прошу любить меня и уже ничего не жду. Если ты считаешь, что я недостаточно наказан судьбой, можешь продолжать издеваться надо мной. Я не могу тебе ответить и не могу сопротивляться. Мне даже никак перед тобой не оправдаться, потому что всё, что произошло из-за меня, удивительным образом от меня не зависело. Хочешь, чтобы я извинился за то, что родился? Что ж, Йери, прости меня, пожалуйста. Прости, что я есть. — Нет, не говори так! И я совсем не хотела, чтобы ты слёг из-за нашей ссоры… Она дотронулась до моего запястья, накрыла его своей ладонью. Я никак не отреагировал. Когда-то я любил её, любил маму и любил отца. Любил даже после их предательства. Любил, будучи брошенным и забытым. Когда-то, но не теперь. Глупый ребёнок. Какое счастье, что детство — это не навсегда. — Юнги… — позвала меня Йери. Я отвернулся и уставился в стену. Мне хотелось сбежать. Но сбежать я мог, только разве что убив себя.