ЛАСКА.
После нашего разговора с Йери, отношения между нами не стали лучше, хотя она больше не грубила мне и не заставляла давиться кашей. Но ни она, ни я не были способны даже на крошечную дружбу. Я был для неё обязанностью, она для меня «нянькой».
Я замкнулся в себе. Стал плохо есть и почти совсем не пил. Иногда мама спрашивала, что со мной такое и не болит ли у меня чего. Я только вертел головой. Болело, конечно. Болела душа, и сердце тоже болело. Но мне не хотелось об этом с кем-то говорить, особенно с матерью.
Иногда я созванивался с Хосоком. Мама отдала мне свой старый телефон, поэтому мы всегда были на связи. Но ему я тоже не рассказывал ни о том, что мне стало хуже, ни об одолевший меня печали, ни о том, что произошло между мной и сестрой. Хотя, думаю, он всё же догадывался, что что-то не так, потому что очень активно подбадривал меня и пытался развеселить. Мне становилось легче, когда я разговаривал с ним, потом мы прощались, и я вновь замыкался в себе, проваливаясь в мысли о том, что обречён на жестокое одиночество. Я ничем не мог поделиться с другими и окончательно ко всему охладел. Я не читал больше книг, не смотрел телевизор и не делал зарядку. На все вопросы отвечал общими фразами или, чаще всего, просто кивал головой, не желая тратить силы на слова.
В один из таких грустных дней пришёл Ванхи. Меня это не обрадовало, мне не хотелось, чтобы он смотрел на меня такого.
— Привет, — сказал он бодро и присел рядом, поставив сумку у ног.
— Привет, — я слабо кивнул, посмотрев на него несмело.
Как я и думал, он был напуган, но очень старался не подавать виду.
— Я, как и обещал, пришёл вручить тебе медаль, — он улыбнулся и достал из кармана шоколадную медальку в фольге, такие обычно кладут детям в сладкие новогодние подарки.
— Спасибо, — я не мог не улыбнуться, но чувствовал, что печаль моя всё равно сильнее всего. — Но не думаю, что заслужил её.
— Это ещё почему?
Я опустил взгляд на свои руки. Побеждённым героям медалей не вручают.
— Ты знаешь, из-за чего тебе стало хуже? — отчего-то шёпотом спросил Ванхи.
— Таблетки перестали помогать, — сказал я.
Дело было, конечно, не в этом. Но я не мог открыть ему истинных причин.
— Тебя смотрел врач?
— Нет.
— Почему?
— Потому что в этом нет толка.
— Ты чего это, сдаться решил?
Он заглянул мне в лицо. Мне стало стыдно за свою слабость. Но я тут же подумал, что никто не вправе меня за неё осуждать.
— У всех иногда случаются тяжёлые периоды, понимаешь? — произнёс я, вглядываясь ему в глаза.
Ванхи несколько раз слабо кивнул.
— Вообще-то я принёс тебе кое-что ещё, чтобы ты не грустил, — он поднял сумку и вытащил из неё ноутбук. — Я взял его на запчасти, но оказалось он довольно неплохо работает, и я подумал, что мог бы отдать его тебе. Слабенький, но для учебы, например, подойдёт отлично. Системные ошибки я все исправил, так что, думаю, он ещё долго протянет.
— Не думаю, что научусь им пользоваться, в последнее время мне даже ложку сложно держать, — я улыбнулся, смотря на него благодарно.
— Ну, если не понадобится тебе, возьми с собой в интернат, может быть, там он кому сгодится.
— Спасибо тебе, Ванхи.
Ванхи вздохнул и склонился чуть ниже.
— Юнги, я хотел спросить у тебя… — голос его вдруг потерял былую уверенность. — Может, когда тебе станет легче… если ты захочешь… прогуляемся куда-нибудь? Вдвоём. — Уточнил он и замер, смотря на меня.
Я сомневался, что мне станет легче, но утвердительно кивнул. Он улыбнулся мне своей красивой улыбкой. Я осмелился и сам коснулся его руки. Мне захотелось заплакать, когда он сжал легонько мои пальцы в ответ.
— Я ещё навещу тебя, — Ванхи прерывисто вздохнул, и мне показалось, что ему тоже хочется заплакать. — Я навещу тебя, — повторил он шёпотом и, поцеловав меня в щёку, быстро ушёл, избегая моего взгляда.
Я провёл по щеке рукой. Странное было ощущение, казалось, я всё ещё чувствовал его горячие губы на своей коже. Я попытался вспомнить, когда в последний раз меня кто-то целовал. Разве что Хосок периодически чмокал меня в лоб в порыве радостных чувств, но это было совсем другое, в дружеских поцелуях нет такой ласки…
ГОТОВЫЙ К ПОБЕГУ.
Мама стонала всё громче, когда ей приходилось поднимать меня. Я стал стараться не только меньше пить, но и меньше есть, это тоже не прибавляло мне сил. Мне казалось, что с каждым днём я всё глубже погружался в какую-то чёрную пропасть. Я уже совсем не видел света. И дна тоже не видел. А, может быть, у моей пропасти и не было дна…
Однажды к маме пришла подруга, она заглянула ко мне поздороваться, хотя, думаю, ей просто было интересно, как я выгляжу. Уходя, она закрыла за собой дверь, но я всё равно услышал её слова.
— Даже не представляю, как тебе тяжело. Ладно хоть мучаются они не долго… Господь ведь быстрее к себе таких забирает? — сказала она моей матери.
— Тяжело, конечно, — ответила моя мать. — А смотреть на него, знаешь, как тяжело? С виду ведь обычный мальчишка…
Я уже слышал однажды, что смерть моя облегчила бы всем жизнь. Потом я вспомнил Ину, его сложённые на груди руки. Он лежал такой смиренный, будто за мгновение до смерти ему открылось некое откровение, дарующее особый покой. Я посмотрел на баночку с Феназепамом, стоящую рядом на тумбочке.
О чём я думал? О том, что жизнь моя — это бесконечное падение в темноту. Но я не плакал, нет, плакать мне совсем не хотелось.
Я зажал меж бёдер бутылку с водой и высыпал кое-как на трясущуюся ладонь все оставшиеся у меня таблетки. Тридцать две штуки. Я решил, что этого должно хватить, потому что знал, что ребята в интернате травились и меньшим количеством.
Я очень долго смотрел на горсть этих маленьких белых таблеток в своей руке. Не то, чтобы я не решался их проглотить, просто впал в какой-то ступор. Неожиданный стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Я резко очнулся и, сжав таблетки в кулак, спрятал руку под одеяло.
Мне вдруг показалось, что я что-то упустил, что на самом деле я проглотил Феназепам и умер, потому что на пороге комнаты появился Хосок. А дальше произошло второе чудо, я сел и, бросив таблетки, протянул к нему руки.
— Офигеть! — покачал головой Хосок и, разведя руки в сторону, рванул ко мне.
Он сжал меня в объятиях, сжал так крепко, что я лишился возможности дышать. Я схватился за него руками, носом утыкаясь в шею, и осознал — он настоящий.
— Ты сидишь! Сидишь! Ты сидишь! — Хосок немного отпрянул и взял моё лицо в ладони. — Юнги, ты сидишь… — он звучно поцеловал меня в лоб и снова прижал к себе.
— Ты сейчас раздавишь меня, — подал я, наконец, голос.
— Да, кажется, есть такая вероятность… Ты что-то схуднул, чувствую все твои рёбра, — сказал он, погладив меня по бокам.
— Почему не сказал, что приедешь?
— До последнего не знал, получится ли, но твоя мама поручилась за меня, так что меня отпустили.
— Моя мама? В честь чего это?
— В честь твоего дня рождения. Хотя, думаю, я просто достал её…
Я совсем забыл про свой день рождения.
— Какое сегодня число? Двадцать первое? — спросил я растерянно.
— Пятнадцатое. Я к тебе на несколько дней… — он резко отвлёкся, хватая меня за руки. — Так, как ты это сделал? Как ты сел?
— Само как-то вышло, — пожал я плечами.
— Юнги… может у тебя и встать получится? — вкрадчиво произнёс Хосок.
— Ага, встану и побегу. И шутки про то, что я не смогу от кого-то уйти, перестанут быть шутками.
— А вдруг?
Я промолчал, лишь взглянул на него скептически. У меня ДЦП. Мой мозг поврежден. Тут никакое чудо не поможет.
ИСКОРКА.
Мне хватило нескольких часов, проведённых с Хосоком, чтобы понять: дом это не место, дом — это человек. Я рядом с ним мог ни о чём не беспокоиться. Дело было даже не в его физической помощи, хотя отсутствие смущения при некоторых делах тоже дорого стоит, но всё же в первую очередь я ценил его за другое. За понимание, за веру, за поддержку. Хосок заражал меня своей уверенностью, он возвращал меня на единственный верный путь, с которого я умудрился сбиться. Хосок — рука, протянутая мне во мгле.
А ещё я очень сильно по нему скучал. Мы никогда так надолго не расставались. Всего-то два неполных месяца разлуки. А что будет, когда он покинет интернат?
— Ты тоже дэцэпэшник? — спросила его за ужином Йери.
Это было не слишком-то тактично, но Хосок нисколько не смутился, наоборот, засиял, когда моя высокомерная сестрица обратила на него внимание.
— Нет, я киборг, — ответил он, улыбнувшись.
— То есть? — прищурилась непонимающе Йери.
— Одна из моих ног металлическая.
— Серьезно? Я даже не заметила.
— Она почти новая, так что сидит, как родная.
— А что случилось с родной?
Хосок на мгновение задумался.
— Кто-то пролил подсолнечное масло на улице, я поскользнулся и попал под трамвай. Врачи хотели пришить мне ногу обратно, но не смогли её найти, она исчезла, — выдал он.
Йери посмотрела на меня. Все почему-то смотрели на меня, когда Хосок нёс глупости, будто я мог быть гарантом его правдивости. Но я, конечно, несколько раз утвердительно кивнул.
— Но, думаю, я всё же знаю, где она могла бы быть… — протянул я задумчиво.
— Где? — спросила Йери, у нее было такое серьёзное лицо, что мне захотелось рассмеяться, но я сдержался.
— Пляшет у Воланда на балу, — сказал я.
— Рядом с головой Берлиоза, — добавил Хосок, и мы с ним засмеялись над этой шуткой, понятной только нам двоим.
Господи… как же сильно я по нему скучал!
***
Хосок ночевал в моей комнате на полу, больше его негде было разместить. Конечно, если потесниться, можно было бы устроиться на одной кровати, но он побоялся, что будет пихаться ночью, потому что привык спать один, и не даст мне покоя. Но я всё равно не мог уснуть и ворочался, а вот он лежал неподвижно и тихонько сопел.
Я видел Луну в окне. Края её растворились в дымке облаков, но светила она всё так же ярко. Освещала мои ноги, руки и грудь, только лицо оставалось в тени. Я осторожно потянулся на руках чуть выше и, медленно выдохнув, сел. Теперь лунный свет освещал меня всего, и в его лучах моя бледная кожа приобрела синеватый оттенок. Я старался держать спину прямо и смотрел на свои руки и ноги. Мне удалось поймать тот самый волшебный миг, когда моё тело не дергалось от непроизвольных движений и почти не кривилось.
Что, если я, правда, могу встать?
Мысль эта возникла в моей голове слишком внезапно. Я мгновенно отринул её и упал обратно на спину, истощенный и ослабленный. Но искорка надежды всё же успела зародиться в моём сердце. Я чувствовал её. И чувствовал страх. Кто-то скажет: «Как глупо! Нужно пытаться, нужно делать хоть что-то!» И вот ещё одно, моё любимое: «Попробуй, по лбу не стукнет!» Да, по лбу не стукнет. Ударит точно в сердце. Вгонит в грудь нож по самую рукоятку. Нет… тут меня поймёт только человек глубоко разочаровавшийся, человек изнурённый страданиями. Потому что только тот, кто под гнётом чужой грубости, бестактности и равнодушия умудрился взрастить в себе столько же неуверенности и комплексов, знает, на что способен страх неудачи. Он связывает по рукам и ногам, губит на корню все желания, и шепчет без конца: «А что если не выйдет? Справлюсь ли я? Переживу ли это?»
Я приложил руку к сердцу. Оно билось часто, отчаянно, как мне показалось, прямо как у маленькой птички. У птички-подранка. Но мне всё равно захотелось сохранить в себе эту искорку. Кто знает, быть может, она сможет превратиться в пламя…
ШЕСТНАДЦАТЬ.
Я замечал, что Хосок поглядывает на мою сестру. Всё же внешность имеет большое значение, какой бы поверхностной и бессердечной Йери не была, парням она нравилась. Хосок долго мялся, ходил вокруг да около, но всё же осмелился заговорить со мной на эту тему.
— Юнги, а у твоей сестры есть парень? — спросил он несмело.
— О нет, даже не думай… — сказал я предупредительно.
— Почему? Я вроде не так уж и плох. Даже почти целый. — Хмыкнул он, посмотрев на свой протез.
— Вот именно, ты слишком хорош для неё.
— Ну, так есть, Юнги?
Я вздохнул, посмотрев на него.
— У неё был парень, но они расстались. Есть ли у неё кто-то сейчас, не знаю.
— Можешь узнать?
— Мы не близки. Сам узнай.
— Да брось, она ведь твоя сестра, чего тебе стоит спросить у неё потихоньку. Если я сам это сделаю, будет потом неловко, а мне ещё два дня у тебя жить.
— Вот же трус… — улыбнулся я насмешливо. — Ладно, спрошу, как будет подходящий момент.
Но подходящий момент так и не наступил, потому что до самого вечера Йери не было дома. В день моего рождения она решила срочно свинтить из дома по делам. Я решил, что она не приходит специально. Мне не было обидно, я ничего от неё не ждал. Ни от неё, ни от матери.
Мама спрашивала, что мне подарить, я попросил перчатки, потому что мои руки не были такими уж сильными и маневренными, и когда я стирал их о колёса коляски, мне приходилось совсем нелегко. Я сказал, что больше ничего не надо, но она купила мне ещё вдобавок бейсболку. Она понравилась мне, но вместе с тем я почувствовал и грусть. Ведь мне редко приходилось бывать на солнце. Я никуда не выезжал, а во дворе интерната растут деревья, и там всегда по большей части тень.
Хосок вручил мне две книги — учебники по французскому языку. Вот за это я был благодарен от души. Я не знал, насколько они будут полезны мне в самообразовании, но то, как чутко он относился ко мне и то, как поддерживал мои стремления, растрогало меня до слёз.
В целом неплохой был день. Пока не вернулась Йери.
— С днём рождения, — сказала она, входя на кухню.
Я с удивлением заметил в её руках плюшевого зайца. У него были очень длинные уши и висячие лапки. Она покрутила зайца в руке, лапки его уныло заболтались в воздухе.
— На тебя похож. Милашка, правда? Держи. — Она протянула мне игрушку и села напротив.
— Спасибо, — кивнул я, прижимая к себе нелепое плюшевое создание.
Слава Богу, мы успели поужинать, иначе мне бы кусок в горло не полез.
Хосок ощутимо напрягся и подался немного вперёд, укладывая руку на спинку моей коляски. Скорее всего, это было неосознанное действие, но выглядело это так, будто он стремиться спрятать меня за собой. Йери тоже подалась вперёд и чуть прищурилась, вглядываясь ему в лицо.
— Вы действительно лучшие друзья или… — она повела бровью и толкнулась языком в щёку.
Меня бросило в холодный пот. Я смотрел на сестру, замерев, и не мог понять, что нашло на неё. После нашей ссоры и последующего разговора, она больше ни разу не пыталась задеть меня, а сегодня, будто с цепи сорвалась.
— Или… что? — нахмурился непонимающе Хосок.
— Ну, Юнги у нас по мальчикам, — сказала она, продолжая смотреть ему в глаза и холодно улыбнулась. — А ты? Вы вместе, или как?
Хосок усмехнулся. Страх сковал меня. Я повернулся к нему заторможено и затаил дыхание, моля мысленно его и всех существующих богов о помиловании. На мгновение он замер вместе со мной, а потом в глазах его появился закономерный вопрос. Я медленно моргнул, отвечая на него. Чего уж тут было отрицать… Я понимал, что не совершил ничего плохого, понимал, что любить кого-то в независимости от пола и вероисповедания — это не преступление, но всё равно чувствовал себя плохим. Я чувствовал себя грязным и отверженным. Мне казалось, это катастрофа.
— Нет, — неожиданно бодро сказал Хосок и улыбнулся, переводя взгляд на Йери. — Мы не вместе. — Он помял мне плечо и, хихикнув, добавил, — Я не в его вкусе.
Я сделал над собой усилие, чтобы издать смешок в ответ. Йери довольно прикусила губу, наблюдая мою неловкость.
— Хосок, может, погостишь у нас ещё недельку? — вернулась на кухню мама, чему я был очень рад.
— Я бы с удовольствием остался, но не могу, мне нужно лечь в больницу, чтобы пройти обследование. Глупая формальность, но без неё никуда…
Не такая уж и глупая, если знать, что он ложится на плановое обследование в онкоцентр.
— Очень жаль… — вздохнула мама.
И ей действительно было искренне жаль. Ведь Хосок выполнял все те обязанности, которые изначально возлагались на неё. За всё то время, что он находился в нашем доме, она, кажется, ни разу не подошла ко мне, чтобы с чем-то помочь или хотя бы поинтересоваться, не нужна ли мне помощь. Стыдно, но даже завтрак мне делал Хосок. Бутерброды вместо каши. Это, конечно, вкусно и замечательно, но мне казалось, что за эти дни я набрал обратно всё то, что скинул за месяц. У меня перестала кружиться голова, но зато появились щеки.
— Потом приезжай, — сказала Йери.
Ей тоже не хотелось возвращаться к роли моей няньки.
Меня затошнило.
Две лицемерки. Они были готовы на всё, лишь бы не оставаться со мной наедине.
***
Из-за сказанного сестрой мне было ужасно неловко, хотя Хосок продолжал вести себя как обычно. Он ничего не спрашивал и никак это со мной не обсуждал. Но я чувствовал, что мой друг расстроен, замечал в его глазах искорки разочарования. Я слишком хорошо выучил его улыбку и взгляд и мог без труда распознавать малейшие изменения в его настроении. Конечно, я принял это на свой счёт, но чуть позже я понял истинную причину его разочарования.
Когда мы легли спать, и стало тихо, Хосок спросил:
— Юнги, ты ведь ещё не успел спросить у своей сестры, свободна ли она?
— Нет, — ответил я, поворачиваясь на бок, чтобы посмотреть на него.
Как я и думал, Хосок совсем загрустил.
— И не спрашивай. Я передумал.
— Почему?
Он протянул руку, чтобы взять игрушечного зайца, брошенного на тумбочку, и погладил его плюшевую голову, бережно поправляя длинные уши.
— Я в ней ошибся, — произнёс он тихо.
