***
Слёзы высохли, и боль сменилась злостью. Чимин смотрел в темный потолок, сложив руки на груди. Видеть в человеке только будущее, только то, кем он однажды может стать, вместо того, чтобы принять его и поддержать таким, каков он сейчас — крайне жестко. Хуже человека, творящего подобную несправедливость, только человек, который творит несправедливость, но думает, что действует во благо. Где-то глубоко в душе Чимин оправдывал свою мать, осознавая, что глупо было требовать от неё то, чего у неё нет, — сострадания, например, или понимания… Но одновременно он осознал, что недооценил её возможности сделать его жизнь невыносимой. У меня ведь и чемодана даже нет… — подумал Чимин расстроено, прежде чем уснуть. Воскресное утро началось так же, как и любое другое воскресное утро. Мать варила кофе на кухне, Сонмин пытался привести себя в порядок после очередной ночной гулянки. — Наблядовался? — Пак Дагён стеганула его кухонным полотенцем. Сонмин, громко вздохнул, садясь за стол, и лукаво улыбнулся матери, за что та хлопнула его полотенцем ещё раз. Он знал, что ему за это ночное рандеву ничего не будет, потому что вечером они идут на оперу, и мать не захочет закатывать скандал и портить себе настроение. Но это не значило, что она не будет подтрунивать над ним при любой возможности. — Будешь гастролировать как твой папенька, отправишься следом за ним, — сказала она, чуть склоняясь над сыном. — Куда? — посмотрел на неё Сонмин. — К черту, — сказала она, недовольно кривясь. — Ну, это лучше, чем жить в театре, — ляпнул Чимин. На несколько секунд повисла тишина. — Точно, в артистической околеть можно, — засмеялся Сонмин, стараясь хоть как-то снять то напряжение, что повисло в воздухе. Пак Дагён ничего не ответила, она налила себе кофе и поставила на стол пепельницу. Чимин ненавидел, когда она курила за столом. Сегодня это почему-то особенно его раздражало. Как и её презрительно-равнодушный взгляд, и привычка хлестать его по рукам. Потому что она снова это сделала. Ударила больно по руке, запрещая есть вторую половинку кекса. Он вспыхнул, смотря на неё ненавистно. Ему показалось, что она издевается над ним нарочно: готовит мучное и калорийное, ставит перед ним, а потом запрещает есть. Кожа на руке горела, Чимин потёр то место, куда пришёлся удар, и громко отодвинул стул, поднимаясь из-за стола. Но прежде чем уйти сунул себе в рот злосчастный кекс. Сразу весь кусок. Продолжая безотрывно смотреть на мать. Он ощущал себя Бастером Китоном — «Маленьким мальчиком, которого нельзя повредить» в «Самом грубом спектакле, который когда-либо был в истории сцены». Но это была не комедия, и никто не швырял его понарошку, поэтому ему хотелось, чтобы она почувствовала его злость. Час полной беды ещё не настал, кровь его всё ещё теплилась в горькой надежде на освобождение, как у взбунтовавшегося раба. Однако злость его почти мгновенно трансформировалась в унизительную жалость к самому себе. Чимин понял, что не может проглотить этот чертов кекс, и ему пришлось отвести взгляд. Кошачьи глаза победили. Он принял поражение и выплюнул плохо пережёванный кусок сдобного теста в мусорное ведро, но сделал это, скрывшись в своей комнате, чтобы не выглядеть совсем уж ничтожно.***
— Дай свои запонки, те, что под платину, — без стука влетел в комнату к брату Сонмин. Чимин апатично махнул рукой в сторону комода. — Точно не хочешь пойти? — спросил он. — Нет. Джордж прекрасно меня заменит. — Этот придурок опаздывает. Может он вообще не приедет? Хоть бы не приехал… — вздохнул Сонмин, протягивая к брату запястья. — Ты сам его позвал, — пожал плечами Чимин, застёгивая запонки. — Конечно, он же сидел с нами за одним столом… — он снова вздохнул. — Сонмин, поехали! Мы не будем ждать Джорджа, я не могу дозвониться до него, наверно он решил подъехать сразу в театр, — сказала Пак Дагён, тоже заглядывая в комнату к Чимину. Она вошла всего на секунду. Но отчего-то секунда эта растянулась в пространстве времени, позволяя Чимину запомнить её блестящие чёрные глаза подведённые чёрным карандашом и красный цвет её помады, чёрное платье, облегающее точеную фигуру и жемчуг на шее. Ей очень шёл жемчуг… Быть может, мне правда следует умереть? — подумал вдруг Пак. — Если я умру, тогда она сможет сказать, что я был хорошим сыном? Сможет сказать, что любила меня? Сонмин выбежал следом за ней. С минуту ещё слышалась возня у двери, а затем всё стихло. Сердце болезненно толкнулось в груди. Тишина была неприятной. Чимин сел на диван в гостиной, на то место, где сидела его мать и посмотрел на кресло напротив, где он сидел вчера перед ней и лепетал чуть не плача, как самое ничтожное существо. Разве материнское сердце не должно сострадать и взывать к добру, разве оно не должно служить примером? Мать его могла по праву считаться примером силы, но не любви. Он подумал, что она так и не научила его любить, зато, кажется, научила ненавидеть. — Чимин, твои уже уехали? Чимин вздрогнул и обернулся в сторону двери. — Я стучал, — сказал Джордж, заметив его испуг. — Да. Ты опоздал, — он поднялся, чтобы уйти обратно к себе в комнату, но Джордж, остановил его, поймав за руку в дверном проёме. — Детка, с тобой всё нормально? — спросил он, заглядывая ему в лицо. — Что-то случилось? — Нет, — ответил тихо Чимин. — Нет — не нормально, или нет — не случилось? — повёл бровью мужчина, продолжая вглядываться ему в лицо. — Не случилось, — произнёс он всё тем же тихим голосом. — Ты выглядишь так, будто рыдал. — Может, и рыдал, тебе-то что? — Перестань, тебе не идёт. — Что не идёт? — Дерзить, — Джордж протянул к нему руку и коснулся кончиками пальцев его подбородка. — Ты для этого слишком милый. — На лице его появилась полуулыбка, рассматривая его, он чуть склонил голову на бок. — Тебе когда-нибудь говорили, что ты копия своей матери? — Да. Вчера. — Чимин взялся за его запястье, чтобы оттолкнуть, но отчего-то не сделал этого, а замер, смотря в зелёные глаза Джорджа. — Только… — мужчина запнулся. — Моложе, — закончил за него Пак. — Мягче… — сказал Джордж и скользнул подушечкой большого пальца по его подбородку, задевая линию нижней губы. Не нужно думать, что ты какой-то особенный, если в твоей голове полно всякой ерунды… Ты тоже никакая не особенная, и весь твой мир сплошная ложь и самообман, — подумал Чимин и чуть подался вперёд, приподнимая подбородок. Он посмотрел на Джорджа из-под полуопущенных ресниц и едва заметно улыбнулся, замечая, как расширились зрачки мужчины в это мгновение. — Что ты делаешь? — шёпотом почему то спросил Джордж, когда Чимин приластился щекой к его ладони. — А что? — тоже шёпотом произнёс он, крепче сжимая пальцами чужое запястье. — Я ведь нравлюсь тебе? — Пак отнял его руку от своего лица и потянул ее вниз. — Ты смотришь на меня… Джордж… — прошептал Чимин ему в губы, засунув его руку себе под футболку. Джордж стиснул челюсти, шумно выдыхая горячий воздух ему в лицо. Он замер вблизи его полных губ на несколько секунд дольше, чем надо, и Чимин отпустил его руку, слегка отстраняясь. — Что сказала бы твоя мать, увидев, что ты вытворяешь… — усмехнулся он, рука его дрогнула, но осталась на прежнем месте. — Моей матери здесь нет, — вкрадчиво произнёс Чимин и, опустив безвольно руки, застыл. Джордж должен был сделать следующий шаг. Не он. — Здесь только ты и я…