Танцы в пуантах

— Можно к тебе? — спросил Чимин, останавливаясь перед столиком, где сидела в одиночестве Майя. — Конечно, почему ты спрашиваешь? — улыбнулась девушка, поднимая на него взгляд. — Ты знаешь, почему, — вздохнул Чимин, ставя свой поднос с едой на стол. После того, как все, совсем не при лучших обстоятельствах, узнали о том, что произошло, Чимин предпочитал проводить свободное время в одиночестве и по возможности ни с кем не контактировать. Однако слухи до него всё равно доходили регулярно. Про него говорили многое, а некоторые детали просто поражали. Например, то, что Джордж взял его прямо на кухонном столе, смахнув при этом с него всю посуду, или, по словам других «очевидцев» это произошло в материнской спальне на красном бархатном покрывале. Все эти нелепые чужие фантазии вызывали у него крайнюю степень раздражения, а после слёзы. И за последние недели он впервые решился с кем-то заговорить. — Знаешь, плевать, кто и что там говорит, я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы поверить в то, что ты не сделал ничего плохого. Джордж дерьмо паршивое — вот о чём все должны говорить, а не о тебе… Но я действительно виноват в этом один, — подумал Пак, смотря ей в глаза. Он не мог произнести это вслух, но надеялся, что она поймёт это сама. — И ты не должен никого слушать. Пусть болтают эту чушь дальше, однажды все забудут. Она не поняла. Чимин отвёл взгляд. — Что ты делаешь на этих выходных? Не хочешь сходить куда-нибудь? — спросил он, стараясь не выдавать своего отчаяния. — Прости, Чимин… — протянула Майя и тоже опустила взгляд. Чимин почувствовал её неловкость. — Я уже договорилась провести эти выходные со своим парнем. Пак не знал, что она начала с кем-то встречаться. Но понимал, что в этом нет ничего неожиданного. Майя была красивой девушкой, много парней обращали на неё внимание, и их дружба, приправленная легкой симпатией друг к другу, не могла служить серьёзным препятствием для её отношений с кем-то другим, более решительным и… более достойным. — Ничего, — выдавил из себя улыбку Чимин. Жизнь Майи тоже продолжалась, и он не смел обижаться на неё за то, что она не хотела стоять вместе с ним на одном месте. — Привет, — несколько балерин, подружек Майи, подсели к ним за столик, бросая на него изучающие взгляды. — Привет, — поздоровался Чимин, обедать резко перехотелось. — Как дела? — спросила девушка, что поздоровалась с ним первая. — Хорошо, а твои? — Прекрасно. Как тебе новый балетмейстер? — Не знаю. Вроде неплох. — Но Джордж был лучше, да? — усмехнулась ему в лицо балерина. Вот так сходу. Бесконтактная пощёчина. — Откуда мне знать. Я не настолько хорош в искусстве балета. — Зато хорош кое в чём другом, — тихо хихикнула другая девушка, но он всё равно её услышал. Все услышали. Он посмотрел в сторону той девушки. Она тоже посмотрела на него, а потом изобразила, как берёт член в рот и начинает им двигать. Чимин услышал стук собственного сердца. Вокруг было полно народу, он вмиг вспыхнул от стыда и обнял себя дрожащими руками, пытаясь успокоиться. Балерины продолжали пялиться на него, пока Майя не толкнула свою подружку, сосущую фантомный член, так, что та едва не свалилась со стула. Все замолчали. Пришёл его черёд отвечать. Но Чимин молчал, ему нечего было предъявить. — Пока, Майя, — сказал он тихо и поднялся, подруга смотрела на него взволнованно и немного виновато. Она окликнула его, но он не обернулся. Весь обед отправился в мусорку, а тот, что не отправился, грозился вот-вот выйти из него наружу. Чимин забежал в туалет и закрылся в кабинке, едва успевая склониться над унитазом. Желудок вернул плохо пережёванный брокколи обратно и болезненно сжался, избавляясь следом от лишней кислоты. Бледный, он долго смотрел на себя в зеркало. Капли холодной воды сползали вниз по подбородку и падали в раковину. Щеки впали, под глазами круги. Он похудел достаточно, чтобы кошачьи глаза были довольны. Но уже не мог остановиться. Голод — тоже часть его наказания.

***

Есть мысли, от которых просто невозможно отделаться. Мельтешащие, противные мысли, которые не дают голове покоя ни днём, ни ночью. Хотя, возможно, во всём была виновата его странная привычка считать, что все интересные ему люди — хорошие. Здравствуйте, мы не знакомы с вами лично, но… Здравствуйте, меня зовут Пак Чимин… Дорогой, Мин Юнги… — Черт, — вздохнул тяжело Чимин и снова стёр все напечатанные символы. Дорогой Мин Юнги… Сколько ему сейчас лет? Может быть, он уже взрослый мужчина… — подумал Пак, разглядывая ноутбук. Работал тот прекрасно, но это не отменяло его старости. Даже операционная система на нём невозможно устарела, бедняжку не обновляли лет десять. Последняя дата изменения текстового документа — десятое ноября две тысячи одиннадцатого года. Он посмотрел на календарь. Сегодня восемнадцатое января две тысячи двадцатого года. Чимин прикинул, что если отталкиваться от того, что парню было шестнадцать на тот момент, то сейчас ему уже должно было быть около двадцати пяти. И с чего бы ему вообще должно захотеться отвечать ему? Он удалил этот файл и не хотел, чтобы кто-то его прочёл. Вряд ли Мин Юнги обрадуется, узнав, что какой-то чужой абсолютно человек в курсе его личных переживаний. Чимин отодвинул ноутбук на край кровати и упал на спину, скрещивая руки на груди. Собственное дыхание показалось ему каким-то хрипящим и поверхностным, а сердце под выпирающими рёбрами билось редко и глухо, будто качало кровь из последних сил. И если и существовал такой человек, способный одним лишь своим примером пробудить желание жить и заботиться о себе, то этим человеком мог быть только Мин Юнги. Нужно только увидеть его, только поговорить… Он резко сел и взял в руки ноутбук, решительно застучав по клавишам. Здравствуйте, меня зовут Пак Чимин, я представляю издательство «Сеульский вестник». Я пишу статью о профессоре Ким Сохване, и был бы очень благодарен вам, если бы вы, как один из его пациентов, согласились бы встретиться со мной, чтобы дать небольшое интервью. Он не особо волновался, отправляя это письмо, потому что не был уверен, что Мин Юнги всё ещё пользуется этой почтой, а даже если и пользуется, что он прочтёт его и ответит. А ещё электронная почта это такая вещь, которая по сути ни к чему никого не обязывает, в любой момент он может просто удалить все письма, закрыть все окна и больше никогда этого не касаться… YoonG@: Добрый день. Я смогу встретиться с вами на этой неделе в пятницу. Если вас это устраивает, напишите время и место. Чимин не ожидал, что Мин Юнги ответит ему сразу же. И подумать не мог, что тот согласится встретиться с ним так легко, даже ничего не спросив. Но потом он вспомнил, что Мин Юнги простой парень, выросший в интернате, он лишён высокомерия и ханжества. А ещё он позволил выбрать ему время и место, а значит, не слишком ограничен в своих передвижениях, что весьма радовало. Чимин немного подумал и написал ему адрес кафе, что находилось в квартале от театра. Мин Юнги тут же ответил, что знает это место и встретится там с ним в назначенное время. А если вдруг не сможет, то обязательно сообщит. Чимин посмотрел на календарь. Среда. У него ещё завтра целый день впереди, чтобы всё как следует обдумать. Полно времени, чтобы успеть отказаться… Утром в четверг он подумал, что у него ещё есть время до вечера. Вечером он подумал, что у него есть время до утра пятницы, а в пятницу утром, понял, что не знает, как должен поступить. Ему снова нужно было принять решение, которое он принять не мог. И чем ближе короткая стрелка часов подходила к назначенным трём часам, тем смятеннее становились его мысли. Независимость — привилегия для сильных. Но Чимин не считал себя сильным, он считал себя — никаким. Двадцать три года мать говорила ему «мой». Он задумался и не смог припомнить, чтобы она в разговорах с кем-то говорила также о Сонмине. Сонмин всегда был просто Сонмин. А он был «мой сын» или «мой Чимин». И в какой-то момент она сделала его «своим» окончательно. Он больше не принадлежал себе и не имел своих мыслей, стремлений и желаний. И его балет тоже вовсе не «его», потому что он легко расстался бы с ним, оторвал от себя и забыл. Всё это время он только думал, что хватал полными пригоршнями, а на самом же деле сжимал в руках пустоту. Некоторые люди очень уж превратно пользуются притяжательными местоимениями, превращают их из обычных слов в цепи. Моё — значит, принадлежит мне, и должно быть таким, каким хочу я. Как нечто неодушевлённое. Как вещь. Разве можно так относиться к другому человеку? А к собственному ребёнку? Всю жизнь Чимин принадлежал матери, а теперь вдруг остался один. Он ощущал себя ребёнком, вставшим вдруг на новую ступень взросления, на ступень, которую когда-то пропустил. Было страшно, не просто осознавать себя полностью обособленным от всего мира, а впервые по-настоящему почувствовать себя таковым. Это как вынырнуть из-под воды. Стало ещё страшнее, когда пришло понимание, что никто не страдает вместе с ним, его боль принадлежала только ему. И даже Сонмин не мог понять его. Был только один человек, чья история взывала к его душе, и каким-то странным способом внушала желание не сдаваться. И этот человек будет ждать его в три часа дня за столиком маленького кафе в пятнадцати минутах ходьбы… Но тихий голос в голове продолжал настойчиво шептать ему о слабости. Он напоминал ему о том, что случилось с его матерью, и о том, как скоротечна жизнь. Чимин хотел бы всё исправить, хотел бы исправиться сам, шагнуть на следующую ступень и расправить плечи. Но этот же голос напоминал ему тут же и о другом: о том, что он уже пытался что-то изменить, и в попытке избавиться от собственной боли стал чудовищем, причинившим страдания всем остальным. 14:30. Сердце споткнулось в груди. Он поднялся с холодного пола артистической и прижался спиной к стене, смотря жалобно на настенные часы. Они будто смотрели на него в ответ. И говорили: пути назад нет, посмотри, как неумолимо время… — Да пошло оно всё… — прошептал Чимин, принимаясь торопливо стягивать с себя трико.