Танцы в пуантах

От яркого света было больно глазам. Чимин заморгал, пытаясь остановить кружение белых ламп по потолку. Тело непривычно мягкое и ослабленное стало почти неподвижным. Он пошевелил пальцами и чуть приподнял руку, замечая тонкую прозрачную трубочку, прикрепленную к сгибу локтя, и катетер, приклеенный пластырем. Собственные руки показались ему какими-то неестественно белыми, чужими. Хлопковая рубашка на нём была тонкой и совсем не согревала. Кожа покрылась мурашками, он замёрз так, что начал непроизвольно подрагивать. Лампы на потолке замерли. Чимин увидел капельницу у кровати и голубую больничную ширму. Всё сон, — показалось ему. С ним случилось несчастье, и ему всё привиделось. Мокрые губы Джорджа не касались его лица. Мама жива, а Юнги… его не было. Он не существует… В дверь тихонько стукнули. Она беззвучно отворилась, и в палату вошёл Мин. На плечи его был накинут халат, а в руках лежали какие-то бумаги. — Очнулся? Как ты? — спросил он. Чимин увидел его и в первое мгновение был сбит с толку. Он не знал рыдать ему или радоваться: мать его была мертва, зато Юнги, милый, тёплый Юнги был настоящим. Настоящим? Чимин протянул к нему слабую руку. Мин взялся за неё и скрыл её в своих крупных горячих ладонях. Настоящий. — Мне холодно, — прошептал он и трудно сглотнул. — Здесь тепло, Чимин. Тебя просто знобит, — сказал Юнги, подтягивая одеяло выше, чтобы укрыть его руки и грудь. — Почему я в больнице? — Потому что потерял сознание. Тебе не повезло, я не такой уж ловкий человек. Ты упал на лестнице и ударился головой. Пак заметил, что Юнги смотрит на его лоб, он дотронулся до него и нащупал пальцами марлевую повязку. — Ничего страшного, — поспешил заверить его Мин. — Ушиб мягких тканей и гематома. Но снимок всё же придётся сделать. — А потом… потом меня отпустят? Юнги промолчал. — Ты заберёшь меня домой? — посмотрел он жалобно, но Мин отвёл взгляд. — Юнги? — Я не могу забрать тебя, — ответил он, разминая в своих руках его ладошку. — Ты пока останешься в больнице. Нам с тобой нужно заполнить документы и известить твоих родных… — О чём известить? Разве не всё в порядке? Юнги тихо вздохнул и посмотрел на него расстроено. — Ты потерял сознание, Чимин. — Потому что устал. — Нет, потому что у тебя гипоксия. Сахар упал до критического уровня. Как и гемоглобин. Знаешь, какая норма уровня гемоглобина в крови у мужчин? Не менее ста тридцати грамм на литр. А у тебя знаешь сколько? — Юнги взял в руки одну из тех бумаг, что принёс с собой. — Восемьдесят семь. Ты пробыл без сознания семь час… — он осёкся и замолчал, потому что Пак уткнулся лицом в свой локоть и начал всхлипывать. Чувство крайней подавленности — это тоже симптом хронической анемии. — Капельница, Чимин… выпрями руку, не сгибай, — он взял его за запястье, отнимая руку от лица, Чимин не сопротивлялся. — Я не хочу оставаться здесь один, — прошептал он, обреченно смотря в потолок. — Я бы очень хотел забрать тебя домой, но не могу. Я приеду к тебе завтра. И послезавтра. Приеду столько раз, сколько ты захочешь. — Пак зажмурился, отворачиваясь от него. — Начнёшь есть, твои показатели улучшатся, и тебя сразу выпишут. — Да… — выдохнул он, продолжая жмуриться. Несколько длинных секунд они сидели в полной тишине. Потом Юнги протянул к нему руку и положил свою ладонь ему на предплечье, тихо позвав по имени. Чимин никак не отреагировал. Ему стало невыносимо жаль, что он ничем не может ему помочь. Он помнил, как сам не ел из чувства вины перед матерью, которая громко стонала, пересаживая его в коляску и обратно… Это дурацкое желание быть лучше, не доставлять хлопот… А ещё чувство жуткого стыда. Злость на своё бессилие. И огромное желание исчезнуть. — Чимин, — позвал он снова. — Помнишь, я сказал тебе, что у меня есть знакомый врач-психотерапевт? Встретишься с ним? — Да, — так же тихо ответил Чимин. Юнги не ожидал, что тот согласится так быстро. И это его удивило. Но потом он вспомнил, как Пак плакал перед ним, прижимаясь к холодному кафелю в уборной спортбара, и как, прижимаясь к нему, шептал «спасибо». Он попросил его о встрече, потому что такой же измученный видел в его строках понимание. Вся жалость мира не стоит и гроша. Глупое, унизительное чувство. Нет ничего важнее для несчастных простого человеческого понимания. Он может понять Чимина. А Чимин может понять его. Жизнь — это великое множество дорог. Нет никаких черно-белых полос. Только переплетенные между собой пути, на которые ступает человек. Правильные и неправильные. Приносящие радость и приносящие боль. Узкие тропы безысходности пересекаются с огромными путепроводами силы, гордости и достатка. Но в конце даже самого трудного пути, за всё выстраданное несчастье, должна быть награда. Дар свыше за все перенесённые муки. Любовь, как спасение, или то, что получит однажды каждый — смерть, несущая великое благо избавления. Юнги подумал о том, что из девяти миллионов человек, живущих в Сеуле, ноутбук его попал именно к Чимину. К тому, кто готов понять и принять, и даже более того — вверить себя самого в ответ. Встреча их по праву не могла считаться случайной. Вообще нет в этом мире ничего случайного. Пак поджал к себе ноги, почти свернувшись калачиком. Только хрупкая ручка его безвольно лежала на койке, впуская по капле в свои вены прозрачный раствор. Бог в людях, — вспомнил Юнги и погладил его по волосам, заправляя тёмную прядь волос за ухо. Чимин открыл глаза, но не пошевелился. Мин почувствовал, как его охватывает жажда поражения и любви, и никогда ни одно чувство — даже слепая ярость — не завладевала им с такой силой. Никогда не испытывал он такой неодолимой тоскливой нежности. Она топила его, билась об него волнами. Юнги закрыл глаза. Раз, два, три, четыре… — стучало сердце. Ощущение, как при приливе, когда пенистая вода бьётся с силой о морской берег и песок уходит из-под ног. Раз, два, три, четыре… — Пожалуйста, заполни эти бумаги, как сможешь, — сказал он, отстраняясь от него испуганно. — Я приду к тебе завтра. Поправляйся. — Хорошо… — снова тихо вздохнул Чимин. — Спасибо. Юнги вышел, закрыв осторожно за собой дверь. Звук его хромых шагов разносился по пустынному коридору. Но он их не слышал, как не слышал и того, что спросила со своего поста медсестра, несущая ночное дежурство. В ушах отдавались только быстрые толчки его собственной крови. Раз, два, три, четыре…

***

Утром приехал Сонмин. Он не кричал и не ругался, но взгляд его всё равно выражал недовольство. — Не начнёшь есть, тебя привяжут к кровати и будут кормить через трубку, — произнёс он со злостью, но то, с какой осторожностью и заботой брат помог ему переодеться в тёплую кофту, говорило совсем о других чувствах. — Я ем. — Чимин стыдливо опустил голову. — Я поел с утра кашу. — И выблевал её потом. — Нет, не выблевал. Сонмин вздохнул и, глядя на него, покачал головой. — Ну, немного выблевал, — признался Чимин. — Умоляю, прекрати вести себя, как ребёнок. Я не могу и не буду тебя нянчить. — Он наклонился и поцеловал его в макушку. Это было неожиданно, Чимин поднял на него удивлённый взгляд. — Мне нужно бежать. Позвони, если что-то понадобится. — Хорошо, — кивнул он. Сонмин снова покачал головой, и в глазах его читались укор и любовь одновременно. Он торопливо выложил ему на тумбочку из сумки всё, что принёс и буквально побежал по своим делам. Потому что жизнь его продолжалась. Ничто не могло смутить его, или сбить с пути. Сонмин — настоящий боец, весь в мать. Чимину этот факт казался парадоксальным, поскольку внешне тот на неё совсем не походил, а вот он сам, не отличающийся особой силой духа, как капля от капли. В вечерние часы посещений его навестил Юнги. Принёс ему еду, которую он вряд ли сможет съесть. Они немного поговорили на отвлеченные темы, и он ушёл, оставив после себя приятное чувство нужности. И это чувство росло день ото дня. Чем дольше он задерживался в его палате, тем больше оно становилось. Однажды он пришёл даже немного раньше разрешённого времени, Чимин смотрел фильм, и он попросил не выключать и присоединился. «Иди сюда, Лапушка», — сказал он и привлёк к своей груди, забирая из рук телефон, чтобы держать его чуть выше. Но ему уже было плевать, видно там, что на маленьком экране или нет. Потому что в эту минуту он неотступно думал только об одном: что сейчас, в это самое мгновение он и в самом деле для него Лапушка. Юнги смотрел на него с ласковым волнением и нежно прижимал к груди. Чимин как маленький преданный зверёк прятался в нём от тех витающих над ним уз печального прошлого, от которых освободиться ему, казалось, не суждено никогда. Он намеренно закрывал глаза, тычась носом в чужую горячую шею и пряча лицо, отгонял прочь все дурные мысли, пропитываясь его теплом и покоем. Да и почему он не имеет право на своё тихое счастье? Юнги хороший. Он далёк от всякого рода низостей и меркантильностей. Он может стать для него маяком, вывести на правильный путь, что бы ни случилось. Прижимаясь к нему крепче, Чимин решил, что просто спрячет своё бремя ответственности за совершенные им поступки, постарается всё забыть. Юнги необязательно знать о том, что он сделал. Это должно остаться в прошлом… В выходные его снова навестил брат. А на следующей неделе к нему пришёл тот самый врач, о котором говорил Юнги. Им оказалась приятная, улыбчивая женщина, у неё был очень мягкий голос, отчего её вопросы звучали совсем не настойчиво, и говорить с ней было легко. Она много спрашивала о его детстве, об отношениях с матерью. Просила рассказать о том, что запомнилось ему по каким-то причинам особенно. Чимин вспомнил про купленный мамой торт на их с Сонмином день рождения. Торт, который Сонмину можно было есть, а ему нельзя. Вспомнил про бездомного котёнка, которого он подобрал, а мать, увидев, выбросила в окно. С четвёртого этажа. Он помнил, как выбежал за ним на улицу в носках и как держал его маленькое окровавленное тельце в своих ладошках. Он помнил, как свистела в воздухе резиновая указка, и как врезалась она затем в его тело, когда позиции его были недостаточно точны, а движения недостаточно изящны… но было и кое-что хорошее. Например, ему нравилось болеть простудой. Когда он температурил, мама дотрагивалась до его лба губами, чтобы проверить температуру. Это было приятно. А ещё Чимин помнил совместную поездку на море. Они ночевали в каком-то холодном отеле. Мама легла спать вместе с ними и всю ночь крепко его обнимала… Потом пришло другое воспоминание, то, что он не мог озвучить: мама в чёрном платье, ее широко распахнутые от ужаса глаза, сорванный с шеи жемчуг раскатился по полу… В горле мгновенно образовался тугой комок. Чимин расплакался, и разговор пришлось закончить. После этого открываться ему стало страшно, и он не был уверен, что сможет сделать это снова. Дни шли, но особо ничего не менялось. Гемоглобин поднялся до ста десяти граммов на литр, но этого по-прежнему было недостаточно. Его всё также тошнило, и уровень глюкозы в крови приходилось поддерживать с помощью капельниц. Чимину стало казаться, что он никогда не покинет эту больничную палату. Но на следующих выходных кое-что произошло. Это была суббота. Кто-то очень бодро постучал в дверь, а потом в палату заглянул Хосок. — Привет, — улыбнулся он широко и прошёл внутрь. — Привет, — стеснительно сказал Чимин. Хосок положил ему на тумбочку пакет с апельсинами, такими же ярко-солнечными, как и он сам, и по-свойски уселся на его койку, обрубая на корню всю неловкость, что могла бы возникнуть между двумя почти незнакомыми людьми. — Как дела? — спросил он, взял с тумбочки открытый, но нетронутый Чимином йогурт, понюхал его и отставил обратно. — Что-то, по-моему, не очень… — Да, не очень, — согласился Пак. — Ты только давай, не как Юнги, не на два года сюда. Чимин улыбнулся, кивая в обещание. — Лиен передавала тебе привет. — Спасибо, ты ей тоже от меня передай. — Конечно. Хосок вздохнул и посмотрел на него долгим взглядом. Лицо его стало серьёзным. — Вообще-то, знаешь, Чимин, Юнги попросил меня об одолжении. У нас был план: мы с тобой должны были познакомиться в баре, немного сблизиться, а потом мы решили бы прогуляться, и я бы с тобой поговорил. Но тебе стало плохо и ничего не вышло. Я если честно был тогда даже рад, потому что должен был поговорить с тобой о том, о чём предпочитаю молчать. Но я вижу, как он переживает за тебя, и вижу, что дела твои и вправду не так уж и хороши, поэтому думаю, я всё же должен сделать это. Послушай меня, ладно? — попросил он, вновь бросая на него долгий внимательный взгляд, и Чимин заметил, что глаза у него на самом деле очень грустные. И всегда были грустные, несмотря на улыбки. — Ладно, — сказал Чимин, теряясь вдруг в его печали. — Ты наверняка знаешь, что мы с Юнги росли вместе в интернате. Чимин утвердительно кивнул. — Но я, как и он попал туда не сразу. Сначала я воспитывался в обычном детском доме. Мне было семь, когда я сломал ногу. Ничего особого, просто играл в футбол и неудачно упал. Когда мне исполнилось восемь, меня взяла под опеку одна семейная пара. И всё было прекрасно. Они хорошо ко мне относились, и мне казалось, я их даже полюбил, во всяком случае, был очень за всё благодарен. А потом… — он отвернулся и отрешённо посмотрел в окно, вглядываясь куда-то вдаль. — Потом у меня стала болеть нога на месте старого перелома, появилась непонятная шишка. Мне ничего не помогало ни уколы, ни массажи. И через год мне поставили диагноз — саркома Юинга. Это злокачественная опухоль. У меня была четвёртая стадия рака. Мне ампутировали ногу. И в реанимации я узнал, что мои опекуны отказались от меня. — Хосок перевёл свой грустный взгляд обратно на Чимина. — Ну ничего… физическая боль отвлекала меня от обиды на них и страданий по этому поводу. Я думал лишь о том, как бы выжить. И у меня получилось. Я сделал тройное сальто из гроба. Чимин ощутил во рту сладкий вкус йогурта. Как это случилось? Он понятия не имел. В какой-то момент Хосок просто сунул ему в рот полную ложку. Ничего не оставалось, кроме как проглотить. Он, как и с Юнги, проделал с ним свои штучки. И хотя у Чимина были рабочие руки и возможность самому о себе заботится, он послушно открыл рот, позволяя себя кормить. Странно, но никаких унизительных чувств он при этом не испытывал. Наверное, оттого, что Хосок вообще никак при этом не изменился в лице, он продолжал говорить с ним спокойно и откровенно, словно это было для него делом совершенно обыденным, а сам Чимин знаком не первый год. — Когда ты проживаешь такое, страх однажды расстаться с жизнью раньше положенного срока полностью меняет твоё мироощущение. Каждый год я должен проходить обследование, сдавать кровь на онкомаркеры. Саркома Юинга очень агрессивная опухоль, с ней нужно быть всегда начеку, чем раньше она будет выявлена, тем лучше. Второй раз мне так уже может не повезти. В этом году я уже ложился в онкоцентр, сдал все необходимые анализы. — Хосок собрал ложкой остатки йогурта из баночки и отправил Чимину в рот. — У меня рецидив. — Что? — спросил шёпотом Чимин, надеясь, что ослышался. — Рецидив. Меня ждёт курс химиотерапии и облучения, но даст ли это результат, никто не знает, — Хосок пожал плечами, посмотрев на него печально. — Возможно, рак убьёт меня, и я умру. Но пока я жив, — он улыбнулся грустно. — И хочу продолжать жить. Пожалуй, больше всего я боюсь даже не самой болезни, я боюсь превратиться сам в эту болезнь. Я видел много таких людей в раковом корпусе. От этого просто всё опускается. Болезнь поглощает их разум, и они уступают ей досрочно. Уверен, ты понимаешь, о чём я, знаешь каково это, когда болезнь преследует тебя всюду: в голове, в твоих мыслях. Она в твоём отражении, в твоих танцах, в твоей походке. Она не даёт тебе есть, пить, спать. Крадётся всюду за тобой как тень, а ночью ложится в твою постель. Ничто не в силах одолеть её. Только тебе самому по силам её обуздать. Ты напрасно считаешь себя таким слабым. Ты просто никогда не имел настоящей возможности проявить себя и не знаешь, на что способен. — Нет, я не такой, как ты. Во мне нет и доли той воли и той жизнерадостности, что есть в тебе. У меня просто не выходит не унывать, как бы я ни старался. — С чего ты решил, что я никогда не унываю? Что мне не бывает плохо или тошно? И что я в порядке? С того, что я всегда смеюсь и улыбаюсь? Я тоже грущу. Часто и много. Грущу и улыбаюсь. А как иначе? Я не хочу, чтобы кто-то страдал так же, как и я. Мои друзья, моя жена. Я не хочу причинять им боль. Понимаешь? — Да… понимаю. — Жизнь очень короткая, Чимин. Очень. Намного короче, чем ты можешь думать. Ты уже прожил четверть, как минимум. Вот так, да… Четверть. Представляешь? И куда ты торопишься? Ты туда, — Хосок показал пальцем в потолок. — Всегда успеешь. Никто здесь не останется. Но то время, что у тебя есть, используй его. Ешь, молись, люби — слышал? Молиться не обязательно. А вот есть и любить нужно. — У меня плохо выходит, — признался Чимин. — Потому что ты в себе не уверен. — Сложно быть в себе уверенным, когда всю жизнь ты слышишь о том, что слишком толстый. Я понимаю, что, скорее всего не прав, но это как рефлекс, который я не могу перебороть. Мне очень жаль огорчать Юнги. И вообще всех. Я виноват, знаю. — Юнги вырос в интернате для детей инвалидов. Ты серьёзно думаешь, что его можно чем-то напугать? — Хосок посмотрел на него, как смотрят родители на своих умилительно глупых детей. — Ты в нём не сомневайся. И в себе не сомневайся. Цени свою жизнь. Каждый день. Плохой, хороший, не важно. Каждый. Даст Бог, завтра будет лучше. Цени свою жизнь… — из уст Хосока слова эти прозвучали как мантра. И не поспоришь. Чимин вдруг понял, что отнекиваться тут крайне глупо. Это как жаловаться больному раком на занозу в пальце. И почему он сам настолько бестолковый, чтобы дойти до этого своим умом? Он так много твердил своей матери о самостоятельности, а что по итогу? Простую истину ему нужно разжевать и положить в рот, чтобы он сумел, наконец, проглотить её не подавившись. Ещё обиднее было понимать, что Юнги уже сказал ему эти важные слова очень и очень давно. «Спаси себя сам», — прочёл он однажды в написанных им строках. «Только ты сам можешь побороть свою болезнь», — вторил ему Хосок. Он не был прикован к койке, его не убивал рак. Он уничтожал себя сам. Как глупо… о Боже… — подумал он, и встретился с Хосоком взглядом. Тот улыбнулся, протягивая ему дольку апельсина. — У Юнги тоже красивая улыбка. Раненые люди улыбаются ярче всех. Совсем не благополучие и не красота, и уж тем более не соответствие стандартам, делают людей счастливыми, понял он. А понимание своего сердца, чувства живущие в нём и собственное отношение к жизни. И всё это зависит от самого человека, а значит, он может быть счастлив тогда, когда захочет. И у него уже есть это тихое счастье рядом. Он ощущает его всем своим сердцем. Осталось только в страхах разобраться… — Спасибо, — сказал он, принимая кусочек апельсина из рук Хосока, и улыбнулся в ответ.