Танцы в пуантах

— Как твои дела? — улыбнулась приветливо Юн Янси. В её кабинете было тепло, но Чимина всё равно знобило так же, как в первые дни в больнице. — Неплохо, — ответил он робко. Он не думал, что сможет ещё раз с ней встретиться, после того, как расплакался при их последней беседе, но всё же пришёл. Юн Янси действительно хороша в области психологии, он прочитал о ней много статей, и теперь возлагал на эту хрупкую женщину большие надежды. Она ещё не решила, нужна ли ему медикаментозная терапия, но даже если нужна, он не против. Он не против сделать всё, что она скажет, лишь бы не возвращаться к тому, с чего начал. Вчера Юнги снова оставался у него на ночь, и всё было прекрасно. Утром они расстались, и Чимин поехал в театр. Однако выйти на разминку он так и не смог. Потому что его снова рвало в туалете. Так не должно было больше быть. Он это понимал. — Поговорим ещё немного о твоей маме? Чимин резко поднял голову, посмотрев на неё как-то затравленно. — Хорошо… — поняла она без слов. — Тогда о тебе? Он кивнул. Женщина некоторое время листала какие-то бумаги, потом взглянула на него и взяла в руку ручку, готовясь что-то записывать. — Чимин, я изучила твою медкарту, там указано, что в восемнадцать лет тебе был назначен Диазепам для лечения бессонницы. Он тебе помогал? — спросила она. — Да… нет… — Чимин взволнованно вздохнул. — Я его не принимал, — признался он. — Почему? — Он был мне не нужен. — Но тебе ведь его назначил врач. — Да, но… я не считаю, что у меня есть или были проблемы со сном. — Но, тем не менее, жалоба на расстройства сна была, — Юн Янси слегка приподняла бровь. — Я не жаловался, — произнёс Чимин совсем тихо. Мы не можем говорить обо мне. Меня не существует, — подумал он и опустил глаза на свои руки. — Есть только моя мать. — Я иногда немного засиживался в телефоне вечером или слушал допоздна музыку, но не от того, что не мог уснуть. Просто. Все так делают. Понимаете? Потом я всё выключал и ложился спать. Меня не мучили кошмары или что-то ещё… Моя мама решила, что у меня бессонница, потому что иногда в полночь в моей комнате светится экран телефона. — Ясно… — протянула она, что-то записывая. — А что насчёт мигрени? Чимин отрицательно покачал головой. — Стенокардия? Гипотония? Он снова покачал головой. — Аллергия на лактозу? — Нет, — прошептал он, долгий взгляд Юн Янси стал понимающим. — Она была слишком мнительной, то и дело таскала меня по врачам. — Она заходила с тобой в кабинет к врачу? — Да. — А когда врач задавал тебе вопросы, кто на них отвечал? — Я не придавал этому значения, — он пожал задумчиво плечами. — Но сейчас мне кажется… будто это был не я. — Ты с ней соглашался? — Я не перечил. — Никогда? — Вы когда-нибудь видели балет вживую? — спросил неожиданно Чимин. — Лебединое озеро, — кивнула доктор Юн. — Как вам принц Зигфрид? — спросил он, и, слегка застеснявшись, уточнил: — Каким он вам запомнился? — Он был весьма привлекателен, красив, я бы сказала, и мужественен, — ответила Юн Янси, ничуть не смутившись. — Мужественен… — повторил за ней Пак, согласно кивая. — Балет, это не просто танец, это ещё и красота форм. Красота мужского тела имеет определенный эталон — подтянутая фигура, рельефные мышцы, сразу вспоминаются греческие скульптуры, не правда ли? — он улыбнулся, но тут же погрустнел. — И я не понимал, почему мне нельзя набирать массу, я ведь мальчик. Почему я должен всегда сидеть на диетах, почему должен быть таким же хрупким и легким как балерина? Иногда мне казалось, мама требует от меня невозможного, издевается надо мной. Как мне быть лебедем, если я лебедем не рождён? — голос его задрожал, и он закрыл глаза рукой, отворачиваясь в сторону. — Чёрт… ну простите… — Ничего, — вздохнула Юн Янси и поднялась. Он слышал её шаги, а потом почувствовал, как она вложила ему в руку бумажный платочек. Чимин убрал руку от лица и слегка подался вперёд, посмотрев на неё влажными глазами. — Нет, я почти никогда ей не перечил, — произнёс он сдавленно. «Почти» ценою в её жизнь. Он сжал в кулаке платок, чувствуя как подкатывает. Эти слёзы ничто, по сравнению с тем, что грозило вырваться из него наружу. — Мама была жестока? Ты боялся, что она накажет тебя? — спросила участливо доктор Юн. Чимин медленно выдохнул, прилагая какое-то нечеловеческое усилие, чтобы удержать свою бурю внутри, и разжал кулак. Скомканный бумажный платочек в его теперь уже безвольной ладони смотрелся очень жалко. — Мама была холодна. Я боялся, что она никогда меня не полюбит, — сказал он, печально отводя глаза.

***

Обед упал в пустой желудок и мгновенно превратился в тяжёлый ком. Чимин медленно и глубоко задышал, смотря в окно. Нужно было на что-то отвлечься, не думать о себе. После завтрака его снова вырвало, поэтому обед он должен был обязательно сохранить. К нему подсела Майя, и они немного поговорили о новом сезоне. Это помогло ему переключиться. С ней было по-прежнему легко. Она не говорила лишнего и не упоминала того, чего упоминать не стоило. А вот подруги её были менее деликатны. — Давно не виделись. Слышала, ты болеешь анорексией, — сходу плюнула в него ядом девушка, усаживаясь без спросу рядом. — Санюн, не спрашивай чушь, — скривилась Майя, глядя на подругу. — Действительно, чушь… — усмехнулась она. — Ты и так хорош. Без диет. Сочти за комплимент. — Спасибо, — равнодушно ответил Пак. — Особенно твоя задница, — она хихикнула. — Лучшее, что в тебе есть. — Боже, заткнись, — зашипела Майя. — Что? Мне просто нравится его фигура, — нахмурилась девушка, изображая негодование. — Завидуешь? — спросил Чимин, пытаясь сохранить своё напускное равнодушие. — Конечно, но талант важнее, я считаю. Всё же жопой крутить надо уметь. Они встретились взглядом, глаза её сверкали холодным блеском. — Да, Пак Чимин? — улыбнулась она насмешливо. — Наверно, — ответил он, выдерживая её взгляд. — Научишь? Он стиснул зубы, борясь с подступающими слезами. Больше всего на свете ему хотелось встать и уйти. Спрятаться где-нибудь, где он никому не будет попадаться на глаза и вызывать неприязни. Но первой вскочила Майя. — Я поела, идём, — дернула она за руку подругу. — Но я ещё нет, — возразила та. — Идём, есть кое-какое дело, — потащила она её за собой. — Увидимся, Чимин. — Увидимся, — кивнул он согласно. Упражнения. Странно, но сегодня они не казались ему такими уж надоевшими. Он понял, что даже немного скучал. Его тело показалось ему вдруг необычно пластичным. Пак поправился, но выполнять упражнение вопреки этому факту, стало легче. Если бы он был один, то станцевал бы что-нибудь с закрытыми глазами. Полы приятно поскрипывали, оркестровая музыка наполняла зал. Чимин не удержался и всё же закрыл глаза, выполняя привычный экзерсис… — Все стоп! — крикнул балетмейстер. Музыка резко стихла. Танцоры замерли на своих местах. — Те, на кого покажу пальцем — поздравляю вас, вы молодцы, вы мне нравитесь, я хочу с вами работать и беру вас в свой новый проект. Зал зароптал. Это было неожиданно. Никто не знал, что их будут оценивать во время простой разминки. — Ты… ты… ты… — мужчина принялся ходить по залу, задумчиво поглядывая на танцоров. Он двигался неторопливо к концу класса. Выбранные ребята радостно шептались. Санюн стояла рядом с Чимином, и он мог видеть, как сжимает она от волнения кулаки. То, что они стояли дальше всех, определённо тяготило её, но он был спокоен, ему не было дела до этого нового проекта. Ему вообще не до чего не было дела. Он давно перегорел. Балетмейстер прошёл мимо девушки и остановился напротив Чимина. Несколько секунд мужчина просто смотрел на него, а потом улыбнулся. — И ты, конечно, — сказал он, дотрагиваясь своей рукой до его руки. В его прикосновении не было никакого подтекста. В его улыбке не было никакой пошлости, но Чимин всё равно испуганно замер. Он его выделил. У него будут большие проблемы… — Всем спасибо, встретимся в репетиционном зале! — балетмейстер громко хлопнул в ладоши и направился к выходу. — Шлюха, — громко произнесла Санюн. Чимин почувствовал, как ухнуло в пятки сердце, но не повернул к ней головы. — Шлюха, — ещё громче сказала она, и он почувствовал, как остальные танцоры начинают оборачиваться в их сторону. Он не выдержал и посмотрел на неё. Она всё также сжимала кулаки, но теперь уже от злости. В глазах её блестели слёзы. — Какого черта, гребаный ты педик? — Это не моя вина, что он прошёл мимо тебя. Я тебе ничего не сделал, перестань меня оскорблять. — Оскорблять? В каком моём слове оскорбление? Только правда. Или что, ты не шлюха? Или не педик? На тебя же смотреть противно, тебя здесь все терпеть не могут… Она не договорила. Чимин резким выпадом схватил её за волосы, и она взвизгнула. Не будь она женщиной, он бы ударил её. — Убери от меня свои грязные руки, ублюдок, — закричала она, царапая ногтями его запястье. — А ты закрой свой поганый рот! — он успел дотащить её до стола с кулером, что стоял в паре метров от них, и выплеснуть ей в лицо чью-то недопитую воду, прежде чем их разняли. — Живо успокойся! — крикнул Сонмин, отталкивая его в сторону. — Тварь! Ах, ты тварь! — продолжала орать Сонюн. — Какая же ты тварь! Сонмин снова толкнул его к двери, преграждая к девушке путь, хотя он больше и не пытался до неё дотронуться. Народ столпился между ними, обступил его полукругом. В чужих лицах он видел отвращение. Он посмотрел с мольбой на Сонмина, но тот был так зол, что, казалось, сам готов был его ударить. Чимин попятился к двери. Ком в горле разросся до невозможных размеров. Взгляд его вновь забегал по лицам присутствующих. Презрение. Брезгливость. Ненависть. Майя. В глазах её застыло осуждение. Я изгой, — понял он и к несчастью своему расплакался раньше, чем выбежал в коридор. Боже, зачем я это сделал! — подумал он, забегая в уборную. — Какой идиот! Какой идиот! Какой идиот! Теперь все знали, как легко его сломить. Он не был конфликтным человеком и никогда прежде не вступал в подобные перепалки. Потому что знал, что может не выдержать и разрыдаться. А это уже поражение. А если и не поражение, то тактика конченого слабака. Он не сдержался, потому что слова Санюн задели его. А теперь… Теперь всё казалось заслуженно. Это же гребаный театр. Чего ещё он ждал после того, что сделал? Что его будут обнимать и держать за руку? Ах, бедный мальчик… Он упал на колени, хватаясь руками за стульчак. Тошнота схватила за горло. Всего несколько секунд, и весь обед оказался в унитазе. — Боже… — прошептал Пак и, держась за живот, подошёл к раковине. Через пару минут боль отступила. Но он всё равно продолжал стоять согнувшись и плескал себе в лицо холодной водой. Потом кто-то вошёл. Он не стал оборачиваться. Вряд ли этот кто-то хотел его утешить. Так и есть. Парень справил нужду и подошёл к соседней раковине. Чимин чувствовал на себе его взгляд, но тот так ничего и не сказал, молча вымыл руки и вышел. Он немного подождал и вышел из уборной следом, быстрым шагом направляясь к артистической. Но замер посреди коридора, вдруг сообразив, что там его тоже ничего не ждёт. Ещё одна закрытая дверь. Комната, где можно укрыться, пока слёзы не высохнут… Он упёрся рукой о стену, обреченно опуская голову. Да, там просто ещё одна закрытая дверь, за которой можно спрятаться до тех пор, пока не исчезнет необходимость оберегать себя от ненавистных, презирающих взглядов. Дверь, за которой всё то же одиночество… — Черт возьми, да что с тобой! — прорычал совсем рядом Сонмин. Пальцы брата больно впились в предплечье, он дёрнул его грубо, заставляя отлипнуть от стены, и потащил насильно за собой. — Что ты вытворяешь?! — выкрикнул парень, заталкивая его в артистическую. Дверь за ними громко захлопнулась. Чимин вздрогнул, отступая от Сонмина. — Она сама меня спровоцировала… — Знаю! И что? Ты мог ответить ей тем же, но ты схватил её за волосы и облил водой. Иди и извиняйся теперь перед ней. Извиняйся и возвращайся на репетицию. — Нет, я не могу вернуться, — завертел головой Чимин. — Собираешься спрятаться здесь? Сбежать? — зло усмехнулся Сонмин. — Почему ты всё время поступаешь именно так? — Потому что… Потому, что он привык считать, что в маленьком мирке вероятность быть раненым снижается. Чимин прятался в себе много лет, не желая быть отвергнутым, он сам и его одиночество служили ему лучшим укрытием. Потому, что когда ты один, то и ранить тебя никто не может. Однако оказалось, что одиночество ничем ни лучше чувства полной беззащитности. Ни от чего оно не спасает. Глупо было думать, что если не выставлять себя напоказ, то ему не придётся испытывать неловкость, стыд и вину. — Просто оставьте все меня в покое, — сказал Пак, закусывая дрожащие губы. Сонмин решительно шагнул вперёд, сокращая между ними расстояние. — Сделай-ка всем нам одолжение, примадонна, возьми себя в руки! — прорычал он. — Веди себя как мужчина! Прекрати ныть! Просто делай то, что должен, тогда не будет никаких проблем. Это правило обязан соблюдать каждый. — Сонмин подошёл почти вплотную и теперь возвышался над ним, пугая своей силой и абсолютной непоколебимостью. — Делай. Что. Сказано. На мгновение Чимин испуганно сжался, однако потом, поднял на него возмущённый взгляд, отталкивая от себя ладонью. — Не ори на меня! Придурок! — А ты избалованный говнюк! Маменькин любимый сыночек! «Чимин, Чимин, Чимин…», — залепетал он, изображая материн голос. — Что?! Что ты смотришь на меня? Нет, скажешь?! Это было унизительно. Чимин почувствовал себя отвратительно. Он отвернулся, зажмуриваясь. Сонмин никогда прежде так не кричал на него и никогда не заявлял о своей… ревности? Он тоже желал любви, он тоже старался стать для мамы лучшим, а она его вообще не замечала. Почему он уходит каждый вечер из дома? Пьёт и постоянно меняет женщин? Он тоже всё это время был несчастен. Данный факт только сейчас пришёл ему на ум. Он принялся торопливо и неаккуратно снимать с себя дрожащими пальцами одежду. — Что ты делаешь? Я сказал тебе вернуться! — Сонмин дернул его за руку. — Отвали! — вырвался он. — Боже… — выдохнул тяжело брат, хватаясь за голову. — Конечно, давай, убегай! Ты всегда убегаешь! — Мне здесь не место, — прошептал Чимин, комкая и запихивая свои вещи в рюкзак. — Тебе нигде нет места… — услышал всё же его Сонмин. Чимин предпочёл не отвечать ему и принялся молча натягивать джинсы. — Ты везде будешь страдать, потому что тебе это нравится, — продолжил Сонмин таким тоном, будто бы точно мог знать, что он чувствовал. — Хочешь показать всем, как они обидели тебя? Или хочешь доказать покойной матери, что тебе очень жаль за случившееся? — он протянул к нему руки и тряхнул его за плечи. — Ты повёл себя тогда, как шлюха последняя, да. Но в том, что наша мать мертва, нет твоей вины. Это был несчастный случай. Так что хватит… Заканчивай всё это дерьмо. Только и делаешь, что позоришь меня. — Ну что ты хочешь от меня? Ты не видишь, что я пытаюсь? Я должен сказать это вслух? Хочешь, чтобы я это произнёс? Хорошо… — Чимин попытался убрать с себя его руки, но Сонмин лишь крепче сжал его плечи. — Я не такой, как ты! Я хуже тебя! Я слабый! Теперь доволен? — Да! Отличная отговорка! — Он снова его тряхнул и на этот раз намного сильнее. — Будешь продолжать двигаться остаток дней на автопилоте? Топить себя в омуте стыда и вины? Ты зря потратишь свою жизнь впустую — вот, что. Ты уже тратишь её впустую. Потому что пока ты совершенно никчемный! — Отпусти! Ты не понимаешь! Ты совсем меня не понимаешь! Никто из вас не понимает! — закричал Чимин, чувствуя, как слёзы застилают глаза. — Да отпусти же! — он с силой толкнул его в грудь. Сонмин пошатнулся, отступая, и гнев в его глазах вспыхнул с новой силой. — А твой дружок, с которым ты трахаешься, понимает? — бросил он презрительно. Чимин замахнулся и звучно хлестнул его ладонью по щеке. Сонмин громко ахнул, но скорее от неожиданности, чем от боли. Они, как и все мальчишки, бывало, дрались между собой. Но пощёчина — это другое. Что-то глубоко личностное, некая черта, за которую прежде никто никогда не заступал. Сонмин смотрел на него не дыша. У него было такое лицо, словно он собирался ударить его в ответ. Но не ударил. Он коснулся несколько раз вспыхнувшей щеки ладонью и, бросив на него угрожающий взгляд, ушёл.