Танцы в пуантах

РОДНОЙ. Хосок меня не узнал. Я вышел из подъезда, он посмотрел на меня мельком и остался стоять у машины. Я поцеловал на прощание Йери в щёку и направился к нему. Хосок склонил голову, вглядываясь в мой силуэт, а потом, громко выкрикнув моё имя, бросился ко мне навстречу. — Мать твою… мать твою… — зашептал он, взяв моё лицо в ладони, и поцеловал в лоб, а потом в переносицу. Хосоку было уже двадцать, и как бы я ни изменился, он всё равно остался меня здоровее, выше и сильнее. Мы всегда были на связи, скидывали друг другу фотки и по-прежнему знали друг о друге всё, но это встреча вживую это совсем другое… Я наконец смог обнять его, у меня заслезились глаза, в груди невыносимо заныло, я вздохнул отрывисто и прижался к его щеке губами. Мы стояли так с минуту. Боже, Йери наверняка решила, что мы с ним пара… — Поехали домой, — сказал Хосок. У меня внутри всё сжалось. — Мм… поехали, — произнёс я, незаметно, как мне показалось, стирая с лица слёзы. Мы сели в машину, я посмотрел в окошко на Йери, стоящую у подъездной двери. Она помахала мне рукой и ушла. Я рад был с ней повидаться, но понимал, что вряд ли захочу приехать домой ещё раз. Я немного побаивался ехать с Хосоком, он тормозил слишком резко на светофорах, а трогаясь, через раз глох. Мало того, что он получил права совсем недавно, так ещё и его искусственная нога, плохо чувствовала педаль. — Тебе нужен автомат, — констатировал я очевидный факт, когда мы, наконец, доехали и, уже паркуясь, он снова заглох. — На что хватило, брат. Я и так ещё должен, — улыбнулся он, пожимая плечами. Конечно, он освоит и механику, я в этом не сомневался. Хосок не из тех, кто сдаётся. Просто ему нужно чуть больше времени, чем обычному парню. Он жил в маленькой однокомнатной квартирке, которую ему выдало государство, как сироте, и работал стажёром в небольшом коммерческом банке, пытаясь всеми силами оказаться не отчисленным с учёбы. Учиться он не любил и не хотел, а вот работа ему нравилась. Я даже не сомневался, что Хосок был прекрасным сотрудником банка, потому что он подходил по всем пунктам: был коммуникабелен, вежлив, красив и обладал супер способностью втюхивать что угодно и кому угодно. — Я думал, ты хоть на одну ночь захочешь остаться дома, — сказал он, кидаясь в меня своими вещами, в которые я мог переодеться. — Ради чего? Хосок задумчиво поджал губы, но так ничего и не ответил. Это был лучший вечер в моей жизни. Ну, на тот момент. Мы заказали вкусной еды, пили пиво и много говорили обо всём. В какой-то момент я понял, что не хочу уезжать. Но и остаться я тоже не мог. И от этого мне сделалось невыносимо грустно. — Поедешь со мной в Сеул? — спросил я неожиданно даже для самого себя. — Поеду, — ещё неожиданнее ответил Хосок. Я посмотрел ему в глаза, пытаясь разгадать в чём шутка, но он был абсолютно серьёзен. — Я поеду. Только не сейчас. Мне нужен этот чертов диплом экономиста, без корочек я ничто, куда бы ни ткнулся. — Понимаю, да… — вздохнул я. — Думаю, мы должны быть вместе… нет, не так, — усмехнулся он, мотая головой. — Между нами кое-что большее, чем просто дружба… В смысле мы очень любим друг друга… Дьявол! Почему это звучит так, будто я собираюсь сделать тебе предложение?! — Он засмеялся, ткнув меня кулаком в плечо. Я тоже рассмеялся, но смех наш быстро стих. Хосок вернул себе серьёзность и, положив свою руку мне на плечо, тяжело вздохнул. — Мы вместе выросли. Пусть не по крови, но мы родные. Мы семья. И должны держаться друг друга — вот, что я пытаюсь сказать. Брат. — Хосок несколько раз кивнул в подтверждение своим словам. Мне снова захотелось расплакаться. Мы с Хосоком всегда помогали друг другу выжить, поддерживали друг друга и старались не думать о плохом. У нас не было отцов, не было матерей, не было никого. Только мы были друг у друга. Я любил его, и дело было не в том, что он сажал меня на горшок и кормил из ложки. Я любил его просто потому, что он был моим другом, самым лучшим, самым чутким и самым преданным. Его присутствие в моей жизни можно было бы сравнить с ощущением света, когда включаешь в ночной тьме лампу. Даже если лампа крохотная и стоит где-то далеко в углу комнаты, она всё равно способна отогнать все страхи. Подобно этому свету, Хосок делал мою жизнь легче и счастливее. Я закинул руку ему за шею и прижался к его виску своим виском. Мы оба затихли, смотря в экран телевизора. Наверное, это было последнее моё самое безмятежное мгновение, сохранившееся в памяти, прежде чем меня завлекло в «Сонную Лощину». ХРОМОНОЖКА. Я быстро понял, что жить в Сеуле совсем не дёшево, а местные здесь — люди черствые и холодные. Здесь дорого снимать жильё и сложно найти работу из-за довольно большой конкуренции. А в моём случае любой неуч, крепко стоящий на ногах мог считаться мне конкурентом. В общем, жить в Сеуле оказалось не так просто, но я привык к трудностям. Ничто в жизни не далось мне легко, и это научило меня бороться. В клинике я почти не тратил своё ежемесячное пособие, изредка только просил купить мне что-то из одежды и регулярно оплачивал сотовую связь, поэтому за два года на моём счёту накопилась неплохая сумма. Мне самому сложно поверить, но я потратил всё уже в первые месяцы. Я оплатил комнату на полгода вперёд, курсы переводчика и дополнительные занятия с репетиторами по некоторым школьным предметам, поскольку намеревался перескочить через один класс. Иногда меня всё же одолевали сомнения, правильно ли я выбрал свой путь. У меня было ощущение, что я пытаюсь взобраться вверх по эскалатору, который движется вниз. Обессиленный, я брёл понуро поздними вечерами из редакции одного непопулярного и глупого глянцевого журнала, где подрабатывал помощником секретаря, и чувствовал себя так, будто все мои усилия напрасны. Я окончил школу экстерном. Наконец этот выстраданный диплом о среднем образовании оказался у меня в руках, но к тому моменту я уже абсолютно выбился из сил. Мне катастрофически не хватало денег. К недосыпанию добавилось недоедание, потому что приходилось выбирать: хорошо питаться или суметь оплатить в конце месяца жильё. Я поступил на журфак, бросил свою подработку и устроился на полставки в редакцию междисциплинарного научно-популярного рецензируемого журнала «Science», что-то вроде корейского аналога американского «Science» под издательством «The American Association for the Advancement of Science». Меня взяли помощником одного из редакторов, чему я был несказанно рад. Но только ровно до первого рабочего дня. Меня ждали куча чужих обязанностей, ужасный коллектив и начальник-самодур. Ан Хванхи — редактор, к которому я был приставлен в качестве помощника, относился ко мне, как к лакею, швырял мне в лицо бумагами и рявкал при любом моём вопросе, как на собаку. Тем не менее, я выполнял большую часть его работы, чтобы получить свои копейки. Чертовы деньги… всё всегда упирается в эти чертовы деньги… Стиснув зубы, я приводил авторский материал в должный вид, вносил все необходимые правки, оформлял колонки, а порой и вовсе подписывал или возвращал вместо него готовые образцы, помимо этого мне приходилось работать с иностранными источниками, хотя на ставке переводчика я не числился, и мне за это не доплачивали. Я смотрел на своих одногруппников, которые подрабатывали официантами или администраторами, зарабатывая за две недели вдвое большего моего месячного оклада, и сетовал на самого себя за то, что умудрился родиться калекой. Помимо всех своих вышеперечисленных обязанностей, я должен был вдобавок тратить своё время на собрания редакторов, хотя никаким редактором я не являлся. Это меня всегда раздражало, мне приходилось часами сидеть и слушать этих мужчин в дорогих костюмах, говорящих о тенденциях и продажах, когда меня ждала целая гора других, вполне насущных дел. Во мне стал назревать протест. Я помню, как впервые почувствовал его особенно остро. И случилось это как раз на одном из таких совещаний. Где я сидел, как пришибленный, чтобы впитать в себя весь гнев и всю милость руководства и впоследствии донести их в массы. Почему именно я? Ровно потому же, почему и всё остальное. Я молча терпел и никогда не препирался, стараясь удержаться всеми силами за своё рабочее место. В моём положении «бедолаги студента, живущего от зарплаты до зарплаты» увольнение означало бы полный провал. — Юнги, — обратился ко мне главный редактор Син Сунчхоль. — Что там со статьёй Джину? Я на мгновение растерялся. Он редко обращался ко мне напрямую, обычно он смотрел куда-то сквозь меня и просто орал, раздавая нелепые указания вперемешку с ругательствами. — Я передал готовый образец вашему секретарю, — ответил я, готовясь выслушать тираду о несогласованной работе отдела, но он только молча кивнул. — Кстати, Юнги, где интервью с Фабрисом Сент-Илером? — вспомнил как бы случайно Ан Хванхи, хотя имел возможность спросить меня об этом вне совещания. Его желание поиграть в важного начальника и выпендриться перед руководством не имело границ. Но одно дело, когда он тыкал меня носом в дерьмо наедине и другое — перед начальником, который вдобавок славился ещё и весьма спесивым характером. — Мне нужно больше времени на перевод текста с таким изобилием специфических терминов, — ответил я, стараясь не выдавать своего раздражения. — В чём проблема? Тебе не хватает ума перевести эту болтовню с французского на корейский? Я заметил, что Син Сунчхоль взглянул на Хванхи неодобрительно, как бы показывая, что ему стоит прикусить язык, потому что его замечание было грубым и неуместным, ведь я вообще не должен был этим заниматься. Но Хванхи это не остановило. Он постоянно напоминал мне о том, где моё место, и частенько комментировал при этом мои физические недостатки. — Господи, понятия не имею, почему этот хромоножка до сих пор занимает место моего помощника, — усмехнулся он, качая недовольно головой, и посмотрел на меня злорадно. Ему доставляло удовольствие без конца меня подкалывать. Должно быть, будучи слишком надменным, он весьма ущемлялся от того факта, что совершенно не может без меня обходиться. И оттого он всегда старался задеть меня побольнее. К сожалению, моя белая кожа не могла скрыть краску стыда и унижения. И Хванхи явно получал наслаждение, наблюдая за моими муками. Я не говорил никому, что болен ДЦП, хотя многие, наверное, догадывались, потому что я продолжал вздрагивать, а мои ноги и руки иногда сводило судорогой. Но, так или иначе, о том, что я не всегда был ходячим, никто не знал. Ан Хванхи понятия не имел, кто я такой и через что прошёл, но считал, что имеет право надсмехаться надо мной. Сказанное им в тот день задело отчего-то меня особенно сильно. Наверное, ему всё же удалось переполнить бездонную чашу моего терпения. Он мне ужасно надоел, я тоже захотел указать ему на его место. Я представил, как хватаю его за загривок и бью лицом об стол… а потом ещё раз… и ещё раз… Конечно, я не мог с ним подраться. Но я мог полагаться на то, что знаю и умею и чего он сам сделать не в состоянии. СТАЖЁР. Я окончил первый курс, но жизнь моя никак за этот год не изменилась. Дыша как загнанная лошадь, я бежал после учёбы в редакцию, чтобы очередной раз выслушать какой я болван и выполнить работу, за которую мне не заплатят. В редакции тоже ничего не менялось. Помимо художественных редакторов (эти ребята всегда были на какой-то своей волне — волне покоя и отчужденности), каждая задница в отделе пыталась продемонстрировать свою маломальскую власть, помыкая теми, кто не имеет возможности сопротивляться. В тот день Ан Хванхи довёл своим ором мальчишку стажера до слез. Отчасти в этом был виноват и я. На совещании, когда главный спросил о последних внесённых правках, возникла неловкая пауза. Хванхи сидел и сверлил меня взглядом, потому что понятия не имел о том, как выглядел конечный образец, я подписал его вместо него и отправил начальству. Мне следовало сказать: «Господин Ан внёс такие-то вправки… потому что… и мы отправили образец на подпись вам». Но я ведь просто глупый хромоножка, так пусть сам отчитывается за проделанную «им» работу, — решил я и тоже молчал. Ан Хванхи взбесился. И получили все, не только я. Тот парнишка, на которого он накричал, вообще был ни при деле. Мы даже не знали, как его зовут, он пришёл в первый раз и, разумеется, вообще не понимал, что происходит, и что ему нужно делать. И никто не мог ему ничего объяснить. Я помню, как он посмотрел на меня умоляюще, но мне тоже было не до него, у меня своих дел было столько, что я рисковал остаться в редакции ночевать. Но я всё же успел закончить всё до ночи. Я поднял голову, отрывая, наконец, взгляд от бумаг на столе. В отделе царила тишина. Мы со стажёром остались вдвоём. Он сидел спиной ко мне и держался одной рукой за голову. Я пригляделся и заметил, что плечи его подрагивают. Проклятье… Я подошёл к нему и сел рядом, выдёргивая из-под его руки стопку бумаг. — Что у тебя не получается? — вздохнул я, пытаясь заглянуть ему в лицо. — Ничего не получается, — губы его задрожали, и он громко всхлипнул, прикрывая влажные глаза ладонью. Я посмотрел на часы и снова вздохнул. — Как тебя зовут? — спросил я. — Бохён. А тебя? — Юнги. Он убрал руку от лица и посмотрел на меня расстроено. Если до этого он рыдал от обиды, то теперь судя по всему от безысходности. — Давай, Бохён, иди домой. — А как же… — Подойди ко мне с этим завтра, сейчас уже слишком поздно. Бохён потупился. — Что? — спросил я. Но он только ниже опустил голову. — Мне некуда идти. Моё общежитие уже закрылось и после комендантского часа попасть туда невозможно, — он поднял на меня взгляд и хлопнул мокрыми ресницами, его огромные карие глазища смотрели на меня покорно и измученно. Проклятье… ну… — Поедешь со мной? — предложил я робко, совсем не собираясь его уговаривать, если он откажется. Но он не отказался. И мне пришлось взять его с собой. Мы познакомились получше по пути домой. Он рассказал мне о себе и немного о своей семье. Мне понравилось с ним болтать, мне вообще нравились такие простые люди, с ними комфортно. — А кто живёт в той комнате? — спросил Бохён шёпотом. — Тоже какой-то студент, но мы редко пересекаемся, — я поставил перед ним тарелку с запаренной лапшой. Я ел её каждый день, на завтрак, на обед и на ужин, мой рацион не блистал пищевым разнообразием, поэтому большего предложить я ему не мог, но он, судя по его аппетиту, был доволен и этим. Я уже привык жить один, мне было сложно делить своё личное пространство с кем-то ещё. Но я вынужден был это сделать. На полу было холодно, в щель из-под двери задувал сквозняк, у меня не было ни второго одеяла, ни ещё одного матраса. Я подвинулся к стенке, освобождая ему место рядом с собой и затих, надеясь побыстрее заснуть. — Юнги… — позвал он меня в полумраке. — Что? — ответил я, но он молчал. А потом его рука легла мне на живот. Я открыл глаза, поворачивая к нему голову. Рука его дрогнула, а на лице промелькнул испуг. И это было оправдано, будь на моём месте кто-то другой, он мог бы за это схлопотать по морде. Но это был я. Несколько секунд мы смотрели друг на друга молча, потом я повторил шёпотом: — Что? — и положил свою ладонь ему на запястье. Меня давно никто не обнимал, я был ужасно одинок в этом огромном городе и всё чаще вспоминал, тоскуя, свой поцелуй с Ванхи, потому что никогда и ни с кем не был больше близок. Ресницы Бохёна дрогнули, он задышал глубже и, продолжая молчать, повёл рукой по моему животу вниз, тормозя лишь в районе паха. Я почувствовал, как начинает твердеть мой член под его ладонью, и понял, что не хочу останавливать его. Я подумал, что возьму всё, что он мне предложит. И он предложил… снял с себя бельё и развёл подо мной колени. Не было никакой романтики и нежности влюбленных поцелуев, я познал впервые всю теплоту человеческого тела в крохотной комнатушке, больше похожей на кладовку, на старой скрипучей койке с парнем, которого знал один день.