ТАКОЙ ЖЕ, КАК Я.
Дни бежали быстро, ночи тянулись невыносимо медленно. Я начал бояться этого мгновения, что тянулось от щелчка выключателя до погружения в сон, и вернулся к старым привычкам.
Я возвращался домой и всё своё свободное время занимался уборкой. Чистил духовку, хотя ничего в ней не готовил, мыл ванну, кафель, тёр полы… Мне исполнилось двадцать пять. И у меня выявили ОКР. В моём рационе появились новые таблетки, и мои компульсии немного затихли. Я перестал так рьяно драить свою квартиру, но вместо этого свихнулся на порядке: начал расставлять все баночки в строгие линии, складывать полотенца и постельное бельё в идеально ровные стопки, сортировать все вещи в доме по форме и размеру. Хосока это бесило. Я тоже чувствовал себя странно, но ничего не мог с этим поделать.
Мне становилось легче, когда я ездил с Лиен и Хосоком на ферму. Природа действовала на меня расслабляюще. И тётушка Михва была всегда добра ко мне и говорила правильные вещи. Она добрая женщина и никогда не делила детей на своих и чужих. Хосок называет её мамой. Мне кажется, однажды и я её так назову. Когда мы в последний раз разговаривали с ней наедине, она призналась, что они с мужем чувствуют себя одиноко в этом большом доме, потому что все их дети выросли, обзавелись собственными семьями и разъехались кто, куда. Они подумывали взять на опекунство ребёнка из интерната. Это была хорошая идея, они замечательные люди и заботливые родители, к тому же возраст и достаток им это вполне позволял.
Но на этом приятные новости в тот день не закончились. За ужином Лиен сообщила, что они с Хосоком ждут ребёнка. Впервые в моих глазах стояли слезы не горя, а радости. Однако вместе с тем, мне было немного и грустно. Я почувствовал, как неумолима жизнь в своём течении.
Вернувшись домой, я подумал, что мне стоит завести кота или кошку. Животные худо-бедно разбавляют одиночество. Во всяком случае, знание, что рядом есть хоть какое-то живое существо, успокаивает. Шутки про одиноких женщин кошатниц не казались мне уже такими уж и смешными.
В тот вечер я решил немного поработать. Я помню, как открыл ноутбук и тут же увидел всплывающее оповещение о новом письме. Меня это насторожило. Я уже давно не использовал этот E-mail для связи с кем-то, я иногда указывал его при разных покупках или регистрации где-либо, чтобы не засорять основную почту. Имя отправителя было мне незнакомо. Я решил, что это какой-то спам, хотел удалить, но рука моя дрогнула, и я случайно его открыл.
JimPk@: Здравствуйте, меня зовут Пак Чимин, я представляю издательство «Сеульский вестник». Я пишу статью о профессоре Ким Сохване, и был бы очень благодарен вам, если бы вы, как один из его пациентов, согласились бы встретиться со мной, чтобы дать небольшое интервью.
Я впал в некий ступор. Написавший мне человек однозначно знал меня, но видимо не очень хорошо, раз отправил подобное профессиональному журналисту. Потому, что не существует такого издательства «Сеульский вестник». Кто-то очень сильно хотел со мной встретиться. Даже придумал это письмо. Сначала я подумал, что не стоит отвечать, но потом мне стало интересно, о чём этот Пак Чимин будет со мной разговаривать, если мы всё же встретимся, и я написал, что могу увидеться с ним в эту пятницу. Мы перебросились ещё парой писем, обговорив детали, и до пятницы я об этом забыл.
На саму встречу я приехал чуть раньше. Заказал кофе и даже почти допил его, прежде чем Пак Чимин вошёл несмело в здание кафе и начал робко оглядываться по сторонам. Я окликнул его. Вообще-то я не знал, что это Пак Чимин. Он замер, и я понял что угадал. Его взгляд со смесью робости и восхищения был прикован ко мне.
И эта встреча — второе самое важное событие в моей жизни.
Пак Чимин подошёл ко мне мягкими, неслышными шагами. Невысокого роста, хрупкий, он скорее походил на ребёнка, чем на взрослого юношу. Мы поздоровались, он сел напротив меня. Я заметил, что глаза его были заплаканы. Мне было тяжело не пялиться на него, чего скрывать… он был красив. Всё в нём было изящно, будто выточено: стрелки бровей, линии полных губ, маленькие руки, безупречная осанка. Его можно было принять за хорошенькую девушку, переодетую в парня. Я присмотрелся к нему и понял — он совсем не ребёнок. Его нежные черты и хрупкость ввели меня в заблуждение. Застенчивый и кроткий, он сидел передо мной, сжавшись, и кусал нервно губы. Однако в глазах его застыло совсем не детское несчастье.
— Может быть, закажете кофе? Он здесь хороший, — сказал я.
Пак Чимин казался мне слишком бледным, и мой взгляд снова и снова останавливался на его тонких запястьях.
— Я выпью воды, — покачал он отрицательно головой.
Я чувствовал, что сам Пак Чимин начать этот разговор не может, поэтому задал вопрос первым, спросив о том, откуда он узнал обо мне. На что он весьма размыто сказал мне что-то о клинике, благотворительной программе и личной поддержке Ким Сохвана.
Полная ерунда. Медицинские учреждения не разглашают подобную информацию. Пак Чимин владел какими-то обрывочными сведениями обо мне, но точными фактами совсем не располагал.
— Как вы чувствуете себя сейчас? — спросил он вдруг, посмотрев на меня так, словно мы были знакомы, и он всё обо мне знал.
У меня свело желудок. Не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы догадаться — у него личный интерес. Я сказал о том, что могу ходить и заметил, как лицо его вмиг расслабилось. Клянусь, я слышал, как Пак Чимин облегченно выдохнул.
Дальше, больше. Он спросил меня, участвует ли Ким Сохван в моей судьбе и сколько мне сейчас лет.
В нём было что-то кошачье. Своими плавными, гибкими движениями он напоминал прирученную пантеру. Только без когтей. Пантера-мягколапка, так бы я его описал. Мне никак не удавалось понять, кто он такой. У меня не возникло вообще ни одной мысли, где и когда, быть может, мы могли пересекаться. Я тоже спросил сколько ему лет. Оказалось двадцать три. Но это тоже ничем мне не помогло. Боже, я не мог отделаться от этого странного ощущения, что он знаком со мной, причём знаком очень хорошо.
К черту этику. Я предложил перейти на «ты». Конечно, он согласился. Я рассказал ему кое-что о своей болезни, и ничто из этого не вызвало у него ни удивления, ни вопросов.
— Юнги… Как ты всё это выдержал? — спросил он, посмотрев на меня вдруг так пронзительно, будто от моего ответа зависела его жизнь.
— Я устал зависеть от других. Я просто хотел жить своей жизнью, вот и всё, — сказал я, и это было правдой. Мне всегда хотелось стать обычным, у меня не было грандиозных целей.
— Юнги… — прошептал он.
У меня пробежали мурашки. Проклятье… Пак Чимин выглядел так, будто собирался заплакать.
— Ты прости меня, пожалуйста, но я тебе солгал. Я не журналист, — признался он быстрее, чем я мог полагать, и это немного сбило меня с толку.
Хотя это теперь уже было не так уж и важно. Меня интересовало то, зачем он это сделал. Очевидно, он был в отчаянии, и это пугало меня.
— Мне очень жаль, я должен был признаться сразу, но побоялся… — он закрыл лицо ладонями.
Нет, нет, нет… только не это, — подумал я, боясь, что Чимин заплачет. —
Я не умею утешать. Совсем не умею…
Я поднялся и пересел на диванчик рядом с ним. Каким же он был крохотным… Я ощутил себя медведем рядом с ним, хотя совсем таковым не являлся.
— Кто ты, Пак Чимин? — я коснулся его запястья, легонько отводя руку в сторону.
Мне не следовало дотрагиваться до него, не следовало видеть его тонкое запястье в своей большой руке… У меня внутри всё перевернулось, я перестал дышать, что-то нежное заполнило мои лёгкие вместо воздуха.
Боже, я понял этот опасный симптом сразу. Я уже встречал людей, что были мне глубоко симпатичны, но никогда в жизни у меня не возникало такой бурной реакции на самое невинное прикосновение. Я даже подумать не мог, что от этого прикосновения меня так размажет. Ощущение, будто опьянел. Все мои внутренности сплелись в один сладкий узел, и меня окончательно затормозило. Чимин моргнул медленно пушистыми ресницами. Я видел тёмную радужку его печальных глаз, видел его полные губы, видел бархат его кожи… Моё сердце едва не остановилось.
— Я купил твой ноутбук, там был файл… — произнёс он.
Я вмиг всё понял. Это отрезвило меня. Чимин прочитал то, что не должен был прочесть, но меня это отнюдь не злило. Я не считал, что в моих записях было что-то постыдное. Но сам факт того, что моё откровение стало доступно абсолютно чужому человеку без моего ведома немного огорчал. Я постарался скрыть это огорчение, потому что Чимин смотрел на меня слишком умоляюще.
— Тебе стало интересно, чем всё закончилось? — спросил я.
Чимин растерялся. Он опустил голову и некоторое время молчал.
— Я в сложной ситуации… — заговорил он несмело.
Я был готов услышать всё, что угодно, но только не то, что Чимин мне рассказал. Его мать погибла в дорожной аварии несколько месяцев назад, боль утраты ещё, разумеется, мучила его сердце, но куда большие страдания он приносил себе сам. Я не хотел даже представлять, что внушала ему эта женщина, и боялся подумать, что делала она с ним на протяжении двадцати трёх лет, потому что Чимин был ужасно подавлен.
— Я безвольный… Я слабый… — говорил он мне хриплым от близких слёз голосом, и был в этом абсолютно уверен.
Я не был к этому готов. Самый смелый мой вариант был таков: Пак Чимин какой-нибудь студент журфака, которого отчислили, но который очень не хочет возвращаться к себе домой в провинцию и, что-то, где-то разузнав обо мне, собирается умолять меня о помощи.
— Я подумал, что если смогу встретиться с тобой и поговорить, то смогу исправиться… — он уткнулся лицом в свой локоть, и я услышал всхлип.
Господи Боже!
Я подумал, что должен обнять его. Мне хотелось обнять его, но я не знал, можно ли мне касаться его. Я осторожно завёл руку ему за спину и положил свою ладонь ему меж лопаток, позволяя себе притянуться ближе. Чимин тут же прижался головой к моему плечу. Я ощутил, как он схватился за меня своими маленькими руками…
Господи Боже! Господи Боже! Господи Боже! Моё сердце, казалось, сейчас выскочит из груди.
Каким же маленьким он был в моих руках. Я чувствовал каждый его позвонок… Его худоба и бледность не выглядели здоровыми. У него анемия. Анемия той степени, когда не нужно быть врачом, чтобы её разглядеть. Я видел детей с малокровием, я сам одно время от этого страдал, поэтому прекрасно знал, что это такое, и к чему оно приводит.
Чимин видел во мне героя, человека с огромной мотивацией и волей к жизни. Но я себя таковым не считал. Да, трудности закалили меня, но я давал слабину куда чаще, чем Чимин мог представить. Я подумал, что должен познакомить его с Хосоком. Вот, кто действительно достоин служить примером для подражания. Смертельная болезнь? Ужасное предательство? Ничто не заставит его склонить голову и смириться. Как бы трудно ему ни было, он будет продолжать бороться ради тех, кто ему дорог.
— Дай мне свой номер, — попросил я. — Я хочу познакомить тебя кое с кем.
— С кем? — спросил Пак, смотря на меня испуганно.
— С одним очень хорошим человеком. Просто сходим куда-нибудь вместе. Это ни к чему не обяжет тебя. Соглашайся… — я взял его за руку.
Пожалуйста, соглашайся, — повторил я мысленно, легонько сжимая его холодные пальцы. Мне очень нужно было увидеть его вновь. И не единожды. Я подумал о том, что хочу однажды сказать ему: «Спасибо, что купил мой ноутбук».
К моему облегчению, он неуверенно кивнул. Я взял его номер, а потом проводил до автобусной остановки.
— Не стой на ветру, — сказал он мне, посмотрев с печальной тоской.
Я не чувствовал холода. Я готов был стоять рядом с ним в любую метель, в ураган, в ледяное цунами. Потому, что я почувствовал явственно — он мой.
Не в том плане, что я хочу им обладать. А в том, что он тот, кто подходит мне. Подходит так, как будто он и есть часть меня.
У меня не было аргументов, не было логических объяснений. Мне не нужно было больше ничего знать. Я коснулся его. Я почувствовал.
Он мой.
С КОРАБЛЯ НА БАЛ.
Хосок, конечно, не был в восторге от моей просьбы. Он не любил говорить о себе и, несмотря на всю свою общительность, редко кому открывался.
— Почему ты не поговоришь со своим другом сам? — поджал скептически губы Хосок.
Я вздохнул, уставившись на золотой узор скатерти на его кухонном столе.
— Как я могу говорить ему о силе духа, когда у меня у самого ком вот здесь? — я ткнул себя пальцем в грудь. — Как я могу просить его взять себя в руки, если у самого чуть что сразу глаза на мокром месте?
— Слёзы не признак слабости, — нахмурился Хосок. — Не умаляй своих заслуг.
Почему все вокруг думали, что я совершил нечто героическое? Я просто делал то, что должен, трудился. Вот и всё. Мне не приходилось заботиться ни о ком, кроме себя. Во мне не было той чуткости, какой обладал Хосок. Я был эгоистичен в своём несчастье, он же улыбался через боль, лишь бы не расстроить любимых.
— Кто лучше тебя может знать, как хрупка жизнь и какова её истинная ценность? У него плохи дела, брат, очень плохи… Он даже кофе не выпил, я уверен, парень вообще ничего не ест. Ты помнишь, Гуяна из восьмой? Помнишь Сию из двенадцатой? Пожалуйста, поговори с ним. Скажи ему то, что он должен услышать. Только ты знаешь эти важные слова.
Хосок прикусил губу, опуская взгляд себе на руки. Я продолжал смотреть на него выжидающе.
— И как мне это сделать? — произнёс он, наконец.
И мы решили, что лучше всего встретиться где-нибудь в неформальной обстановке. Например, в хорошем баре, выпить пива, познакомиться для начала получше. Мы взяли с собой Лиен, рассчитывая, что её простота и дружелюбность будет нам на руку.
Я позвонил Чимину и договорился с ним о встрече. Это было несложно, он не искал отговорок, хотя я чувствовал его неуверенность.
Однако, когда мы собрались в спортбаре, я заволновался. Чимин опаздывал, я побаивался, что он не придёт. Но он пришёл.
Красивый… он так изящно шёл мимо чужих столиков… Чуть позже я узнаю, что он танцор балета. Мне не составило труда представить его на сцене. Я ни черта не смыслил в балете, и первое, что пришло мне на ум — это лебединое озеро. В моём представлении Чимин был бы прекрасным лебедем, хотя я и знал, что лебедей танцуют исключительно женщины.
Меня влекло к нему. И я ничего не мог с этим поделать, такова была моя природа. Чем дольше я находился с ним рядом, тем больше меня это беспокоило. Я не хотел вводить его в заблуждение, не хотел, чтобы наше общение становилось превратным. Я понимал, что должен сказать ему об этом, но вместе с тем я это делать боялся. Чимин знал обо мне почти всё, я о нём — ничего. У геев на лбу не написано, что они геи. И если он предпочитал девушек, мне стоило узнать об этом сейчас, пока мои мысли о нём не поглотили меня полностью.
Чимин съел два небольших куска пиццы, и меня это обрадовало. Я подумал, что, быть может, всё не так плохо, как мне могло показаться, но потом я заметил, что он побледнел.
— Простите, — сказал он, выскакивая из-за стола.
— Ты же видишь, у него проблемы, чего ты пичкаешь его? — зашипела на Хосока Лиен.
— Да он же ничего не съел почти, — нахмурился Хосок.
— Это для тебя почти ничего, а для него уже много, — посмотрела она на него осуждающе.
— Сейчас вернусь, — предупредил я и пошёл следом за Чимином в уборную.
Его рвало. Я остался стоять в стороне, дожидаясь, когда его болезненные стоны стихнут.
— Ты в порядке? — спросил я, когда он вышел из кабинки.
Чимин открыл дрожащей рукой воду и умылся.
— Меня тошнит… — сказал он, жмурясь.
Дыхание его стало тяжёлым и отрывистым. Он пытался сдержаться, но у него не вышло. Слёзы вырвались из него со стоном. Он отвернулся от меня к стене и схватился рукой за холодный кафель.
Невыносимо… Мне было невыносимо просто стоять и смотреть на него. Я ничем не мог помочь ему, и это было ужасно.
— Не могу больше… не могу… — шептал он сбивчиво.
А потом в порыве внезапной откровенности признался, что мать лечила его от несуществующих болезней и заставляла сбрасывать лишний вес. Рыдая, он повторял: «я виноват… я так перед ней виноват… я чувствую себя плохим…»
И я не знал, что могу ответить ему.
Прошлой весной совместно с одним из ведущих психотерапевтов я опубликовал большую статью, просвещённую теме домашнего насилия, и вот он — делегированный синдром Мюнхгаузена — воочию. Когда я писал эту статью, я и представить себе не мог, что насколько ужасающее это выглядит в реальной жизни.
Я подступил ближе и приложил руку к его спине. Он дрожал, задыхаясь от слёз.
— Ты когда-нибудь был голоден так, что уже не можешь есть? — спросил он меня.
Я не выдержал и обнял Чимина за плечи, прижимаясь грудью к его спине. Он прерывисто вздохнул, вытирая ладонью лицо.
— Прости, мне очень жаль… — сказал он, повернувшись ко мне несмело, я чувствовал, как он продолжает содрогаться изнутри от душащих его слёз.
Конечно, он не мог вернуться. Я забрал его вещи, и мы ушли.
Я хотел посадить Чимина на такси, но он сказал, что живёт совсем недалеко, и я вызвался проводить его. Он был не против.
На улице было тепло и тихо. Наша прогулка была бы приятной, если бы Чимина не мучили теперь стыд и неловкость. Я тоже чувствовал себя неловко. Но совсем не из-за того, что произошло в уборной. Чимин доверился мне, рассказав свои страхи, и в этом не было ничего постыдного, как и в его слезах, людям свойственно плакать от боли. Проблема была в том, что мы сближались, и мне не хотелось бы быть с ним нечестным, не хотелось, чтобы он пожалел потом о том, что доверился мне. Потому что я не был ему другом. Мы говорили на отвлеченные темы, но тянуть дальше мне не хотелось.
Я набрался смелости, сделал глубокий вдох и, остановив его, сказал:
— Чимин, я не собираюсь, делать вид, что мне хочется дружить с тобой, — он посмотрел на меня испуганно, и я поспешил пояснить: — Я взял твой номер, потому что ты мне понравился. Как парень. Умоляю, не пойми меня неправильно. Я хочу узнать тебя лучше и очень хочу помочь, и не собираюсь исчезать, если ты откажешь мне теперь в общении, мне просто не хочется недопонимания… — я замолчал и, честно, боялся дышать. Чимин смотрел на меня не моргая.
— Я понимаю, — сказал он тихо.
— Не подумай плохого. Это не условие…
— Я понимаю, Юнги, — повторил он громче и коснулся моей руки, посылая волну мурашек по моему телу.
Я сжал его руку в ответ и на мгновение словно завис в невесомости. Мягкая нежность разлилась по всему моему телу до самых кончиков пальцев. В его чёрных заплаканных глазах я видел ответ. Мне захотелось поцеловать его, но я удержался. Слишком быстро. Так нельзя. Я отвёл взгляд от греха подальше, и мы вновь зашагали по улице. Его рука была в моей руке. Я выпустил её лишь у самого его дома.
— Зайдёшь? — спросил Чимин.
— В следующий раз, — отказался я, не желая быть слишком навязчивым.
Мы попрощались, но Чимин неожиданно вернулся, чтобы обнять меня.
— Спасибо, — прошептал он, обвивая мою шею руками.
Я тоже обнял его. Уже не так, как делал это в спортбаре, а крепко, с тем чувством, что сидело во мне с первой секунды нашей встречи.
— Спасибо… — повторил он и отпрянул.
Я совершил ошибку. Я выпустил его слишком быстро, мне стоило ещё немного придержать его, но я не почувствовал подвоха. Чимин отступил от меня и вдруг рухнул прямо на асфальт.
Проклятье, я неловкий болван. Мои ущербные мозги не могут управлять телом достаточно быстро. Я не успел его подхватить. Чимин упал в обморок и очень, как мне показалось, сильно при этом стукнулся головой о ступеньку. Я бросился к нему, но моя координация настолько подвела меня, что я шлёпнулся на коленки рядом с ним.
Я осторожно приподнял его и, прижав к себе, сел вместе с ним на лестнице. Тело его было обмякшим и совсем безвольным, мне показалось он не дышал… Сказать, что я напугался, ничего не сказать. От страха я впал в ступор, судорожно пытаясь сообразить, как быть. Но потом до меня дошло, что единственное, что я должен сделать, — это позвонить в скорую.
Бригада приехала быстро. Чимина забрали из моих рук и переложили на носилки.
— Он упал в обморок и ударился головой, — сказал я, наблюдая, как фельдшер светит ему в глаза фонариком. — Прежде его сильно тошнило…
— Спиртное употребляли? — спросил устало мужчина и, прижав к его шее два пальца, на мгновение замер.
— Он не пил, нет.
— С больным знакомы?
— Да. Его имя Пак Чимин.
— Возраст знаете?
— Двадцать три года.
Фельдшер подал знак рукой медбрату, и они одним движением загрузили носилки в машину.
— Я могу поехать с вами? — я не приходился Чимину родственником, и они могли мне отказать, поэтому я добавил: — Я болен ДЦП, поэтому не смог ему помочь и упал вместе с ним, у меня ужасно болит колено.
Мужчина посмотрел на меня, поджав губы, потом недовольно вздохнул и кивнул в сторону лавки рядом с носилками.
***
Чимин пробыл без сознания без малого семь часов, а когда пришёл в себя, то не мог понять, что произошло. Он узнал, что упал в обморок и ушиб голову, а следом тут же попросился домой. Я вынужден был сообщить ему, что он должен остаться, и это расстроило его так сильно, что он вновь едва не заплакал. Думаю, проблема была ещё и в том, что он не совсем осознавал, насколько нехорошо обстоят его дела. Полбеды — уровень его гемоглобина, упавший до восьмидесяти семи грамм на литр при норме в сто тридцать, страшнее другое: у него уже выявили аритмию и симптомы хронической почечной недостаточности. Иными словами, мне сообщили, что если он не начнёт есть, то умрёт от сердечной или почечной недостаточности.
Чимин просил забрать его, и я чувствовал себя ужасно оставляя его там. Эта картинка, как он, полупрозрачный, лежит на больничной койке, свернувшись калачиком, до сих пор стоит у меня перед глазами. Больше всего на свете мне хотелось взять его в охапку и забрать с собой, или остаться вместе с ним там, но ни то, ни другое я сделать не мог.
Я помню, как погладил его по мягким чёрным волосам, и внутри у меня будто струна оборвалась. Оборвалась, прозвенев, и резко стихла. Я закрыл глаза и слышал лишь стук своего сердца. Меня накрыло волной мучительно-сладкой тоски. Я и не знал, что сердце может так заходиться по человеку, о существовании которого ещё день назад я даже не знал.
***
Конечно, на следующий день, единственное, о чём я мог думать, это о нашей встрече. Я даже взял часть работы на дом, чтобы освободиться пораньше.
Я уже ехал домой, когда мне позвонил Хосок и спросил, где я. Он ничего не объяснил мне, но увидев его на пороге своей квартиры, я вмиг понял, произошло что-то ужасное. В голове у меня пронёсся самый худший сценарий. Я отказывался в него верить.
Хосок поднял голову и посмотрел на меня блестящими от влаги глазами.
— Нет… нет… — зашептал я, тряся головой.
— У меня рецидив, — сказал он.
У меня подкосились ноги, я схватился за него, и из меня вырвался какой-то животный рык.
Мой самый родной человек, с которым я был неразлучен едва ли не всю жизнь, вновь стоял одной ногой в гробу. Единственной ногой. А мой мальчик, которого я так ждал, и которого, наконец, встретил, медленно угасал, тая на глазах в больничной палате.
Почему всегда так случается? Почему человеку не позволено просто быть счастливым? Почему Бог одной рукой даёт, а другой отнимает?
