***
Чимин всё же оседлал Ночку. Дядя Гёнджин, держа лошадь под уздцы, прокатил его вокруг амбара. Так обычно катают в парках маленьких детей на пони или осликах. Сажал и снимал он его тоже как ребёнка. За этим было забавно наблюдать. Однако куда больший восторг у Чимина вызвали другие животные. Тётушка Михва брала его с собой в телятник, где они докармливали подсосных телят. Он вернулся таким воодушевлённым, каким я его ещё никогда не видел. Возможно, он прав, и животные — это и есть его стезя. Привезти его сюда было верным решением. Чимин хорошо ел и хорошо спал. Особенно вторую ночь. Было прохладно, я прижимал его к себе. Он сопел тихо и мирно, не просыпался, не вздрагивал и не стонал во сне. Я обнимал его, забирался ладонью под футболку и гладил мягкую, нежную кожу, вжимал в себя его тёплое тело. У русских есть выражение: «Душа моя». Они называют так своих возлюбленных, тех, кто напоминает им о том, ради чего следует двигаться вперёд. Потому, что всё только для души. Нет смысла ни в чём: ни в деньгах, ни в славе, ни в достижениях — если забыта душа. Нет честнее её и нет правдивее, ей не солжешь, как бы того ни хотелось. И в этом есть весь смысл — в глазах любимого вся жизнь. Чимин — душа моя. Душа моей души… Как писал поэт Пушкин в своей нежной записке. Я понял, наконец, истинную значимость слов, которые сказала мне однажды тётушка Михва о трудностях, любви и разлуке. Она права, я умру, если вдруг его потеряю. ГЕШТАЛЬТ. Большую часть времени мы проводили в моей маленькой квартирке. Чимин очень активно нарушал в ней мой «особенный порядок», но я совсем не был против. Я выделил ему полку для вещей, и она выглядела как очаг безобразия в моём идеальном шкафу, но я не трогал её, мне это даже нравилось. Он оставлял свою одежду на спинках стульев, бросал на диване скомканный плед, миллион разных баночек и тюбиков его косметики стояли теперь беспорядочно на полке в моей ванной. Но это был приятный «бардак», он напоминал мне, что в моей жизни появился, наконец, очень важный человек, и я больше не один. Я был совсем не против, чтобы он создавал этот «бардак» в моей квартире и дальше, устраивал бы его каждый день… Я сделал ему дубликат ключей. И по иронии судьбы именно в этот день увидел его в подъезде, сидящим у моей двери. Придурок, какой же я придурок. Мне стоило позаботиться об этом уже давно. Я увидел следы недавних слёз на его лице, и внутри у меня всё сжалось. — Что случилось? — спросил я его, но уже догадывался: кто-то обидел его в театре. — Я поссорился с Сонмином. Я чувствовал, что причина не только в этом, но он не хотел говорить об этом сам, а я не желал заставлять его мне открываться. Я продолжал думать, что Чимин должен захотеть этого сам. Но он не хотел. Я делал всё, чтобы сблизиться с ним, но он по-прежнему мне не доверял. Мы топтались на месте. Мы были прекрасными любовниками, но время шло, и я начинал подумывать о том, что в этом и есть моя единственная роль — быть его любовником. Чимин нуждался во мне, но значил ли я для него столько же, сколько он для меня, я не был уверен. Мне казалось, я перед ним как открытая книга, весь как на ладони, а он в ответ стоически хранил молчание, не подпускал меня к себе ближе ни на шаг. Мне ничего не было о нём известно, а то, что было, я узнал случайно и не от него. Я не подавал виду, но меня это начинало обижать. — Мне плохо, я возвращаюсь к тому с чего начал… — признался он мне в тот вечер. Я понимал, о чём он говорит. Хуже того, я понимал, что он будет возвращаться к началу снова, и снова, и снова. Потому, что ему не хватает сил пережить случившееся и отпустить. Он не сможет идти вперёд, если продолжит хранить в себе все старые обиды и боль. Этот груз печалей непомерен ему, он не сможет с ним сделать и шагу. — Чимин, есть что-то, о чём я ещё не знаю? — спросил я, надеясь, что он услышит в моих словах не вопрос, а подсказку. Признайся же, милый, прошу тебя… Давай проживём это вместе… — повторял я мысленно, смотря ему в глаза. — Я всех разочаровал… Моя мама… Перед тем, как она погибла, я… я обидел её… — он замолчал, задышал тяжело и весь сжался. Он не скажет, — понял я. Он собирался вновь расплакаться, слёзы собирались в его глазах. Смотреть на него было невыносимо. — В меня все тычут пальцем и плюют. Сонмин на меня давит… А я ненавижу этот балет. Я хочу уйти. Но не знаю куда. Я глупый… Я больше ни на что не годен… — Тихо, Лапушка, тихо… — я обнял его, пытаясь успокоить. — Всё хорошо. — Я оступился… теперь все ненавидят меня, — промычал он мне в грудь. У меня болело сердце. И всё, что вокруг. Болела вся грудь. Чимин превращал меня в сгусток боли. — Юнги… прости меня… умоляю, прости меня, что я такой, — зашептал он, отпрянув. Чимин отвернулся, чтобы я не видел его слёз, но я знал, он всё равно хочет, чтобы его обняли. И я его обнял. В этом и заключалась моя роль: понимать его, быть рядом. Для этого он и встретился со мной. Для этого и позволил быть с ним. Чимин обнял меня в ответ. Он просто держался за меня. Или я за него. Впрочем, было уже не важно… Я снова отдал ему всего себя, а после мы лежали нагие в полной тишине на смятых простынях и думали, каждый о своём: я о Чимине, он — о своей вине. Меня пронзила судорога. Я не выдал своей боли. Лежал тихо, будто сплю. И вдруг почувствовал, как Чимин снял с себя мою руку и, притянув к губам, поцеловал, а потом прижал её к своему сердцу. Я чувствовал его биение, быстрое и гулкое, как у маленького испуганного зверька. — Je t’aime, — прошептал он в тишине и приластился ко мне щекой. Господи Боже… мне стало стыдно за собственные мысли. Теперь они казались мне такими… эгоистичными. Я обнял его крепче, так, чтобы он весь был в моих руках. Je t'aime plus que tout au monde*. Je t'aime plus que ma vie**.***
Когда я проснулся утром, Чимина уже не было в постели. Я нашёл его в ванной. Он стоял неподвижно у зеркала, и мне показалось, что снова плакал. — Чимин, — позвал я его осторожно. Он посмотрел на меня. Глаза его были грустными, но сухими. — Я хочу уйти из театра, — сказал он и посмотрел так, будто бы ждал от меня разрешения. — Хорошо, Лапушка, — сказал я, огибая его осторожно, чтобы встать рядом с раковиной. — Поступай так, как считаешь нужным. Мы смотрели на отражение друг друга. — Хочешь переехать ко мне? — предложил я и замер в ожидании. Мы встречались несколько месяцев, и совместный быт — это довольно большой и серьёзный шаг. Но после того, что сказал мне Чимин ночью, я чувствовал необходимость ступить на следующую ступень. Мы любим друг друга, мы друг другу нужны, так почему бы нам не перестать быть просто парой и не начать быть семьёй. Уверен, вместе мы сможем решить все проблемы. — Да… да, хочу, — кивнул он, робко улыбнувшись. Я поцеловал его в щёку. — Проводишь меня до театра? — Боишься, что сбежишь? — ущипнул я его за бок. — Мм… да, — обнял он меня, укладывая свой подбородок мне на плечо. Боже, как мне хочется вернуться в то мгновение, чтобы снова почувствовать его в своих руках, тёплого… мягкого… Печально. Когда спустя много лет я снова решился продолжить писать о себе, я был уверен, что обрёл своё счастье. Думал, эту историю ждёт в конце хэппи-энд. Но я заканчиваю её один. Сидя за ноутбуком в привычной мне темноте. Мне не хотелось бы писать этих строк, но я их пишу. Потому что ужасно тоскую. Я помню, как подумал о нём, посмотрев на большие офисные часы, и в это же мгновение он прислал мне сообщение. Попросил приехать за ним, чтобы мы вместе могли вернуться домой. Я не стал заканчивать дела, просто оставил всё до завтра, погасил свет в кабинете, закрыл его на ключ и ушёл из редакции. Чимин меня ждал, я не стал предупреждать его, что еду. Я заскочил в подъезд следом за какой-то бабушкой и поднялся на нужный этаж. На мой стук никто не откликнулся, я попробовал открыть дверь, и она отворилась. — Боже, ты ведь шёл к этому всю свою жизнь! — услышал я голос Сонмина. — Нет, меня вели к этому всю мою жизнь! А это совсем не одно и то же! — крикнул Чимин. Он замер, заметив меня в дверном проёме, и отчего-то испуганно сжался. Конечно, ему не хотелось, чтобы я стал свидетелем их с братом ссоры. Я тоже этого не хотел. Но Сонмин был настроен весьма агрессивно. — Я стучал, — сказал я и, смотря только лишь на Чимина, спросил: — Всё в порядке? — Это ты подбил его на это? — Сонмин в несколько шагов оказался рядом со мной и ткнул мне в грудь пальцем. Чимин тут же бросился между нами, закрывая меня собой от брата. — Не трогай его, он ни в чём не виноват, — голос его дрожал, я чувствовал его страх. Я был неловким, медленным, неуклюжим и обладал крайне плохой координацией. И, несмотря на то, что физически я весьма развит, если бы Сонмин ударил меня, скорее всего, я бы упал и очень долго не мог бы потом подняться. Конечно, страх его был мне понятен. Но, тем не менее, я предпочёл бы чтобы он стоял за мной, а не я за ним. — Он способен принимать решения самостоятельно, — произнёс я, отодвигая осторожно Чимина в сторону. Если Сонмин хочет влепить мне по морде, пусть влепит, — подумал я. Мне нечего стыдиться, моя правда со мной, и я не собирался прятаться. Чимин взрослый мужчина, способный свободно мыслить и принимать решения. Это моё мнение. И я готов его отстаивать. — Ты кто вообще такой? — Сонмин встал ко мне вплотную. Я видел ярость в его глазах. Он готов был схватить меня за грудки и спустить с лестницы, я это чувствовал. — Я его друг, — мой взгляд упал на Чимина, он стоял ни живой, ни мёртвый. — Близкий. — Я сам так решил! Мы ведь говорили об этом! — надломлено произнёс Чимин. Сонмин резко отступил от меня, переводя взгляд на Чимина. Воздух наполнился горечью, я её осязал. Беда была неотвратима. — Ты не способен мыслить здраво! Ты говоришь, что не можешь перечить матери из-за любви к ней, а сам соблазняешь её любовника! Просишь помочь, но отталкиваешь! Думаешь, я зла тебе желаю? Но какое из твоих решений было верным? Все они сделали тебя только несчастнее. Или я не прав? Так давай, расскажи, от чего тебя тошнит на самом деле? Он знает? Твой друг знает, что ты блюёшь от самого себя? — прокричал Сонмин ему прямо в лицо. — Сонмин, не надо… — прошептал Чимин, умоляюще. Я видел, как его большие, испуганные глаза наполняются слезами. Он побледнел, подбородок его скривился от боли, губы задрожали… Смотреть на его мучения было невыносимо, у меня разрывалось сердце. Грудь защемило, я сжал кулаки, чтобы стерпеть пронзившую меня боль, и почувствовал, как захрустели мои многострадальные суставы от непомерного натяга. Я хотел броситься к нему и обхватить руками, прижать к себе… но остался стоять на месте. Я испугался. Испугался, что могу навредить ему. Добить его окончательно. Потому, что понимал, что если сейчас шагну к нему и скрою в своих утешающих объятиях, он вмиг превратится в того, в кого ему превращаться никак нельзя — в слабую жертву. Я не хотел, чтобы он зависел от меня, не хотел, чтобы он чувствовал себя слабым и беззащитным. Может быть, это прозвучит жестоко, но человеку нужно преодолеть не одну трудность и пережить не одно потрясение, чтобы повзрослеть и научиться осознавать последствия своих поступков и нести ответственность за них. Только это может нас изменить, и ничто больше. Чимин должен идти вперёд, не оглядываясь. Прошлое не изменить, как бы он того ни хотел и как бы ни старался. Чем дольше он будет цепляться за него, тем крепче будет становиться этот замкнутый круг вины, неудач и разочарований. Чимин возвращается в начало снова и снова и, в конце концов, останется ни с чем. Это больно. Я этого не хочу. Я хочу, чтобы он был счастлив. Он должен пережить своё несчастье, отпустить его, разжать ладони и смириться с неизбежным. — Что? Об этом ты своему дружку не рассказал? — он толкнул его в грудь ладонью. — Ну, давай, расскажи! Расскажи, как ты развлекался с Джорджем и как мать вас застукала! И что из всего этого вышло! Теперь ты думаешь, она намеренно покончила с собой, ведь так?! — Пожалуйста, замолчи! — вскрикнул Чимин. Он встретился со мной взглядом. Господи Боже… я оцепенел. А он пошатнулся, словно раненое животное и сжался, отводя глаза. — Теперь ты только и делаешь, что страдаешь, Дорогуша, — сказал Сонмин, особенно выделяя слово «Дорогуша». — Сложно не страдать, когда тебя все травят! — пытался защититься Чимин, но вышло у него крайне робко. — Меня и так не особо любили, а благодаря тебе возненавидели! Тебе понадобилось учинить скандал с Джорджем прямо в театре, ты во всеуслышание объявил о том, что произошло в нашей семье! — Если бы ты не решил с ним потрахаться, ничего бы и не произошло! Сонмин перешёл границы. — Ну, всё хватит! — я шагнул к Чимину, протягивая ему руку. — Идём. — Не лезь! Ты лучше вообще не лезь! — возмутился он тут же. — Он не может принимать никаких самостоятельных решений, разве неясно? Посмотри на него. — Чимин, идём, — повторил я. Но Чимин вдруг отступил от меня, обошёл стороной, словно опасного хищника, и бросился бегом к себе в комнату. Я посмотрел на Сонмина, тот взглядом выразил мне свою готовность продолжить этот напряженный разговор, но у меня не было на него времени, поэтому я лишь качнул разочарованно головой и захромал следом за Чимином. Я отворил тихонько дверь. В комнате было темно, но я не стал включать свет. Чимин стоял, прижавшись к стене, я не мог разглядеть его лица, но слышал его сбитое дыхание. — Чимин… — позвал я. Он согнулся, схватившись за грудь, и сполз по стене на пол. Я опустился на корточки рядом с ним. Мне хотелось коснуться его, но я не посмел. Теперь, после того, как я никак не защитил его, мне казалось, у меня больше нет на это права. — Чимин… Чимин отвернулся от меня в сторону. — Пожалуйста, не трогай меня, — прошептал он. Всё правильно. Так мне и надо. Я тоже причинил ему боль. — Мне уйти? — спросил я. Он молчал. В глубине души я проклинал себя за то, что сделал, но по-другому было нельзя. Тишина стала невыносимой. Меня заколотило, мне стало трудно дышать, и я не знал, как мне скрыть это, поэтому стал задерживать дыхание. Нервный озноб пробежал по моему телу. Пальцы рук онемели. — Чимин, мне уйти? Не прогоняй меня… не прогоняй… — заклинал я его мысленно. — Да, — сказал он тихо. Заслуженно. Какой толк от меня и от моей поддержки сейчас, он ждал от меня помощи там, на кухне, когда Сонмин грубо и унизительно высказывал ему всю правду. Я взял себя в руки, поднялся и, превозмогая сердечную боль, покинул его дом. Я шёл по тротуару так быстро, как только мог. Не знаю, куда я так торопливо хромал, наверное, просто сбегал. Проклятье! Ей-богу, я почти бежал, но мне казалось, я всё стою на месте… ПРОСТИ. В моей квартире стало очень тихо. Даже тише, чем было прежде. Я пытался уснуть этой ночью, но не смог. Мне всё представлялось страдающее выражение его лица, глаза, полные слёз. Мы стоим друг напротив друга и молчим. Мне всё чудилось, будто Чимин тянет ко мне руки и зовёт меня: «Юнги… Юнги… Юнги…» Я распахивал глаза и смотрел подолгу в темный потолок, боясь сомкнуть их снова. При мысли о нём, таком родном и одновременно недосягаемом мне становилось трудно дышать. Я не хочу думать, что теперь будет так: я — отдельно, он — отдельно. Мне невыносимо это осознавать, потому что я уже почувствовал его близость и его родство, на какое-то время наши судьбы слились в одну, и я до сих пор живу этим моментом. Боже, будто это длилось не несколько месяцев, а целую жизнь… Где-то посреди ночи я открыл ноутбук, решив, что закончу то, что начал. Но теперь я писал эти строки не для себя. Я писал их для Чимина. Мне очень жаль. Но не его. Чимин не достоин жалости. В хорошем смысле этого слова. Жалость слишком унизительна. Мне жаль, что пришлось причинить ему такую боль. Он вправе не прощать меня, счесть предателем. Но мне важно, чтобы он понял меня правильно. Мне важно, чтобы Чимин знал, что я принимаю его таким, какой он есть и никогда не хотел переделать его в кого-то другого. Я лишь хочу, чтобы он почувствовал себя лучше и понял, что на самом деле сильнее и смелее, чем думает. Мне важно, чтобы Чимин знал, что я люблю его любым. И буду любить, даже в самые сложные времена. Невзирая ни на что. Мне важно, чтобы Чимин знал, что я буду поддерживать его, какой бы трудный путь он ни выбрал. Мне важно, чтобы Чимин знал, что я всегда буду рядом. Тогда, может быть, он захочет вернуться ко мне. Я не буду просить его это сделать, но буду ждать. Я буду очень его ждать.