*** *** ***
На вершине горы стоит наполовину разрушенная беседка. Точеные столбы обвивают четыре змеи. Когда-то они были покрашены в нежный зеленый и каждая держала во рту по лотосу. Дожди, снега и ветра выбелили краску, оставив только камень. Ше Ксиеронг кладет на морду змеи руку и вспоминает слова Цзинь Гуанъяо, сказанные, когда он поймал ее в воротах. «Нашлась бы у вас минута поговорить со мной, госпожа?», - спрашивает он тихо и мягко. В темноте Ше Ксиеронг не видит его глаза. «Вы думаете, что после того, что случилось сегодня вечером, я буду говорить с вами как с другом? Вы посеяли вражду между мной и господином Не, стали причиной нашей размолвки этим вечером». «Ах, если бы я мог посеять вражду между господином Не Минцзуэ и кем-либо, - вздыхает Цзинь Гуанъяо. – Я думаете, вы знаете дагэ так же хорошо, как знаю его я. Для его вражды нужно немногое...» «Не оправдывайтесь – Минцзуэ вспыльчив, но я была о вас лучшего мнения, - Ше Ксиеронг поджимает губы. – Вы спровоцировали его, пусть даже это и не было сложно». «Но что я мог сделать? Вэй Ин действительно крайне силен и крайне опасен. У моего отца есть все причины опасаться его. Да разве я и могу возразить главе клана?» - восклицает Цзинь Гуанъяо. Отчаяние в его голосе звучит почти искренне. «Могли не подначивать, - сухо отвечает Ше Ксиеронг. «Госпожа Ше, если вы знаете... – Цзинь Гуанъяо делает над собой усилие, - или догадываетесь об источнике силы, которой способен противостоять настоятелю Илин – я бы с наслаждением объединил силы с могущественной союзницей». «Больше не с Не Минцзуэ?» «Я бы многое отдал, чтобы мы с господином Не Минцзуэ все же смогли видеться, пусть и изредка. Но, боюсь, после сегодняшнего дня некоторое время он никого не пожелает видеть». «Мне нет дела до того, кого хочет видеть господин Не Минцзуэ. Я возвращаюсь домой». Она позволяет веревке обвязаться вокруг одного из столбов и дергает ее, уперевшись ногой в колодец, стоящий в центре. Убедившись в крепости веревки, Ше Ксиеронг повязывает ей себя за пояс, а остатками обвязывает грудь и плечи. Уперевшись руками в стенки колодца, она начинает движение вниз, в темноту. Стены ледяные, даже руки в перчатках к ним прилипают. Там, внизу, царит первозданная чернота. Ше Ксиеронг упирается спиной в стенку, а ступнями – в противоположную; она скользит, пока не добирается до конца колодца. Под ней клубится темнота. Она зажигает в ладони синий огонь и опускает его вниз – но на несколько локтей ниже все та же темнота: ни стен, ни одна. Ше Ксиеронг наматывает веревку на кулак и делает глубокий вдох. Поджав колени к груди, она падает в темноту – полет кажется бесконечным, пока натянувшаяся вервека не дергает ее, чуть не вышибая весь дух. Едва дыша, она выпрямляется на веревке и обматывает ее вокруг локтя, из беспомощного положения вверх тормашками переходя в вертикальное. Она упирается ступней в веревку, обвивает часть вокруг бедра и, покачиваясь, как подвеска на платье, опускается все ниже и ниже, выставив перед собой ладонь с голубым огнем и пристально вглядываяст в темноту. Веревка может удлиняться ровно настолько, насколько хватит заклинаний – а монахи пели над ней много дней. Она не знает, как долго длится спуск. Сначала Ше Ксиеронг напряжена и готова к бою, но ничего не происходит и она скучает. Болят руки, болят ноги, болят бедра. Она держит на раскрытой ладони пляшущий голубой огонек, но не чувствует вокруг ни жизни, ни угрозы. Ее мысли начинают блуждать: привычка, от которой Киуэ так и не смогла ее отучить. Мысли охотницы должны всегда быть собраны и готовы к прыжку, как снежный барс, наставляет Киуэ. Мысли правительницы всегда должны быть о ее народе, говорит отец. Думать о себе и своих желаниях – роскошь. Непозволительная! Трон шатается под тем, кто смотрит на цветы когда должен давать работу мечу. Слышится смех и звон серебряной погремушки, покатившейся по полу. Ше Ксиеронг ковыляет на пухлых ножках, растопырив ладонь. Белоснежная женская рука с перламутровыми ногтями подхватывает погремушку: она дразнится, то дает, то отнимает. Ше Ксиеронг начинает хныкать, и белоснежная рука вкладывает погремушку ей в ладони. Мать подхватывает ее на руки, прижимается щекой к щеке, фыркает в шею; Ксиеронг щекотно, она заливисто смеется. «Да, моя радость. Если они не дают тебе того, что ты хочешь – заставь их! Хоть силой, хоть слезами, - любовно говорит мать, целуя ее в ухо. – Ты моя радость, моя маленькая принцесса. Твой долг в жизни – сделать себя счастливой. А уж делать счастливыми других – если останется время или желание». Огромная голова змеи выплывает из темноты и Ше Ксиеронг дергается назад. Она чуть не теряет равновесие, когда судорожно заводит руку назад в поисках меча. Она не сразу понимает, что голова змеи выточена из белого кварца – это статуя, огромная, размером с гору, змеи в короне из лотосов, стоящих на хвосте. Один ее глаз высотой с Изумрудный Зал, хвост же и вовсе теряется в сумерках пещеры. Теперь Ше Ксиеронг видит пол пещеры, он идет волнами, поднимаясь и опускаясь, словно река в грозу. Сумрак рассеивают таинственные перламутровые отблески, играющие на могучем теле каменной змеи. Ше Ксиеронг разжигает огонек в ладони ярче и посылает его вниз. Огонек разбегается по поверхности, озаряя собой пещеру. Куда ни посмотри – везде тянется белое чешуйчатое тело, но никогде не видно головы. Ше Ксиеронг манит огонек назад кончиками пальцев, но что-то еще привлекает ее внимание. Чудовищных размеров треугольная голова поднимается из колец и медленно переводит взгляд узких белых глаз наверх туда, где Ше Ксиеронг повисла на своей золотой паутинке. Голова начинает подниматься. Как она огромна! Она намного больше своей статуи – статуя кажется статуэткой по сравнению с ней. Ше Ксиеронг смотрит в один глаз и ей приходится повернуть голову, чтобы заглянуть в другой. Она теряет дар речи, лицом к лицу с ошеломляющим, древним существом, как вдруг, она замечает маленькую точку, бегущую по чудовищной голове. Это - горная лисица в серебристой шубке, за спиной которой развеваются ее девять хвостов.*** *** ***
Ше Ксиеронг стоит у зеркала. Она вытягивает руку и трогает его поверхность – зеркало идет медленными, ленивыми волнами. Женщина, стоящая за ее плечом, смеется, серебряные украшения звенят в волосах. По левую руку бьется лисий хвост – Ше Ксиеронг поднимает локоть и смотрит на него. «По приказу Хозяйки Гор, значит, - горько говорит она. – Вот и вся твоя дружба». «Мы все еще подруги, - возражает Куай Ху Ли. – Ты дочь моей госпожи, и я люблю тебя. Я бы умерла ради тебя! В чем меня упрекнуть?» «Замолчи», - белая рука взамахивает и хвосты, взметнувшись, пропадают. Она берет Ше Ксиеронг за запястье - – рука прохладная, гладкая, словно выточеная из мрамора, - и чертит ее рукой зыбкий круг, поднимающий стеклянные волны. Ше Ксиеронг видит спальню в Змеином Гнезде, залитую теплым свечным светом. Белоснежная женщина забирается в спальню через окно и падает на пол. Ее порванное платье вьется между ног, как сброшенная змеиная кожа. Мужчина, который почти задремал, сидя на краю кровати, вскакивает. Он хочет положить ребенка, которого держит в руках, но тот начиная плакать, хватая его за воротник расшитой рубашки. Он хмурится – и бросается к женщине с ребенком на локте. Он подхватывает ее за плечи и поворачивает себе, пытаясь пальцами убрать у нее с лица замерзшие волосы. Ветер, задувающий в открытое окно, гуляет по залу, ребенок начинает плакать. Мужчина склонается к ребенку – и тут же снова бросается к женщине, прижимаясь губами к ее бледному, без кровинки, лбу, и алебастровым щекам. «Открой глаза, открой же... Ну же, любимая, ну же. Не покидай меня!» Он повышает голос и вскидывает голову - он смотрит прямо на Ше Ксиеронг. Она едва сдерживает вскрик узнавания - то же скуластое, решительное лицо, ту же скорбную морщинку между бровей она видит, каждый раз когда смотрится в зеркало поутру. Но он смотрит не на нее, а сквозь нее, чутко прислушиваясь к шагам на лестнице. Женщина открывает глаза, малышка начинает хныкать. Он жадно склоняется над ней, его беспокойные, темно-зеленые глаза скачут, измеряя ее лицо. Ресницы женщины покрыты инеем, она смотрит на него – затем поворачивает голову к плачущему ребенку и трогает его рукой. «Голодная», - едва слышно шепчет она. «Ты должна это прекратить», - требует мужчина. Ребенок у него на локте начинает ерзать, из свертка высовывается сначала одна пухлая белая рука, а потом вторая. Одна хватает его за ухо, вторая пытается нащупать усы. Женщина берет его за щеку и слабо улыбается. «Превращаться все сложнее и сложнее. Чем больше я провожу в обличье змеи, тем сложнее мне стать человеком. Чем дольше я человек, тем сложнее мне возвращаться». «Тогда не возвращайся. Что там под горными камнями – мертвецы и кости», - отмахивается он как от пустяка, но лицо у него напряженное, страдающее. «Там источник моей силы и моего бессмертия», - она со стоном перекатывает голову и пытается забрать у него ребенка. Он бережно разворачивает пеленки и гладит девочку ей на грудь. Снова задувает ветер, бросая пригоршню снега. Мужчина вскакивает, чтобы закрыть окно. Закрыв окно, долго стоит и смотрит в стену, уперевшись руками в раму; как будто хочет что-то сказать, но не решается. «Я знаю, что ты хочешь, чтобы я осталась здесь, с тобой. И умерла вместе с тобой, - женщина высвобождает грудь и дает ее ребенку. – Но моя сила – это источник и твоей власти. Ты – младший из братьев, как еще ты можешь стать правителем? Тебе нужна моя помощь». Он качает головой. «Когда я встретил, я думал, что все, чего я хочу – это власть. Теперь – теперь я думаю, что меня отягощает множество грехов. Я хотел бы прожить простую жизнь и забыть о них навсегда». «Боюсь, любовь моя, - женщина сонно улыбается, - это уже невозможно. Женщина-змея сжимает плечи Ше Ксиеронг. Две армии со стягами со змеей, кусающей свой хвост, и змеей, готовой к прыжку, сходятся в битве в долине – армии старшего и младшего братьев, последних, кто остался в живых из семи. Но отец – не со своей армией. Он в пещере, кладет руку в середину сигила, нарисованного кровью, и отрубает себе палец; от боли на щеках вздуваются желваки, но он не произносит ни звука и не трогается с места. Пещера содрогается, камень сыпется с потолка. Здоровой рукой он листает книгу с заклинаниями, кладет руку на колено и снова берется за меч: нужен еще один палец. Крик, от которого сотрясаются горы, летит по переходам: «Ше Чен! Не смей! Своими руками ты разрушишь наше счастье!». Ше Чен вскидывает голову, трясет ей – волосы у него коротко острижены, как у горцев из самых дальних селений, и уже наполовину седые. Змея заполняет собой подгорные каверны, содрогаясь в конвульсиях, и он заканчивает заклинание – запечатывающее ее под корнями гор навсегда. Позже, отца находят лежащим в ручье, с окровавленной рукой и без пальцев. Они несут его по вверх, от оползня обратно в Змеиное Гнездо, чтобы сказать ему, что он выиграл битву и стал главой Ордена. В Змеином Гнезде Ше Ксеронг стоит в колыбельке, вцепившись в перила руками, и таинственно смотрит на высокую дверь, с вырезанными на ней облаками и беркутом, парящим над отарой овец. «Твоему отцу не хватило храбрости пройти до конца, - говорит Змея ей на ухо. – Но ты – плоть от плоти моей, кровь от крови. Разве ты хочешь позволить клану Ланлинь Цзынь занять место над другими кланами? Разве ты позволишь мальчику из клана Цинхе обращаться с тобой так, будто бы ты его покорная жена? Разве ты позволишь им оскорблять тебя - ты, Змея, Убившая Солнце?» «Это все, конечно, звучит прекрасно, - отвечает Ше Ксиеронг. – Но чего ради тебе давать все это мне? Будь я и тысячу раз твое дитя, я не слышала о демоне, преследующем иную цель, чем честолюбивую». «Я думаю только о себе, потому что каждое живое существо думает только о себе, - Змея сжимает ее плечи. – Но я искрення в своих желаниях, а вот люди едва ли могут свои желания принять принять. Я хочу, чтобы мой род снова правил землями от гор до самого солнечного моря, в котором порхают летучие рыбки. А ты разве этого не хочешь, душа моя?»*** *** ***
Ше Ксиеронг бродит в разнотравье. Перевал пахнет зверобоем и мятой, где-то в траве, если поискать, виднеются красные соцветия женьшеня. Она трогает травы рукой, позволяя им проходить сквозь пальцы: на суставе большого пальца остается желтая пыльца. Змеиный Перевал называется Змеиным Перевалом потому, что когда-то здесь водились гадюки: множество гадюк. Говорили, с тропы нельзя было сойти чтобы не наступить на черное чешуйчатое тело, которое отозвалось бы мгновенным яростным укусом. Иногда гадюки даже выползали на тропу и смотрели на одинокого путника так, как будто спрашивали, что он забыл в их доме. Теперь гадюк можно было увидеть разве что по весне, когда они выбирались на солнце, чтобы спариться. Тогда на полянах между соснами можно было увидеть черные тела, сплетающиеся вместе в брачном танце. Тогда гадюки не смотри по сторонам, они смотрели только друг на друга, и охотники клялись, что взгляд их был осмысленным и полным человеческой любви и томления. Не Минцзуэ стоит там, где кончаются голубые сосны Цинхе Не, и за просекой начинаются черные сосны Лисо Ше. Здесь же неподалеку то озеро на границе, где Ше Ксиеронг еще девчонкой увидела его купающимся в реке. Ей было восемнадцать, а ему было пятнадцать, и уже тогда он был высоким, плечистым и громким – с шумом проламывался сквозь кусты, с силой бросал себя в воду, поднимая облако брызг. Она же всегда знала, какой он. Как и знала, каким был Цзинь Хуаранг – нетерпеливым, легко предающимся скуке; живым, неверным, любопытным. Ей не стоило начинать – правители Лисо Ше покрыли себя страшной славой долгие века назад, когда пронесли стяги со змеей, кусающей свой хвост, от корней гор до южного моря. Но даже тогда никто из них не был счастлив в любви. Она смотрит на Не Минцзуэ и думает: как же все началось? Они были влюблены. Тогда, после пленения Вэнь Жоханем, Ше Ксиеронг пришла к нему. Она вспоминает об этом в последние дни все чаще. Ше Ксиеронг заходит в шатер. Не Минцзуэ приподнимается на локте, держась на ребра. Опухоль от синяков уже сошла, но лиловые следы на лице остались. Она прижимает палец к губам и развязывает пояс, нетрепеливо поводя плечами, скидывает зеленую накидку – под накидкой ничего нет. Он смотрит на нее неотрывно, когда она подходит к постели и ставит на нее колено. Не Минцзуэ проводит рукой по ее бедру, но упирается в него ладонью, когда она подается вперед, чтобы подобраться к нему поближе. «Уходи, - говорит он. От слабости лоб у него быстро покрываются испариной. – Тебе не нужно быть здесь сейчас. Пойдут слухи, они могут тебе навредить». «И что, они повредят моей репутации? - удивляется Ше Ксиеронг. – Опорочат мою честь. Меня, наверное, никто больше не захочет взять замуж. Какая, право, жалость. Что же я буду делать без мужа? Бедная я». Она кладет руку Не Минцзуэ себе между грудей. Его дыхание становится чаще, а взгляд слегка туманится. Она дует на масляную лампу в алькове и комната погружается в темноту. «Первый Лань все равно хотел бы, - бросает Не Минцзуэ. – Разве нет?» Ше Ксиеронг ложится рядом с ним. Под разными частями его тела – под поясницей, под плечом, - подложены подушки. Она вытягивается вдоль него, закидывая ногу ему на бедро – нога, кажется, повреждена не была. Когда ее бедро прижимается к его, Минцзуэ выдыхает через ноздри шумно, как бык. «Мы с господином Лань знаем друг друга много лет, - шепчет Кисеронг ему на ухо. – Мы нравились друг другу детьми, но он легко пережил мою свадьбу. Я думаю, он переживет и и все прочее». Ше Ксиеронг проводит языком по краю уха Не Минцзуэ, которое помнит красным после поединка. Он запрокидывает голову и содрогается всем телом, сжимая ее бедро. «Вот как, - он хочет повернуться на бок, скривишись от боли, но Ше Ксиеронг упирается ему рукой в целое плечо. – Так, значит, я все прочее. Один любовник из многих?» Даже в темноте его взгляд пылает непримиримым огнем. Ше Ксиеронг заправляет ему волосы за уши и отвечает, едва касаясь губами его губ: «Приятно слышать что молодые люди вашего поколения считают меня неотразимой женщиной со множеством поклонников». «Я буду единственным, - предупреждает он, - или не буду вовсе». «И что же ты сделаешь?» «Я сделаю тебя моей». Их лица обращены друг к другу и губы так близко. Полуоткрытые губы обжигают дыханием, влажно касаются друг друга, она обхватывает его за шею – неловко, так, что одну руку поднимает в воздух, точно флаг. «Почему ты такой высокий?» – спрашивает она в промежутке между поцелуями. Не Мицзуэ тяжело дышит, он звучит удивленным. «Потому что моя мать была высокой». «Твой отец был человеком-горой. Я помню его. А основатель ордена был мясником». «Он целые дни рубил бычьи туши огромным тесаком. Поэтому у него были такие сильные руки, - соглашается Не Минцзуэ. – Девушки вздыхали, когда он проходил мимо. Но ему было это не важно. Ему было важно его мастерство». «Ах! Какой он был жестокий. Они, должно быть, молились всем богам чтобы он только обратил на них внимание». Ше Ксиеронг просовывает руку под одеяло и, развязав пояс, проталкивает ее Не Минцзуэ в штаны. Ей нравится то, что она находит. Он уже весь влажный – у него много смазки, она сочится, когда Ше Ксиеронг трет головку между пальцев. Не Минцзуэ пытается приподняться на локтях, но только рычит от боли. «Нет, нет, - Ксиеронг укладывает его обратно и снова забирает его член в руку. Ее волосы падают ему на лицо, теперь уже он заправляет их ей за уши. – Тебе не нужно ничего делать». «У меня раны, - говорит он, глядя на нее широко открытыми, антрацитовыми глазами. – Я не могу любить тебя в ответ». Она ложится рядом с ним, утыкаясь лицом ему в шею, и он трогает линию ее челюсти, целомудренно целуя в щеку. Ше Ксиеронг пропускает его член между пальцев – она то ласкает его, то начинает гнать в туго сомкнутой ладони, от чего Не Минцзуэ содрогается всем телом. Его не хватает надолго. Ее пальцы заливает. Семя разбрызгивает по животу, по бедрам, капли попадают даже на повязки на груди. Они прижимается ей ко лбу вспотевшей щекой – и перекатывает голову по подушке, пытаясь отдышаться. «Есть поэма – похвала славному мечу, - говорит Не Минцзуэ. Его тело остывает, становится не таким горячим, он совершенно раслаблен – Ше Ксиеронг не может сказать о себе того же. – Я хочу велеть поэту написать похвалу тебе». «Как кому?» - спрашивает она, положив подбородок ему на плечо. «Как стреле гор. Или как Жемучжному Мечу, - говорит он. Он поворачивается к ней и целует – крепко, но нежно. – Или как крепости на скале. Все нападающие срываются в пропасть». Ше Ксиеронг немного смущенно улыбается. «Так ты меня видишь?» «Я вижу как ты насмехаешься надо мной, думаешь что можешь меня задеть, - фыркает он. – А еще я вижу, как после битвы ты поднимаешь меч и смотришь себе в глаза. Я не много думал о женщинах в жизни, но я думаю о тебе». «Когда я была в твоем возрасте, я только и думала, что о юношах». «В моем возрасте ты была три года назад и ты отстраивала форпосты, забрав мой щебень». «Какая мелочность от главы ордена Цинхе Не. Ты говорил мне похвалу – продолжай, мне нравится!» Он смотрит на нее снизу вверх, точно любуясь, и наконец говорит. «Что тут скажешь? Ты воительница. И мне это по сердцу». Ше Ксиеронг отворачивается и уходит, приминая высокую траву. Туман плывет по склону холма. Она берется за ремень колчана, опуская голову – но, все же, останавливается и смотрит через плечо. Не Минцзуэ не двигается от границы двух орденов. Он стоит, повернувшись к ней спиной. От водяной пыли его волосы кажутся совсем седыми. «Если бы был способ все исправить – хотела бы ты это сделать?» Ше Ксиеронг хватается за лук обеими руками, упирая его в землю. «А ты думаешь, что можно что-то исправить?» «Но если бы был такой способ, - Не Мизцуэ разворачивается, взмахнув полами одеяния. Его подбородок задран, а губы крепко сжаты, - ты бы попыталась?» «Если бы ради этого способа тебе пришлось пожертвовать всем, может быть, даже жизнью – ты бы рискнул?» - спрашивает она в ответ. Не Минцзуэ рубит воздух рукой. «Да, я бы рискнул. Если бы я мог быть с тобой только рискуя свой жизнью – я был бы». «Почему?» «Однажды я умру, - не задумываясь, говорит он. – Дух сабли рано или поздно разорвет меня изнутри. Но я не хочу умереть не рядом с тобой».