Заслуживаешь этого.

      Внутри не осталось ничего святого. И лишь чёрное, как его глаза, сердце, больше похожее на страшный кокон из фильма ужасов, быстро стучало, двигаясь так, словно ещё пару мгновений, и из него прорвет себе дорогу в свет сам дьявол зависти и ненависти к другим людям.       На самом деле, сдерживать эмоции и их порывы — искусство, которым владеют лишь некоторые, избранные. С каменным лицом, которое вряд ли сможет переиначить хоть один из людей. Ведь он не мастер, чтобы оживить эту холодную породу. Да даже если произойдёт конец света, их неизменное лицо не дрогнет, ведь всё равно умрём, неважно, какая маска будет на нас.       Это либо отличные актёры, либо завидные пофигисты, которые стали такими не по своей воле. Но, кажется, сейчас его это мало тревожит.       Боже, как тепло… В некоторых частях тела всё ещё неприятно сводило от такого резкого перепада температур. Ведь совсем недавно он чуть ли не провалился в добротный такой сугроб возле новостроя, если бы не вовремя подоспевший товарищ, который сквозь слёзы смеха всё-таки подал руку помощи. А потом небольшая зарядочка, ибо лифт ещё работал с перебоями, именно поэтому застрять в этой, ещё пока деревянной коробке, желания вовсе не было. Собственно, пришлось подниматься по лестнице, слава небесам, всего до 5 этажа. Но на пролёте между вторым и третьим этажами можно уже было спокойно разбивать место отдыха, потому что у кого-то с физической подготовкой всё было хуже некуда. Да, он прогуливал в школе даже физкультуру.       Пришлось чуть ли не волоком тащить черноглазого до заветной двери с красной пометкой — цифрой этажа. И вот он уже сидит возле батареи, «оттаивает», попивая чёрный чай с лимоном и мёдом по рекомендации Ларссона – это должно было хоть как-то смягчить уже появившиеся боли в горле.       «Откуда деньги на евродвушку?» — вот, что его тревожило. «Подарок за медаль» — короткий и более-менее понятный ответ, с подтекстом «не хочу обсуждать эту тему».       Отличник, который не был с «большой головой», просто был всегда и везде одновременно, был в курсе всех событий. Если обсуждалась предстоящая контрольная в другом конце школы, то невероятным образом ретировавшись, он всегда был в самой гуще обсуждений. Прятал шпаргалки похлеще любого двоечника-спеца. При учителях был самым что ни на есть котёнком, послушным, тихим, всегда поддакивающим. Отличная методика. И вот тебе золотая медаль за «отлично» по всем предметам, «победитель» во всех олимпиадах и конкурсах. Вы бы видели это хитрое и надменное лицо, когда чужие руки вешали ему это блестяшку на шею. В глазах так и полыхала надпись «успешно». Он не визжал, не прыгал от счастья, не хохотал во всё горло, не шутил про поджог школы, не плакал от невероятной свободы после такой 11-ти летней нервотрепки, как все остальные истинные отличники, которые настрадались хлеще тех, кто вышел со справкой. Ларссон просто спокойненько отстоял всю церемонию прощания в первых рядах, пытаясь улыбаться более естественно, когда к нему подходили учителя и делились своими впечатлениями о нём, о его хорошей судьбе, наставлениями на будущее. А он умеет добиваться…       Сделанная в светло-коричневых тонах кухня дополнялась элементами со времён Совка, но выглядело это отнюдь не как в типичной хрущёвке с потресканной мебелью, потёртыми ручками, зарослями плесени самых разных оттенков зелёного и серого на всех поверхностях. Этот декор больше показывал здоровую ностальгию по старым временам. Те красные кресла, неброские желтоватые обои, стеклянные вставки с, так называемыми, пошлыми, выделявшимися цветами, названия которых точно никто и никогда не отгадает.       Но Томас всё же сомневался, что рогатый мог сам это всё обустроить, ведь у него и вкуса-то и не было, а здесь всё так грамотно подобрано. Однако, вновь вглядываясь в этот уют и атмосферу некого спокойствия, хотелось здесь остаться навсегда.       Единственное, что не вписывалось в картину тепла и умиротворения — холодные, стальные, как лезвие ножа, впивающиеся, буквально, в каждый предмет, казалось в мыслях он уже расчленил собеседника этими…глазами. Ну, не может такой человек быть неподозрительным и совершенно открытым, каким представлялся Ларссон при первой встрече. Есть за этим зеркалом, повёрнутым лишь отражающей стороной к смотрителю, какая-то тайна, что-то быть может вовсе ему не свойственное, противоположное. Риджуэллу давно хотелось узнать, что привело его к такому образу жизни, такой высокомерности, действительному превосходству в психологии.       Иногда, действительно, кажется, что от взгляда можно обезумить. Будто сам и натыкаешься на острый пик этой холодной махины, когда пытаешься заглянуть «по ту сторону». Посему можно со спокойной душой ставить токрест возле пункта «узнать лучше». Как-то завязался лёгкий диалог, в ходе которого узналось много новостей из жизней каждого. — И какого чёрта ты тянешь с поступлением?! — Чуть не ударил соседа по макушке за раздолбайство, искренне не понимая его, всплеснул руками Иегова. — Да ты всегда был хорош в учёбе. Я не знаю, может ты душу дьяволу продал? Но тебя любили абсолютно все учителя, даже та гнусавая химичка – с ноткой зависти продолжил свою тираду Риджуэлл. — Диссидент* обнаружен – собеседник явно не хотел обсуждать эту тему, пытаясь отшутиться, и вновь доливал кипяток в чашку рядом сидящего. — Нет, дурак, ты не диссидент, самый настоящий пидор, у которого есть всё для проживания, а он даже пальцем не пошевелил — Томас разводит руками, показывая, что у того есть своя квартира и все её содержащие. На самом деле он пытается достучаться в благих намерениях, а не из зависти к достатку друга. Хотя факт, что у одного есть почти всё, а у него, собственно, нет, немного печалит и неприятно откликается где-то внутри. Ларссон лишь молча отвёл взгляд в сторону холодильника.       «Неужели это по-вашему так просто» — не выдавая разочарования и некой обиды, вернулся к своему типу общения — игнорирование: — Есть будешь?       «Да, он явно пропускает фразы мимо ушей» — казалось, у Риджуэлла начал дёргаться глаз. Вот сейчас хотелось выдать собеседнику всё, что вертелось на языке. Это явление сильно раздражало черноглазого, но тот не подавал вида, ибо сейчас это его единственный шанс, чтобы не ночевать в том прекрасном сугробе. Ещё одна нервная клетка умерла. — Перекушу лишь — стараясь несильно навязываться, зло выдохнул, всё ещё подстраиваясь под эту игру в избегание больных тем. — Ты не за меня переживай — с запозданием, но всё же, понимая настрой друга, побыстрее уходя к хранилищу еды от эпицентра вулкана злобы и раздражения, который мог взорваться в любую секунду. — Ага, сейчас — сарказм и только. Громко хлопнула дверца холодильника, а Ларссон с тарелкой слегка высохших сырников грозился настучать по наглой русой макушке. — Я тебе серьёзно говорю. Сам всё знаю – под конец немного смягчив тон, показывая тем самым, что не собирается продолжать зачавшееся разногласие. Зачем этому глупому возникать там, где его советы и помощь совершенно не нужны? Почему он до сих пор свою жизнь наладить не может, но раздаёт себя как платок для слёз неудачников?       «Что с тобой не так, Риджуэлл?» — непроизвольно метнулась мысль в просторах воспаленного сознания. Повисла тяжёлая тишина. Картина маслом: оба сверлят друг друга взглядами, ожидая ответ, один всё ещё стоит с тарелкой, отрывая поочерёдно пальцы, ибо, блин, холодно. Атмосфера не самая дружелюбная, но и не та, когда возникает желание вцепиться в глотки. — Я не знаю… – будто только что прочитал мысли, опустив голову, словно виня себя в чём-то, выдавил из себя Том — я не умею помогать, выходит чересчур шутовски? — тыча себе в грудь пальцем, совершенно другой интонацией более разочарованной, как будто и не хотел, чтобы этого услышали, но, увы, не так тихо он задал вопрос.       Возле самого сердца начало неприятно жечь. — Да не переживай ты за это, боже правый — таким мягким его голос никогда не звучал. Умеешь удивлять в такие моменты, Ларссон.       Хочется говорить так много. Много глупостей, совершенно очевидных вещей, сквозь слёзы, сквозь нечеловеческую боль и свои же тяжёлые всхлипы, но говорить, чувствовать, что тебя слушают, внимают каждому предложению, готовя свой ответ. Нужен контакт, просто… Возле многострадальческого Иеговы ставят тарелку. Он слышит, но не видит.       Он снова в прострации. Он снова плачет. — Посмотри на меня — с звонким хрустом в коленях присаживается на корточки возле Томаса рогатый. Тот же просто сжимает ткань джинс на коленях. Сильнее смыкая глаза, не давая слезам просачиваться. Он не хочет, чтобы собеседник видел его слабость. Что его так легко вывести. Что слова его были лишь импровизацией, а не настоящим сочувствием и желанием помочь. — Оба хороши — дотрагивается до руки товарища, легонько гладя, чтобы последовала хоть какая-то обратная реакция.       А её всё нет и нет, казалось, что перед ним не живой человек. Томас скукожился, пытаясь вновь не выдать очередной всхлип, не давая слезам течь. Лишь бы не видели. Лишь бы не посмеялись.       А внутри так и кричат бесы из глубин ада, радуясь приходу дьявола. Срывая голоса, превращая их в бешеный, животный, гортанный крик невольников, рабов, которые вовсе не счастливы. Им приходится преклониться.