Заслуживаешь этого.

      Где-то в самом низу низов Ада больного сознания, где уже не слышны животные крики грешников, где жар вздымается так, что не видно за этими, казалось, прозрачными змеями, горячего, обжигающего воздуха, от которых кожа покрывается уродливым слоем отвратительно бело-жёлтых волдырей, а затем неизбежно оголяя мясо, как воск сползает кусками. Словом, находиться по-представлениям там невозможно. Однако почти в самом центре сия круга восседает на чёрном троне из обгоревших костей смертных, которые, щекоча слух, так прелестно пощёлкивают, продавлияваясь под смутной в очертаниях фигурой, словно некий туман, но есть единственный различимый элемент, который вряд ли забудешь — глаза, точно провалы в глубокой скважине, нет им конца, тонешь и погружаешься в зыбучие пески этих бесконечных туннелей, которые ни на секунду не разрывают контакта. Оно не моргает.       Будто за стеклянной, но по свойствам, скорее, бетонной стеной Томас наблюдал себя со стороны, прислонившись вплотную, пытаясь безуспешно разбить перегородку, лишь отбивая костяшки. Он ощущал себя ещё более жалким, что позволил, в буквальном смысле, ныть на глазах чужого человека. Было стыдно, было противно, будто погряз в болоте каких-то фантомных «нерешаемых» проблем, изображая ту жалкую, бездарную любительницу переигрывать свою роль — актриса мелодрамы на канале для домохозяек, которые льют над этой неумелой игрой и чересчур горячими страстями слёзы. Но все знают, что финал будет счастливым. А здесь, как карта ляжет. Смерти он не боялся, а вот неизвестности происходящего — очень. Это как ступать на хлипкий мостик, надеясь перебраться на лучшую сторону своей жизни.       Он чувствовал это пугливое прикосновение, будто посреди июльской вечерней прогулки… Сонная бабочка приземлилась на твою руку, но невесть странную для неё площадь. Возможно ища нектар, тыкаясь хоботком, пробуя что-то доселе страшное, неизвестное. Но увы, званного пира не будет, а это значит можно побродить, щекоча тоненькими, но хваткими лапками, изучая бледноватую мягкую поверхность, покрытой сеткой синих сосудов, для неё это лишь узор, будто неумело скопированный с крыльев её собратьев. И вот она медленно, но верно ползёт по шее, заставляя содрагаться от каждого шажка, уже не как милое создание, которое так обожают маленькие детишки, а настоящий образ жуткой твари из фильмов про пришельцев, тот самый главный уродец, который выползает в самом конце не из менее отвратительной пещеры или умело нарисованного на компьютере разбитого корабля, забрызгивая всё зелёной слюной, разнося всё подряд неизбежно, сжирает второстепенного персонажа, плеская кровью в камеру. Вы видели её в приближении? Ух… снова мурашки пошли от этого видка мохнатой, пучеглазой штуки. Будто из ада восстала мстить за своих собратьев, которых нещадно ловили людские маленькие отродья. Стоп… какую же херню выдумал, снова он в трансе, больше напоминающий полноценный обморок с галлюцинациями. Твою мать!       Как после кошмара, Риджуэлл резко выпрямился, задыхаясь, никак не мог насытиться приятно пахнущим воздухом, пропитанным сидящим на полу Ларссоном: смесью гари, едкого одеколона, сладковатого дешёвого шампуня с мятой, которая чересчур ядрит и приводит в чувства не хуже нашатыря. Неожиданно вскакивая на месте, резко открывая глаза, будто вспышкой, яркий свет непривычно ударил. В буквальном смысле, фиолетово-синие звёздочки так и плыли, мешая нормально сфокусироваться.       Это не июль, сука, не улица и это не насекомое, вот допёрло в самый последний момент. Заставляя как зверя в ловушке оглядываться так, что позвонки щёлкали. Рука.       Дрожащая рука, будь он проклят трижды, нет, сотню раз, Ларссона касалась его подбородка, пальцами смахивая солёную воду, скопившуюся там. И так близко был. Сам пребывая в шоке от увиденного, не сразу понял реакцию своего друга.       — Ты себя нормально чувствуешь? — Рогатый окаменел в странноватой и двусмысленной позе, ожидая ответа, подозревая что-то неладное. Бешено бегающий взгляд так резко опустился на фактор, который так сильно настораживал, что можно было заметить эту сфокусированную тьму в одной точке. Не особо церемонясь, он ударил по поддерживающей его же лицо руке норвежца, наконец освобождаясь, извлекая звук похожий на звонкую пощёчину.       — Я, да…а ты альтруиста разыгрываешь? Поднимись уже, если не отсосать пытаешься — хмурясь, выплевывает Риджуэлл, который от жалости и грусти перешел к грубости. Это было что-то вроде самозащиты и оправдания своих до этого глупых действий. От этих слов и резкой перемены настроения Ларссон ещё больше врос в пол. Немного растерявшись, он тупо смотрит на сей странный объект, вглядываясь в глаза, пытаясь понять, что за шутки он выкидывает и как к этому относиться.       — Да, что ты за дурак? — недовольно шипит и за ворот домашней футболки тянет его вверх, заставляя подняться. Вытянувшись во весь рост Ларссон, как обездвиженная кукла, вновь замирает, загораживая собой свет, оставляя Тома в тени.       Слишком многое он дозволил себе, нагло касаясь такого хрупкого психически и морально человека. И сейчас он вновь глазеет на названного «друга». Они так давно не виделись, может месяц и не такой долгий период для некоторых, но все их встречи после выпускного описывались одной фразой — «по пивку?». Конечно, никакого пива, только сорокаградусное, а потом как черти пытались приползти домой. оправдовались перед матерью черноглазого, почему её «не собственность» (так отзывался Томас в разговоре с матерью о себе же) приволочилась в грязь пьяная или пришла на следующий день с мигренью. отсюда и догадки о том, что дружок её сынка уж точно не святой, а в последний год он скатился в глазах до отметки наркомана, который тащит за собой черноглазку, а ещё чего доброго, имеет его ровно раз в неделю чётко по пятницам, пользуясь его нетрезвостью. и, что самое глубокоранящее — Том даже не пытался его оправдать, как бы не поносили его друга, он просто молчал.       Было обидно, так он не унижался ещё никогда. Ведь дружба завязалась давно, когда сопляки были в начальной школе, хорошо общались, все были в курсе всех мелочей, полное доверие от родителей с обоих сторон. Никаких секретов.        А теперь он — с кем считаться не нужно, не он периодически вытягивает её сына из депрессии, наливает ему последние пятьдесят грамм, не он даёт крышу над головой во время их грандиозных скандалов, когда детятко выворачивает от боли и обиды, когда собственные родители были против очередной ночёвки. Всё это время только он был костылём и землёй под ногами для Риджуэлла. Только он. Они должны быть благодарны.       Рогатый стиснул зубы так, что действительно послышался скрип. Дыхание участилось, щека дрогнула, а губы потянулись в стороны, оголяя будто идеально заточенные зубы. Он не улыбался — скалился. Тут он облокотился на стену, к которой был плотно приставлен стул с растекшимся по нему, уже не таким бойким, пепельноволосым. Сцена была пугающей.       — Как же ты не понимаешь… — Раздражённо потерев переносицу, продолжил надменным тоном — этому дураку, ты, как минимум, спасибо должен сказать, а по-хорошему, стоять по стойке смирно и язык не распускать – рука тяжело упала на плечо Томаса, тот весь напрягся, глядя то на стиснувшую сустав крепкую венистую ладонь, то на её обладателя. Лучше сбавить напор, а ещё лучше сдаться.       — П-прости, я не подумав сказал — запинаясь, оправдывается парень. Тут же скопление ярости, которое натягивало мышцы лица Ларссона исчезло, просто …бум, испарилось, будто всё это снова показалось. но невидимая тень гнева всё-таки осталась в помещении.       — То-то же — довольно улыбнулся, понимая, что поставил на место наглого гостя, похлопал его по плечу, уже такой невесомой рукой — иначе я буду соответствовать выдуманным твоей родительцой стандартам – вроде случайно, отводя руку, провёл по низу живота своей жертвы кончиками пальцев.       Две стороны одной медали, если задеть его самолюбие, надейся, что у этого чёрта нет настроения врезать тебе.       — Ты пока ешь — сероглазый кивнул в сторону уже отогревшихся сырников — я кровать застелю — как милая подруга на ночевке, пролепетал хозяин обители, развернувшись, удалился в соседнюю комнату. по звукам за стеной было понятно, что он ещё беситься, громко хлопал дверцой шкафа, доставая лишние подушки и одеяла, которые в последствии швырнул на кровать, что-то недовольно шептал.       А черноглазка так и давился одним сырником, чтобы угомонить воющий желудок, пытаясь сидеть как мышь, что называется, тише воды, ниже травы. Он понимал, что здесь он случайно забредший гость, что много себе позволяет, но в силу своего темперамента не мог держать язык за зубами. Они оба, как клубки нервов и эмоций. Главное — находить выгодное для них решение, тогда всё будет тихо и мирно.       В голове мелькнула мысль: «свалить отсюда подальше». Но куда? На улице, особенно в ночь, легко замёрзнуть. Домой из принципа он не пойдёт. А больше некуда. Замкнутый круг.       И ему даже в голову не приходило, чего же действительно хотел от него Ларссон. Ну, невежливо слово бросил, в конце концов, сам вынудил. Какая недотрога…Тоже мне. Тяжело иметь общение с людьми, которые скрываются без причины, вроде уже друзья, столько пережили, а они всё молчат, изредка выбрасывая подобные фокусы, просто потому, что умело ходишь по лабиринту их «недоступности», иногда раскусывая их или ловя за чем-то, но порой звонко стукаешься лбом о стену, которую заметил только сейчас. И вот, пожалуйста, цепная реакция.       Сложный он человек, но и в этом есть что-то эдакое, почему хочется продолжать с ним общение. И так они ходят вокруг самых очевидных вещей, одному нужно понимание, поддержка и алкашка, второму признание и… Томас, каким бы он не был, что бы он там не чудачил, получать сюрпризы в виде срывов по ночам, неожиданным полуночным звонкам.       А ведь он даже ни разу не назвал его по имени.       А первому такая странная привязанность друга сердечного не нужна, не по себе от его выходок.       Не моргает иссушенный труп, редкий ветер сдувает с него пыль, проходясь по каждой косточке, заходя в пустые глазницы, играя с ошметками мяса. Кажется, можно услышать его стон, но нет, не волнуйтесь, даже там мёртвые не оживают, это скрипит его золотой трон из врагов. Когда-то золотой…Когда-то там были вырезанные причудливые узоры человеческих фигур. Что осталось от него… Его глаза по-прежнему темны и пусты.