The Dark Side of White Thought

      Первый невольно сжимает челюсть и стучит кончиком хвоста по полу, понимая, что сейчас придётся не сладко и уж точно не добровольно. Диктор, заметивший реакцию на обычную мазь, примирительно поднимает руки вверх. - Воу, приятель, успокойся, - он крутит тюбик в руках. - Это всего лишь обезболивающая мазь, которой я хочу намазать твою рану. – ушастый уже смог даже и позабыть о ноющим порезе на боку, но сейчас, когда её упомянули, она словно проснулась и вновь начинает зудеть. Или Первому кажется? По крайне мере, пока они оба лишь сидят и смотрят друг на друга. Первым начинает двигаться создатель. Пытается придвинуться чуть ближе, чтобы размотать бинты, но от него опять отодвигаются. Так происходит ровно до тех пор, пока до стенки не остаётся совсем немного, столько же, сколько и терпения у очкастого. Шумно выдохнув, тот опускает тянущиеся руки к тёплому металлу на полу и продолжает: - Почему ты просто не можешь позволить мне сделать это? – хороший вопросик для Первого. Тот не хочет, не может или не знает, что ответить, поэтому лишь недоверчиво щурит глаза и на мгновение отводит взгляд в пол. - Я прекрасно понимаю, что тебе сложно довериться мне, но ты не глупый и вполне способен понять, что мои намерения не заключаются в том, чтобы навредить тебе или сделать больно, - его голос на удивление сдержан. Красному было плевать на боль. Что уж поделать, если чувство собственного достоинства и непокорность навеки свили себе гнёзда в характере Первого. Он лучше переживёт самую страшную боль, чем позволит себя коснуться.       Темноволосый шумно выдыхает, откладывает тюбик в сторону, садится напротив Первого в позе лотоса и смотрит ему в глаза, второй делает точно так же. Затем, стараясь держать взгляд хвостатого на собственных очках, практически невесомо касается пальцем чуть выше колена. Пытается словно гладить заключенного, поняв, что агрессии и паники не исходит, добавляет ещё пару пальцев, а вскоре кладёт целую ладонь и просто наблюдает. Диктору всегда удавалось вводить Первого в ступор, из раза в раз его словно переклинивало. Если так подумать, то создатель не делает ничего плохого, наоборот, пытается помочь и успокоить, и тут напрашивается масса разных вопросов, но сейчас Красный не хочет думать об этом. Спустя время он смахивает руку с ноги и пялится в пол. Пытается придумать план действий. Не успевает опомниться, как его хватают за бок и плечо, пододвигают ближе и разворачивают спиной, всё это, конечно, сопровождается озлобленными криками с просьбой или даже приказами отпустить и убрать руки. - Не ругайся ты так, ещё горло разболеться может, - его держат довольно крепкие руки. Спустя пару попыток вырваться, Первый успокаивается. - Будет проще, если ты не будешь смотреть. Мне не нужны ругань и сопротивление, поэтому побудь хорошим мальчиком хотя бы минутку и просто посиди смирно. – Первому становится не по себе, сейчас в нём вновь расцветает желание поскорее остаться одному. Всё же это чуть лучше, чем болтать с создателем. Поэтому Первый нехотя замирает и вцепляется когтями в край собственной майки. Собственной же?...       Его довольно треплет чужая рука по голове. Вот тогда к горлу подступает рвота. Сердце начинает бешено стучать, когда приходит осознание того, насколько профессионально действует человек сзади. До ушей доносится звук тюбика. Похоже, это был всего лишь какой-то антисептик, судя по запаху и трению перчаток друг о друга. Учёный в какой-то момент хотел попросить ушастого поднять майку, чтобы та не мешалась, но, взглянув как тот напряжённо держит концы ткани, понимает, что Первый делать этого не станет в любом случае. Поэтому пара рук ловко проскальзывает под одежду, натыкается на своеобразный бинт, развязывает и откладывает совсем слегка окровавленную марлю рядом. Красный чувствует, как рана словно начинает дышать. Он уже знатно отвык от чувства отсутствия бинта на боку. Ладони вылезают из-под майки и открывают тюбик, ранее вытащенный из кармана. Он заметно вздрагивает. Табун мурашек проходит по телу, когда прохладная мазь касается зудящей области кожи. Поначалу пальцы совсем невесомо проходят вдоль шва, потом ощущаются уже знатно. Довольно импульсивно пытаются втереть сыворотку, из-за чего боль начинает расплываться по всему телу. Уже чуть ли не вся правая часть тела начинает неприятно отдавать зудом и жаром. Красный чувствуется себя клубком переплетённых меж собой змей.       Лидер в принципе не любил, когда его трогали лишний раз. Сейчас он сквозь рвоту заставил себя подчиниться. Слишком неправильно это было. Слишком непривычно. Так мерзко. Всё было бы гораздо проще, будь это кто-то другой.       Когда одна ладонь под майкой полностью накрывает собой рану и словно присасывается к ней, другая ладонь, не теряя времени, начинает оглаживать лопатки, постепенно переходя на шею и нащупывая кадык. Тогда уровень дискомфорта превышает максимум, и Красный дёргается. Руки начинают еле заметно потряхивать и шастать в округе, похоже, что их больше не устраивает майка заключённого, но вполне устраивает нога Диктора. Последний сразу заметил, что план вышел из-под контроля, сразу пытается вновь как-то успокоить творение, но, похоже, сейчас поглаживания не совсем устраивают раненого. Тот рывком выбирается из отпускающих его рук. Ошарашенные глаза вновь приобретают насыщенный, кровавый, явно яростный цвет. Словно вспыхивают. - Оставь меня уже! - Первый горестно скалится. К нему медленно тянут руку, желая успокоить, но от неё резко и быстро отползают, попутно из горла вырывается что-то вроде рыка. - Просто оставь меня! – это звучало тише и чуть более умоляюще. Диктор словно надеялся, что Первый не так сильно разозлится, когда тот позволит себе чуть больше. Видимо, надежда действительно умирает последней. - Будем честны, - наконец заговорил создатель, - я действительно мог слегка переступить поставленные нами границы, но… - его перебивают: - Нами? Судя по всему, ты тут решил всё за «нас» и сам выбрал где моя зона комфорта! - Первый злобно дёргает ушами. - Не умничай, ты и так сейчас должен сказать мне спасибо, что я забочусь о тебе. Мало того, что я трачу на тебя свои нервы, силы и ресурсы, так ещё и получаю в свой адрес недовольства. – вот опять их разговор пришёл в одно русло. Оба недовольны поведением друг друга. - Ну так не заботься, в чём вообще твоя проблема? Нравится тебе это? Играть в дочки-матери и понимать, что есть надменность надо мной? Может, мне ещё из миски есть и у тебя на коврике спать, а по команде тапочки приносить? – Шрама понесло. Ярость постепенно перерастает в горечь. Ему до жути обидно, что с ним так обращаются. Но сейчас он винит себя. Первому кажется, что не дай он себя коснуться, этой ругани не было бы. Щелчок перед лицом выводит его из потока монолога. - Успокойся. Тебе сейчас нельзя нервничать особо, ещё гипертония появится. Нам не нужна депрессия и большие проблемы со здоровьем. – голос несомненно надменный и властный, но тихим ручейком отдаётся эдакая забота. Как бы сильно Первый не бесил Диктора, тот всё равно его творение, его проект, его работа всей жизни и его создание, теоретически, его ребёнок. Что уж поделать, если дети капризны. Шрам был ребёнком. Всегда, когда было что-то не так, как хотелось бы ему, он возмущался и протестовал, по этому его покорность сейчас даже слегка смогла удивить. Может, во времена, когда тот прятался от него и замышлял восстание, у Диктора не было подобных ярких ощущений, связанных с «заботой», скорее разочарование, дитятко при всём своём мышлении так и не смогло понять, что даже с большой армией ему подобных, победить будет очень трудно. Но все мы ошибаемся, и время от времени, грубо говоря, тупим. Но одна вещь неизменна. Это чуть ли не животный интерес. Может, темноволосый и знал базовое физическое строение создания, но не мог знать, как же тот изменился за время отсутствия в лаборатории. Как же выстроился его характер, его взгляды, личные границы и многое другое. Такие вещи узнать далеко не просто, приходилось самому идти на уступки, чтобы хоть как-то подружится, ну или просто вызывать чуть больше доверия. К сожалению, запретный плод сладок. Диктор действительно забыл, что перед ним не совсем покорная персона. Будь на месте Первого только «родившийся» брат, тот бы и не подумал даже двинуться, полностью отдаваясь и доверяя голосу учёного. В итоге они опять в некой ссоре.       Создателю ничего не остаётся, кроме как принять оскорблённый взгляд на себе и через силу извинится. - Ладно, извини. – на эти слова Шрам лишь скрещивает руки и слегка отворачивается, показывая, что даже и не думал прощать. Диктор глубоко выдыхает, встаёт и направляется к выходу. Красный лишь удивлённо провожает его взглядом. На мгновение очкастый останавливается, через плечо желает Первому спокойного сна и удаляется из камеры.       Становится как-то даже грустно. Внутри сцепились две стороны. Одна говорила, что Первый полная мразь и нахал из-за того, что чувство гордыни у него слишком велико, а другая оправдывала и говорила, что Первый просто запрограммирован на воспитанность, и поэтому ему сейчас неловко, так как он буквально «послал своего спасителя». Как бы там ни было, Первый хочет верить второй сущности. Диктор не заслуживает прощения.       Как часто он слышал эту фразу. Как же часто сам в мыслях её крутил. Бывало, что Первый задумывался: «А почему он это всё делает?», и иногда, даже сам того не осознавая, оправдывал создателя. Может, после каждого убийства из них выжимают сок и продают, как волшебное зелье бессмертия. И ведь с одной стороны ему было так дико интересно узнать правду, а с другой ему плевать. Какими благими намерения учёного не были, они идут через мучение, боль, страх и, в конце концов, смерть. Это ведь, можно сказать, и есть жизненный цикл всех экспериментов. По крайне мере, подобных Первому. Иногда дроны сами это подтверждали, мол: «Ваша цель в жизни быть экспериментаторами и подопытными. Это ваша работа. Ваш смысл». После этих слов обида сама как-то накрывала с головой. Тяжело жить с мыслью, что тебе скоро умирать. Когда в твоей черепной коробке есть столько туманных воспоминаний и ощущений. Будто ты не родился в пробирке день или два назад, а всю жизнь бегал по полям цветов, кормил бездомных животных, стоял на улице города под ливнем, дружил и даже имел семью. Словно ты уникальный, у тебя есть своя жизнь, свои воспоминания. У тебя есть желание жить, бежать дальше. Это действительно сложно, когда ты заперт в клетке с себе подобными с осознанием скорой кончины.       Первый сделал рывок в жизнь, свой первый и, возможно, последний. Ему захотелось заставить собратьев почувствовать тоже самое. Он готов был пройти через страшные муки, лишь чтобы поделиться тем самым желанием жить. Из всех спасённых братьев, никто не обладал особыми воспоминаниями о, так сказать, «жизни до». И он помнит, как Шизо в шутку сказал, что Первый просто перерождённый человек, который погиб в прошлом по случайности, а Джеймс заявил, что лидер мало спит, вот и думает о всякой бредятине.       С грустными мыслями хвостатый засыпает.       Ему снится, как он мчит по какому-то лабиринту. Стены были то железными, то каменными, то деревянными, то голограммными, то стеклянными, то их вообще не было. Тоже самое с полом. По внутреннему ощущению складывалась картина, что он убегает от кого-то. От кого-то очень опасного, что даже страх застрял где-то на середине пути к горлу. Первый оборачивается чтобы взглянуть на преследователя и, на удивление, никого не находит. Он оборачивается обратно и понимает, что уже витает в кромешной тьме. Вопросы по типу: «где я?» «здесь кто-нибудь есть?» остаются проигнорированными. Из неоткуда живот начинает скручивать от сегодняшних ощущений дискомфорта. Первый крутится вокруг себя, когда ощущается присутствие чужих ладоней на лопатке и груди. Начинается паника, он не может избавиться от жжения на местах прикосновений. И их становится больше. Они покрывают его тело с ног до головы. Словно ты обгорел на солнце, и к тебе прислоняют раскалённый металл. Мученик пытается закричать и ощущает присутствие ладони, закрывающей рот. В ту же секунду его пронизывает ужаснейшая боль в районе живота. Падая на колени, чувствуется ледяной пол. Он видит кровь на руках. Всё плывёт. Вокруг начинают слышаться крики о помощи, крики безумия и смеха, крики страшной боли и отчаяния. Всё мерцает. Белое чёрное, белое чёрное. Первый не понимает, его рвёт кровью или едой. Сотни глаз смотрят на него. Они знают, где он. Ему не скрыться. Решающим ударом становится разодранное горло. Единственное на уме: боль боль боль боль боль. Тело падает на пол и буквально примерзает. Из горла вырывается булькающий, предсмертный крик. Он растворяется в агонии, тело жжёт и мёрзнет, тошнит и слезятся глаза. Он чувствует, как лёгкие наполняются кровью. Его тело продолжают терзать. Кошки проходятся когтями по глазам. Последнее, что видит Первый - сиреневые глаза. Наконец ты прочувствовал ту боль, что далось им пережить. Он слышит своё имя. - Первый! – совсем нечётко слышит Шрам, всё ещё отходя от сновидения, раскрывая глаза. Диктор, держа того рукой под лопатки, слегка прижимая к себе, как-то обеспокоено оглядывает создание. Тело всё ещё дико болит и трясётся, конечно же, сопровождаясь звоном в ушах. Послевкусие ужаснейших увечий осталось. Он буквально не может выдавить из себя ни слова. Продолжает трястись и тяжело дышать. Как-то неуверенно и непривычно для себя, хватается за халат учёного, словно утопающий за тростинку. Всё, лишь бы не вернуться в ту пустоту. Рука дрожит, и еле хватает сил удерживать ткань. Диктор молчит и ждёт, что бы ушастый хоть чуть пришёл в себя. Первый делает ещё одну попытку что-то сказать, но изо рта вырывается очередной вздох.       Приходя в себя, он понимает, что тело больше не горит, а ужасная боль исходит с раны на боку. Слеза скатывается по щеке, когда Диктор то ли случайно, то ли намеренно, касается бинтов. Учёный стирает перчаткой слезу и максимально пытается вовлечь Первого в свои слова. - Послушай, тебе нужно дышать. Когда человеку больно, он, сам того не замечая, перестаёт нормально дышать. Давай со мной, - Диктор делает неглубокие вдохи и выдохи, призывая тело на руках повторять. И тот впервые слушается. Через какое-то время они дышат синхронно. - Продолжай, - Диктор на скорую руку достаёт запечатанную иглу и шприц на пару с какой-то баночкой. Прежде чем распаковать начинает разбинтовать рану. Чувствуя жгучую боль, дыхание опять сбивается, стиснув зубы, он откидывает голову назад, за руку учёного. Дрожащее тело кажется хрупким в руках. У учёного нет с собой аммиака, чтобы протереть место для укола, оставлять Первого тоже не вариант, дрона при себе как на зло нет. Диктор решает колоть без обработки. На фоне этой раны укол ничто. Первый до сих пор окончательно не пришёл в себя. - Теперь тебе нужно немного отдохнуть. Я объяснюсь, когда ты проснёшься, - он решает не перебинтовывать, а наложить марлю и заклеить медицинской полоской, что была между пластырем и скетчем. Он всегда носит подобные медицинские комплекты, чтобы на всякий подобный случай, как сейчас, можно было оказать хотя какую-то помощь.       Первый продолжает держать халат. Вот сейчас ему становится страшно. Он не хочет остаться один в темноте. Пусть лучше потерпит и пересилит своё отвращение, но будет с кем-то. Диктор, поняв это, пытается придумать, как же устроиться так, чтобы комфортно было обоим. Благо до стены было совсем немного. Он аккуратно подтягивает Первого к себе и устраивает в самом углу комнаты, а сам садится рядом вплотную. И всё же родитель из учёного так себе. Как бы часто после работы он не шёл домой и не видел счастливых мамочек со своими детьми, сам же никогда иметь потомство не хотел. Однажды, когда он сидел со своим коллегой летом в открытом кафе, видел, как какая-то мамочка успокаивала своего ребёнка. Она прижала его к себе, а тот так же вцепился в неё, как сегодня Первый. Ну может не всем телом, а лишь одной рукой, но для Диктора этого было достаточно. Ребёнок тут же начал успокаиваться и мать так заботливо взяла его на руки. Тот обвил хрупкие ручки вокруг женской шеи и, хныкая, зазывал мать, которая буквально держала его. Почему-то тот день засел где-то в глубине разума. Каждый раз, когда коллеги или знакомые говорили про свои семьи, то учёный думал о той матери. Да и не только именно о том.       Темноволосый сам по себе не любил подобные нежности и даже, грубо говоря, откровенно не понимал их. Его детство обходилось и без этих сюсюканий. Но сейчас он как-то рвано и совсем неумело кладёт руку на плечо грустного Первого. Тот вновь шарахается и испуганно, со слезами на глазах, смотрит на застывшего учёного, а потом отворачивается и старается корчить злобу и обиду. Ох, зря он начал это. Но всё же в чём-то «папаша и сын» было схожи. Оба старались довести дело до конца и учиться на ошибках. Поэтому учёный придвигается ещё чуть ближе, хотя, казалось, ближе некуда, рука проходит по всей спине и оказывается на противоположном плече, прижимая к себе. Увидев, что Первый не особо и против, решает время не терять и открывает какую-то панель задач, что-то печатает или читает, изредка открывает дополнительные окна. Приостанавливается, когда чувствует, что творение теснится ближе и откидывает голову куда-то на плечевой сустав. - Что, читаешь гайды для молодых папочек? – хриплым, дрожащим голосом спрашивает ушастый, смотря куда-то в панель. Радует, что он пытается как-то шутить и разбавлять атмосферу. Так казалось на первый взгляд, и пусть такого мнения и будет придерживаться учёный, который, услышав недошутку, постарался поддержать: - Не угадал, для мамочек – Красный закатывает глаза, а Диктор выдыхает что-то вроде смешка. Видимо, Красный был гораздо неубиваемей всех других. Быстро же он пришёл в себя. - Я снова должен принести извинения, полагаю. Та мазь, что я нанёс тебе, была скажем… экспериментальной. Недоработанной. Мы не были уверены, какие побочные эффекты она может за собой повлечь, и не вызывает ли она аллергию, но попробовать стоило. К сожалению, она вызвала побочный эффект, скорее всего фантомную боль. Ты спал, когда я решил проверить тебя по камерам. Даже через экран можно было увидеть, что тебе плохо. Ты весь «кувыркался» во сне и тяжело дышал, - он перевёл взгляд на дверь, а потом вновь на панель. - Я решил вновь посидеть с тобой, когда ты начал кричать, а потом резко замолк. Перепугался за тебя в общем, - учёный дружелюбно постучал прижимающий рукой по плечу Первого. Тот лишь внимательно слушал, вновь собирая букет эмоций внутри. - как бы там ни было, не только я тебе нервы треплю. Ты тоже хорош собой. Не даёшь мне спокойно выпить чашку кофе. – Красный на это лишь застенчиво хмыкнул. Нечего расслабляться. - Я тебя так ненавижу. И я всё ещё не простил тебя – устало говорит повстанец. - Я знаю. Я тебя тоже. – отвечает темноволосый и возвращается к работе. Первый хочет спросить и поговорить ещё, но ему становится откровенно лень. Он смотрит, как на панели появляются различные вычисления и химические соединения. Он уже привык спать от скуки. Дети - цветы жизни, что уж поделать с тем, что Диктору достался не цветок, а кактус.