4930 г. до н. э., Месопотамия
______________________________
Икарис и Друиг сидели за столом в похожих позах, подперев головы руками и рассматривая игральную доску, размещенную между ними. Несколько дней назад Фастос собрал их всех в главном зале корабля чтобы презентовать свое новое изобретение. Друиг ожидал что-то вроде очередной несложной технологии, которая поможет человечеству в развитии, но никак не ожидал увидеть настольную игру. Как Фастос ее там назвал? Шанти? Шахтим? Как бы эта игра ни называлась, она была довольно занимательной. Фастос утверждал, что он создал ее для людей, называя чем-то средним между развлечением и «упражнениями для разума», которые помогли бы им развиваться быстрее. К сожалению, Аяк и несколько других сошлись на том, что люди пока не были готовы к такого рода вещам. Глубоко разочарованный, Фастос свернул проект. Икарис глубоко вздохнул и нахмурился. Друиг практически видел, как проржавевшие шестерёнки в его голове поворачиваются, пока он пытается сосредоточиться. Возможно, если бы для решения проблем Икарис больше использовал свою голову и меньше — кулаки, ему бы не было так тяжело. По прошествии целого века Икарис наконец-то поднял руку и занес ее над фигуркой. Он не стал ходить сразу же, а поднял взгляд на Друига, который ухмыльнулся и изогнул бровь, будто бы говоря: «плохой ход». Он не думал, что Икарис отреагирует, но тот, скривившись, сразу же выбрал другую фигурку, и Друигу потребовались все силы, чтобы не засмеяться. Ему даже не нужно было использовать свои способности, чтобы влиять на решения Икариса. Как только фигурка была перемещена, Друиг сделал свой ход. — Я выиграл, — самодовольно сказал он. Икарис посмотрел на доску с негодованием, понятия не имея, где допустил ошибку; его глаза засветились: — Опять. Друиг не стал закатывать глаза, а просто пожал плечами, хотя это и была уже их двадцатая по счету игра. Икарис явно не собирался сдаваться до тех пор, пока не выиграет хотя бы раз. Однако, когда он начал переставлять фигуры для начала новой партии, с другой стороны корабля послышались шаги. Икарис немедленно собрался и развернулся в сторону звука, Друиг последовал за ним; теперь время закатывать глаза точно пришло. Мог ли он быть ещё более очевидным? Серси зашла в зал, неся что-то в руках. — Посмотрите-ка, что люди сделали для нас. Те, кто ещё не успел обратить на нее внимания, сейчас смотрели во все глаза. — Это какая-то еда. Они сделали ее с помощью воды, зерен и соли. Друиг, как и все остальные, вытянул шею, чтобы получше рассмотреть то, что принесла Серси. Эта еда была круглой и плоской. Никто из них раньше не видел подобной штуки — до сих пор все известные им люди придерживались здоровой диеты из рыбы, мелкой дичи и фруктов. Кинго был первым, кто приблизился к Серси; на его лице сияло любопытство. — Она вкусная? — Попробуй! — улыбнулась Серси. Друиг не мог не заметить, как напрягся Икарис. Кинго не требовалось просить дважды — он взял еду и сделал укус. Последовала незамедлительная реакция — Кинго выплюнул то, чем бы «это» ни было, гримасничая и пытаясь стереть остатки «этого» с языка своей рукой. — Какого черта? — Они называют это хлебом, — пояснила Серси, очевидно даже не подозревавшая, какую реакцию получит. — А на вкус как грязь! — Возможно, они использовали немного песка во время приготовления. Кинго вздрогнул и прижал руки к животу. — Аяк, на помощь. По-моему, Серси отравила меня. Аяк, беседующая со Спрайт и Маккари на другом конце комнаты, закатила глаза и отмахнулась. Кинго был известным любителем драматизировать. — Просто выпей воды. Кинго надулся и пробормотал что-то себе поднос. Друиг доподлинно знал, что это было что-то вроде «окажись на моем месте Икарис, ты бы помогла». Как только он открыл рот, чтобы сказать что-то ещё, Гильгамеш прогромыхал мимо Серси и взял кусочек хлеба. — Дайте-ка я попробую. Ко всеобщему, в особенности Кинго, удивлению, Гильгамеш не выплюнул хлеб немедленно, а пожевал некоторое время. Его лицо приняло задумчивое выражение. — Неплохо, но я бы добавил ещё немного зерна и, возможно, соли. Кинго уставился Гильгамеша как на сумасшедшего. — Неплохо? У тебя, что вкусовые рецепторы атрофировались? Эта штука на вкус ужасна! — Тебе все равно нужно начать привыкать к человеческой еде, потому что наши запасы почти иссякли, — вмешался Друиг, не испытывая удовольствия от мысли о том, что ему придется попробовать вещь под названием «хлеб», но зная, что выбора у него не будет. Он не шутил, когда сказал, что у них практически не осталось запасов. Перед тем, как они покинули Олимпию, Домо был наполнен синтетической едой, которая бы не испортилась и через миллион лет. К сожалению, ее количество не было большим, а их было десять. Хотя для функционирования им не требовалось столько же пищи, сколько людям, она все же заканчивалась слишком быстро. Зная, что однажды решающий момент настанет, Друиг уже начал пробовать земную еду — в список его любимой сразу же попали фрукты, особенно яблоки. Еда на Олимпии была в основном безвкусной, но наполненной питательными веществами, которые поддерживали бойцов. Сейчас, на Земле, Друиг осознавал, что у него есть маленькое пристрастие к сладкому. Его взгляд ненадолго задержался на Маккари. Кинго посмотрел на Друига так, будто он сказал, что Олимпия была разрушена сотни раз подряд. — Я попробую это еще раз только через мой труп. — Собираешься устроить голодовку? — Послушай, если я съем это ещё раз, то скорее паду от пищевого отравления, чем от клыков девианта. Невозможно… — А кто-нибудь заметил, что в последнее время люди какие-то слишком тихие? — перебила Спрайт. Упоминание людей заставило всех замолчать. Друиг помрачнел. Если хорошо задуматься, то он действительно заметил. Обычно он не покидал пределов корабля — полевой работы от него никто не требовал, не говоря уже о том, что тишина хорошо на него влияла. Однако во время своей обычной утренней прогулки он заметил, что поля больше не были наполнены фермерами, на рынке никто не торговал, и даже рыбацкие лодки были пришвартованы к берегу. За годы, проведённые на Земле, он заметил, что люди были довольно суетливым видом, берущим в расчёт каждый день своей жизни. Они редко оставались на месте очень долго — конечно, потому что они были смертными и не могли позволить себе прозябать без дела, а следовательно, подобная тишина с их стороны давала повод задуматься о чем-то нехорошем. Как раз в этот момент со стороны выхода послышались шаги. Все повернули головы к Фастосу, который в несвойственной ему манере буквально бежал в их сторону. Аяк встревоженно поднялась со своего места. — Фастос, что случилось? Он наклонился и положил руки на бедра, глотая воздух. — Люди. Все поднялись на ноги и напряглись, готовые к действиям, в случае если Фастос заметил девианта. — Что случилось у людей? Отдышавшись, Фастос выпрямился. Шок в его глазах не давал покоя. — Люди, они… — он схватился за заднюю часть шеи и вздохнул. — Нет хорошего способа, чтобы рассказать об этом. Они устраивают жертвоприношения в нашу честь. Других людей. — Они — что? — переспросили все остальные одновременно. Фастос коротко кивнул. — Я вышел узнать, как они там, и застал за постройкой чего-то вроде алтаря. Пошел к их главному спросить, что это — они же еще никогда ничем подобным не занимались. Он упал передо мной на колени и заявил, что это все для того, чтобы сделать человеческую жертву в нашу честь. Друиг безмолвно посмотрел на него. — Но ты ведь сказал ему, что мы не хотим этой жертвы? — уточнила Спрайт. — Я… — Фастос перевел взгляд на Аяк. — Я не знал, что сказать. Мы получили приказ не вмешиваться, так что я просто побежал сюда. После слов Фастоса над Домо повисло молчание. Они пробыли на Земле всего семьдесят лет — незначительный период времени, но пока что они знали людей только как мирную расу. Разумеется, они спорили между собой время от времени, но обычно справлялись с тем, чтобы решать свои разногласия без насилия. Переход от мирного сосуществования к этому? Осознание давалась трудно, и, кажется, все они думали об одном и том же: люди делали это из-за них. Друиг был первым, кто разрушил тишину и всеобщий шок, когда обошел Икариса и направился в сторону выхода. — Куда ты идёшь? — спросила Аяк. — Привести все в порядок, — раздраженно прояснил Друиг. — Равняться на нас это одно, но жертвоприношения? — он потряс головой в отвращении. — Меня тошнит от этого. Как могли люди заниматься подобным? Как они могли вредить друг другу таким образом? Жертвовать чужую жизнь, и ради чего? Суеверий? Друиг знал, что люди были примитивны, так что оставлял за ними свободу действий, но это? Он не мог этого допустить. Он пойдёт к алтарю, про который говорил Фастос, и сотрет из их неразумных голов все подобные мысли. Друиг был уже у выхода, когда Аяк наконец-то заговорила. — Ты не пойдешь, — прозвучал приказ, заставивший его, мятежника их так называемой семьи, замереть. Друиг не развернулся, продолжая смотреть вперед, чтобы никто не увидел ярость, застывшую на его лице. — И что же нам делать, позволить им проливать кровь? Это наша вина, и наша ответственность заключается в том, чтобы исправить это. Он услышал, как кто-то приближается к нему из-за спины. Несомненно, это была Аяк. — И мы исправим — исчезнув. Мы уже повлияли на этих людей достаточно сильно. Пришло время двигаться дальше. Друиг закрыл глаза и сжал челюсть. — Это не решит проблему. Люди поклоняются своим картинкам также сильно, как и живым существам, и продолжат поклоняться легендам о нас. Уход не решит проблему. — Тогда мы должны позволить им принять решение самостоятельно. Мы не ответственны за действия людей — они как дети, которым нужно позволить вырасти и сделать выводы на своих ошибках самостоятельно. Это единственный путь, по которому они могут пойти, чтобы эволюционировать, — Аяк приблизилась и положила руку на его плечо; её голос опустился и стал мягче, когда она добавила: — Я знаю, что это трудно, но иногда бездействие — лучшее решение. Молчание опять повисло над Домо. Каждый мускул в теле Друига был напряжен. Как она могла говорить что-то в этом роде с такой легкостью? Разве она не чувствовала тяжесть ситуации? Ужасное чувство вины за то, что было по большей части их виной? Так далеко от людей, внутри Домо, который защищал от любого, в том числе и телепатического, воздействия, он не мог слышать их мысли — ему оставалось только представлять, что они чувствовали сейчас. Друиг знал, что должен положить этому конец — каждая клеточка в его теле требовала сделать это, но он не мог пойти против прямого приказа Верховной Вечной. Она была их лидером, их наставницей. Тысячи лет тренировок исключали саму вероятность неподчинения приказам — как будто программа, вшитая в его мозг. Рука сжалась на его плече в попытке утешения. Аяк собиралась сказать что-то ещё, но перед тем, как ей представился шанс, Друиг вырвался и покинул корабль. Все ещё будучи спиной к ним, он не видел проблеск боли, возникшей на лице Аяк, когда он исчез в ночи. — Я остановлю его, — прорычал Икарис, но ещё до того, как он сделал шаг, Аяк подняла руку. — Оставь его. Ему нужно время. — Но если он пойдёт к людям… — Он не пойдёт, я знаю, что не пойдёт. Ему просто нужно время подумать наедине с самим собой. Икарис возмущенно выдохнул, поджал губы, но больше не спорил. Все вернулись на свои места, с мрачными лицами. Никто из них не понял, что корабль покинул не один член команды, а сразу двое.______________________________
Друиг сидел на холме, откуда открывался вид на человеческое поселение. Его брови были сдвинуты вместе, а на лице отражалось отвращение. Он просидел там практически час. Часть его хотела вернуться на корабль, перестать быть свидетелем происходящего ужаса, но другая часть его заставляла его остаться, наседая на то, что ему необходимо это увидеть — ему необходимо было увидеть людей в их абсолютно худшем свете. Если уж ему придётся провести на Земле еще несколько тысяч лет, то нужно узнать все лучшее и худшее, что есть в людях, — и, самое главное, стать невосприимчивым к последнему. Получается, это было своеобразной тренировкой на будущее — если люди жертвовали друг другом во имя веры, то он мог представить себе, на что они будут способны ради других своих целей. Холодный ветерок подул со стороны леса, но Друиг не был затронут им — броня сохраняла прохладу в теплую погоду и тепло в холодную, так что это означало что холодок, прошедшийся по позвоночнику, который он ощутил, наблюдая за тем, как люди вели жертву к алтарю, был вызван не ветром. Со своего места он мог видеть, что это была женщина — довольно молодая по меркам людей. Не то чтобы возраст имел на Друига смысл — молодые или старые, это было ужасно. Когда она зашла на алтарь, позади неё встал старый человек. Друиг не проводил много времени вместе с людьми и не знал никого лично, как Серси, но этого все же узнал. Его кудрявые волосы побелели от старости, а круглое лицо, которое Друиг помнил молодым, было усыпано морщинками. Это был мальчик с пляжа, которого они спасли, впервые прибыв на Землю, и которому Серси подарила кинжал в знак доброй воли. Семьдесят лет спустя мальчик повзрослел и держал в руках тот самый кинжал чтобы использовать его не с той целью, для которой он был создан. Друиг не двигался и едва дышал, когда их мысли и эмоции врезались в его разум как сносящая все на своем пути волна. Он не знал, что было хуже —предвкушение мужчины, держащего кинжал, или гордость женщины, которая положила себя на алтарь. Наблюдая за ними, он весь сжался. Он мог заставить людей остановить это вызывающее отвращение действо за секунду. Он знал, что на такой ранней стадии развития все, что они делают возымеет эффект в будущем. Если бы он остановил людей сейчас и вложил в их головы идею о том, что это очень, очень плохо, такое возможно никогда бы не повторилась в будущем. Что могло быть полезнее для эволюции, чем идея, подобная этой, которая бы вырастила из людей разумную и мирную расу? «Аяк так не кажется», — подумал Друиг. Раньше у него никогда не возникало воли к насилию, но внезапно он почувствовал сильную жажду сломать что-то — от беспомощности. Почему люди делали это? Почему не понимали, что они здесь, чтобы спасти их? Что подобные жертвы друг друга сводят всю работу на нет? Прежде, чем Друиг развил эту мысль, мужчина занёс кинжал, и его лицо исказилось гримасой, которую можно было описать только как звериную. Между тем женщина смотрела на кинжал так, как будто он был её спасением. «К черту всё», — прорычал Друиг. Радужные оболочки его глаз уже начали наливаться золотом, когда на его плечо опустилась рука. Золото моментально потускнело, и он поднял голову. За его спиной стояла смятенная Маккари. Глядя ей в глаза, Друиг упустил момент, когда мужчина вонзил кинжал в сердце женщины, но ему и не нужно было видеть. Его разум был всегда связан с людьми — к его большому сожалению. Он почувствовал этот кинжал в своем сердце, а вместе с ним и гордость, превратившуюся в страх и боль, когда женщина, поняла, что на самом деле здесь происходило, но было уже слишком поздно. Она была мертва, и, что хуже, ее, смерть не имела значения. Она просто отошла в тихое небытие, а безнадежность и страх были последними вещами, которые она знала на своем пути. И Друиг наблюдал это в первом ряду. Его охватили не только собственные грусть и боль, но счастье и гордость, за которые были ответственны люди. Это заставило его желудок свернуться узлом, а все эмоции, которые копились в нем, взорвались, как шарик космической энергии, и под удар попало ближайшее к нему живое существо. — Почему ты остановила меня? — прошипел Друиг и немедленно пожалел об этом, когда Маккари вздрогнула. К счастью, она не убрала руку с его плеча, лишь посмотрела на него с болью. — Не хотела, чтобы у тебя были проблемы. — Проблемы? — он усмехнулся. — И что же худшее из того, что сделала бы Аяк? Отчитала меня? Маккари моргнула, сбитая с толку. — Аяк — Верховная Вечная, — показала она. — Ее приказы — это приказы самого Аришема. Наш долг — следовать им. Воспоминания о тренировках пронеслись в голове Друига одно за другим. Мы инструменты целестиалов, с помощью которых они передают свою волю. Каждый их приказ должен быть выполнен без колебаний. Наше единственное предназначение — следовать их приказам. Его плечи опустились, когда он вздохнул и уставился на свои руки. — Я знаю, — пробурчал он. — И я уважаю Аяк, но иногда ее решения не имеют смысла. Вроде решения не разрешать нам обучать людей языку жестов. Маккари опустила взгляд и сжала губы, вспоминая. — Мне жаль. Я знаю, как много общение с людьми значит для тебя, но не могу дать разрешение, — сказала Аяк тогда. — Обучение людей напрямую может плохо сказаться на их развитии. Они должны научиться этому в собственном темпе. Друиг помнил, как Аяк положила руки на плечи Маккари и утешающе их сжала. — Нам просто нужно быть терпеливее. Друиг знал, что улыбка Маккари, которой она улыбнулась Верховной Вечной, была неискренней. Это заставило его захотеть, продолжить спор, но он знал, что это было бесполезно. Аяк вынесла свой вердикт, а когда это случалось, она не меняла своего мнения. — Я знаю, что это удручающе, но никто не говорил, что наша миссия будет легкой, — Маккари перешагнула упавшее дерево, на котором он сидел, и приземлилась рядом. — Мы просто должны быть сильными и верить в мудрость Аяк. — Хотелось бы мне, чтобы это было так просто. Маккари склонила голову и впилась в него изучающим взглядом — на секунду, но этого времени хватило, чтобы найти ответ, который она искала. — Ты чувствуешь то, что чувствуют они. Глаза Друига расширились — она, единственная из всех, наконец-то поняла. Все знали, что он был телепатом, но не сомневались, что его силы заключались в том, чтобы распространять свою волю на смертных и контролировать чужие мысли. Они и не подозревали, что разум был куда запутаннее: мысли не были словами, отпечатанными в голове. Они были эмоциями, фантазиями, опытом, намерениями, идеями, и Друигу потребовались целые тысячи лет чтобы научиться разгадывать подобную информацию и превращать ее во что-то связное. Сейчас он практически жалел, что знал, как это делать. Прошла секунда. Он всё не отвечал, но не был должен — одной реакции было достаточно. — Мне так жаль, — показала она с грустью и сочувствием в глазах. Друиг почему-то быстро понял, что ему не нравилось видеть ее в таком состоянии — он предпочитал ее счастливой и улыбающейся, занятой своим любимым делом. — Проклятье всех телепатов, моя милая Маккари. Я привык, — заверил он ее. Она не выглядела убежденной, но не стала докапываться до правды и просто придвинулась ближе, касаясь его плеча своим. Потом она взяла его ладонь, лежащую на бедре, и переплела их пальцы — Друиг вздрогнул. Ее ладошка была такой маленькой по сравнению с его, но подушечки пальцев покрывали мозоли, оставшиеся от многочисленных сражений. И все еще, он никогда не прикасался к чему-то более мягкому за всю свою долгую жизнь. Какое-то очарование было в ней, когда она положила его руку на свое колено, и Друиг не мог перестать смотреть. Другие люди редко касались его. Он не нуждался в этом, как Фастос, Кинго, Серси или Гил, и наслаждался своим личным пространством, выставляя очень ясные для остальных границы. И почему-то это казалось неважным, когда рядом была Маккари. Друиг посмотрел на их руки и в который раз задумался о том, как бы хотел заглянуть в ее голову, чтобы понять, почему с ней все иначе. При желании он бы мог, но это была граница ее личной жизни, которую он бы никогда не пересек. — Я останусь с тобой, — показала она. Улыбаться после того, что он только что испытал, было тяжело, но Друиг все же сумел подарить ей маленькую улыбку. — Спасибо. Они больше ничего не говорили, вернув взгляды обратно к поселению людей, на алтарь. В следующий раз, когда люди привели к нему новую жертву, Друигу больше не было так одиноко и тяжело, потому что Маккари была рядом.