Утро вечера мудренее

Я, кажется, умер. Потому что свет ярко слепил глаза, и передо мной стояли люди в странных ярко-желтых халатах и махали какими-то палочками. Хрень какая-то. Какого дьявола я здесь забыл? Кажется, я сказал это вслух, потому что откуда-то сбоку услышал женский голос: — Не богохульствуй, негодный мальчишка! Сколько я слез пролила, думая, что ты умер! Я только удивился, что у меня голос писклявый. Пошевелился… Да и тело не мое. Е-мое, сколько я выпил вчера? Память услужливо подсказала, что кроме сильнейших обезболивающих лекарств я ничего не пил. Но, может, Скай что-то подмешал в чай? — Скай, я знаю, твои шуточки, прекрати! Но Скай оказался лишь тенью моей памяти. Он ушёл лишь на полгода раньше меня. Глупая электропроводка, которую залил дождь, хлеставший через рваную дыру в крыше. Глупый Скай, который полез на стремянку, и его ударило током. Глупый я, который в это время жарил яичницу на кухне, и глупый кот, из-за которого стремянка упала. Что не доделал ток, добила стремянка. Скай сломал шейку бедра, и очень долго восстанавливался. Когда, казалось, был готов ходить сам, даже без трости, всё тот же кот, пусть бог простит меня, крутился возле Ская, и Скай упал на каминную решётку. Зажглась одежда, нога вывернулась, и Скай получил ожоги третьей степени на лице и груди и навсегда оказался в коляске. Я со своим раком горла был настоящим счастливчиком. Я никуда и никогда не падал, никогда не проигрывал в спорах, и мне везло в отношениях. Подумаешь, не говорил и ел кашки долгие три года. Со Скаем, своим супругом, я прожил шестнадцать лет. До этого была короткая история с женщиной Кларис Кларк, а до неё прекрасное время хиппи. Природа, овцы и поля со свежескошенной травой. Но я отвлекся. Возле моей кровати творилось что-то непонятное. Средних лет мужчина с седыми бакенбардами, с лицом, дышащим добротой и мягкостью, смотрел на меня весьма тревожно. Рядом с ним сидела худая женщина, шатенка, и она — чопорная, строгая и весьма недовольная — поджимала губы, будто здесь кошки нагадили. Но как ни странно, пахло очень хорошо, хоть и сильно. Запах мяты и боярышника, золы и кофе прекрасно дополняли аромат самой комнаты, напоминавшей больничную палату. Да, несмотря на запах трав, в палате доминировали дезинфекционные средства. Люди в желтых халатах, завидев, что я очнулся, замахали палочками ещё сильнее, а один стал бормотать медицинские термины. Только как-то странно его было слышать, будто он кричал на ухо. Я поморщился. — Кто я? Где я? А вы кто? — наконец задал я интересующие меня вопросы. — Рем? Глаза мужчины расширились. — Рем, это я, папа. — Меня зовут Рем? Внезапно разболелась голова. — Я думал, вы — Скай, мой… Тут я запнулся. Глупо говорить «муж», когда ты маленький ребёнок. Итак, что случилось? Я помню, как разрывало грудь от обжигающе ледяной воды, как я плыл, чьи-то сильные руки и стук сердца, слишком сильно бьющееся в груди. — Все подтверждаю, — заговорил один из «желтых халатов», — сердце вашего сына полностью здорово. — Только… — Оборотень, — вздохнула моя, как я понял, мать. — Бог исцелил его, однако наделил одержимостью. — Это не одержимость, миссис Люпин, — сказал врач, — это ликантропия. Ваш сын заражен. Однако ни отец, ни мать не были впечатлены в должной мере. Лишь мать брезгливо скривилась. Или у неё всегда такая улыбка? — Поскольку полнолуние через два дня, вам стоит ожидать наихудшего. — Чего? — Превращения. — Меня зовут Рем? Рем Люпин? Врач повел палочкой над моей головой, что меня привело в несказанное раздражение. — Прекратите махать этой палкой! — и схватился за руку медика. Тот же мягко забрал свой предмет и стал бубнить что-то про обливиэйт, который заставил меня забыть укусившего и сам укус, что меня не зря нашли на краю деревни с лесом. — Счастье, что ты нашёлся, — взъерошил отец мне волосы. — Счастье, что тебе вылечили сердце, — заметила мать. — Счастье, что не придётся пить лекарства и лежать в больнице по полгода, — подхватил я. Я сказал что-то правильное, потому что мои родители кивнули. Родители? Странно ощущать себя умудрённым взрослым в детском теле. — Мы оставим Ремуса до конца полнолуния в Мунго, — сказал всё тот же медик, — затем его заберёте. Вот список того, что вам стоит сделать в самое ближайшее время. Отец взял лист темной бумаги и стал читать. Его лицо покраснело от ярости, узнав, о чем речь. Ему рекомендовали переехать в сельскую местность, оборудовать подвал в доме, обить железом и держать оборотня на цепи. Также на этом листе объяснялись особенности физиологии оборотней и способы лечения увечий. Кроме того, следовало зарегистрировать оборотня в Министерстве магии и раз в год проверяться. Ни о каком волшебстве и обучении семилетнего оборотня не было и речи. Казалось, что малолетний оборотень только и ждёт, чтоб напасть или самоубиться, и ему не дожить даже до совершеннолетия. Знай я о чем речь там, я бы думал, что быть оборотнем — это своеобразная пытка с критическими днями лунного цикла, обнаженкой и расчлененкой. Как показала жизнь, почти так оно и было. Пытка — каждые три дня в месяц испытывать боль трансформации. Это бег, жажда и смерть. Но оптимист во мне говорил, что это свобода. Свобода быть собой, ограниченная законами не трогать людей. Ничего не говорилось о других тварях, о их сосуществовании с оборотнями. Ни слова о семьях и браке таких людей. Ни слова о слезах матерей и отчаянии отцов. Ни слова о том, как им зарабатывать на жизнь. — Я никогда этого не сделаю! Мой сын — не зверь! Слышите?! — Альберт, успокойся, — хладнокровно произнесла мать. — Дай мне эту инструкцию, я сама разберусь. Похоже, в моей семье главной была мать, а отец был той самой пороховой бочкой, от которой надо было шарахаться. Я заметил, что мое тело инстинктивно сжалось от страха, боясь отцовского гнева. Я не привык к такому проявлению чувств со стороны мужчин, и мне было неприятно. — Сынок, что ты? — опешил отец. — Я никогда тебя не обижу. — Это всё проявление насильственного укуса. Мальчик ничего не помнит, но тело реагирует на крик и опасность. — Возможно, это хорошо, — сказала мать. — Я бы предпочёл найти его и убить, — спокойно ответил я. Отец вздрогнул. Да и матери стало не по себе, я это увидел. Зато медик (имя его я так и не узнал) лишь кивнул. — Все маленькие мальчики хотят убить своего мучителя. Есть один такой оборотень, Фенрир Грейбек, любитель маленьких мальчиков. Но мы не знаем, кто тебя укусил. К сожалению, твои мысли прочесть невозможно, чтобы узнать об этом. То ли у тебя от природы окллюментивный щит стоит на разуме, то ли звериная природа уже даёт знать. — Первое, — вмешался отец. — Возможно, — уклончиво произнёс медик. — Мы пойдем? — кашлянула мать. — Хоуп… — предостерегающе начал отец. Но под тяжелым взглядом матери отец как-то потух, сгорбился на стуле, но быстро встал. Он лишь сказал: — Авис. Маленькие тропические птицы закружили над моей головой. Я улыбнулся. Отец прибодрился и легонько сжал мою руку. — Выздоравливай, малыш. Я остался один. Полдня я провёл в постели, наблюдая за птицами и размышляя о прихотливой судьбе. По неизвестной причине я оказался в поттериане, но задолго до событий. Задолго не только до второй магической войны, но и первой. Как жить, будучи оборотнем, я не знал. Более того, я размышлял, как мне организовать свою жизнь и быт. Звезд с неба Люпин не хватал, был по жизни неприметным средним человечком и бесславно умер. То есть мою память почтили, но умереть в таком молодом возрасте, как Люпин, меня не прельщало. Итак, я маленький мальчик. Серо-голубые глаза, шатен (в мать), веснушки. Семь лет, худощав и изящен. Да тут поле непаханое! Мне расти ещё и расти. Хорошо, что я еще ребёнок, хотя радоваться мало чему. Волшебству не научен, ничего и никого не знаю. А ещё меня ждёт превращения в оборотня. Я вздрогнул от внезапной дрожи. Казалось, в меня проник холод от окошка, но оно было закрыто. Более того, зачаровано. Так отчего мне холодно? И тут же бросило в жар. И уже не отпускал. Я чувствовал себя больным, но никакой простуды не было. Так бывает при усталости, когда нет сил, но тебя тянут и пытаются растормошить, чтобы не закапываться в собственной скорлупе. Только меня никто не трогал. Что-то внутри пыталось расшевелить меня, мой разум и чувства. Будучи со взрослым умом, я прекрасно ощущал свое тело и его подготовку к превращению. До него оставалось еще два дня, судя по разговору с медиком. Итак, изменения происходят постепенно. Можно ли проследить их рост и, само собой, само преобразование в тварь? Внезапно у меня загорелись руки и на ладонях возникли два огненных шара. Это моя магия? Интересно. Во мне включился учёный, и я стал экспериментировать, на что я способен. Фантазия разыгралась не на шутку. Во мне возникали мысленные образы, и я тут же их реализовывал. Мыльные пузыри, летающие в воздухе, мыши, ползающие по одеялу, подушка, превращенная в корабль. Фантазировать и колдовать было как дышать. Мне с трудом пришлось сдерживаться и не смеяться. Я всё-таки не ребёнок. Однако хорошее настроение было обеспечено на весь день. Затем принесли обед, и я понял, что проголодался. Еда была непривычной. Суп был сладкий — из крыжовника со сливками. Овощи — сельдерей с тыквой и шотландское яйцо — яйцо, запечённое в мясном фарше. Напиток — тыквенный сок. Его всем детям дают, что ли, и независимо, учишься ли ты в Хогвартсе или лежишь больнице Святого Мунго? Но мне, привыкшему за последнее время к протертым пюре, еда показалась райской. Однако мне хотелось больше мяса. Мяса мне! Я испуганно бросил ложку. Оборотень, едва вселившись, начал диктовать мне условия. Впервые мне стало страшно, но масштабов проблемы я еще не представлял. Только оптимист во мне твердил, что всё не так плохо. Вечером ко мне пришли два здоровенных мужика, суровых и отчаянных. — Идем, малыш, — сказал один. Интонация его голоса была такой же нежной, как утром у отца. Невольно подступили слёзы. Казалось, надвигается нечто неминуемое и страшное, подобно тому, как ведут заключённого на казнь. — Я не хочу! — крикнул я. — Я пойду сам. Сам! Но меня держали крепко. Кажется, на завтра появятся синяки. С унынием я отметил, что «завтра» я проведу на цепи как животное. Мы спустились на три этажа вниз, и затем еще в общественный подвал на самый нижний, пятый уровень. Здесь было холодно, а из одежды на мне была одна рубашка-распашонка. Я её ночью разорву, но сейчас я кутался в неё, как во спасение. Меня привели в маленькую комнатушку размером в десяток квадратных футов. Да это камера похуже карцера в тюрьме! Один мой тюремщик с сомнением посмотрел на ошейник с цепью. — Приковать его? Второй посмотрел на меня, я — на него, как на палача. — Он будет мирным. Правда, малыш? От этого «малыш» мне хотелось разозлиться. Я с трудом вытерпел, как «второй» потрепал по голове. Он собирался уже выходить, но вдруг обернулся и сказал: — Что бы ты ни чувствовал на утро, как бы ни злился или страдал, запомни, малыш, ты ни в чем не виноват. Ты понял? — Как тебя зовут? — спросил я вместо согласного кивка. — Неважно. — Но все же? — настаивал я. — Кеннет Браун. — Спасибо тебе, Кеннет Браун. Я еще отметил его удивлённый взгляд, но решётка уже спустилась, закрывая меня от всего мира. Это был самый лучший совет в начале моей новой жизни.