Большие Надежды

На следующий день, едва поднявшись с кровати, Персиваль тут же принялся собираться, точно спешил на пожар, одной рукой натягивая на себя джинсы, а в другой держа телефон и вызывая такси. Остаток субботы был просто отвратительным. Он ненавидел себя за то, что не остановил Криденса сразу, позволил уйти… И не было никакого оправдания тому, что он растерялся, не ожидая, что Криденс вот так поспешно покинет его, по сути использовав. То, о чем его и предупреждал Гондульфус — вытер об него ноги. Для Персиваля казалось невероятным везением, что дядя собирался вернуться только завтра, ведь если бы тот был дома, то ему было бы еще паршивее, потому что пришлось бы притворяться, что с ним все в порядке. Криденс не просто воткнул ему в сердце кинжал. Судя по всему он еще и отрезал ему яйца, и теперь они хранились у Криденса в шкатулке среди прочих безделушек и трофеев. После первого пережитого шока на него не накатил гнев, который он предвкушал с минуты на минуту… Его охватила апатия. Персиваль смотрел в окно на проносяшиеся мимо дома и сады и жалел лишь о том, что, разорвав тетрадь с рукописями, запечатлевшими облик Криденса, не кинул ее в камин, чтобы огонь жадно пожрал исписанные любовным бредом страницы, а заодно и его самого. В воскресенье утром особняк Бэрбоун не развоплотился до следующей субботы и продолжал стоять там, где и был. Расплатившись с водителем, Персиваль побежал по аллее к дому, точно от этого зависела его дальнейшая жизнь, и если он опоздает хоть на одну секунду, то и на всю оставшуюся жизнь тоже. Дверь оказалась не заперта, и Персиваль уже хорошо знакомой дорогой направился прямиком к комнатам Мэри Лу, потому что не представлял, где находилась спальня Криденса, и не было времени ее искать. Он наверняка где-то неподалеку от своей сумасбродной приемной матери… Когда он зашел в первую комнату будуара, то сразу заметил ее. Мэри Лу, облачившись в пожелтевшее от времени подвенечное платье, возилась у клетки красного лори, насыпая ему птичий корм. — Мисс Бэрбоун, — позвал Персиваль, переводя дыхание после бега и проходя без спросу внутрь. — А, это ты, Перси, — не оборачиваясь, мягко произнесла Мэри Лу. — Разве сегодня суббота? — Нет, — ответил он, обходя позолоченную клетку с попугаем, чтобы видеть ее лицо, если она решит пудрить ему мозги. Увидеть в ее глазах фальшь. — Мне нужно увидеть Криденса. Она расплылась в понимающей улыбке и кивнула. — Конечно же тебе надо увидеть Криденса. — Он здесь? — нетерпеливо поторопил он ее. — Что, потерял свою Кондвирамур? — удовлетворенно хмыкнула Мэри Лу. — Да, — не стал спорить Персиваль. Наверняка ей все было прекрасно известно о них с Криденсом. Если не подробности вчерашнего дня, то об обсессии по ее воспитаннику, которую она предрекла, уж точно. — Пожалуйста, скажите, где он. — Криденса здесь нет, — она равнодушно пожала плечами, закрывая решетчатую дверцу клетки. — Мисс… — Он чувствовал, что начинал терять самообладание, но из всех сил держался, чтобы добиться от нее внятного ответа. — Мой хороший мальчик, — певуче произнесла она, подходя к нему, и взяла под локоть, потянув к дверям на террасу. — Мой добрый рыцарь. Чуть больше пятнадцати лет назад я думала, что девственность — это мое спасение, мой чистый дар возлюбленному. Нас воспитывали в строгости. Не то, что сейчас. Но кто забирает его? Cette Croyance. — Просите? — растерянно проговорил Персиваль, чувствуя, что ей удалось окончательно запутать его, резко уведя тему в совершенно непонятном ему направлении. — Этот дар доверия, — растолковала она и сжала тонкие пальцы на его предплечье. — Это по-французски, мой мальчик. Надо учить языки. Потому я назвала Криденса именно так. Он мое последнее доверие этому миру после того, как я испытала на себе гнусное предательство мужчины. Мой Кроянс — единственный мужчина, которому я могу доверять. — Ее спина горделиво распрямилась, Мэри Лу с темным торжеством скосила на него глаза. — И он заставит заплатить всех остальных, не так ли? Я научила его, и он будет ломать их. Криденс пройдет сквозь них, как нож сквозь масло… — Вы знаете, где он? — с отчаянием выдохнул Персиваль, чувствуя, что начинает сходить с ума и едва ли понимает, что она пытается до него донести. Он был ослеплен лишь одной единственной мыслью. — Я хочу его увидеть. — Хочешь, — глубокомысленно протянула она, подводя его к перилам, позади которых открывался удивительный вид на старый сад. На цитрусовых деревьях вызревали оранжевые, желто-зеленые и лимонные плоды. — Криденса здесь нет, — повторила Мэри Лу, и Персиваль ощутил еще один удар в сердце. — Тогда где он? — спросил он, сглотнув ядовитый ком, саднящий в горле. — Милый мальчик, ты не знал? — она развела руками, продолжая держать Персиваля под руку. — Два года Криденс будет учиться в Швейцарии, потом в Париже… Он улетел. И даже не попрощался? Он наверняка хотел, но позабыл в суматохе… — Она с улыбкой коснулась его груди. — До следующей субботы, дорогой. Отпустив его руку, она плавно уплыла с террасы, оставив его в одиночестве под знойным флоридским солнцем, и Персиваль, заторможенно опустившись на каменные плиты, ждал лишь одного — когда его хватит удар, потому выносить все это у него больше не было сил.

***

«Прошло четыре года. С того дня я больше не появлялся в особняке Мэри Лу Бэрбоун и не знал, чем она живет, кроме прошлого и желания мести. Я оставил фантазии о моем строптивом мальчике, которому был не нужен. Я пережил это и решил повзрослеть, хоть сердце иногда и саднили старые раны, оставленные острыми шипами небрежных слов и равнодушных взглядов. Когда Гондульфус вернулся, мне пришлось частично поделиться с ним… о том, что произошло. Он не стал меня винить и ругать, не сказал, что я вел себя, как глупый мальчишка, и это даже хорошо, что занозы, которая каждый час царапала душу, больше нет, а значит я могу продолжать жить дальше. И я продолжил. Дядя помог мне собрать страницы тетради, хоть я и божился что больше никогда не стану писать. Но уехав учиться в Нью-Йорк, я понял, что невольно возвращаюсь мыслями к тому, чтобы записывать все, что царило в моей голове. Когда закончился семестр, и я приехал на рождественские каникулы домой и обнаружил свою старую переклеенную вдоль и поперек скотчем тетрадь, то как умалишенный просидел все праздники, сгорбатившись над столом, пытаясь собрать свои старые и новые заметки в единое переживание, способное отразить всю гамму и весь крах моего нравственного и морального падения. Тот текст исцелил меня лишь к концу лета, к годовщине нашей с Криденсом последней встречи, а время довершило все остальное, притупив боль и затянув вкривь и вкось ноющие раны. Шутки ради по настоянию дяди я послал свежий экземпляр своей новорожденной книги, которую озаглавил «Большие Надежды», и отослал в издательство «HarperCollins Publishers», особо не надеясь на успех.. Но мне было важно наконец перевернуть эту страницу, чтобы больше никогда не вспоминать то лето, не возвращаться мыслями в особняк Мэри Лу Бэрбоун с его садом, питьевым фонтаном в зимнем саду и просторными залами. Не возвращаться заплатанной душой к Криденсу. Лишь пару лет спустя, когда уже не чувствовал боли и помогал дяде с его лодочным бизнесом дома во Флориде, я решился признаться ему о том, что снедало меня, и что никакой Кристин на самом деле не существовало. Я ожидал любой финал, в том числе и удар в челюсть, к которому подготовился морально, и даже имел на руках некоторую сумму, позволившую бы снимать временное пристанище, пока буду искать другую работу… Но Гондульфус Грейвз назвал меня полным ослом, если я посчитал, что такое откровение способно настроить его против меня, и он всегда будет любить меня несмотря ни на что. С парнями я больше не пытался заводить отношения, только с девушками, хотя иногда меня накрывало воспоминаниями. Именно они и отвратили меня от этой идеи, потому что никто не способен бы был в достаточной мере приблизиться к Криденсу, хоть и я угадывал иногда мелькающие знакомые черты в случайных прохожих — одни похоже кривят губы, у других знакомый аристократический нос с горбинкой, копна густых черных волос или волнительный смутно знакомый разрез темных глаз. Но никогда не мог собрать их всех воедино. Всем им до Криденса было так же далеко, как и мне самому. А потом спустя четыре года после того восхитительного и злополучного лета я получил письмо из «HarperCollins Publishers». Каким-то немыслимым образом им удалось откопать мою книгу, которую я послал еще три года назад, и отчего-то она заинтересовала их настолько, что они хотели бы встретиться со мной в Нью-Йорке, чтобы обговорить детали и рекламную компанию по пиару никому неизвестного автора. Я думал отказаться, уже не чувствуя связи с прошлым, но дядя убедил, что подобный шанс редко кому выпадает, а потому я должен хвататься за него обеими руками.»

***

Так могла бы выглядеть правдивая статья о Персивале Грейвзе, молодом писателе, в газете «Нью-Йоркский Горн», если бы он согласился рассказать все так, как было и есть на самом деле. Но Персивалю казалось, что он и так слишком обнажил свою душу в книге, чтобы продолжать это делать и для газетчиков, а потому в лучших традициях писателя переврал и приукрасил некоторые детали своей биографии, добавив в некоторых зияющих местах драматизма. На деньги от гонорара он приобрел себе небольшую скромную квартирку на Манхэттене. После того, как Персиваль уладил по телефону все вопросы с мистером Робертом Миллером, представителем издательства, книгу сразу запустили в тираж, внеся необходимые правки. Так что когда Персиваль прибыл в Нью-Йорк, в печать уже поступил первый тираж на тысячу экземпляров. Дело оставалось лишь за интервью с фотосессией и пресс-конференцией с подписью книг. Персиваль сомневался, что кого-то зацепит его заурядная история, и на книги будет спрос, но к глубочайшему удивлению в день подписи читальный зал книжного магазина оказался забит под завязку. — Не уверен, что знаю, о чем говорить, — стоя в помещении для персонала, поделился Персиваль, косясь через неплотно прикрытую дверь на зал. — Я никогда не выступал перед такой большой аудиторией. — Тебе ничего не надо говорить, все уже здесь. — Куини призывно похлопала по обложке книги, на которой были изображены сад и особняк, отдаленно напоминавшие дом Мэри Лу Бэрбоун. По верхнему краю шло тиснение «Большие Надежды», а внизу подпись: «Персиваль Грейвз». — Двадцать шесть лет, а уже успех. Они хотят просто посмотреть на тебя и послушать, как ты читаешь. Публичные чтения. Последний раз Персиваль читал разве что для Криденса и Мэри Лу… — Думаешь, справлюсь? — усмехнулся он, нервно потерев шею. — Я буду следить, чтобы в твоем стакане всегда была вода. — Куини сжала руку на его предплечье с обнадеживающей улыбкой. — Не волнуйся, все пройдет отлично. Как только она вышла в читальный зал, тут же послышались одобрительные хлопки собравшихся гостей, и Персиваль постарался морально подготовиться к своему выходу на публику, стараясь не накручивать себе, что может ударить в грязь лицом, или прилюдно подвергнется какой-нибудь провокации. Скандалы люди все же любили больше, чем книги. — Меня зовут Куини Голдштейн. Я литературный агент и представляю интересы того, ради кого мы с вами собрались. Дамы и господа, без лишних предисловий я бы хотела представить вам виновника нашего сегодняшнего мероприятия — мистера Персиваля Грейвза. — По залу прокатились бурные аплодисменты. Сделав глубокий вдох и выдох, Персиваль вышел следом за Куини и вмиг растерялся, увидев сотни пар направленных на него глаз. — Мистер Грейвз любезно согласился сегодня зачитать кое-что из своей книги, ответить на вопросы, а после вы сможете подписать у него книгу, — продекламировала Куини в микрофон. Уж она явно чувствовала себя как рыба в воде, ведя далеко не первую презентацию. — Добрый день. Спасибо, что пришли, — произнес Персиваль, пытаясь смотреть на всех разом и одновременно не видеть никого. — Я вижу, не всем из вас достались сидячие места, так что постараюсь закончить чтение раньше, чем у кого-то затекут ноги. Многие из слушателей наградили его улыбками, кто-то даже засмеялся и зааплодировал вновь. — Вероятно кто-то уже начал читать, пока ждет, — почувствовав себя увереннее, продолжил Персиваль, садясь за приготовленный для него стол, — так что не обессудьте, если я буду читать те же самые отрывки. Его дилетантский стендап вновь поддержали самые отзывчивые слушатели. — О чем эта книга? — послышался чей-то голос из зала. — Вопросы будут в конце, — вежливо улыбаясь, напомнила в микрофон сидящая рядом с Персивалем Куини. — Ничего. Это хороший вопрос, правильный. С него следует начать, прежде чем мы приступим к чтению, — похвалил Персиваль, еще даже не успев придумать, что скажет. — Эта книга рассказывает об ослепленном чувствами человеке, который едва не потерял себя, пытаясь добиться взаимности. Однажды мне сказали, что любовь — великая вещь. Но любовь также и коварна. Это… сказал другой человек, — дурашливо улыбнувшись, объяснил он. — Никогда не теряйте себя, любите себя… и не позволяйте играть с собой, даже если очень этого хочется. Персиваль взял паузу, ожидая какой-то реакции, но, встретив напряженную тишину, решил вновь отшутиться. — Похоже на какой-то сеанс психотерапии, да. Самоирония сработала. Реакция ожившего от оцепенения зала успокоила Персиваля, не на шутку испугавшегося, что все же перегнул с пафосом. — Итак. — Он сделал глоток воды и раскрыл книгу на закладке. — Персиваль Грейвз. «Большие Надежды». Он начал со второй главы, чтобы читатель сразу погрузился во внутренние перипетии героя, гадая, как же тот пришел к своему текущему состоянию и почему нельзя было никак иначе. Отчасти он пересказывал то, что было, только заменил обсессию своего персонажа с Криденса на Кристин, чтобы оставить хоть что-то личное в этой истории для себя. К тому же четыре года назад он сразу намеренно искажал факты, боясь, что тетрадь случайно попадется Гондульфусу на глаза. «…Ее равнодушные глаза засасывают на самое дно черных колодцев, абрис верхней губы, подобен луку Купидона. Я никогда не видел, как он распрямляется в широкой улыбке, точно сняли тетиву. Мне доводилось видеть лишь напряженный в момент выстрела лук, будто Одиссей, вернувшийся из плавания и прикинувшийся старцем, чтобы вновь завоевать свою Пенелопу, сгибает древко и натягивает тетиву…» После чтения, как и обещала Куини, они перешли к вопросам, касающимся либо прочитанного отрывка, либо самого написания книги, и по большей части Персиваль повторял то, что уже поведал журналисту для статьи. Его утешало лишь одно — ему не попадались каверзные вопросы, никто не пытался спровоцировать его. То, чего он боялся больше всего. По большей части все хотели побыстрее приступить к раздаче автографов, имея возможность спросить что-то лично, пока Персиваль будет подписывать экземпляр. Так прошло полчаса… час… полтора… — Для Эстеллы и Финна, пожалуйста. — Это для Марти. Спасибо за чтение, мистер Грейвз. — Для Эзры от мистера Грейвза и Колина, если можно. Очередь все не кончалась, и у него уже начинало понемногу сводить кисть, почерк становился менее аккуратным, а новые лица замыливались перед глазами вместе с их именами. На исходе второго часа Персиваль перестал уже что-либо понимать. На стол перед ним опустилась книга, сразу открытая на титульном листе. — Для кого? — не поднимая головы, спросил он. — Для Криденса, — последовал краткий ответ. В словах послышалась улыбка. Персиваль, отказываясь верить до последнего, медленно перевел взгляд на человека перед собой и увидел… Его. Свою несбыточную мечту. Криденс мягко улыбался, наблюдая за его реакцией, будто встретил старого доброго друга. Полные мягкие губы, абрис точно лук Купидона… Персиваль с точностью до секунды определил миг, когда стрела Амура вновь пронзила его сердце. Иронично… будто ее оттуда кто-то когда-либо вынимал, как бы он себя не обманывал. За четыре года Криденс сильно изменился, возмужал. Детская мягкость щек сошла, скулы заострились. Его лицо стало резким, будто вырезали из мрамора. На нем был густо-инжирный почти черный кардиган поверх нежно-розовой футболки с затейливым принтом и узкие темные джинсы. Дальше обзор закрывала крышка стола. — Прочитал о тебе статью в Нью-Йоркском Горне и решил прийти, — объяснил Криденс. Глаза его светились нежностью, и можно было подумать, что они случайно встретились на улице, а не Криденс сам пришел ради него и даже купил книгу, чтобы украсть несколько мгновений и поговорить с ним. Книгу, которая была от строчки до строчки написана о нем. — Я думал, ты Европе, — напрочь позабыв о Куини и окружающих людях, поделился Персиваль. — Я был, — коротко кивнув, подтвердил Криденс. — Но вернулся. После стольких лет… они говорили так, будто расставались всего на неделю до следующей субботы, не предъявляя друг другу обвинений и не чувствуя себя неловко. Что значит их внезапная встреча? Случайный порыв или тщательно спланированная неизбежность? Персиваль твердо уверовал и убедил себя, что больше не нужен Криденсу, хоть часть его души и осталась с ним. И вот теперь он снова явился, словно гром среди ясного неба, будто хотел убедиться, что межевой рыцарь все так же неприкаянно блуждает вокруг неприступной крепости, где заточена любовь всей его жизни. Что его место в жизни Персиваля больше никто не сумел завоевать, что он надежно обосновался в его сердце и может дальше подтачивать его околдованное чувствами сознание своей игрой в соблазнителя и недотрогу. Персиваль не спешил писать посвящение, понимая, что как только он поставит финальный росчерк своей подписи, тот сразу исчезнет. Вновь оставит его на растерзание одиночеству. — Где ты сейчас? — Я… спешу и не хочу задерживать очередь, — спохватился Криденс, оглянувшись на хмурые лица позади себя. Пошарив взглядом по столу, он забрал из его ослабевших пальцев ручку. — Мы с друзьями собираемся здесь сегодня, — что-то записывая на титульном листе, объяснил Криденс, но Персиваль не смотрел на его руку, его взгляд жадно изучал его изменившееся лицо. Прекрасное лицо, которое хотелось взять в ладони и горячо расцеловать, будто и не было этих четырех лет. — Вечером увидимся, если ты хочешь. Там и отдашь мой подарок. Криденс протянул ему ручку, и Персиваль точно одержимый сжал ладонь на его пальцах. — Я приду, — горячо пообещал он, не желая отпускать его руку, чтобы расстаться на несколько часов. На какие-то жалкие несколько часов по меркам недель, которые он проводил в мечтах о субботе, чтобы вновь увидеть своего мальчика. — Тогда до вечера, сир Персиваль. Бросив краткий взгляд на Куини, Криденс одарил Персиваля на прощание едва заметной нежной улыбкой, и его пальцы выскользнули из его ладони.