Большие Надежды

До самого вечера Персиваль не мог отделаться от мысли — почему Криденс был так мягок и добр с ним? Неужто за эти четыре года он переосмыслил свое поведение, тоже решил повзрослеть и набирался храбрости, чтоб извиниться за то, что мучил его столько лет? Конечно же Персиваль не ждал, что Криденс завел бы такой личный разговор в присутствии толпы посторонних… И потому предложил ему вновь встретиться. Наконец-то расставить все по местам, объясниться. Скучал ли он по нему так же, как изводил себя Персиваль? Вспоминал ли о нем вообще или даже не думал, а статья в газете попалась на глаза случайно? Прочитал, поддался приступу ностальгии и решил увидеться? Было ли это похоже на новую версию Криденса, или же он остался прежним и решил взяться за старое? Пресс-конференция закончилась точно в бреду — мыслями Персиваль был уже далеко, почти не слушая, что ему говорили, лишь бездумно кивал головой, пытаясь не пропустить мимо ушей имена, которые нужно вписать на титульном листе. Видя, что он совсем растерял концентрацию, Куини милосердно взяла дело в свои руки. чтобы достойно завершить сегодняшний день и не подать виду, что ее клиент больше не поглощен своим триумфом и витает где-то в облаках. — Кто тот парень, с которым вы разговаривали? — осторожно спросила она, когда они наконец-то вышли на умытую теплым летним дождем улицу. В руке она держала экземпляр «Больших Надежд», который читал Персиваль. Он же зажал подмышкой книгу, принадлежащую Криденсу. Он так и не нашел времени, чтобы открыть титульный лист и посмотреть адрес заведения, куда тот его приглашал. К тому же это был слишком интимный и личный момент, Персивалю совершенно не хотелось, чтобы при нем присутствовали свидетели. — Старый знакомый, — небрежно объяснил он, доставая из кармана пачку сигарет. — Хорошенький, — с улыбкой прокомментировала Куини, поглядывая на него. — Он гей, — резче, чем того требовала ситуация, ответил Персиваль и тут же ощутил острое желание извиниться перед Куини за свою немотивированную горячность. — О, я заметила, — усмехнулась она. — Прости, я не хотел… — Да все нормально. У меня есть жених. — Куини с гордостью продемонстрировала ему ладонь с кольцом на пальце. — Его зовут Якоб. Неужели он приревновал к Куини? Почувствовал малейшую угрозу соперничества и готов был вспылить? Да и почему гей? Что он знал о Криденсе? Хотя по тому, что ему было известно, ответ напрашивался сам собой. Сколько за эти четыре года у него было таких Персивалей? Скольким еще он разбил сердце, как предрекала Мэри Лу? Как хорошо она натаскала Криденса, чтобы причинять боль? Мог ли Криденс в принципе испытывать любовь или ее из него вытравило безумное и извращенное воспитание приемной матери?.. Персиваль упрямо отрицал сей факт, отказываясь верить, что лелеемые годами чувства обречены остаться безответным. Иначе участь его незавидна — ведь даже у Пигмалиона ожила Галатея, а Криденс хоть и был из плоти и крови, но ответного тепла проявлял не больше, чем статуя из слоновой кости. Боже, Персиваль никогда не думал об этом, его всегда оглушала собственная боль… Но каким несчастным должен был быть его мальчик, постоянно притворяясь и ведя неумолимую борьбу с самим собой и своими чувствами… Не могло же ему нравиться все это? Не мог же он получать искреннее удовольствие от того, что безнаказанно мучил его? Попрощавшись с Куини и еще раз извинившись перед ней за вспыльчивость, Персиваль наконец-то раскрыл книгу, надеясь, что не опоздал. Но нет, время было в запасе. Когда он доберется до клуба по указанному адресу, то опоздает максимум на полчаса. За такое время они успеют разве что получить свои напитки. Выйдя из метро, Персиваль вновь закурил по пути, гадая, как вести себя с Криденсом и компанией его друзей. Удивительно, каким образом он умудрился себе их найти? Неужели они такие же черствые снобы, или Европа правда изменила Криденса? Клуб оказался не таким, каким Персиваль ожидал его увидеть. Вместо шумного заведения для молодежи это оказался дорогой клуб для состоятельных людей с помпезной английской чопорностью. Узнав, к кому направлялся Персиваль и проверив фамилию по списку, солидного возраста швейцар выдал ему клубный твидовый пиджак и проводил в один из залов с массивными кожаными диванами, где уже сидела компания. Криденса он узнал сразу, хоть и видел только его черноволосую макушку. — Мистер Персиваль Грейвз, — с достоинством объявил швейцар, прежде чем с легким полупоклоном удалиться. Криденс тут же повернулся к нему, и на его губах расцвела легкая улыбка. — Ты пришел. Вежливо кивнув всем остальным, Персиваль занял свободное скрипучее кресло рядом с Криденсом и протянул ему книгу. — Твой подарок. С предвкушением ребенка, разворачивающего рождественский подарок, Криденс раскрыл книгу на титульном листе. Под написанным его рукой адресом значилось посвящение, которое Персиваль нацарапал для него, пока ехал в трясущемся вагоне метро. «Моему дорогому мальчику, моему Криденсу. С любовью, Персиваль». — Спасибо, — произнес он, проведя пальцами по слегка пляшущим строчкам, и тут же спохватился. — Знакомьтесь, это Персиваль Грейвз. Перси, это Винда Розье, — он указал на обворожительную черноволосую девушку в темно-зеленом платье, по которой сразу было видно, что она вращается в светских кругах. — Абернети, — Криденс показал на невысокого молодого человека, в чертах которого было что-то мышиное. — Юсуф Кама. Юсуфом оказался чернокожий мужчина с внимательными, как рентген глазами. — И Генри Шоу-младший. Персиваль не сразу заметил Генри, сидящего по другую сторону от Криденса. Высокий и статный светловолосой мужчина, вероятно чуть старше самого Персиваля. Приставка «младший» явно намекала на то, что его отец довольно известен и имел репутацию в определенных кругах. — А здесь курят? — без особых церемоний спросил Персиваль. — Да, конечно. — Генри расторопно склонился над одним из круглых столиков и передал ему пепельницу. Благодарно кивнув, Персиваль полез в карман брюк за пачкой, и Криденс развернулся к нему всем корпусом, нависнув над кожаным подлокотником. — Можно? — спросил он, точно просил кусок праздничного торта до прихода гостей. Без лишних раздумий Персиваль протянул ему пачку, и Криденс, раскрыв ее, выудил сигарету. — Последняя, — с кокетливым сожалением заметил он, вертя ее в пальцах, и с выжидательной улыбкой слегка прикусил губу, предвкушая ответную реакцию. — Официант, — тут же сориентировался слушавший их Генри. Оглядевшись по сторонам, он щелкнул пальцами. — Принесите джентльмену сигарету. И примите у него заказ. Смяв пачку, Криденс бросил ее в пепельницу и прикурил от зажигалки Персиваля, близко наклонившись к его руке. С момента их встречи днем он успел переодеться, под клубным пиджаком торчала расстегнутая до солнечного сплетения пестрая рубашка, в распахнутом вороте виднелась покрытая густыми темными волосками грудь, в которых терялся небольшой золотой кулон на тонкой цепочке. — Как давно вы знакомы? — дружелюбно спросил Генри. — Четыре года, — признался Персиваль. Он понимал, что здесь ему не место, и если бы не Криденс, то ему бы никогда не повстречать этих людей в жизни. Впрочем, нельзя сказать, что он стал бы слишком сильно из-за этого переживать. В этой светской компании золотой молодежи Нью-Йорка его волновал только один человек. — Друзья или… — Генри покрутил в воздухе кистью совсем как Мэри Лу. — Перси был моим… — задумчиво протянул Криденс, пытливо изучая лицо Персиваля, и довольно быстро сдался. — Кем мы были? — Это лучше спросить у тебя, — не собираясь взваливать ответственность на себя, ответил Персиваль. К тому же ему было до безумия интересно, какую характеристику им даст именно Криденс. — Моей первой любовью, — с мечтательной улыбкой изрек тот наконец. Персиваль снова ощутил удар в сердце, на этот раз пронзивший его до самого основания. «Почему же, — хотелось спросить ему, — ты тогда был так безжалостен со мной, мой бессердечный, мой горячо любимый мальчик?» Не здесь, не сейчас… Ему столько хотелось сказать ему после долгого расставания… Если бы только Персивалю удалось вновь встретиться с Криденсом без его помпезных друзей… — Чем занимаетесь, Персиваль? — с живым любопытством спросил Генри, когда Персивалю наконец принесли сигарету и коктейль в высоком бокале, а Винда, Юсуф и Абернети отвлеклись на занудные темы вроде роста акций. — Перси писатель. Сегодня у него вышла первая книга, — с легкой гордость, будто рекламировал, ответил за него Криденс, стряхивая пепел, и повернул голову в сторону Генри. — Помнишь статью в Нью-Йоркском Горне, дорогой? Я тебе показывал на прошлой неделе. — Ах, ну да… — закивал тот, задумчиво прикрыв глаза. — Отец Генри владеет газетой, — любезно объяснил Криденс Персивалю, будто ему действительно была нужна эта ценная информация. Так всегда и поступали в высшем обществе испокон веков — презентовали друг друга, кичились заслугами и успехами, набивали себе цену. И неважно, какими путями этого достигли — успешные родственники, удачный брак, богатый покровитель, — важнее всегда результат, а деньги никогда не пахнут. — Что же, — Генри поднял свой бокал, и остальные последовали его примеру, — за Персиваля Грейвза и за его первую книгу. Пусть она будет первой из многих. «За Персиваля!», «Пусть будет первой из многих!» понеслось над столом от Винды, Юсуфа и Абернети. Криденс с удовлетворенной улыбкой пригубил из своего бокала, не сводя с Персиваля глаз. Но Персиваль не понимал ни слова из ранее сказанного… Кроме одного. «Дорогой». Ядовитое слово разъедало его изнутри подобно ржавчине. Вот, значит, как. Хочешь вновь посмеяться надо мной? Так значит для этого ты пригласил меня, любовь моя? — Как оплачивают ваш труд? — бодро спросил Генри, невзначай касаясь руки Криденса и поглаживая запястье пальцами. — По часам или за размер? — Простите? — опешил Персиваль, чувствуя в его словах неприкрытый сарказм и явную издевку, пусть и было это сказано с излишней любезностью. Уж не потому ли, что Криденс назвал его своей первой любовью? Или это была привычная манера общения богатеньких снобов? — За часы, потраченные на книгу, или за размер этой книги? — растолковал Генри свою мысль, переглянувшись с друзьями, будто ждал от них глумливого одобрения. Винда наградила его улыбкой, от которой у неподготовленного морально человека кровь бы застыла в жилах, а Юсуф широко улыбнулся, обнажая белые как сахар зубы. — Мне платят гонорар. И процент от продаж, — с достоинством, от которого в скором времени видимо мало что останется, ответил Персиваль. — Совсем не разбираюсь в этом, вы уж простите, — властно накрыв ладонь Криденса своей рукой, признался Генри. — Генри баллотируется в Сенат от штата Нью-Йорк, — с вежливой улыбкой объяснил Криденс, переглянувшись со своим «дорогим», и они обменялись улыбками, точно пара влюбленных голубков, понимающих друг друга с полуслова. Персивалю казалось, что даже швейцару в вестибюле должно быть слышно, как скрипят его зубы, а в висках шумит кровь. А Криденс неплохо устроился. Нашел себе сладкого папочку из богатой семьи. Будущий сенатор Шоу… Он представил Криденса и Генри вместе в постели, и ему стало не по себе, замутило, стало тошно от ситуации и самого себя. Криденс вновь нашел способ показать, что они с ним не ровня друг другу. Но Персиваль уяснил его урок. Он должен быть решительным и всегда идти напролом. Был ли решительным Генри Шоу, добиваясь расположения Криденса, или же деньги и влияние все сделали сами за себя? Персивалю не хотелось думать, что тот, в кого он был безответно влюблен все эти годы, падок на успешность. — Мы можем с тобой как-нибудь встретиться? — наклонившись к Криденсу, когда разговор плавно перетек к теме выборов в Сенат, спросил Персиваль. — С обратной стороны титульного листа я написал свой нью-йоркский адрес и номер телефона. — Как предусмотрительно с твоей стороны, — с улыбкой, говорившей о том, что он оценил настойчивость, заметил Криденс. — У тебя есть ручка? Персиваль похлопал по карманам и понял, что та осталась в пиджаке, висящем в гардеробе. — Генри, дай ручку, — попросил Криденс. Раскрыв «Большие Надежды» на последней странице, Криденс что-то быстро записал на свободном пространстве над размером тиража и реквизитами издательства, и Персиваль решил, что Криденс вернет ему книгу, которую с записками они теперь будут передавать друг другу, точно летопись их свиданий… Криденс безжалостно вырвал лист с авторскими правами, чудом не повредив задний форзац, сложил страницу вчетверо на глазах у растерянного Персиваля и протянул ему. — Позвони мне, — выразительно шевельнув губами, попросил его Криденс. — Можешь проверить номер, он реальный. Я не выдумывал его, как и адрес. Персиваль сжал в пальцах сложенный лист, не спеша убирать его в карман. Криденс не изменился, какие бы чаяния не лелеял Персиваль. С его сердцем он обращался с таким же вероломством, как и с книгой, не стесняясь наотмашь вырвать оттуда кусок. Приходится ли Генри Шоу каждый день бороться за место под солнцем рядом с Криденсом или же это только персональное наказание для Персиваля? Забывшись, он покинул клуб в дежурном твидовом пиджаке, так что швейцару пришлось нагонять его на улице, чтобы вернуть ему забытую в гардеробе одежду. К счастью, Персивалю хватило ума проверить, не переложил ли он вырванный лист с телефонным номером и адресом Криденса. Номер, которого он не мог добиться четыре года назад. Такова ли его цена, что прежде надо испить до дна чашу унижений? Что же, Персиваль боялся даже представить, на какие глубины готов заплыть ради очередного жеста благосклонности. В двадцать два года он оказался слишком бесхребетным, чтобы завоевать Криденса. У него был шанс и не было конкуренции, но тем не менее он упустил его. И вот Криденс открывал перед ним очередную дверь, давал второй шанс. Но это испытание становилось сложнее, ведь теперь предстояло бороться с уже реальным соперником за сердце принцессы-дракона. Что он может противопоставить кандидату в Сенат Генри Шоу-младшему, отец которого газетный магнат? Только свою слепую, безответную, ненужную любовь и преданность. Как бы ни был силен неприятель, больше Персиваль не собирался сдавать позиции и готов был идти до самого конца, какие бы безумства от него не потребовались. Мэри Лу Бэрбоун оказалась права в своем пророчестве — как бы ни было больно, Персиваль все равно продолжал желать Криденса. Иногда уже даже не понимая почему. Ответ напрашивался только один — стрела Купидона засела слишком глубоко, и выдирать ее слишком больно и страшно. Так что лучше пусть врастет в израненную плоть, ведь если выдернуть ее, он до смерти истечет кровью и погибнет в одно мгновение. Спасение только одно — дать вырвать стрелу лекарю-лучнику, который и поразил его.