Большие Надежды

Персиваль так и заснул, сжимая в объятиях Криденса и молясь о том, чтобы не разжать руки во время сна и не выпустить его, — его безумное и прекрасное наваждение, — не дать возможности ускользнуть незамеченным, чтобы в очередной раз оставить его на растерзанию чувствам. Но когда он разлепил глаза, то постель рядом с ним уже успела остыть. Персиваль разочарованно застонал, уткнувшись лицом в одеяло, еще затуманенным после дневного сна разумом понимая, как глупы были его надежды. Он вслепую пошарил рукой рядом, будто надеялся уловить прощальный след растворившегося в воздухе призрака, но пальцы нащупали лишь жесткую ткань от их засохшей спермы. Ушел… Он снова ушел. — «Напыщенный и самодовольный ублюдок осклабился, наградив его лицемерной улыбкой», — послышался голос, и Персиваль резко подобрался, подняв голову. Криденс сидел в его кресле все еще обнаженный, только нацепил нижнее белье и накинул на плечи пижамную рубашку Персиваля. На коленях у него покоился раскрытый блокнот с записями, откуда он и зачитал предложение. — Это ты про Генри или про меня? — с вежливым любопытством спросил он. — Ты все же остался, — хрипло проговорил он, на манер Криденса упрямо игнорируя вопрос. — Тебя это радует, озадачивает или печалит? — с лукавой усмешкой спросил Криденс. — Все вместе. Хотя, пожалуй, последнее точно нет, — ответил Персиваль, садясь на постели, и потер ладонью заспанное лицо. — Ну что, теперь пришло время для пламенных речей? Криденс красноречиво взглянул на часы на прикроватной тумбочке, и по его взгляду можно было догадаться, что сколько бы те не показывали, достаточно времени не будет никогда. — Мне надо встретить в аэропорту мать. Она ненавидит самолеты, — объяснил он. Персивалю могло показаться, но он слышал в его интонациях легкое сожаление. Если он все же не хочет уходить, то почему не может остаться? С ним. Навсегда. — Мэри Лу ненавидит все, до чего может дотянуться, — поправил его Персиваль. Криденс печально хмыкнул. — С этим сложно поспорить. — Почему ты так поступаешь? Персиваль не хотел опять возвращаться к этой теме, но немного насытившееся злым сексом негодование вновь пробуждалось, давая о себе знать, поднимало безобразную голову химеры, скалило острые кровожадные зубы. — Если я тебе не нужен, ты мог бы сказать об этом сразу. Но ты каждый раз возвращаешься, чтобы превратить мою жизнь в руины и растоптать самооценку. — Разве тебе не понравился наш яростный секс? — Криденс снова выбрал изворачиваться вместо того, чтобы дать прямой ответ. Каждый раз Персиваль протягивал ему саднящее сердце в надежде на ответы, а получал глухое и гулкое ничего, равнодушие, молчание. — Очень понравился, — не стал он спорить. Да и разве тут мог быть иной ответ? — Но не раз в четыре года. Криденс выразительно отвернулся, уставившись в покрытое уличной пылью окно, будто это могло помочь ему с побегом — если не выпрыгнуть в окно, то хотя бы притвориться глухим и слепым. — Представь, как одному маленькому мальчику с самого детства внушали, что для него губителен солнечный свет. Свет, который разъест его кожу, обожжет до костей, хотя все прекрасно знают, что без него можно умереть. И вот… в один ясный день ты зовешь его пойти погулять в сад… а он не хочет. Пока он говорил, Персиваль сполз с постели и осторожно приблизился, точно боялся спугнуть, а потом опустился на пол подле его ног. Блокнот соскользнул с колена между подлокотником и обнаженным бедром Криденса, упершись ребром в подушку сиденья. — Я знаю этого мальчика, — касаясь пальцами голени и щекочущих кожу волосков, мягко напомнил Персиваль. — И я видел, как сияют его глаза, когда он все же выходил в сад. Как сияют его глаза, когда он уже вырос. Чувствовал ладонями, как трепещет его тело, — завороженно проговорил он, касаясь щекой колена. — Это ничего не меняет, — Криденс протяжно вздохнул, нерешительно коснувшись его макушки и перебирая тонкие пряди волос. — Ты любишь его? — мрачно спросил Персиваль, пусть и наслаждался неожиданной, но щемящей сердце лаской. На душе было слишком паршиво, он начинал уставать бороться с ветряными мельницами, уставал биться в глухую стену непонимания, не зная, сколько еще это продлится и есть ли во всем этом смысл. Но снисходительность, невольная чуткость Криденса будто шептала, что он на верном пути, пусть и совсем выбился из сил. — Кого? Генри? — Генри. — Должен, наверное. — А меня? — А тебя я не должен любить, мой упрямый рыцарь Персиваль, — с грустной улыбкой поведал Криденс, коснувшись его щеки и с нежностью невесомо погладил как раз в том месте, где на коже темнели две родинки. — Но делаешь это вопреки себе, — трагично выдохнул Персиваль. Криденс неопределенно пожал плечами. — Думаю, даже ты не знаешь, что еще я должен сделать, чтобы завоевать тебя. — А ты бы хотел этого? — Персивалю было сложно понять, с надеждой это прозвучало или любопытством. — Я пытаюсь. Вот уже много лет. Но мы ходим по кругу… — Кстати, об этом. Мне пора, — с излишней бодростью напомнил Криденс, увидев очередную лазейку, чтобы сбежать от него. Как всегда. Хоть что-то в этой жизни у них было неизменно. Персиваль не стал спорить и возражать. Он позволил ему выбраться из кресла, чтобы одеться, и сел на пол, прислонившись спиной к подлокотнику кресла и наблюдая за тем, как Криденс снимает с плеч его пижаму. — Держи. А то простудишься. — Криденс бросил ему рубашку, Персиваль ловко поймал и прижался лицом к ткани. От нее пахло цветочным парфюмом и едва ощутимо — потом и сексом. От нее пахло Криденсом. — Когда мы встретимся в следующий раз? — У тебя есть мой номер телефона, помнишь? Как и у меня твой, — надевая узкие джинсы, ухмыльнулся Криденс и слегка поморщился, натягивая их на ягодицы. — Ты явно не хотел меня жалеть, пока трахал. Прекрасные искренние эмоции… — Будь моя воля, я бы не выпускал тебя из постели и трахал бы от рассвета и до заката, — ни грамма не смутившись столь смелого заявления, заверил Персиваль. — И что же мешает твоей воле? — светски спросил Криденс, заправляя полы рубашки за пояс джинсов. Неужели он не понимает? Зачем разыгрывать это святое неведение? Ведь разве он сам не был инициатором того, во что превратились их отношения? Имей Персиваль власть над временем, он отмотал бы его назад, чтобы вернуться в тот прекрасный и волнующий день, когда Криденс пришел к нему домой, и на этот раз он бы не позволил ему уйти. Они были близки к цели в тот момент как никогда… но подростковая беспощадность Криденса и незрелая податливость Персиваля расставили акценты иначе. — Все, — пожал плечами Персиваль, неопределенно махнув рукой. — Все это. — Твоя квартира? — Криденс… — Видимо в этом и дело, — с показной жалостью вздохнул Криденс, надевая на длинные босые стопы балетки. — Генри это «все» не мешает. Персиваль ничего не успел объяснить да и не пытался — подхватив кардиган и тряхнув им, чтобы смахнуть пылинки, Криденс закинул его на плечо и, не оборачиваясь, вышел за дверь. Но это не было прощание, лишь небольшой тайм-аут до следующей попытки осады крепости. Закусив нижнюю губу с внутренней стороны, Персиваль горько усмехнулся, натягивая на тебя рубашку, пахнущую Криденсом. Вот значит как. Сам того не ведая, его мальчик наконец-то дал ему ответы. Хотя, скорее всего, очень даже ведая и устав играть в намеки и понимая, что Персиваль феноменально слеп, Криденс выложил перед ним на стол все карты. Он хотел настоящего мужчину, твердого, надежного и уверенного, знающего себе цену, который не будет устраивать драмы и купаться в жалости к себе, не будет делать в блокнот заметки о том, как бы все могло быть. Мужчину, которой берет то, что хочет. Из какой-то сентиментальной слабости Криденс не желал отдаляться от Персиваля, не должен был любить его, но и не мог отпустить. Возможно, всем было бы легче, если бы Персиваль нашел себе кого-то, и тогда у Криденса бы тоже не осталось лазейки, не осталось бы обратного пути, по которому он каждый раз возвращался к нему. Эта дверь наконец-то навсегда бы захлопнулась, и тогда они бы окончательно попрощались. Или же встречались иногда, вспоминали старые деньки и наконец-то научились комфортно проводить время вместе, зная, что уже ничего не получится. Что уже не могут сделать друг другу больно. Они стали бы друзьями. Но проблема заключалась в том, что друзьями они стать не могли, а Персиваль за эти годы уже пытался довольно безуспешно найти ему замену, но все оказалось тщетно. Никто и никогда не сравнится для него с Криденсом. Никто не способен заполнить эту пустоту в груди, кроме самого Криденса.

***

Персиваль так и не звонил ему, хотя первое, что он сделал после того, как вернулся из клуба в первый день их встречи — это вбил его номер в записную книжку телефона. Криденс до этого дня молчал в ответ. Хотя при его плотном графике, состоящем преимущественно из светских встреч, наверняка довольно затруднительно выкроить время на Персиваля. Весь день его преследовала мысль, что следовало рвануть следом за Криденсом, сесть вместе с ним в такси и поехать в аэропорт, даже если он бы сделал это в пижаме и босиком. Мэри Лу прилетала в Нью-Йорк… Что такого должно было произойти, чтобы это толкнуло ее покинуть не только свои комнаты в особняке, но и оставить солнечную Флориду ради шумного города? Может, она просто скучает по Криденсу и хочет быть ближе к нему? Для матери, пусть и приемной, это вполне естественное желание. Но характер Мэри Лу был столь же непредсказуем, как и характер Криденса, чтобы поверить в реальность такого развития событий. Персивалю безумно не хватало в Нью-Йорке Гондульфуса. Дядя был простым, понятным и земным, с ним весь этот затянувшийся кошмар было бы сносить в разы проще. Но звонить только ради того, чтобы пожаловался и расстроить Гондульфуса, он не хотел. Вряд ли тот бы помчался в Нью-Йорк к нему, чтобы подставить свое сильное плечо и дать возможность выплакаться, но иногда Персиваль мечтал, чтобы дядя внезапно появился на его пороге, потому что не представлял, спустя какое время вернется во Флориду сам. Когда его рабочий график с книгой окончится, и в Нью-Йорке его уже ничего не будет держать, он все равно останется на привязи из-за Криденса. …Сквозь шум воды в душе до Персиваля донесся стук, и он не сразу сообразил, что кто-то стоит на пороге, посчитав, что это у соседей. Но деликатный стук становился настойчивее, и Персивалю пришлось выключить воду и выбраться из ванной, чтобы открыть. В глубине души он надеялся, что это Криденс, хотя и понимал, что это не может быть он. Криденс бы просто дал тридцать баксов консьержу, чтобы получить ключ, а потом, обнаружив, что Персиваль в душе, присоединился бы к нему… прямо в одежде, обнял бы за талию со спины, скользнул руками ниже, чтобы взять его член в теплую мокрую ладонь, и потерся бы своей эрекцией между его влажных ягодиц… Во всяком случае, в его фантазиях все было именно так. — Да иду я, иду, — крикнул Персиваль, пытаясь намотать на бедра сползающее полотенце. Худо-бедно справившись с ним, он приоткрыл дверь и выглянул наружу. На пороге отчего-то стоял самый неожиданный в его квартире гость — Генри Шоу-младший. — Добрый день или уже даже вечер, Персиваль, — бодро проговорил Генри, точно репетировал эту фразу последние пару минут, пока долбил в дверь. — Я хотел с вами поговорить, но… — Генри красноречиво покосился вниз на полотенце и улыбнулся. — Видимо, я не вовремя. — Нет, почему, — опомнился Персиваль, посторонившись, открывая перед ним дверь и вцепившись рукой в полотенце под пупком, чтобы оно не свалилось на пол в самый неподходящий момент. — Входите. Чем могу быть обязан? Генри, который как и Криденс был самую малость выше Персиваля, настороженно переступил порог, оглядываясь по сторонам. Вероятно сравнивал свои апартаменты и то, в какой дыре живет первая любовь его парня. Надежды мало, что эта немаловажная деталь ускользнула от него и затерялась где-то на общем фоне. На Генри был дорогой костюм… на Персивале лишь полотенце. Бронированный воин и застигнутый врасплох и без штанов рыцарь. Ему становилось откровенно неуютно от такой несправедливой расстановки сил. Его ничуть не смущала собственная нагота, но Генри точно не тот человек, перед кем бы ему хотелось демонстрировать свое тело. Да и шансы не равны — у Персиваля не было такой же возможности оценить противника. — Одну минуту, я сейчас, — предупредил Персиваль, подхватив висящие на спинке стула джинсы и футболку. — Да, да, пожалуйста, — поддержал идею Генри, с любопытством осматриваясь, будто был потенциальным арендатором, который собирался снимать жилье. — Криденс дал вам адрес? — спросил Персиваль, с трудом натягивая в ванной джинсы на распаренное после душа мокрое тело. — Можно сказать и так, — донесся до него голос Генри. — Мне на глаза попалась книга, которую вы ему передали. Я полистал немного… и нашел адрес. Персиваль с коротким истерическим смешком представил, что, вернись он в комнату, обнаружит там полностью обнаженного Генри, как ранее Криденса. — Значит, Криденс не знает, что вы здесь? Если Генри видел адрес, то не мог не видеть и посвящение на титульном листе… Но к Персивалю не могло быть никаких претензий, ведь на тот момент он не знал, что Криденса с кем-либо связывают отношения. Это лишь значило, что Персиваль вот уже пятый год является безответно влюбленным идиотом. — Нет, не знает. А следовало бы? — Генри круто обернулся, услышав его шаги, и смерил его фигуру удовлетворенным взглядом. Теперь они были в более или менее равных условиях, чтобы продолжать диалог. Персиваль цепенел лишь от одной мысли, что Генри мог бы явиться на несколько часов раньше, и тогда застал бы совершенно животрепещущую картину. Конечно, Персиваль мог бы и не пустить его, но где гарантия, что Криденс не захотел бы поздороваться со своим бойфрендом, выйдя к нему нагим и разгоряченным страстью. Его облик бы кричал о том, чем именно он занимался только что… Персиваль ни минуты не сомневался в том, что Криденс поступил бы именно так, чтобы посмотреть на сцену ревности и то, как двое любящих его мужчин устроят безобразные разборки, чтобы наконец-то разобраться по-мужски, кто более достоин его. Вот всяком случае, сейчас Генри явно не собирался предъявлять ему какие-либо претензии, бить в лицо и обвинять в том, что он трахнул Криденса, хотя теперь Персивалю было доподлинно известно, что тот состоит в романтических отношениях. И не с кем-нибудь, а с перспективным политиком, имеющим богатые связи. — Не думаю, что в моем праве критиковать, это ведь ваши отношения, — дипломатично заметил Персиваль, ощущая легкое злорадство от того, что догадался принять душ и смыть с себя запах Криденса — его парфюма, его семени, его возбуждения. Была все же крохотная вероятность, что Генри так никогда ничего и не узнает. И, возможно, не узнает и об их с Криденсом последующих встречах. Персивалю откровенно не хотелось переходить в статус любовника, он не заслуживал этого. Это было несправедливо. Но пока что Криденс не оставлял ему иного выбора. А Персиваль не оставлял мыслей о Криденсе. — Приятно, что вы это понимаете. Очень зрело с вашей стороны, — понимающе закивал Генри, слегка морща лоб. — Не хочу вас обидеть… — проговорил он, зачесав назад светлые волосы. Это выдавало в нем нервозность. Генри Шоу не был похож на человека, который быстро теряет самообладание. Значит, ситуация действительно волновала его и очень сильно. — Уж постарайтесь, — поспешно вставил Персиваль, предвидя монолог. — …Но кажется понимаю, почему Криденс решил нас с вами познакомить. Дал повод, чтобы заставить ревновать. Вы тут совершенно не при чем, Персиваль, это моя вина. Я слишком затянул со следующим шагом. — Следующим шагом? — нахмурился он, немного растерявшись. Персиваль был на сто процентов уверен, что дело как раз-таки в нем и в чувствах Криденса к нему. Но себе дороже было разубеждать в этом Генри Шоу. Особенно сейчас, когда он не подготовлен к открытым военным действиям. Персиваль не знал, что происходило между Генри и Криденсом до его появления, но и его мальчик наверняка не переставал думать о нем все эти годы. Вот только был слишком горд и упрям, чтобы вернуться к нему во Флориду. Зато как только представился шанс, и Персиваль оказался совсем рядом, Криденс не упустил возможности встретиться с ним. — Помолвкой, — без затей пояснил Генри, и у Персиваля едва хватило сил, чтобы не пошатнуться на месте. Слова ударили по сердцу не хуже жестоких фраз Криденса. — Вы дольше знаете Криденса и наверняка понимаете лучше его методы. Он показывает мне, что я могу лишиться его, и потому пригласил вас, даже не упомянув обо мне. Хотел нам обоим сделать сюрприз, — он с коротким смешком развел руками. — Очень экстравагантный характер. Темпераментный. — Вы его любите? — безжалостно к самому себе и своим чувствам спросил Персиваль, чтобы окончательно добить себя, потому что знал ответ. Иначе бы Генри Шоу не пришел к нему и не стал бы считаться с ним, как с конкурентом. — Безумно. Ни одни отношения не заставляли меня испытывать подобное. Жизнь с ним точно на краю жерла вулкана, — с не присущей хмурому политику мечтательностью проговорил Генри. Хотя разве Персиваль знал его достаточно, чтобы судить, может ли тот быть романтиком или нет? — Мой отец и младший брат мягко говоря удивлены моим выбором… — задумчиво произнес он, больше обращаясь к самому себе, чем к Персивалю. — К тому же я намерен продвигать закон, чтобы ЛГБТ-браки стали возможны во всех штатах. Возможно, Генри Шоу не был так отвратителен, как мечталось Персивалю, чтобы было проще его ненавидеть, и он был бы даже хорошей партией для Криденса. Ведь быть настоящим мужчиной заключалось не только в том, чтобы идти напролом к своей цели, но и быть благородным. Уметь вовремя отпустить, даже если горячо любишь. Может, и на Криденса это произвело бы куда большее впечатление, чем его бесноватые метания? — Вы будете красивой парой, — скрепя сердце и ненавидя себя, но при этом чувствуя невообразимое облегчение, промолвил Персиваль. — Желаю вам счастья. Тонкие губы Генри, которыми тот целовал Криденса, ласкал его тело, тронула робкая и удивленная, но благодарная улыбка. — Спасибо, Персиваль. — Он протянул ему ладонь для рукопожатия, но Персиваль, намеренно зацепившись взглядом за вещи на письменном столе, где лежал блокнот, который Криденс читал сегодня, проигнорировал его жест. — Берегите его. Надеюсь, он в надежных руках.