Рассвет над пепелищем

      Приморский город давил духотой уже третьи сутки. От неё невозможно было укрыться никак и нигде: ни в узеньких мрачных проулках, ни в парковых аллеях, ни в шумных тавернах, ни на крышах домов, ни на кровати в маленькой комнате с огромной трещиной, наискось расчертившей окно.       Сквозь эту трещину в спальню просачивался голос улицы: шуршание ног по дорогам, редкий перестук колёс, восторженные повизгивания детей, ловивших последние мгновения августа, да ругань плотников, расположившихся в саду. Под конец лета хозяйка особняка вдруг решила отстроить там перголу и, урезав Мириам жалование из-за периодически выламывающих окна наёмных убийц, взяла на работу пару плотников подешевле да садовника подороже.       Мириам сделала бы наоборот. И теперь, когда круглосуточно приходилось выслушивать маломузыкальное посвистывание, смачную брань да споры о том, как скоро грянет гроза, она уже жалела, что согласилась стать управляющей небедной и исключительно изобретательной вдовы.       «И куда бы я делась, интересно? — с хрустом перевернулась страничка, Мириам невидящим взглядом уставилась на лист. — К брату? Меня бы там нашли. В Орден? Ну нет. Туда я не вернусь. Мне теперь дорога одна — на Глубинные Тропы…»       Содрогнувшись от этого названия, Мириам отбросила книгу в сторону. Всё равно она была ужасна и ни капли не отвлекала от невесёлых мыслей, таким же удушающим, как августовская жара, коконом опутывавших её. Мириам купила эту книжку вчера на рынке у какой-то гномки с засаленными волосами, только потому что нужно было затеряться в толпе: едва ли кто узнает беглого Серого Стража в невзрачно одетой девушке с любовным романом в руках.       Слабый сквозняк, червём скользнувший в комнату, пошуршал страницами книжонки. Лучше бы он принёс хоть немного прохлады — подумалось Мириам. С протяжным вздохом она захлопнула книжку и, уронив голову на руки, утомлённо растянулась на кровати.       В висках тоненько пульсировала боль, подрагивали отяжелевшие веки. Усталость сбивала с ног внезапными волнами всё чаще, всё сильнее — бороться с ней было практически невозможно. И Мириам покорно прикрыла глаза, но бдительности не теряла. По-прежнему стучали и визжали инструментами плотники, по-прежнему шуршали горожане по мостовой, по-прежнему жарко палило солнце.       По-прежнему тоненько скрипели несмазанные дверные петли, когда кто-то входил в комнату.       Медленные широкие шаги, почему-то не внушавшие тревоги, пересекли комнату, остановились у изножья кровати, а потом на обнажённом плече вспыхнул теплом поцелуй… Мириам опомнилась запоздало. Книжка с грохотом повалилась на пол, тревожно качнулись занавески, заляпанные коричневыми брызгами крови. Слепым ударом локтем в шею Мириам заставила незваного гостя отшатнуться, резко села, потянулась за кинжалом, примотанным к голенищу, да так и обмерла.       Усталость разом сменилась слабостью. Рука плетью повисла вдоль тела. Язык онемел. Даже дыхание как будто замедлилось. И только сердце болезненно рванулось прочь сквозь рёбра.       Прослезившийся от боли и потиравший кадык, в серо-синей рубахе и высоких форменных сапогах, перед ней стоял Алистер. Алистер, с которым она навек простилась два года назад.       Возвращение мёртвых — к беде. Это Мириам знала точно. Потому что мёртвые никогда не возвращаются: приходят их тени, их трупы, их осквернённые телеса, которые делают лишь больнее воспоминаниями, разрушениями, словами.       Но Алистер был живым и бодрым, как прежде. Его как будто не тронули ни Стражи, не демоны, ни Тень, в которой он сгинул, ни даже скверна. Наконец он оправился от неуклюжего удара и, смахнув слёзы, поднял на неё глаза.       — Алистер! Ал…       С неподобающей для леди её лет (хотя какая она, к демонам, леди!) прытью она кинулась Алистеру на шею, едва не опрокинув его. Он попятился, слабенько охнул от её напора, но всё-таки устоял. Смялась в его объятиях рубаха с мужского плеча, щетина пощекотала щёку, губы мимолётно коснулись виска. Мириам судорожно выдохнула:       — Алистер? Это ты?       — А мне показалось, у тебя не осталось сомнений, — сипло усмехнулся он ей на ухо.       Мириам медленно отодвинулась и покачала головой. Наверное, стоило зажмуриться, растереть ладонями лицо, ущипнуть себя, полоснуть клинком, если понадобится, — избавиться от этого наваждения! Мириам видела много смертей, много убийств и совершенно точно знала, что мёртвые уходят безвозвратно.       Этого просто не могло быть.       Внимательным взглядом Мириам впилась в лицо Алистера в попытке найти хоть малейшее несоответствие, уловку, слабое место, чтобы развеять иллюзию. Но нет: вот же капля ожога на лбу — застывшая слюна драконицы с Морозных гор; седина на висках; свежий красный рубец на щеке — кажется, результат стычки с демонами в Адаманте; вот губы, которые целовали её так самозабвенно и нежно. Большой палец, напряжённо скользивший по лицу вслед за взглядом, задержался чуть дольше на нижней губе. Алистер клацнул зубами. Мириам едва успела убрать палец и с облегчением рассмеялась.       Этого не могло быть. Но всё-таки было.       — Не может быть, — простонала она. — Как?..       — Тебе это действительно важно?       — Очень.       — Мне помогли.       — Кто? Создатель?       Алистер широко улыбнулся. В его глазах, сияющих какой-то щенячьей радостью, было слишком легко утонуть. Мириам даже не заметила, как он подтянул её ближе, — почувствовала, когда стало слишком душно в собственном теле, но не шелохнулась. Застыла, впитывая почти забытый жар его тела, и теперь точно знала, что их сердца стучат практически в унисон. Торопливо и бойко.       — Что-то вроде того. Да. Пожалуй, да. Он — создатель. Если не всего мира, то части точно. Я всё равно не смогу объяснить, да это неважно. Важно другое: во всех духах Тени я искал твой образ. И наконец нашёл.       Алистер бережно обхватил её лицо шершавыми ладонями и медленно, словно прося благословления, коснулся её лба своим. Пальцы Мириам вцепились в жёсткий ворот его рубахи. Они стояли в несмелом молчании, поедая друг друга взглядами, опаляя друг друга неровным дыханием, как будто всё ещё были двадцатилетними дураками, сгорающими в первой любви, неловкой страсти и войне с Древним богом.       Мириам дрогнула первой, губы тронула виноватая полуулыбка, когда она призналась:       — Мне почему-то кажется, что ты меня дурачишь…       — Ну не всё же тебе меня дурачить, — неловко отшутился он и, погладив большим пальцем родинку на подбородке, выдохнул ей в самые губы: — Так или иначе — будешь одурачен.       Мириам не успела подумать: только коротко кивнула и потянулась вперёд. В поцелуе задохнулись все вопросы, все сомнения. С такой осторожной жадностью и нежной горячностью целовать мог только Алистер.       Его губы горчили пустынными солями и травами. Всё прочее вмиг перестало быть важным.       Царапалось что-то в оконное стекло, перекатывались под ногами песчинки, впиваясь в загрубевшую кожу, с глухим неритмичным постукиванием разлетелись по сторонам сапоги, скрипнули доски кровати. Всегда жёсткая и непрогибаемая, она вдруг показалась невероятно удобной для них двоих.       Пальцы скользили по грубым швам, колким жаром задевали кожу, поцелуи вспыхивали и остывали, путались мысли, дыхание — не путались лишь руки, и одежда падала на пол.       Когда рубашка спланировала под кровать, Мириам увернулась от поцелуя и вцепилась в плечи Алистера, не позволяя ему приблизиться. По крайней мере, до тех пор, пока он не увидит её. Чуть затуманенный взгляд Алистера растерянно скользнул вниз по телу.       Мириам знала, что там. Посеревшая кожа с выбеленными временем грубыми шрамами. Почерневшие вены, по которым, выжигая тепло жизни, струилась осквернённая кровь. Она стыдливо прикрыла глаза. И срывающийся голос — не свой, а чужой, слишком писклявый, — шепнул:       — Ужасно, правда?       Ответа Мириам не услышала — ощутила. Губы бережно тронули шрам под ключицей — отгремевшее эхо боя в башне Ишала. Отпечатался поцелуй в ложбинке меж грудей — след сломанного под напором Зеврана нагрудника. На сломанном ребре, на левом боку (в самом центре паутинки чёрных вен), у лобка, на бедре, вдоль кривого шрама до самой коленки…       — Ты мне любой нравишься…       Поцелуй возвратился к виску.       С губ сорвался полувсхлип-полустон. Обхватив шею Алистера обеими руками, Мириам подалась вперёд. Кончиком носа прочертила линию от виска до челюсти, легонько куснула мочку уха и прижалась лбом к его груди:       — Это всё взаправду? Скажи мне.       — Это всё взаправду. Настолько, насколько возможно.       Алистер поцелуями на загрубевшей коже выжигал боль скверны, утолял голод души и плоти, а Мириам оставалось лишь ни о чём не думать, до кончиков пальцев наливаясь забытым теплом. Её словно целовало само солнце. Только не северное — душное и ленивое, а южное — то самое, которое показывается редко, оттого и касается горячее, но бережнее.       Мириам хотелось бы остановить вечность, чтобы застыть в объятиях Алистера, водить пальцем по заученным шрамам и наконец-то чувствовать его. Однако веки слипались под тяжестью усталости и слёз, невесть откуда взявшихся. Мотнув головой, Мириам приподнялась на локте, чтобы смотреть прямо в глаза Алистера, и взмолилась срывающимся шёпотом:       — Обещай. Обещай, что не оставишь меня больше! Я… Я никогда не была счастливее, чем сейчас. С тобой.       Алистер взглянул на неё серьёзно, но ничего не сказал. Мириам опустила глаза на тёмно-серую сеточку вен на его животе. Очень хотелось толковать это молчание обещанием… Напрасно: она откуда-то знала, что ошибается, и очень не хотела об этом думать.       — Не думай об этом, — шепнул Алистер, словно услышав её мысли. — Ты устала. Отдохни.       И, смахнув со лба недлинные холодные пряди, оставил на нём долгий, влажный, подрагивающий поцелуй — как будто напоследок. Мириам чмокнула его в ответ в уголок губ и на секунду смежила веки, прислушиваясь к глухим размеренным ударам его сердца.       Когда Мириам открыла глаза, книжка всё так же валялась на полу, спустившийся рукав вульгарно обнажал плечо… Только лежала она головой в изножье кровати, да за окном стучали не плотники, а гроза. И постель была холодна.       Дрожащими пальцами Мириам подтянула рукав рубахи и растерянно огляделась. Душная комнатка показалась вдруг очень холодной, чернильные вены — гнилыми. Жгучая боль скрутила кости, заставила согнуться пополам. Мириам вцепилась зубами в сжатый кулак, судорожно сотрясаясь.       Не было ни слёз, ни боли, ни насмешки над собой — снова медленно расползалась внутри жгучая пустота.