Рассвет над пепелищем

      Возвращаться в их дом не хотелось.       Но Верховная Жрица Виктория приказала прибыть в Вал Руайо как можно скорее, едва ли не вчера. А старая подруга Лелиана для этого — вручила ключ.       И теперь Мириам стояла перед их маленьким домиком в пригороде на окраине Орлея — равноудалённо от интриг Стражей, Глубинных троп, кишащих порождениями, и гражданской войны — в шаге от свернутой деревянной ограды, а медная бородка ключа, зажатого в тугом кулаке, нагревалась и больно врезалась в кожу.       Поджав губы, Мириам решительно перемахнула через искореженный заборчик, мимоходом отметив, что Брешь изломала всё — выжгла жизнь на много миль вокруг, опустошила далёкие соседские домики, обесплодила, иссушила землю, потоптала даже дикие и неприхотливые цветы, которые Мириам рискнула посадить под окнами их спаленки. Однако дом — не тронула.       Он остался таким же. Неброским, небольшим домом, выкупленным у шевалье, отправлявшегося на гражданскую войну без шанса на возвращение, с облезшей краской на стенах и грубоватой обсыпавшейся лепниной. Именно с таким домом они с Алистером прощались три года назад.       Именно в этом доме ещё четыре года назад были такими счастливыми, как наивные бесхитростные дети, укрывшиеся с фруктами от нянек и учителей в диковатой части сада, где самые густые тени и самые ароматные цветы. Коренные ферелденцы и душой, и телом, они нашли приют в чужеродных землях и, распахивая по утрам окна и впуская в маленькую спальню белесый свет и пыльный запах Орлея, шутили, что сумели отвоевать этот клочок земли...       Мириам переложила ключ из руки в руку и медленно поднялась по серым ступеням, усеянным ветками и скукожившимися листками. Вытерла о бедра потную ладонь и, с третьего раза попав в замочную скважину, провернула в ней ключ. Проржавелый тяжёлый замок хрустнул. Сломалась руническая печать — такие ставили богачи, чтобы никто не проник в дом, поставили и они. Хотя, конечно же, в их домик на отшибе едва ли кто-то собирался проникать.       В нём не было ничего ценного. Кроме воспоминаний.       Опасаясь, что если промедлит ещё немного — сорвётся, развернётся, убежит прочь, поднимая стоптанными каблуками пыль омертвелой земли и предстанет перед Верховной Жрицей Викторией с нехитрым скарбом, с каким странствовала от по Тевинтеру, Оствику, Ферелдену, Мириам рывком распахнула дверь.       Повеяло солнечной пылью, прохладой и ещё чем-то тонким, невесомым, неуловимо сладким и пьянящим, как бриз в жаркий день. Одеревенелыми ногами Мириам переступила порог.       Дом чутко отзывался на осторожные, нестройные и чуть шаркающие — усталые с долгой дороги — шаги хозяйки. Эхом гудели стены, позвякивали оконные стёкла, затянутые весёленькой паутиной трещин. Мороз побежал по коже.       Мириам казалось, что она ступает по руинам древнего храма, сохранившего отпечаток своего последнего часа — таким застыл навек Храм Священного Праха после страшной зимы сорок первого года — так неестественно звучали собственные шаги, посвистывание ветра в щелях, дребезжание окон, так неестественно недвижимо было всё вокруг.       Всё в доме застыло таким, каким они оставляли, в последний раз отправляясь в порт: Алистер — в Ферелден, просить совета у Каспиана о то вспыхивающем, то тонущем отголоске Зова; Мириам — в Тевинтер, искать умелого мага крови, с которым можно было поделиться опытами Авернуса. Под ногой захрустели стёкла, блеснули липкие светло-розовые пятна на пыльном полу.       Улыбка мимолётно коснулась губ: разбитая, наудачу, конечно же, пустая бутылка антиванского полусладкого. Они распили его вдвоём из одной бутылки, сидя на крыльце дома и любуясь на дымный кроваво-красный закат вдалеке, предвещавший приближение зимы.       Перешагнув через осколки, Мириам свернула в спальню. На окне всё так же, растопырив шипастые причудливо изогнутые ветви, стоял в горшке Феландарис — подарок, кажется, от Хоу на свадьбу, переживший и мороз, и жару. Бережно отодвинув растение в сторону, Мириам аккуратно приоткрыла створку окна с уцелевшим стеклом. В спальню змейкой вплыл прохладный запах вечера. По полу с шуршанием закружили желтоватые хрустящие от старости и впитавшихся в них крови, слёз, вина и воды, страницы из дневника. Мириам легко подняла одну и пробежалась взглядам по неправильно каллиграфическим, ещё округлым буквам, какими её учил писать брат Олдос.       Хроники Пятого Мора.       Мириам сбросила мешок под окно и принялась осторожно, листок к листочку, бегло проглядывая каждый день, каждую запись, собирать хроники в аккуратную стопку. Буквы то и дело расплывались перед глазами и отнюдь не от тех слёз, что были пролиты юной Мириам Кусланд, пережившей предательство, смерть, смену власти, первую любовь в один мучительно стремительный год, — от тех, что так ужасно зудели под веками и щипали изъеденную сухим ветром кожу. На этих страницах она умирала и воскресала, размышляла о большом благе, грезила о мести и сгорала от смущения, гадая, что значил случайный взгляд Алистера, брошенный на неё после боя. Эти страницы хранили грохот боя, песни Лелианы, запахи припарок Винн, раздражённое бормотание Морриган и шутки Зеврана.       На этих страницах Алистер был жив.       Мириам громко всхлипнула и не глядя сунула стопку в верхний ящичек тумбы подле кровати — кажется, там обычно и лежали её тетради, вот только в ночь перед отбытием Алистер достал эту тетрадь, а Мириам зажгла свечи. Мириам лежала на груди Алистера, греясь теплом его тела, а он нарочито забавным писклявым голосом зачитывал её заметки о Морриган и — неожиданно глубоко и проникновенно — о самом себе.       Они тогда так увлеклись, вспоминая былые годы, что с утра им пришлось собираться второпях и побросать всё в доме так, как им было удобно. Они ни на миг не задумались о том, что, возможно, это их последнее утро…       Всё, казавшееся тогда таким простым и естественным, сейчас казалось предвидением, непрочитанным знаком судьбы.       Обречённо с тихим стуком опустив возле кровати ножны, вмиг показавшиеся неподъёмными, Мириам несмело скользнула грубой ладонью по складкам одеяла, по примятым подушкам, которые должны были хранить _их_ тепло. Они были холодны. Мириам тяжело села на постель, закатала рукава. Целая сеть тонких шрамов на предплечьях — неудачных попыток исцелиться магией крови — заныла, зазудела, и с губ сорвался стон.       Мириам было больно. Эта боль, саднящая, неутихающая, слишком слабая, чтобы пережить её один раз, всё время была с ней: на коже, в теле — в душе. Мириам было больно — значит, она была ещё жива…       Всё вокруг было пыльным и безжизненным. Полупрозрачным и иллюзорным. Обманчивым, далёким — неживым. А она была жива. И вернулась. Вот только не домой, а как будто в иллюзию Тени. Вроде той, что в Круге строила для неё дом. Только в том доме не хватало Алистера.       Не хватало Алистера и здесь. И без него дом не был домом. Он был склепом, гробницей, запечатлевшей самые счастливые мгновения и обманчивое ощущение, что Алистер вот-вот вернётся с очередным букетом невзрачных, но самых прекрасных цветов, что загребёт её в объятия, будет целовать в висок, колоться рыжеватой щетиной и шутить дурацкие шутки, а Мириам будет смеяться над ними взахлёб от счастья, теплом разливающегося в груди…       «Не будет», — упрямо качнула головой Мириам и слизнула с губ горько-солёные слёзы.       Алистер не вернётся. А значит, и Мириам возвращаться некуда: не к кому.       Всё, что осталось от Алистера — старая сушёная роза между листами тетрадки, эмблема Серого Стража, последнее письмо и воспоминания. Воспоминания, в которых они безмятежны и счастливы.       Воспоминания, на которых Мириам тщетно пыталась построить себе новый дом...