Шрамы
19 июля 2023 г. в 10:00
За шелестом страниц — перелистываемых воспоминаний — сумерки сгустились незаметно. Размашистые небрежные буквы, начертанные не то угольком от костра, не то огрызком пера, слились вдруг в одну нечитаемую вереницу тёмных знаков, и Мириам остервенело растёрла ладонями заплывшие от беззвучных слёз глаза, вдавила кулаки в опухшие веки и тихо размеренно задышала.
Не стоило ей всё-таки возвращаться к дневникам: собирать рассеянные по полу изуродованные временем, пылью, войной и тревожными месяцами, съёжившиеся испуганно листы, в тетрадь. Не стоило их прилаживать бережно и нежно один к одному, словно бы сшивала рваную рану на чьей-то коже. Не стоило листать страницу за страницей — окрашивать побелевшие от времени пятна на карте жизни.
Не стоило ей… Возвращаться.
Шмыгнув носом, Мириам отложила дневник на соседнюю подушку, теперь уже вечно холодную, и свесила ноги с кровати.
В полумраке подступающей ночи дом казался ещё более похожим на склеп их маленькой семьи из двух человек и собаки — безжизненный, холодный, изуродованный кривыми тенями, принявший в себя последнего живого человека, явившегося почтить память. Но всё-таки оставался домом.
Поэтому выходить и в сгущающемся сумраке оголодалого, выпотрошенного, вымученного войной Орлея брести до ближайшей хоть сколько-нибудь приличного постоялого двора, где её не ограбят и не узнают, было по меньшей мере бессмысленно. Да и совершенно глупо.
Практически наощупь Мириам вытащила огниво из верхнего ящика. Там же в пальцы попались длинные, чуть оплавившиеся, мягкие свечки — кажется, их они стащили с церемонии бракосочетания из роскошной церкви Старкхэвена.
Воспоминание полоснуло, что скальпель тевинтерского учёного по измученной коже — внезапно, поверхностно, но до тупой и глубокой боли. Сипло вдохнув, Мириам поставила свечи на прикроватный комод и щёлкнула огнивом.
Искра, другая — красноватое пламя взволнованно или, быть может, испуганно затрепетало на фитилях.
Мириам убрала огниво и принялась раздеваться.
Пропитавшаяся пылью и дорогой одежда как будто вросла в кожу, и теперь поддавалась тяжело, неохотно. Шрамы болели сильнее.
Каждый — крупный и тонкий, свежий и старый, продолговатый и крупный, выпуклый и впалый — Мириам помнила наизусть. О каждом могла сложить песню, если бы была тщеславна и умела петь. Каждый перекатывался под загрубевшими пальцами, ныл от вечернего холодка, скользящего по обнажённой коже.
А свежие шрамы на руках в трепетании огня так и вовсе отливали кровью.
Мириам помнила недоумённое молчание Лелианы, когда её тонкие пальцы нащупали добрый наруч из рубцов, и знала, что однажды ей придётся о них рассказать.
Впрочем, Мириам было не привыкать.
У неё было много шрамов. И немало знакомых, перед которыми приходилось раздеваться.
Она рассказывала историю шрамов и Алистеру, и Лелиане, и Карону, и Хоу. И магистру, препарировавшему её и перегонявшему её кровь из сосуда в сосуд.
Рубашка Алистера, грубая, широкая, пропахшая пылью комода и чудом уцелевшая, обнимает тело отголоском воспоминания — даром что не своя.
И шрамы ноют сильнее. Только уже не на теле — там у Мириам их слишком много и она слишком привыкла рассказывать о них — на душе.
Свежая рана — Алистер — ещё не шрам: огромный такой рубец на половину души. Точь-в-точь тот, с каким она ступила на осквернённые земли Остагара.
От него сердце билось неровно, от него дрожащее пламя свечей казалось не бессмысленным трепыханием — трепетом улетающих, прощающихся душ. А белый воск, кривыми пятнами застывающий на поверхности комода, слезами. Знать бы только, чьими, если все слёзы Мириам уже пролиты.
Обняв себя за плечи, Мириам с ногами взобралась на кровать и долго смотрела на огонь.
Его всегда было слишком много. Он пожирал всё, что дорого, и рождал новые связи. Он голодным зверем облизывал ногу и разил врагов. Он уничтожал и воскрешал, разрывал и соединял, утешал и убивал.
Свечи сгорели почти до половины, когда чернота ночи затопила окна. Мириам передёрнула плечами и, оглядевшись, придвинулась к пламени ближе. Хотела было помолиться, хоть о чём-нибудь… Но так и выдохнула: слов совсем не было.
А потом, послюнявив пальцы, погасила одну свечу.
И устало ссутулилась в дрожащем полумраке.