Дни, проведенные в храме Чжаохуа, дали Лю Цингэ время подумать об открывшейся ему информации, но не переварить её. Поэтому, когда он вернулся на Байчжань, озарения продолжали неожиданно настигать его.
Лю Цингэ размышлял об этом во время тренировки. Знакомые движения помогали ему думать. Было ли скромное происхождение Шэнь Цинцю источником его необычного боевого стиля? Его ученики обучались, как вспомнил Лю Цингэ, использовать свое окружение. Выживать, а не драться. Рабам не разрешалось иметь оружие. Поэтому он использовал листья. Шэнь Цинцю сначала обучал своих учеников рукопашному бою — что раздражало его наставников, когда он впервые вводил изменения. Лю Цингэ помнил поступавшие ему жалобы.
Такой подход никогда не казался проблемой, потому что Цинцзин специализировался на четырех искусствах; никто не ожидал, что ученый будет сражаться. Лю Цингэ рассмеялся, прервав боевую связку, и ему пришлось начать всё заново. Никто не ожидал, что ученый будет драться, тем более драться грязно. Никто не ожидал, что обычные листья станут оружием. Никто не ожидал, что надменный Шэнь Цинцю будет иметь самое скромное происхождение из всех глав пиков. Никто не ожидал, что обычный мешочек для благовоний — или прозрачная подкладка — станет предметом цянькунь. «Внешний вид может быть обманчивым», воистину.
Не поэтому ли он носил так много слоев одежды? Он… скрывал какую-то старую травму? Или просто наслаждался роскошью носить больше, чем одну или две тонкие рабские робы?
«Тяжелое начало жизни», — сказал Юэ Цинъюань. Какой талант к преуменьшению! Неудивительно, что он так оберегал его. Лю Цингэ задавался вопросом, как они познакомились.
Шэнь Цинцю, безусловно, был уникален в своей изобретательности, способный использовать базовые техники и обычные талисманы, как никакому традиционно обученному заклинателю и в голову не придёт.
Шэнь Цинцю помог ему в пещерах Линси, пускай и продолжая ругать за усугубление искажения ци. Неудивительно, что он был суровым — всегда таким суровым — даже несмотря на то, что действиями порой полностью противоречил своему ядовитому языку. Бывший раб, взрослея, услышал бы очень мало ласковых слов. Даже ученики, которых он явно обожал, получали только порицания, даже когда он гладил их по головке и поправлял их самые глупые ошибки. До лихорадки он и того не делал, хладнокровно указывая недочёты, как будто ему все равно, прислушаются к нему или нет.
И даже после лихорадки единственным человеком, с которым Лю Цингэ видел, чтобы Шэнь Цинцю произносил добрые слова… был Юэ Цинъюань, да и то очень редко. Чаще он отвечал на комплименты язвительными замечаниями, отмахивался от дружелюбия своим веером. Но очень редко он принимал — вернее, игнорировал — эти жесты. И однажды Лю Цингэ видел, как Шэнь Цинцю дергал Юэ Цинъюаня за рукав, чтобы привлечь его внимание.
Он задавался вопросом, были ли они другими, когда находились действительно наедине.
«Это ужасное время, чтобы влюбиться», — подумал Лю Цингэ. К тому же, в его возрасте ему уже следовало быть выше такого рода вещей. И почему из всех людей в мире это должен был оказаться тот же человек, за которым вот уже много лет с такой преданностью наблюдал глава школы?
*
На следующий день Лю Цингэ встретился с Юэ Цинъюанем, чтобы прокомментировать свои отчеты. Противостояние на собрании уже было хорошо изучено, поэтому теперь Юэ Цинъюаня в первую очередь интересовали его беседы с мастерами других школ после обвинений. И, конечно же, с Шэнь Цинцю.
— И как с ним обращались? — спросил Юэ Цинъюань.
— Хорошо, за исключением того, что мы не могли уйти. Мы остались в тех же гостевых комнатах, которые нам выделили — довольно пустые, но это аскетическая школа. У старейшин там тоже не мягкая жизнь.
— Как он держал себя, пока находился в Храме? — спросил Юэ Цинъюань, нахмурившись.
— Спокойно, — ответил Лю Цингэ. — Даже слишком спокоен. Я волновался. Я имею в виду, ты же знаешь, каким он бывает. — Юэ Цинъюань молча, но решительно кивнул. — Колючий. Он не вел себя так, будто чувствовал угрозу — не из-за обвинений. Я думаю, он уже был готов на случай, если что-то подобное произойдет. Но он ничего не упомянул о последствиях раскрытия его личной истории. Он… — Лю Цингэ недоверчиво покачал головой. — …Он спросил
меня, не нужно ли мне время подумать об этом.
— Хм.
— Ты знал? — спросил Лю Цингэ через мгновение.
Юэ Цинъюань посмотрел на него. Очень внимательно.
— Я знал, да.
Лю Цингэ вспомнил об осторожности Юэ Цинъюаня при обсуждении иньской природы Шэнь Цинцю после рейда Ша Хуалин. Природа Инь… неудивительно, что эти эксперименты сработали.
— Если это был секрет, то после случившегося больше не будет.
— Думаешь, это может стать проблемой? — нейтрально спросил Юэ Цинъюань.
Лю Цингэ задумчиво нахмурился.
— Не для школы. Или Тяньи и Чжаохуа. Может быть, для светских семей. Но у многих дворян есть сделанные Шэнь Цинцю произведения искусства. Если его начнут избегать, то работы потеряют ценность.
Плечи Юэ Цинъюаня немного расслабились, и он тонко улыбнулся.
— Всегда можно рассчитывать на личную заинтересованность.
Какое-то время они просто молча стояли, прежде чем Юэ Цинъюань снова заговорил.
— Лю-шиди, спасибо, — серьезно сказал он.
Лю Цингэ нахмурился.
— Я делал только то, что должен как его боевой брат.
Юэ Цинъюань покачал головой.
— Нет, спасибо тебе… за то, что был рядом с ним, когда меня не было. За то, что не оставил его одного. Если бы тебя не было — я мог бы сделать какую-нибудь глупость. — Юэ Цинъюань все еще выглядел напряженным, хотя мрачная пустота, с которой он впервые прибыл в храм Чжаохуа, исчезла.
Лю Цингэ пристально смотрел на него в течение минуты.
— Хорошо, а теперь я тебя обниму.
— Что?
— Я собираюсь обнять тебя. Стой спокойно. — Он так и сделал, ненадолго сжав удивленного Юэ Цинъюаня в своих объятьях, прежде чем отпустить, оставив лишь успокаивающую руку на его плече. — Тяжело тебе пришлось.
Лю Цингэ почувствовал, как Юэ Цинъюань напрягся под его рукой.
— Он не обуза, — с жаром запротестовал он.
Лю Цингэ вздохнул.
— Нет, конечно нет, но тебе все равно было тяжело.
Юэ Цинъюань помолчал, затем выдохнул.
— Спасибо, — сказал он снова, и Лю Цингэ коротко сжал руку на его плече, прежде чем они отошли друг от друга и восстановили приличия.
*
Лишь перед самым уходом Лю Цингэ наконец выпалил мучивший его вопрос.
— Поэтому ты не признался ему? — торопливо спросил он. — Из-за его происхождения? Потому что… — Даже задавая этот вопрос, он сам не мог в это поверить. Юэ Цинъюань был одним из самых добрых и справедливых людей, которых когда-либо встречал Лю Цингэ. Даже слишком.
— Нет! — покраснев, запротестовал Юэ Цинъюань. — Сначала у нас были... трудности, потом... мы восстанавливали нашу дружбу, и…
— Прошло почти четыре года, — категорично сказал Лю Цингэ. — Может, у него и нет поддержки семьи, но его собственные достижения больше, чем…
— Это не так, — нехарактерно грубо прервал его Юэ Цинъюань. — Он… я пытался… — выдавил он.
Лю Цингэ поднял брови, увидев редкое — прежде невиданное — зрелище косноязычия Юэ Цинъюаня. Он подождал, пока тот закончит.
Наконец Юэ Цинъюань вздохнул.
— Все, что я мог сделать, чтобы... показать свою привязанность, я уже... уже...
— …Ты уже сделал, — осознавая произнёс Лю Цингэ пряча рукой улыбку. Он знал, что склонности Юэ Цинъюаня ему аукнутся, но не ожидал, что
так. Юэ Цинъюань не делал заявлений, потому что он
всегда их делал. Подарки, внимание, публичные милости... что могло быть очевиднее?
— Он… — Юэ Цинъюань покраснел. — Все, что я сделал бы для формального ухаживания. Я уже их делал.
— Подарки, обеды и прочее.
— Верно.
— Неужели он…
— В последние годы он дарил мне ответные подарки. После лихорадки. Но…
— Но ты не думаешь, что он имеет в виду их как романтические подарки. — Оба на мгновение замолчали, задумавшись. — Может быть, он не заметил, потому что ты всегда так с ним обращался? — Лю Цингэ нахмурился. — Ты был — при всем уважении, глава школы — очень очевиден.
— Цинцю-шиди очень умен, — сказал Юэ Цинъюань в его защиту. — Похоже, у него просто… не было большого опыта в подобных вещах.
Да, Лю Цингэ
был готов поспорить, что Юэ Цинъюань уделял этому пристальное внимание. Что ж...
— А ты не пробовал — знаю, это противоречит нашим традициям — сказать ему словами? Просто сказать: «Я ценю нашу дружбу и хотел бы сделать эти отношения романтическими?»
Даже произнося эти слова за гипотетического Юэ Цинъюаня, Лю Цингэ пришлось бороться с грозившим выступить на щёки румянцем. Он был благодарен за свой высокий уровень совершенствования и сильную приглушающую печать, под которой они разговаривали. И что они не были в какой-нибудь клишированной новелле, где фрагмент разговора мог быть подслушан и неверно истолкован.
…Он был очень рад приглушающим печатям.
***
Глава 133.
Му Цинфан последовал за Юэ Цинъюанем в поместье с нейтральным профессионализмом опытного лекаря. Он и бровью не повел при виде активных охранных талисманов, и не нахмурился, когда заметил тонкий слой пыли, свидетельствующий о том, что даже персоналу и слугам вход запрещен. За десятилетия их знакомства он убедился, что у Юэ Цинъюаня есть глаза на затылке — или, по крайней мере, очень тонкая и специализированная техника дальновидения. Несомненно, бесценная в переговорах на высоком уровне, но крайне неудобная в ситуациях подобных этой.
Юэ Цинъюань провел его в большую гостиную, где по-видимому читал Шэнь Цинцю. Тот поднялся, чтобы поприветствовать их.
— Му-шиди. — Шэнь Цинцю был таким же закрытым, каким Му Цинфан видел его годами. Его гладкая отчужденная маска надёжно встала на место, словно слой фарфора между ним и миром.
— Шэнь-шисюн. Этот шиди рад видеть, что ты в порядке.
Пока они обменивались приветствиями, Му Цинфан изучал его своим особым зрением.
*
После разговора с Шэнь Цинцю Му Цинфан поговорил с Юэ Цинъюанем наедине.
— Меня беспокоит возможность искажения ци, если он еще больше расстроится, — сказал Юэ Цинъюань. — Ты помнишь…
— Конечно. В настоящее время этот шиди не видит признаков нарушения ци. Шэнь-шисюн стал более устойчивым после лихорадки. Стресс с меньшей вероятностью будет иметь разрушительные последствия, и он быстрее восстанавливает равновесие. Хотя я бы хотел, чтобы он избегал дополнительного стресса.
— Конечно. Он может оставаться здесь на неопределенный срок, — сказал Юэ Цинъюань.
— Несомненно, — ответил Му Цинфан так спокойно, как будто это не было полным безумием. — Для его здоровья будет полезно быть с кем-то, кому он доверяет. Сначала он может наносить короткие визиты в Цинцзин, возвращаясь сюда, чтобы отдохнуть и убедиться, что он в порядке. Важно обеспечить спокойную обстановку.
— Этот шисюн не хочет, чтобы кто-то воспользовался его уязвимым положением, — сказал Юэ Цинъюань с обеспокоенным лицом.
— Это было бы ужасно, — вежливо согласился Му Цинфан. — Наши боевые братья и сестры очень беспокоятся о нем. Жуань-шиди не может решить, какие закуски отправить.
— Он так мало ест, — возмутился Юэ Цинъюань. — Если Жуань-шиди нужны особые ингредиенты…
— Этот шиди передаст ему. Хотя я считаю, что Жуан-шиди в первую очередь заботится о том, чтобы сочетать вкусы Шэнь-шисюн с сильной духовной пищей. Я знаю, он предпочитает есть поменьше, но после периода стресса разделить легкий перекус с другом пойдёт ему только на пользу. — Юэ Цинъюань разделял дурную привычку Шэнь Цинцю воздерживаться от еды в пользу чая и инедии; Му Цинфан мог решить обе проблемы одновременно.
Юэ Цинъюань засомневался. Му Цинфан продолжил:
— На самом деле, даже когда он вернется в Цинцзин, ему может быть полезно время от времени покидать свой пик для коротких прогулок — с надежным другом, конечно. В шляпе с вуалью и инкогнито. Просто быть среди людей без давления или пристального внимания. Возможно, чайный домик с отдельной комнатой.
Как и ожидалось, Юэ Цинъюань клюнул. Его было легко подвести к нужной мысли, когда речь шла о благополучии Шэнь Цинцю. Му Цинфан задавался вопросом, не стало ли это главной мотивацией Лао Гуджу: из Шэнь Цинцю вышел бы бесценный заложник против главы школы.
— Ему нравится наблюдать за людьми, — задумчиво произнёс Юэ Цинъюань.
*
Юэ Цинъюань проводил Му Цинфана, и восстановил защитный барьер. Задумавшись, он вернулся к Сяо Цзю.
Тот вновь занимался своей картиной, полностью углубившись в работу. Он выглядел более расслабленным, чем в присутствии Му Цинфана. Юэ Цинъюань некоторое время наблюдал за ним, а затем перевел взгляд на картину.
Она ещё не была закончена: лица по-прежнему выглядели как расплывчатые бледные пятна. Сяо Цзю всегда добавлял фигурам детали в последнюю очередь, а если не заканчивал картину, то иногда и вовсе оставлял лица пустыми, создавая пугающий эффект. Но Юэ Цинъюань мог сказать по пропорциям, что обитатели картины были детьми, и по языку тела, что они явно не в духе. Его постоянно поражало, что Сяо Цзю мог идеально передать тонкости выражения и манер, но, казалось, терялся, когда интерпретировал их для себя.
Дети на картине — младшие ученики Цинцзин, судя по их одеждам — крались по краю здания. Двое осторожно выглянули из-за угла на другую группу детей, которые, казалось, не обращали на них внимания. Один нес — Юэ Цинъюань улыбнулся — монстра с короткой шерстью, которого Цинцзин, похоже, принял в качестве талисмана. Он мог видеть замешательство существа, поскольку его неумело держал ребенок, явно не ожидавший, что оно будет таким тяжелым. Еще один ребенок шел сзади, держа что-то похожее на изношенное одеяло и неглубокую коробку — кровать существа. Ученики явно скрывались с короткошерстным монстром, вероятно, это часть тихой войны между младшими общежитиями за опеку над зверем.
— Ты скучаешь по ним? — спросил Юэ Цинъюань, когда Сяо Цзю сделал паузу.
— Вовсе нет, — слишком быстро ответил тот. Должно быть, он почувствовал Юэ Цинъюаня. — Я наслаждаюсь тишиной.
Это всё решило. Было заманчиво — всегда так заманчиво — оставить Сяо Цзю здесь, в безопасности от вреда и социального пренебрежения. Честность с самим собой — важнейшая черта эффективного лидера, говорила его шицзунь. Но Юэ Цинъюань хотел, чтобы Сяо Цзю был счастлив.
