Богатые тоже плачут

Ким Тэхен уже третьи сутки имеет право просыпаться позднее положенного. В каком-то роде, пока его любимая вилла находится где-то далеко за семью морями, а сам он ютится в гостевой комнате в Южной Корее, у него выходит изумительный отпуск. Его великодушный господин Пак категорически запретил кому-либо тревожить своего дворецкого и повелел тому насладиться необычными каникулами и попробовать отдохнуть душой и телом. Тэхен был счастлив. Теперь ему не нужно было каждое утро просыпаться, наспех умываться и лететь проверять, выполняет ли его прислуга должным образом свою работу. Не нужно было решать вопросы распила бюджета на содержание виллы, потому что садовники и конюхи никогда собственноручно не могли прийти к мировой, и просили больше положенного. И самое главное, теперь не было необходимости жить в стрессе из-за возможной ругани своих хозяев, потому что в родительском доме они были самой сладкой, крепкой и любвеобильной парой, что видывал свет. Надо было отдать должное, господин Пак Чимин был искусным актером, выкаблучивался как мог, аккуратно причёсывался, подбирал наряды и духарился так, что все встречные альфы валились штабелями в обмороки из-за аромата шоколадного Монталь. А господин Мин в свою очередь просто пытался больше молчать, часто кивал, улыбался своей десенной улыбкой и уже успел натренировать запястье, потому что поднимал бокалы за их «прекрасный» брак чуть ли не по пятнадцать раз на дню. Родители семьи Мин были довольны. Стремились каждый раз щелкнуть супругов на смартфоны, повторяли о том, какие у них будут симпатичные внуки, и толкали расфуфыренного Пак Чимина встречать их именитых гостей, что зависали в доме Минов почти сутки напролёт. Чимин был на грани. Его тонкий голосок, который он специально понижал до приторно-сладкого уже ломался и норовил выйти из строя и превратиться в отвратительный бас, от улыбки болели щеки, а из-за открытых привлекательных ключиц и шеи, его вообще успело продуть на веранде, приходилось наспех пичкать себя таблетками, чтобы к дню рождению отца Мин Юнги выглядеть умопомрачительно. Юнги же в свою очередь было совсем не в тягость. Единственным особым недостатком была надобность делить постель со своим мужем, потому что Чимин был любителем спать, раскинув все конечности, как морская звезда на четыре стороны света. На их вилле в Испании, альфа особенно позаботился об их кровати. Она была фактически не двухспальной, а четырехспальной, к слову, места для сна хватало, а здесь Юнги просыпался от того, что в поясницу упирались холодные стопы мужа, а сам он висел чуть ли не самом краю, почти сброшенный, и к тому же, скрюченный в позе эмбриона из-за холода — Чимин любит отбирать одеяло, любит сопеть, любит упираться ногами, руками и вообще крутиться в постели, как стрелка компаса. Приходилось терпеть. Этим двум вообще пришлось отказаться от многих удовольствий на благо их будущего крепкого финансового положения и психического здоровья. Прожить остаток своего века хотелось в максимальном комфорте, и Юнги с Чимином, как никто другие, были готовы засунуть свою гордость в задницу и самую малость побыть лицемерами. Дворецкий эти дни жил своей лучшей жизнью. Попивал шампанское в джакузи с Чимином, прогуливался по саду, пялился на громадные картины в бескрайних коридорах этого дома. Слушал недовольства омеги и искренне сопереживал, когда приходилось. Господин Пак часто бубнил после того, как ему приходилось по три часа сидеть за столом, и любезничать со всей семьей своего мужа. Как объяснял сам омега, родителей Юнги он очень уважал и любил всей душой, потому что, как минимум, они его тоже очень любили. А вот к Юхему он относился менее лояльно, вероятно, только из-за того, что чувствовал между Юнги и Юхемом нотки соперничества, недоверия и притворности. Неприязнь Юнги к своему братцу каким-то волшебным образом передалась и Чимину, поэтому они с супругом на пару его просто не любили. А усугубил Юхем свою нелюбовь к себе тем, что притащил накануне праздника в дом омегу с тошнотворным парфюмом, от которого Чимина воротило на каждом углу, и назвал будущим мужем. Господин Пак очень долго смеялся. И дворецкий не мог поверить, когда увидел, что Мин Юнги разделил мнение мужа и согласился, что выбор брата был и вправду крайне странным. Омега Юхема был худеньким, низеньким, с впалыми щеками, ярко-рыжими волосами (Чимин всегда морщил нос, когда видел эти выжженные и нездоровые волосы) и имел крайне развязанный язык. Позволял себе нагло таращиться в глаза, щеголял по дому и громко напевал песни, а потом спускался в комнату с музыкальными инструментами и пиликал на своей скрипке до крови в ушных раковинах. Господин Пак пытался быть к нему снисходительным. Пытался списать все на совсем юный семнадцатилетний возраст, хотя вспоминая себя в восемнадцать, Чимин мог смело назвать себя адекватным, приличным человеком, не портящим чужие нервы. Долго пытался, но после недавнего случая в парадной столовой, когда тот самый омега Ансан, сев напротив Юнги, прямо во всеуслышание заявил, что у его омеги отвратительный вкус в подборе обуви. Пак Чимина никто так не оскорблял. Это был удар под дых, прямое ножевое в сердце, пулевое в голову. Омега даже на минуту дар речи потерял. Просто открыл в шоке рот и, как рыба, выброшенная на сушу, моргал и немо таращился на мужа. Чимин конечно не имел тонкой душевной организации, и задеть его слова семнадцатилетнего, который не в силах сходить к нормальному парикмахеру омеги, были не в силах, но что-то внутри громко надломилось. Лицо Пака перекосилось, сам он громко задышал и чуть было не расплакался от того, что не в силах дать стоящего ответа. Юнги тогда растерялся, распахнув глаза. Сначала дал несколько секунд своему мужу, чтобы тот спустил коней и поставил на место этого малолетнего так, как он профессионально умел, но когда заметил, что Чимин, поникнув головой, покраснел до кончиков ушей, то захлопал ресницами и решился в этот раз заступиться сам. Альфа выставил указательный палец на младшего брата и, стиснув зубы, сказал, чтобы тот научил своего омегу с уважением относится к тем, кто часть их семьи почти десяток лет, а не неделю от силы, как некоторые. И громко заявил, что у Чимина, на минуточку, самая дорогая обувь и почти каждая вторая пара из лимитированной коллекции, а общее их количество давно перевалило за сотню пар и занимает целую огромную комнату в их доме. Точнее, когда-то занимало, теперь половина перестреляна, утоплена или просто утилизирована. Да, впрочем, уже неважно. Чимин в тот день знатно психанул. Вскочил из-за стола, заперся в ванной, порыдал от души, будто скинул весь накопленный стресс, а потом ходил чернее тучи, не чувствуя ни вкуса еды, ни интереса к развлечениям. Если они и впрямь породнятся с этим неотесанным, невоспитанным дикарем Ансаном, Чимин сойдёт с ума. И почему у Юнги вообще так много братьев? Не было бы никаких проблем, будь он один в семье, как сам Пак. К ещё одному брату, Пак был более благосклонен. Минки — круглощекий альфа с носом-кнопочкой, увлекающийся баскетболом и мотоциклами, был вполне себе хорошим молодым человеком. Всегда здоровался, пытался поддержать разговор, но обычно, просто незаметно ускользал в свою берлогу на втором этаже и запирался на железные засовы, чтобы его огромная семейка Адамс его не беспокоила. Когда приезжал Чимин, Минки с удовольствием выходил гулять, устраивал омеге своего старшего брата экскурсии, показывал свои мотоциклы, даже однажды пустил в свою комнату, куда никто из его семьи, помимо прислуги, ранее не заходил. С Минки было легко, весело, по-молодежному. Возможно, не будь они вдали друг от друга за тысячи километров, то стали бы отличными компаньонами. А о последнем брате Югеме, Чимин даже лишний раз говорить не хотел. Все три дня, что они были в родительском доме, Юнги плюнул на всю работу и всех вокруг, и ошивался возле своего младшенького прекрасного братца, подтирая сопли и сюсюкаясь, как умалишённый. Пака постоянно бросало в дрожь от тёплого, любвеобильного взгляда Юнги на Югема. У этих двоих была особая связь. Такая, о какой Чимину даже в самых сладостных снах не мечталось. И Юнги на Чимина никогда так не смотрел, лишь брюзжал, как старый дед и посылал куда подальше. А Пак ревновал. И ревность эта вылилась аккурат в ненависть. Короче говоря, тех, кого Чимин в этом доме любил можно было по пальцам пересчитать, и отчего-то это омегу не на толику не расстраивало. Как хорошо, что они совсем скоро должны будут уехать. Ким Тэхен прямо сейчас быстро вышагивает по отполированной половице красного дерева, направляясь прямиком в спальную комнату своего хозяина, чтобы помочь омеге приодеться в отпаренный выглаженный белый смокинг. Сегодня с самого раннего утра в доме и шагу ступить нельзя, везде крутится и суетится прислуга, организаторы торжества в честь юбилея главы семьи Мин лезут из кожи вон, чтобы все выглядело в лучшем свете. Декорации в парадном зале заставляют на секундочку замереть в проеме огромных дубовых дверей, пока за спиной не вскрикивает какой-то альфа в спецовке, таскающий огромные вазы с цветами. Тэхен испуганно отпрыгивает, сжав в руках чехол с костюмом и стремится удалиться прочь, чтобы не попасться под горячую руку. Мероприятие собирается не уступать самой нашумевшей свадьбе Юнги и Чимина. Вероятно, гостей будет даже слишком много. Ким ныряет в коридоры, лавируя между официантами с подносами, поварами, шаркающими туда сюда, и наконец быстро поднимается по каменной лестнице, замерев у дверей с вытянутым кулаком в стуке. В коридоре быстрым шагом идёт господин Мин, сунув ладони в карманы брюк, и нахмурившись, держит между зубов зубочистку, нервно ее выкручивая. — Стой, — громким шепотом зовёт Юнги дворецкого. — Иди сюда. Тэхен тут же кланяется и подбегает к альфе, стиснув между двух рук костюм. — Добрый день, слушаю вас. — Что с моим мужем? — будто бы в порядке вещей спрашивает Мин, поправив уже свой готовый наряд на себе. — Посмотри, — Юнги демонстрирует указательный палец. Тэхен хмурится, нагнувшись, и распахивает широко глаза, когда замечает отчетливо след от зубов во впалых выемках. — Он вас укусил? — Не только укусил, так ещё и послал, обматерил и вообще, даже вспоминать не хочется. Тэхен, я не понимаю. Я же извинился. Уже сотню раз извинялся, сколько ещё можно? Что мне ещё нужно сделать? Ким закусывает нервно губу, оборачиваясь на шум сзади. По коридорам слоняются горничные, вычищающие комнаты. — Он был в хорошем настроении этим утром. Я не знаю, что могло произойти, — искренне недоумевает дворецкий, пожав плечами. — Вы пытались с ним поговорить? — На моем лбу написано, что я самоубийца? — шипит Мин. — Нет, конечно. — Думаю, вам стоит попытаться. Юнги на подобный совет лишь ведет недовольно сжатыми скулами, и топает на месте, задумавшись. — Какой-то он грустный в последнее время. Это из-за меня? — Думаю, из-за вас, — кивает Тэхен. — Вы же знаете, что ваш муж не любит притворяться. Обычно всю правду в глаза говорит, а тут ещё ваши родители, а ещё господин Ансан, который оскорбил его совсем недавно. — Не думал, что подобное может его задеть. — Господин на самом деле очень ранимый глубоко..., — Тэхен откашливается в кулачок. — Совсем глубоко в душе. — А помимо меня? Дворецкий непонимающе вскидывает голову. — Что, помимо вас? — Ну, у него нет других проблем, надеюсь? Просто из него слова щипцами надо выковыривать, никогда же ничего не скажет. Тэхен мельком улыбается, осознавая, что несмотря на ссоры, Мин Юнги еще может сопереживать и беспокоиться о своих ближних. — О другом я не слышал. Будь что серьёзное, не сомневайтесь, я бы рассказал вам первым. Здоровье и благополучие вашего мужа для меня в приоритете. — Прекрасно, — слегка хлопает по плечу дворецкого мужчина. — Надеюсь на тебя. Юнги с грохотом распахивает двери своей с мужем спальни, врываясь на всех парах в помещение, и стремглав заваливается в выглаженном костюме на заправленную кровать, зарываясь лицом в мягкие перьевые подушки. Пак Чимин крутится перед зеркалом, выискивая недочеты в своем лице, и шипит тихо, когда видит, как подошвы туфель супруга пачкают постельное белье. — Ещё своего коня в нашу постель притащи, — язвит омега, натягивая рубашку, которую быстро вытащил из чехла дворецкий. — Как пещерный человек, честное слово. — Я бы посмотрел на твоё состояние, если бы тебя заставили встречать мерзких толстосумов, — мычит в подушки Юнги. — Давай быстрее. Сколько можно наряжаться? Уже все собрались. Чимин придирчиво оглядывает собственные вычищенные туфли, и присев на одно колено, быстро их зашнуровывает. — Я бы посмотрел на твоё состояние, если бы тебе пришлось торчать вместе с отвратительно-пахнущим своим дешевым парфюмом Ансаном почти три часа в саду. Скажи спасибо, что я вообще терплю омегу твоего брата. У меня уже от этого запаха автоматическая тошнота выработалась. — Какие мы нежные, — фыркает альфа. — Юнги, заткнись. Видит бог, мне сейчас правда не хорошо. Не стоит меня злить. Мин решает не спорить, закатывая высоко глаза, и бодро вскакивает на ноги, оглаживая ладонями свой дорогущий костюм. Делает пару шагов к тумбе, хватая с серебряного подноса стакан с виски, и встает у косяка дверей, кидая взгляд на натягивающего узкие брюки на свои крепкие, подтянутые бёдра омегу. Чимин хрипит, корчится, застегивая пуговицу на поясе, и громко выдыхает, вскидывая свою голову к потолку. Юнги косится на дворецкого, который кажется не меньше альфы смущён тем, что вероятно, брюки малы чуть ли не на два размера. — Твоя задница буквально просится наружу, — щурится на две обтянутые в белую ткань половинки альфа, отмечая, что на самом деле все это выглядит чертовски грязно и сексуально. Для Юнги после такого долгого отсутствия секса даже кожаный стул кажется сексуальным. — Переоденься. На тебя все будут смотреть. — Что ты хочешь сказать? Юнги порывается сказать правду, но прикусывает кончик своего языка, и мотает головой, широко улыбаясь. Чимин заметно поправился за три дня пребывания в этом доме. Оно и неудивительно, папа Мина откармливал омегу, как бесперебойный конвейер с деликатесами, а Пак и не отказывался. Его рот был распахнут в приеме пищи, как их парадные гостевые двери на Рождество, то бишь, пускали все живое и неживое. — Ты очень хорошо выглядишь, детка. Затмишь сегодня всех, — выпаливает альфа, заметив на лице мужа долю сомнения. — Допустим, я тебе поверил, — ухмыляется Чимин, заглядывая в тысячный раз в зеркало. — Юнги, кстати, у меня к тебе дело. Альфа опустошает бокал, с подозрением щурясь на мужа, и сует руки в карманы брюк, не в силах отвести взгляда от округлой задницы Чимина. А ведь брюки ещё чуть-чуть и по швам пойдут. — Слушаю, любовь моя, — театрально тянет Юнги, заходя за спину супруга, и смыкая руки на талии. Оба слышат тихий щелчок, дворецкий вовремя удаляется прочь. — Для тебя все, что угодно. Мин Юнги и впрямь готов выполнить все капризы, лишь бы эти нелепые обиды мужа уже забылись. Ну, да, забыл разок о годовщине, но что теперь разводиться что ли? Ну, да, бывают ссоры по сотню раз в день, но кто не ругается? Все ругаются. Альфа щурит нос, тычась в пахучую железу мужа на шее, и внезапно откашливается, когда в ноздри ударяет резкий природный аромат омеги. У Юнги чуть было звёзды в глазах не загораются, аромат такой пронизывающий и явный. — У тебя же течка на носу, — альфа не спрашивает, а заявляет, как факт. — Ты ебнулся? Юнги отшатывается на каблуках туфель, нахмурив сильно брови. Нет, Мин всегда знал, что его вредный муж бывает творит всякий бред и являет миру нелогичные поступки, но чтобы выйти в народ, когда со дня на день ты потечешь, а твой запах чуть было не разит огромными указательными билбордами, что готов к секс-марафону, ну это очень глупо. Там же внизу прямо сейчас с сотню альф, а Чимин красивый, изящный, и самое главное, замужний. — Я сильно пахну? — кажется, Чимин удивлён не меньше. Его глаза-копейки в удивлении распахиваются. — Ты издеваешься или притворяешься, душа моя? — с каждой грядущей секундой запах омеги распространяется по комнате, как дорогие ароматические свечи, будоража все внутренности. Юнги вновь делает шаг назад, чувствуя, как режет глаза, а внутри все завязывается в тугой узел. У Чимина запах изменился. Он не такой, как обычно. Более резкий и приторно-сладкий. Либо тут что-то не так, либо на почве недотраха у альфы вкусовые рецепторы сбоят. — Пахнешь, как взрыв на парфюмерной фабрике. Юнги перебарывает витающие в воздухе сладострастные ароматы, и делает несколько шагов вперёд, притягивая своего мужа в свои объятья. Стискивает тельце, и гортанно хрипит, упиваясь ароматами близкого человека. Он этот особенный запах из сотен тысяч узнает, потому что в мире нет таких больше. Чимин же в свою очередь перебарывает в себе желание пихнуть коленкой мужу в пах, потому что до сих пор простить не может. Вообще, Пак очень злопамятный человек, и с этой вредной привычкой ничего поделать не может, как бы не старался. Однако, вероятно, течка и впрямь на носу, потому что все омежье естество тянется к теплу альфы, к заботе и защите, но самое странное в этих внезапных объятьях то, что Чимин утыкается в выемку между шеей и плечом и громко всхлипывает, пуская на ворот рубашки мужа слюни и сопли. Глаза горят, нос краснеет. — Чимин...? — альфа замирает, не зная, какие слова теперь подобрать. Его муж был еще тем театралом, рыдал и завывал белугой, когда ему это было крайне нужно, но просто без причины из него и слезы нельзя было выдавить. — Ты плачешь? Пак поднимает красные глаза, наполненные слезами и смотрит на мужа, пытаясь найти в чужом взгляде ответы на вопросы. Только вот Мин Юнги от омеги ничем не отличается. Он тоже ни черта не понимает. — Нет, блять, танцую. Слепой что ли? Зачем задавать тупые вопросы? — по плечу Юнги прилетает тяжелый удар ладонью, отчего альфа шатается в сторону. — Так, у меня паника, Юнги. Брюнет расстегивает пару пуговиц на вороте рубашки, чтобы оттянуть от своего тела промоченный в соплях участок ткани, и растерянно выставляет руки, когда омега зарывается в волосы и вскидывает голову, рыдая еще громче. — Паника? — о, ужас, Мин настолько отвратительный муж, что как последний идиот стоит посреди комнаты и не знает, как успокоить омегу. — Чимин, я просил у тебя прощения. Могу ещё раз попросить. Хочешь, на колени встану? Ты только не плачь, — альфа корчит рожицу, наблюдая перед лицом красное лицо Пака. Надо отдать должное, Юнги очень повезло, что его муж не любитель поныть, выглядит это просто пугающе. — Или ты из-за Кубы злишься? Ну, не молчи. Я родителями клянусь, что не изменял тебе. Хосок только шлюх к себе в номер заказывал, я просто бухал. Можешь записи с камер отеля запросить. Чимин отходит к тумбе, вытаскивая из полки пачку сухих салфеток и громко сморкается, вздыхая. — Просто заткнись, боже. У меня паника из-за того, что я всё-таки залетел, кажется. Юнги не знает, то ли ему запереться в соседней комнате и напиться от радости в одиночку, то ли бежать вниз со скоростью света и делиться со всеми хорошей новостью, или всё-таки остаться джентельменом и помочь своему омеге справиться с истерикой? — У нас будет ребенок? Серьезно? — не верит. — Я в шоке! — Нет, у нас не будет ребёнка! Я не хочу. Такого не могло случиться. По факту не должно было… Но кое-кто же, блять, постарался заменить мои противозачаточные. Если я и правда беременный, я убью тебя. Просто сначала убью тебя, а потом себя. Чимин жестко отпихивает мужа, нервно закусывая ногти на руках, и расхаживает по комнате от стенки к стенке. Юнги широко улыбается, шепотом благодаря все высшие силы и пританцовывает одной ногой, не в силах унять радости от такой долгожданной новости. Его даже угрозы мужа не страшат, хотя зная Чимина, он и впрямь может его убить. Сейчас не до этого. — Где тест? — опоминается Юнги. — Надеюсь, ты не выкинул его. Надо сохранить его на память. Чимин морщится. — Извращенец. Кто хранит тесты, с ума сошёл? — Мои родители хранят все четыре теста, к твоему сведению, — отвечает альфа. — Я не делал тест. У меня все еще теплится надежда, что это правда просто течка. Но у меня по утрам голова кружится, а потом я ем все подряд, и вес набрал. Психую, плачу без повода. Короче, все симптомы на лицо. Юнги, присевший до этого на край кровати, внезапно вскакивает, порываясь бежать из комнаты. Омега его у самых дверей перехватывает, припечатывая к стене двумя въевшимися руками в воротник. — Куда ты, блять, побежал? — Надо сказать папе, он найдёт тест нам прямо сейчас. — Юнги, ты придурок? У твоего отца день рождения. Тысяча людей в нашем доме, все ждут нас, а я буду здесь на тест писать? Головой соображаешь? Потом все разлетится по Южной Корее, даже пикнуть не успеем. Мин, кажется, приходит в себя. Вновь улыбается блаженной улыбкой, чем до боли бесит Пак Чимина. — Не улыбайся так, ты меня бесишь. Возможно, это просто течка. Сбой в организме. Мин ухмыляется, дергая за смокинг омегу, и затягивая вновь в объятья. Нарочно ищет железу на шее, обнюхивает вновь. — Нет, у тебя запах слаще стал. Это из-за нашего сына, — Юнги любяще вытаскивает белую рубашку из-под брюк мужа, прикасаясь ладонью к животу, пока брыкающийся Чимин спешит избавиться от этих глупых прикосновений. — Это еще не подтверждено, придурок, — дергается, как горная коза омега. — Юнги, ты ведёшь себя, как идиот. Хватит трогать мой живот. Даже, если я и залетел, то это даже ребенком нельзя назвать. Он ещё не сформировался. Можно ещё успеть сделать... — Только попробуй произнести это слово, — перед носом Чимина материализуется указательный палец. — Только попробуй перед моим ребёнком сказать это слово, Пак. Чимин съёживается, таращась на мужа. У Юнги взгляд темнеет, а зубы скрипят, и заезженную виниловую пластинку по звуку напоминают. Омега порывается ответить, но муж крепче в руках стискивает, что остаётся только тихо выдохнуть в беспомощности. И заткнуться, естественно. Пак себя сейчас сам ненавидит. Ну, черт, кто его за язык-то тянул? Надо было быстренько все проверить самому. А если и впрямь беременный, то в короткие сроки решить эту проблему. Теперь же вездесущий Мин Юнги, который спит и видит, как своего наследника в руки берёт, от него не отстанет. Прилипнет, как банный лист. А если Чимин и ошибся по поводу беременности, то его альфа уже этой маниакальной идеей, судя по глазам, загорелся не на шутку. Свяжет его где-нибудь в подвале и быстренько ребенка заделает. Делов-то. — Что? — дергается Чимин, наблюдая перед глазами внимательный взгляд мужа. — Я счастлив. — Поздравляю, — язвит омега. — Спасибо. И тебя поздравляю. Это как-бы наше общее достижение. Так сказать, миссия выполнена. Чимин пихается руками в грудь, но Юнги сцепил свои пальцы на лопатках мёртвой хваткой. — Я конечно знал, Юнги, что ты бездушный человек, но чтобы настолько. Ты прекрасно знаешь, как я боялся этого, а теперь издеваешься над моим горем. — Можешь горевать. Я буду радоваться за двоих. — Давай мы обсудим это после того, как я сделаю узи. Договорились? — торгуется Чимин. Их разговоры о ребёнке ни к чему толковому их сейчас не приведут, это ясно, как день. Они только поссорятся, как всегда, и будут ходить хмурые на празднике, как подростки, обиженные на весь белый свет из-за того, что им после одиннадцати гулять запретили. Чимин сейчас вновь разрыдаться в руках мужа готов. И почему с ним так жестоко судьба обошлась? Почему именно ему рожать надо? Физиология — кошмарная шутка. Удовольствие получают двое, а рожать и мучаться Пак Чимин должен. Где омега что-либо подписывал, чтобы согласиться на деторождение? Его не то, чтобы спрашивают, его ставят перед фактом. И вообще, беременность — это какая-то русская рулетка. Чимин из кожи вон лез, чтобы от этой беды спастись. Пил таблетки строго по рекомендациям, чуть ли не каждый презерватив на целостность проверял, а судьба ему все равно задницей повернулась. У омеги ладони потеют от мысли о том, что прямо в эту секунду у него в организме настоящий пиздец происходит. Это ещё пока что Чимин ничего не чувствует, а дальше что? Токсикоз, плюс двадцать килограммов, растяжки, болезненный цвет лица. Прощай пресс, здравствуй депрессия. А у Мин Юнги сейчас такое счастливое лицо. Ему на голову звезду надеть, точь в точь елка рождественская. Если он так этого ребёнка хочет, пусть сам бы и родил. Чимин не против, честно. Он даже готов переступить через принципы, готов забыть о собственном обещании себе никогда родителем не быть. Пусть Юнги хоть каждый год рожает, пусть воспитывает. Чимин даже в зачатии ему посодействует, лишь бы его тело таким пыткам не подвергалось. — Неужели, ты правда не чувствуешь ни капли радости? Это же наш ребенок, — изумляется альфа, переплетая тепло пальцы с омежьими. Если Мин думает, что своей близостью и теплом тела заставит его отцовский инстинкт щелчком пальцев включиться, то он крупно ошибается. — Не чувствую. Ничего не чувствую. Я тебе уже десять тысяч раз говорил, что не все хотят детей, Юнги. Это нормально. — Ну, роди для меня. Один раз, — просит альфа, взгляд убегающий перехватывая. Чимин куксится. Юнги будто бы просит в магазин за хлебом сгонять. — Ты обманным путём подменил мои таблетки. А теперь я, возможно, залетел... — Детка, не говори слово залетел, оно такое некрасивое. Скажи, что забеременел, — морщится Мин. Чимин с долей охуевания смотрит на мужа. У Юнги на почве деторождения крыша поехала. — Не перебивай меня, блять, — рычит Чимин, извиваясь в объятьях. Сколько они уже тут в обнимку стоят и разговаривают об этом ребёнке? Час? — Короче, факт в том, что ты не сделал для меня ничего хорошего, чтобы я тебе родил. Юнги смыкает губы и размыкает руки на спине, с оскорблением щёлкая языком. Чимин отшатывается, пытаясь сохранить равновесие. Это что, обида? Мин Юнги обижен? Это Чимин обижен, если подумать. — Пиздец, Чимин, приехали. Как у тебя язык поворачивается говорить, что я для тебя ничего не делал. Да чтобы все мужья на планете так ничего не делали, как я не делал. Я все твои прихоти выполняю, хотя если подумать, мог бы и ничего не делать. Тебе же родители высылают деньги, зачем мне свои тратить? Назови мне хоть одного альфу, кто купил бы своему омеге автомобиль в цвет его любимого спортивного костюма. Есть такой же идиот на этом свете, интересно? Сомневаюсь. — Ой, Юнги, тебя никто не заставлял. Говоришь так, будто бы я что-то требовал. Сам же дарил. Тэхен торопит хозяев стуком в дверь. Чимин в последний раз поправляет свой макияж пудрой, скрывает покраснения тональным кремом, и вышагивает из их спальни вслед за альфой, встречаясь в коридоре взглядами с дворецким. У Кима удивлённый взгляд. Он-то заметить заплаканный взгляд господина горазд. Срывается вслед за парой, которая даже спускаясь в гостиную, успевает и дальше браниться. — Вот именно, блять, что меня никто не заставлял. Это было от чистого сердца. И я не сделал для тебя ничего хорошего? Тогда, что в твоём понимание делать хорошее? Намекни хотя бы, а то я, по всей видимости, слегка не догоняю. Пара застывает у подножья каменной лестницы, чтобы закончить свою ссору перед тем, как они войдут в зону, где их могут услышать лишние уши. Юнги весь на иголках, дёрганный и какой-то психованный. Дворецкий щурится. Уголок рубашки на воротнике альфы мокрый, манжеты помяты. Чимин белый, как полотно, перекрыл пудрой и свои алые губы. Выглядит, как труп живой. Громко сопит из-за забитого носа, но слушает мужа внимательно. — Как минимум, взгляни на своих родителей. На моих родителей взгляни. Вот так должны выглядить супруги, но уж точно не так, как мы с тобой. Нам нельзя иметь детей. Мы же ссоримся постоянно. — Алкашам и убийцам значит детей иметь можно, а паре, которая бывает ругается, нельзя? — Юнги, ты утрируешь, – вздыхает омега. — Короче, один хер. Сейчас мы с тобой точно ничего не решим, — заявляет Мин. Пак сводит скулы. Да, они ничего сегодня не решат, и в ближайшую жизнь до конца своих дней, тоже. — Давай просто забудем этот вопрос на один вечер. А потом, когда все разойдутся, ты сделаешь тест на беременность, и мы с тобой вновь поговорим, хорошо? Чимин смыкает на груди руки и неловко кивает, разводя их в стороны. Старается не попадаться глазами на крайне удивлённый взгляд дворецкого. Поправляет на себе свой костюм, оглядывает мужа, дует на собственный след от соплей и слюней, который оставил на вороте мужа, в надежде, что тот волшебным образом высохнет за пару минут. Даже не заботливо, а как-то по солдатски, приглаживает волосы Юнги, чтобы выглядел не как чучело, а как нормальный серьезный альфа, чтобы не позорил рядом стоящего обворожительного Чимина. Мин с натугами терпит приводимый марафет, глубоко дышит, пытаясь отложить на пару часов свое возможное отцовство, и подает сгиб локтя мужу, натягивая на лицо безмятежную нежную улыбку. Пак в свою очередь, оглядывается на застывшего за спинами хозяев, Тэхена, и будто бы заручаясь его поддержкой, затаенной во взгляде, обвивает руку мужа и идёт вслед за ним, приветственно кланяясь каждому встречному.